Агония
декабрь 1882 г. - февраль 1883 г.

 Не сгибаться, а бороться,
Пусть потомкам, не себе
Счастье выковать в борьбе!
И.Франко

В.Н.Фигнер, осень 1882 г.: "Планировалось создание революционного центра, который мог бы заменить погибший Исполнительный Комитет. План состоял в том, чтобы извлечь из военной организации человек пять, наиболее выдающихся по своим способностям и характеру. Вместе с нами (В. Н. Фигнер, Л. А. Спандони, С.Дегаев) они должны были взять на себя общепартийные обязанности исчезнувшего Комитета и для этого, оставив военную службу, выйти из военной организации, поддерживая с ней лишь те отношения, какие раньше имел Комитет."

К.П.Победоносцев: "В России хотят ввести конституцию... А что такое конституция? Ответ на этот вопрос дает нам Западная Европа. Конституции, там существующие, есть орудие всякой неправды, источник всяких интриг".
Крестьянам дана свобода, но не устроена над ними надлежащая власть, без которой не может обойтись масса темных людей. Результат - лень и пьянство. Новые суды - говорильни адвокатов, благодаря которым самые ужасные преступления, несомненные убийства и другие тяжкие злодеяния остаются безнаказанными".

К.Леонтьев о Победоносцеве: "Человек он очень полезный: но как? Он, как мороз, препятствует дальнейшему гниению, но расти при нем ничего не будет. Он не только не творец, но даже не реакционер, не восстановитель, не реставратор, он только консерватор в самом тесном смысле слова: мороз, я говорю, сторож, бездушная гробница, старая "невинная" девушка и больше ничего!!"

В.Н.Фигнер: "В Харькове я нашла небольшую местную группу из хороших и энергичных людей. Это были: Комарницкий, Анненков, Александр Кашинцев, Немоловский (умер в Шлиссельбурге) и Линицкий, который позже устранился от деятельности. Главной и, можно сказать, единственной деятельностью группы была пропаганда среди рабочих и занятия с ними.

...Так обстояло дело, когда в июне пришло известие, что в Петербурге арестованы члены Комитета: А. Корба и Грачевский, а с ними и лейтенант А. Р. Буцевич, принимавший в то время энергичное участие во всех петербургских делах партии; арестована динамитная мастерская «Народной Воли», хозяевами которой были А. В. Прибылев и его жена...; арестован майор Тихоцкий, с которым сносился Грачевский, нелегальные: Лисовская и Гринберг, — лица, находившиеся в тесной связи с названными выше. Это несчастье было последним ударом, довершившим гибель Исполнительного Комитета. За отъездом Ошаниной и Тихомирова за границу, единственным представителем его в России осталась я."

Из обзора деятельности департамента полиции с 1 марта 1881 по 20 октября 1894 г.: "Весною 1882 г. Департаменту Полиции сделалось известным, что один из главных участников преступлений, задуманных террористами, но еще не разысканный, Михаил Грачевский, имел пребывание в С.-Петербурге и что, по поручению Исполнительного Комитета, он принял на себя устройство технической школы и мастерской для ознакомления членов преступного сообщества со способами приготовления взрывчатых веществ.

Усилия, направленные к разысканию этого опасного революционного деятеля увенчались успехом: в ночь с 4 на 5 июня 1882 года Грачевский был арестован, а затем 6 июня, был сделан подробный осмотр квартиры, где помещалась вышеупомянутая школа... Задержание Грачевского и его сообщников значительно расстроило организацию народовольческой партии и из социально-революционных групп того времени обращали на себя внимание только группы: Харьковская, Киевская и Одесская."

А.М.Редько: "Умереть за народ я могу, а жить для него не могу: я почти ненавижу его", — признавалась в 1883 г. одна из близких к революционным кругам курсисток, позже все-таки покончившая с собой."

В.Н.Фигнер: "С   тех  пор   вся  моя   деятельность   сосредоточилась   на   том, чтобы собрать наиболее крупные силы и создать из них орган, который восполнил бы, насколько это возможно, отсутствие центральной  организации,  совершенно уничтоженной  успешной  деятельностью   полиции.   Положение  дел   было   катастрофическое: в Петербурге и Москве — полное разорение; сношения  с ними прерваны. На юге, в Одессе, после выдач Меркулова, деятельности Стрельникова и его убийства не оставалось ничего: туда из Петербурга приехала только Салова  (бывшая впоследствии в организации Лопатина).  Местные группы в Киеве и Харькове были; еще  недостаточно опытны, хотя кое-кто из  старых народовольцев, рассеянных по разным местам, еще уцелел, и хотя они не были ^; членами   Исполнительного   Комитета,   но   давно   работали   вместе с ним в разных отраслях деятельности. Надо было собрать их к одному месту и сговориться относительно восстановления работы. К этому я и приступила.

Я уже упоминала, что в московском переполохе: типография, в которой печатался  партийный  орган,  была  закрыта,  квартира ликвидирована,  шрифт сдан в склад на хранение.  Вместе с тем исчезли и редакция, и сотрудники органа. Но в предшествующий период  Исполнительный  Комитет,  кроме московской  типографии, нашел нужным организовать еще две —в Западном крае: в Витебске и Минске. Они были вполне устроены, оборудованы, и персонал их подобран. После арестов в Москве эти типографии оказались совершенно отрезанными, без всяких средств к дальнейшему существованию и даже без цели, потому что работу должна была давать московская организация, а она в марте — апреле была совершенно разбита. Типографиям пришлось ликвидироваться: работники отказались от квартир, шрифт сдали на хранение, а сами разбежались кто куда, претерпевай всевозможные мытарства и лишения.

Много тяжелого пришлось тогда пережить, и им, и мне, к которой стали обращаться, как к единственному лицу из прежнего центра. ...Приглашенные организацией широкого размаха для специального дела, для которого они были нужны и полезны, теперь, при ее разгроме, они оказывались без всяких занятий; выбитые из колеи и беспомощные, они ложились тяжелым нравственным и материальным бременем на тех, кто был связан с прежней организацией, и более всего на меня, как наиболее ответственное (в организационном смысле) лицо. Между тем, не зная, кто именно привлек к витебской типографии этих лиц, к не имея возможности получить определенную рекомендацию, которая говорила бы за них, я не могла отнестись к ним с полным доверием и не хотела пользоваться их услугами, как услугами людей, неизвестных на деле.

Хозяевами московской типографии были Г. Чернявская, находившаяся после ликвидации Москвы на Кавказе, Суровцев, уехавший из Москвы в Воронеж. Третьим лицом, работавшим с ними, была П. Ивановская, вскоре приехавшая ко, мне в Харьков. На Кавказе же находился Сергей Дегаев с женою, которой я еще не знала. Все они должны были съехаться в Харьков» чтобы со мной обсудить, что делать.

Между тем, я ездила в Киев, чтобы лично познакомиться с тамошней местной группой. ..Киевская группа, подобно другим группам, вела пропаганду среди рабочих, среди молодежи и общества. Она имела свой обширный район деятельности в ближайших губернских городах и как по численности, так и по качественному составу занимала второе место после московской.

..Я решилась привлечь к работе в центре только Спандони, человека испытанного, видевшего всякие виды. После переговоров он дал свое согласие и стал часто приезжать в Харьков, отдавая себя в полное распоряжение будущей организации.

Денежный вопрос стоял в то время ребром, так как никакого финансового наследства ни от Петербурга, ни от Москвы не осталось, а провинциальные группы средствами всегда были бедны; между тем, без денег нелегальная организация, конечно, не могла ни существовать, ни действовать. Выручил Спандони. Находясь в ссылке, он подружился с Евгенией Субботиной (суд. по «процессу 50-ти»), в свое время отдавшей вместе с сестрами и матерью большое состояние (для этого они продали громадное именье в Курской губернии) на революционную деятельность организации, к которой они принадлежали. Доверяя Спандони, Евгения выразила готовность отдать последние 8 тысяч рублей, оставшиеся у нее, с условием, что революционная партия будет высылать ей в Сибирь по 25 р. в месяц.

На душе было тяжело. Разгром в Петербурге, рассказ приехавшей ко мне П.Ивановской о полном развале в Москве, неудачи, испытанные мною при попытках возобновить сношения с севером, — все это создавало нерадостное настроение. Когда я была в Киеве, то поручила Никитиной поехать в Петербург, чтобы узнать о положении тамошних дел. Не успела она хорошенько оглядеться, как была там арестована! Тогда я отправила туда Комарницкого, лучшего члена харьковской группы. Пропал там и он. Отвратительные слухи о деятельности Судейкина приходили с севера. Всем арестованным он рекомендовал себя как социалиста, сторонника мирной пропаганды, отрицающего только террор и борющегося исключительно с ним. Всем без разбора он делал предложения вступить в агенты тайной полиции — не для предательства людей, говорил он, а лишь для осведомления о настроениях партии и молодежи.
Людей мало, да и те пропадают по неизвестным причинам бесплодно па первых же шагах своих. Под ногами чувствовалась зыбкая почва, неуловимое предательство или провокация, при которых терялась всякая уверенность, что строится что-то прочное.
Кругом были только тонущие, барахтающиеся в революционном хаосе люди, потерявшие положение, связи, бесприютные и безрадостные. И надо всем этим тяготела неотвязная мысль о деньгах, как и где достать их, чтобы упорядочить расстроенное революционное хозяйство, распределить по местам и поддержать людей, которые могли совершать нужную революционную работу.

Прокламация «Русскому обществу» от 3 апреля 1883 г.: "Где же твоя готовность стоять за великие истины — свободу, правду и добро, где твои силы?.. Где же вы, отцы, товарищи, братья и сестры замученных, повешенных,— откликнитесь на зов наш!"

В.Н.Фигнер: "В сентябре в Харьков приехал Сергей Дегаев со своей женой. Они вернулись с Кавказа, где провели лето одновременно с Г. Ф. Чернявской. Вскоре затем оттуда пришло известие о разгроме кружка офицеров Мингрельского полка, организованного А. П. Корба осенью 1881 года.

По приезде в Харьков Дегаев вкратце рассказал мне о том, как он провел те полтора года, в которые мы не видались, и, между прочим, сообщил, что после 1 марта он был арестован, как участвовавший в работе по подкопу на Малой Садовой, но удачно вывернулся из этого дела. Я очень удивилась такому исходу, потому что единственным свидетелем против него мог быть только предатель Меркулов, и снять с себя указание такого человека было мудрено. Но Дегаев совершенно умолчал об очень крупном обстоятельстве, касающемся его. Дело в том, что к весне 1882 г. Судейкин убедился, что Володя Дегаев для сыска бесполезен, и отказался от его услуг. (Через год после этого я с изумлением узнала, что, с благословения Златопольского и Сергея Дегаева, Володя сделался агентом Судейкина, агентом мнимым, который должен был обманывать умного, ловкого и опытного сыщика и, не выдавая революционеров, сообщать партии сведения о деятельности Судейкина.). Тогда в Петербурге придумали новую махинацию, чтоб поддержать сношения с Судейкиным и, выследив его, уничтожить. Для этого Володя должен был сказать своему патрону, что его брат Сергей нуждается в заработке и может исполнять чертежную работу. Судейкин пошел на это, и Сергей получил от него требуемую работу. Они виделись несколько раз, вели, по словам Дегаева, исключительно деловые разговоры, которые он передавал Грачевскому, а затем Дегаев уехал на Кавказ, не добыв для Грачевского никаких нужных сведений.

Когда Сергей Дегаев приехал в Харьков, я встретилась с ним, как со старым, испытанным товарищем; и после того, как 3 июня в Петербурге были арестованы Грачевский, Корба, Буцевич, Прибылев и др., прием его в центр, который привел бы к какому-нибудь упорядочению дел партии, был совершенно необходим.. По своему участию в революционной работе за период 2—3 лет он имел право на это; он был облечен доверием погибших товарищей; он служил главным: проводником в среду петербургских и кронштадтских артиллеристов, с которыми его связывало пребывание в академии и прежняя служба в Кронштадте; он знал, многих членов группы моряков — товарищей Суханова, и, как член группы артиллеристов, входивших в военную организацию, был посвящен во все дела этой организации. К тому же мы испытали новую потерю: П. С. Ивановская отправилась в Витебск выручать тамошнюю типографию, чтобы перевезти ее на юг, но по приезде туда была арестована. Франжоли, приехавший из Саратова с Завадской в Харьков, оказался в таком состоянии, что совершенно выбывал из строя, а я намечала его, как самого серьезного кандидата в центр. Все меньше оставалось людей, которые, объединившись, могли возобновить деятельность Исполнительного Комитета. Перед Дегаевым, как и перед Спандони, нечего было скрывать истинное положение дел. Во имя этого положения: мы должны были приложить все усилия для реорганизации центра и, сплотившись воедино, взять на себя всю ответственность, которую налагали на нас обстоятельства, как бы ни была тяжела эта ответственность. Дегаев молча выслушал мой рассказ и согласился сделаться членом центральной организации, которая должна была стать во главе партии.

Но если я искала и хотела найти людей сильных, у которых была бы самостоятельная   точка зрения относительно ведения дел партии, были бы взгляды, которые они хотели и умели  бы отстаивать, то я не нашла этого в Спандони и Дегаеве. У них не было определенного мнения о том, что надо   предпринять в данных условиях и чего не надо делать в настоящий момент. Зависело ли это от неопытности, от того, что раньше  они  не состояли  в  центре и, стало быть, не были во главе движения и играли  лишь  второстепенные  роли,  но  участвуя  в  руководительстве   и   решении   общеорганизационных   вопросов,   или   дело было  в личных свойствах,  которым  не помог бы никакой опыт, только они во все последующее время не проявили никакой инициативы,   не   предложили ни одного плана, а совершенно пассивно подчинялись мне и всегда соглашались с моими предложениями. Но я не хотела действовать единолично,  вполне сознавая недостаточность  для  этого моих сил, хотела быть членом коллектива, в котором люди уравновешивали и взаимно дополняли бы друг   друга; на  деле  же   вместо   коллектива   создавалась  лишь одна видимость его. Это составляло одно из самых мучительных обстоятельств, постоянно угнетавших меня, тем более, что поделиться   этим  общественным горем было не с кем. Первый состав Комитета   при   всей   малочисленности   своей   мог   сделать так много не только потому, что в нем были выдающиеся люди, но  также  благодаря счастливому соединению  разнообразных типов и темпераментов своих членов.  В нем были: теоретик Тихомиров, практик  Фроленко,  агитатор Желябов, организаторы А.Квятковский  и Ал. Михайлов, так  что  в общем  создавалось гармоническое целое. Гибель организации  Исполнительного Комитета с; того и началась, что аресты, выхватывая из рядов то одного, то другого, создавали утраты, нарушавшие гармонию и равновесие целого.

Теперь я стремилась воссоздать подобие того, что было разрушено. Быть может, мой выбор пал не на тех, на кого следовало, но я оперировала с тем материалом, который лично был мне известен, и, оглядываясь ретроспективно на последовавшее затем десятилетие, не приходится ли сказать, что все оно наполнено подобными же тщетными попытками отдельных личностей и небольших групп воссоздать то, что по существу было не воссоздаваемо? «Народная Воля», как организация, изжила себя. В России того времени не было такого накопления революционных сил, чтобы, несмотря на все аресты и все усовершенствования сыска, организация могла всегда стоять на том высоком уровне, на каком она была при образовании «Народной Воли». Но «Народная Воля» сделала свое дело. Она потрясла Россию, неподвижную и пассивную; создала направление, основа которого с тех пор уже не умирала. Ее опыт не пропал даром; сознание необходимости политической свободы и активной борьбы за нее осталось в умах последующих поколений и не переставало входить во все последующие революционные программы. В стремлении к свободному государственному строю она была передовым отрядом русской интеллигенции из среды привилегированного и рабочего класса. Этот отряд забежал далеко, по меньшей мере на четверть века вперед, и остался одиноким. «Народная Воля» имела упование, что этого не случится, что событие 1 марта, низвергая императора, освободит живые силы народных масс, недовольных своим экономическим положением, и они придут в движение, и в то же время общество воспользуется благоприятным моментом и выявит свои политические требования. Но народ молчал после 1 марта, и общество безмолвствовало после него. Так и у «Народной Воли» не оказалось ни опоры в обществе, ни фундамента в народе, и напрасны были попытки возобновить организацию для безотлагательного продолжения активной борьбы против существующего строя. Эти попытки были эфемерны по краткой деятельности возникавших организаций, и они гибли прежде, чем наступал момент активных действий с их стороны. Полное отсутствие культурного развития в крестьянстве, благодаря низкому уровню экономического развития России, отсутствие в 80-х годах промышленного пролетариата в западно-европейском смысле, невозможность в деспотическом полицейском государстве обращаться с печатным и устным словом к массам —были причиной той изолированности, в которой, после всех своих политических выступлений, оказалась «Народная Воля». Надо было создавать фундамент и на основе хозяйственного развития России строить новую партию, что было делом будущего. В предвидении этого будущего должна была возникнуть новая, партия, и действительно, возник зародыш ее — «Группа освобождения труда» — будущая социал-демократия, которая, обратившись к рабочему классу, год за годом стала закладывать этот фундамент. Однако, как всегда бывает, старое не могло отойти сразу. Поколение, причастное народовольческому движению, воспитавшееся в блестящий период деятельности Комитета, одушевленное примером его борьбы, не могло отказаться от надежды на продолжение этой борьбы сейчас же, в том же духе и и той же форме; как ее вела «Народная Воля». За истекший период создались известные настроения, заложились чувства, победить которые личность не могла; прошлое, столь недавнее, слепило глаза от яркой активной деятельности на виду всей страны и всего мира; психологически было трудно спуститься до серой, незаметной, кропотливой работы для будущего и не давать яркого отпора правительству, срезавшему верхи революционных деятелей. Это будущее еще не было освещено и не манило скорыми результатами.

Изложив Дегаеву  и Спандони общее положение дел: полное уничтожение личного состава Комитета; прекращение всех изданий и закрытие типографий; состояние революционных финансов и живых сил в Одессе, Киеве, Харькове, Орле, Москва и Саратове; потерю связи с Петербургом, разоренным катастрофой в июне, — я предложила обсудить вопрос, как восстановить революционный центр и революционную прессу, этот важный показатель существования партии.

Мой собственный план восстановления центра состоял в том, чтобы извлечь из военной организаций человек пять, наиболее выдающихся по своим способностям и характеру. Вместе с нами они должны были взять на себя общепартийные обязанности исчезнувшего Комитета и для этого, оставив военную службу, выйти из военной организации, поддерживая с ней лишь те отношения, какие раньше имел Комитет.

Я мотивировала этот план тем, что, кроме военной среды, в настоящий момент неоткуда взять нужных людей; что положение партийных дел не давало на неопределенно долгое время никаких надежд иа то, что военная организация потребуется для выполнения той цели, для которой она создавалась. Этой целью, с одной стороны, была поддержка вооруженной силой того народного и общественного движения, которое могло возникнуть стихийно после 1 марта, или дальнейших фактов подобного рода: с другой стороны, задачей ставилась организованная попытка восстания силами, подготовленными партией в войске, в рабочем классе и в интеллигенции. Но если в январе — феврале 1881 г., при обсуждении возможности инсуррекции, Комитет ясно видел, что этих организованных сил в данный момент слишком мало для подобной попытки, то после всех потерь, испытанных в Москве и Петербурге в течение 1881 и 1882 гг., всякую мысль о том, чтобы почин уличной борьбы против правительства партия взяла на себя, надо было решительно оставить. Но в таком случае для чего в данный момент служила бы военная организация? Ее члены были связаны серьезным обязательством поднять оружие по призыву своего центра. Если же этого призыва нельзя . было ожидать, то терялся всякий смысл чисто словесных обязательств, подвергавших, однако, чрезвычайному риску тех, кто их давал. Правда, я не предлагала распустить военную организацию—это могло быть делом вновь организованного общего центра. Быть может, он изменил бы ее программу и придал бы ей более пропагандистский, подготовительный характер. Но в данную минуту, в видах общего положения партии, мне казалось наиболее целесообразным взять офицеров Завалишина, Рогачева, Ашенбреннера, Похитонова и Крайского из военной организации и вместе с ними приняться за упорядочение всех общепартийных дел. Я знала, в каком неподвижном состоянии находятся военные группы Одессы и Николаева, и сильно подозревала, что и в Петербурге всякая деятельность замерла после того, как Суханов, а потом Буцевич были арестованы. Обследовать в этом отношении Петербург и передать намеченным лицам мое предложение всего удобнее было Дегаеву, как человеку, в Петербурге известному, и я предлагала, чтобы он взял это на себя. Спандони и Дегаев одобрили мой план, и объезд военных организаций Дегаевым был решен; вместе с тем, по моему же предложению, было решено, что после поездки в Петербург и на юг —в Одессу и Николаев — Дегаев поселится с женой в Одессе, где я организую типографию, хозяевами которой будут он и его жена.

Так и было сделано. С Похитоновым легко было встретиться: он служил в Кобеляках, Полтавской губернии; мы вызвали его в Харьков, но когда после первого свидания Дегаев письменно поставил ему вопрос об оставлении военной .службы и вступлении в центр, то он отказался; он не мог решиться на предлагаемый шаг, потому что страдал болезнью, настолько серьезной, что врачи предсказывали психическое заболевание, если он попадет в неблагоприятные условия тюрьмы.

Через посредство Похитонова Рогачев был вызван мной с места службы в Полтаву, где я встретилась с ним. В нескольких длинных беседах мы обсудили все вопросы, и Рогачев дал согласие выйти в отставку и отдаться общереволюционной деятельности.

В Одессу и Николаев я дала Дегаеву все нужные адреса и указания. Там он встретил отказ Крайского и согласие Ашенбреннера. Последний затем начал хлопотать об 11-месячном отпуске, и когда получил его, уехал в Петербург.

В Петербурге Дегаев виделся с членами военной организации и подтвердил мое предположение, что ее деятельность сошла на нет: в самом деле, со времени ареста Суханова ни личный состав организации не увеличился, ни прочных связей в провинции с тех пор не было заведено.

После объезда военных групп, когда выяснилось, что в общепартийный центр войдут Ашенбреннер и Рогачев, можно было приступить к восстановлению партийной типографии. Литературными силами мы были обеспечены только со стороны Михайловского, с которым я уговорилась об этом при свидании в Харькове, и со стороны Лесевича, которого я посещала, бывая в Полтаве. Суровцев, по моему поручению, съездил за это время в Москву и, получив шрифт из склада, отослал его в Одессу, которая была намечена, как место, наиболее подходящее для устройства типографии. Работать в ней должен был Суровцев, а хозяевами, как было уже сказано, согласились быть супруги Дегаевы. Оставалось найти лицо, подходящее для роли прислуги.

Я уже не раз слышала о сестре Ивана Калюжного, сосланного на каторгу, Марье Васильевне, жившей в Ахтырке в очень тяжелых условиях, из которых она хотела выбраться. Мне характеризовали ее, как не очень развитую, но добрую, веселую и здоровую девушку, простую по внешности и манерам. Я вызвала ее в Харьков и, познакомившись, убедилась, что, в случае ее согласия участвовать в типографии в роли прислуги, лучшего выбора сделать невозможно. Хотя она не обладала теоретическим образованием, но вполне сочувствовала революционной деятельности «Народной Воли». Поэтому сговориться с ней было нетрудно. Я свела ее с Дегаевым и его женой, и мы уговорились, что первыми выедут Дегаевы, а вслед за ними, когда они подыщут подходящую квартиру, к ним приедет и Калюжная. Это было в 20-х числах ноября. Тогда же в Одессу отправился Суровцев. Спандони, переехавший из Киева в свою родную Одессу, должен был, соблюдая всевозможные предосторожности, быть посредником между типографией и внешним миром, в смысле доставки в нее литературного материала и получения того, что будет в ней напечатано.

В 20-х числах декабря из Одессы пришло известие, что там открыта тайная типография и арестовано пять лиц, причастных к ней (Дегаев с женой, Калюжная, Суровцев и Спандони). Итак, только что организованная типография просуществовала недель пять, и все предприятие рухнуло. Это был тяжелый удар: исчезла последняя надежда на скорое восстановление партийного органа, по существованию или отсутствию которого правительство и широкие круги общества обыкновенно судили о положении революционного дела."

Из Дознания о тайной типографии...: "Хотя по имеющимся сведениям, главный агент террористического кружка на юге, Вера Филиппова (Фигнер), вскоре после совершения убийства генерал-майора Стрельникова и была вынуждена, скрываясь от преследований, оставить Одессу, но город этот не переставал и после ее отъезда служить центром деятельной противоправительственной агитации. Кружки социалистического направления продолжали существовать среди тамошней молодежи, сотрудников местных газет и студентов университета и вынуждали иметь за ними строгое наблюдение.

В начале декабря 1882 г. было замечено, что некоторые лица, известные своею политическою неблагонадежностью, имеют частые сношения с бывшим поднадзорным Афанасием Спандони-Басманджи, а этот последний с неизвестным человеком, который, в свою очередь, водится с лицом, окружающим себя большою таинственностью и тщательно скрывающим свою квартиру. Наблюдению удалось обнаружить дом, в котором проживало это лицо (Успенский переулок № 8), а 9 декабря его видели идущим с вокзала железной дороги и везущим оттуда большую плетеную корзину и сундук.

С того дня неизвестный стал проявлять еще большую осторожность и реже прежнего оставлять свою квартиру. В виду возникшего подозрения, что квартира эта служит для революционных целей, 19 декабря он был арестован на улице, равно как и упомянутый выше знакомый его, часто посещавший его и Спандони. По доставлении в жандармское управление первый назвался отставным штабс-капитаном Сергеем Дегаевым, а второй сыном священника Боголеповым. Впоследствии задержан и Спандони.

Немедленно произведен был обыск в квартире, занимаемой Дегаевым под именем и по подложному виду отставного поручика Суворова. В квартире этой задержаны две женщины: Любовь Дегаева, жена Сергея и другая, назвавшаяся кухаркою Дегаевых, изюмскою мещанкою Натальей Фисенко, а также обнаружена тайная типография социально-революционного сообщества, именующего себя партией „Народная Воля". Дегаев и жена его не скрыли настоящего своего имени, но мнимый Боголепов оказался бежавшим в 1878 г. из Холмогор административно-ссыльным, сыном священника Дмитрием Суровцевым, а мнимая Фисенко сестрою государственная преступника Ивана Калюжного, купеческою дочерью Mapией Калюжною.

Следующая ˃˃