Людмила Александровна Волкенштейн

В.Н.Фигнер:"...Людмила Александровна Волкенштейн, с которой в первый раз я встретилась 24 сентября 1884 г. в Петербурге, в зала суда, а рассталась в Шлиссельбурге, 23 ноября 1896 г., после 12 лет жизни в этой крепости. Наша встреча на суде была слишком мимолетна, чтоб я могла вынести определенное впечатление от личности Л. А., На скамьe подсудимых мы сидели далеко друг от друга и не могли перекинуться ни единым словом. Только раз, после данного подсудимым «последнего слова», нам, трем женщинам, судившимся по этому процессу—(Волкенштейн, Чемодановой и мне), удалось в коридоре приветствовать друг друга. Эпизод убийства князя Крапоткина в Харькове, по поводу которого Л. А. была привлечена к процессу 14-ти, по времени и действующим лицам, не имел никакой прямой связи с остальными судившимися. В самом деле, участники этого убийства (Кобылянский, Зубковский) были осуждены уже давно, а главное действующее лицо Гольденберг еще paньше покончил с собою в Петропавловской крепости, как о том в свое время донес Исполнительному Комитету Клеточников, служивший помощником делопроизводителя в III Отделении, а с преобразованием его, в той же должности в департаменте полиции. Участие в деле убийства Крапоткина было единственным обвинением против Л. А. и основывалось на показании Гольденберга, рассказавшего во время своего предательства, что Волкенштейн была посвящена в eго намерения относительно харьковского губернатора и вместе с Гольденбергом, Кобылянским и Зубковским отправилась из Kиева в Харьков, где наняла конспиративную квартиру, в которой совещались и укрывались заговорщики. На суде, кроме показаний умершего Гольденберга, были прочтены старые показания горничной, якобы признавшей в предъявленной ей карточке Волкенштейн ту самую особу, которая нанимала вышеупомянутую квартиру. Самой свидетельницы на суде не было. Улики были не велики, но Л. А, не желала скрывать свои убеждения: она открыто признала свое полное сочувствие террористической деятельности партии «Народной Воли», свое участие в деле Крапоткина и заявила, что вернулась из-за границы с целью отдать свои силы на дальнейшую деятельность партии в том же направлении. Надо заметить, что раньше, чем Гольденберг был, арестован осенью того же 79 г., в котором был убит Кропоткин, Л. А. эмигрировала и возвратилась в Россию лишь осенью, 1883 т. и через самое короткое время;—в сентябре того же года была арестована в Петербурге, выслеженная сыщиками, повидимому, еще в Румынии, где она перед тем жила.

На суде Л. А. не имела защитника, отказавшись от такового по принципу. Военный суд щедро назначавший смертную казнь, приговорил к ней и Л. А. По прочтении  приговора, судьи, по рассказам одного из присяжных noвepeнных, в разговорах между собой цинично говорили: «Однако... мы ей закатили!» Присяжный поверенный Леонтиев 2-й тщетно предлагал Л. А. подать кассационную жалобу в Сенат: она отказалась oт этого наотрез. Однако, вероятно, в виду полной несоразмерности этой кары, смертная; казнь была заменена Л. А. 15-ю годами каторжных работ. 12 октября 1884 года из Петропавловской крепости ee увезли в Шлиссельбург. Мать и муж Л. А., случайно опоздавшие приехать в Петербург ко времени суда, тщетно хлопотали, чтоб им дали проститься с нею. Этого утешения они не добились, Л. A. не увидала и своего единственного сына Сергея, оставленного ею в 79 году 2-летним ребенком на попечении отца и бабушки. Эти обстоятельства все время составляли предмет горьких воспоминаний Л. А.

Людмила Александровна Волкенштейн (урожденная Александрова) родилась в Киеве; 18 сентября 1857 года. Ее родители принадлежали к дворянскому сословию, и отец был военным, в отставке. Они были довольно богаты, но по смерти отца, мать увлеклась строительной горячкой, одно время свирепствовавшей в Киеве, и в спекуляциях домами потеряла все средства, так что впоследствии пользовалась материальной поддержкой двух сыновей (один служил на железной дороге, другой был ветеринаром на Дальнем Востоке) и жила с младшей дочерью, занимавшейся на бактериологической станции в Киеве. В Киеве же Л. А. провела свое детство и раннюю молодость. Отца своего Л. А. не любила и не уважала. По ее отзывам, это был: грубый и вo всех отношениях несимпатичный человек, и отношения в семье были дурные. Когда Л. А. была уже взрослой гимназисткой, отец дошел до того, что однажды поднял, было, на нее руку... После этого мать, страстно любившая дочь, устроила ее отдельно от семьи, наняв у знакомый комнату и дав средства для самостоятельной жизни. Свою мать Л. А. любила беспредельно; и уважала глубоко, как человека доброго, гуманного и вместе с тем твердого. Все, что в ней самой было хорошего, Л. А. приписывала воспитательному влиянию; и наследственности  со стороны матери, об отце же сохраняла лишь тяжелое воспоминание.

Училась Л. А. в Киевской женской гимназии, но, имея хорошие способности, относилась к сухим школьным занятиям довольно. В силу этого, срезавшись на  экзамене, не захотела подвергнуться переэкзаменовке и  оставила гимназию, не получив диплома об окончании ее.

Между одноклассницами Л.А. имела больших приятельниц, носивших среди знакомых шутливое произвище "галки", кажется по черным платьям. Хотя этот кружок не преследовал никаких общественных целей, но с социалиствическими идеями Л.А. познакомилась еще в гимназиии. В числе ее знакомых был Александр Александрович Волкенштейн, студент-медик Киевского университета, за которого, по выходе из гимназии она вышла замуж. Александр Александрович стоял довольно близко к киевской группе чайковцев. Члены петербургского кружка чайковцев считали его членом  организации, но затем, без резкого разрыва, он постепенно отдалился от всех революционных дел. Тем не менее в глазах полиции он был скомпрометирован, и его судили по процессу 193-х. (18 октября 77-го - 23 января 78 гг.).  Во время заключения Александра Александровича в тюрьме родился его сын Сергей; Л. А. тогда было 19 или 20 лет. Во время самого процесса она была в Петербурге и посещала мужа, а после суда вместе с Ал. Ал., который был оправдан, возвратилась в Киев, где встречалась с различными революционерами (Самарская, Григорий Гольденберг, Зубковский, Кобылянский и др.). Мысль об убийстве харьковского губернатора, князя Крапоткина, возникла в Киеве в декабре 1878 г. и принадлежала Гольденбергу. Мотивом, как известно, было дурное обращение с политическими заключенными в центральных тюрьмах (Змиевской и Белгородской) и избиение харьковских студентов во время уличных беспорядков. Находившийся в то время в Киеве Валериан Осинский, бывший душой всех террористических актов на юге, доставил Гольденбергу деньги, оружие и адреса в Харьков. Волкенштейн и Зубковскому было npeдложено  ехать туда же для основания конспиративной квартиры. Выследивши с помощью Кобылянского время выездов губернатора, Гольденберг смертельно ранил его 9 февраля 79 года выстрелом из револьвера. Он вскочил на подножку кареты в то время, когда князь, возвращаясь с бала, ехал через Вознесенский сквер, расположенный перед губернаторским домом.

Заговорщики благополучно скрылись. Через четыре дня после убийства Л. А. возвратилась в Киев, а осенью того же года, покинула Россию.

За границей Л.А. проживала короткое время во Франции и в Швейцарии.

Заграничная жизнь с ее оторванностью, отсутствием живой деятельности и платоническими мечтами о родине не удовлетворяли Л.А. и, оставив друзей, она возвратилась в Россию с паспортом болгарской подданной. Вскоре по приезде в Петербург она была приглашена в участок, где подверглась подробному допросу насчет знания болгарского языка и почему хорошо говорит по- русски. Ответы были более или менее, правдоподобны и ее отпустили. Но по прошествии недели или двух без всяких дальнейших поводов она была арестована."

М.Ю.Ашенбреннер, на суде: "Лицо ее сияло радостью, точно она пришла на праздник. Она весело улыбалась, рассматривая нас и, очевидно, радуясь свиданию с товарищами".

Л.А.Волкенштейн, после вынесения смертного приговора, 28 сентября 1884 г.: "В моей казни будет больше пользы, чем моя средней руки деятельность. Ранее или позже выдвинет многих взамен одной моей погибающей силы… Теперь логически мне следует желать всей душой именно казни, как фактической проповеди моих убеждений… Даже сам факт казни женщины без преступления, за одни убеждения, был бы лишней тяжелой каплей в чашу общественного терпения".

В.Н.Фигнер: "С большой горечью, пробегая в воспоминаниях свое прошлое, Л. А. говорила, что всю жизнь стремилась к настоящим людям и к настоящей деятельности, и что ей так и не пришлось найти себе удовлетворения. В связи с этим она признавалась, что суд был для нее праздником, так как на нем она могла, по крайней мере открыто исповедать свои убеждения. Поэтому-то она не взяла себе защитника, отказалась от кассации и была чрезвычайно довольна вынесенным ей суровым приговором. Характерна и следующая подробность ее: настроения и поведения после суда. :

Когда перед увозом в Шлиссельбург, ей надели ручные кандалы, ...это не произвело на нее тяжелого впечатления. Напротив, она почувствовала прилив гордости и "на пароходе я все время демонстративно побрякивала ими", рассказывала она мне в Шлиссельбурге.

Искренность и простота Л. А., ее готовность понести, какую угодно кару за свои убеждения и, необыкновенная сердечность в обращении скоро вполне обворожили меня. Мы подружились. дружбой самой нежной и идеальной, какая возможна только в таких условиях, в каких мы тогда были.

Hе знаю, что давалa я Л. А., но она была моим утешением, радостью и счастьем.

В Шлиссельбурге и на Сахалине она была одна и та же, великая силой любви своей к людям, полная благородного мужества и неуклонной стойкости.

В Шлиссельбурге Л. А. проявляла особенную бережность к насекомым и тем немногим животным, которые были нам доступны. Она так приучила воробьев, что они целыми стаями сидели у нее на коленях и ели крошки хлеба с ее халата... Часто, когда мы ходили под руку, я вдруг замечала, что она делает обход и тянет меня в сторону. Некоторое время я недоумевала, что это значит, а когда услыхала ответ, то не могла не рассмеяться, а потом умилилась. Эта террористка, замечая ползущую гусеницу или жука, боялась раздавить насекомое!..

Человека более гуманного по отношению к людям трудно было встретить, и в первые годы, когда мелкая борьба с тюремщиками не омрачала ее души, эта гуманность и добросердечие сияли чудным блеском. Л. А. знала жизнь и знала людей и не идеализировала ни того ни другого. Она брала их так, как они есть, — смесь света и тени. За свет она любила, а тень прощала. Она имела счастливую способность находить и никогда не терять из виду хороших сторон человека и непоколебимо верила в доброе начало, таящееся в каждом. Она была убеждена, что добро и любовь могут победить всякое зло; что не суровый приговор, не репрессия, а доброе слово, участливое, дружеское порицание — самые действенные средства исправления. Бесконечная снисходительность во всех личных отношениях была характерным свойством Л. А. «Все мы нуждаемся в снисхождении» было ее любимой поговоркой.