бормотал, что сроду и не был, и ходу не знает, и пива не пивал, и, боже

избави, родитель дознается... Но, упираясь и отговариваясь, ужасно желал

побывать в трактире. Он был не особенный охотник до водки, но ему хотелось

поболтаться на народе, поглядеть, послушать речей, посмотреть на машину,

которая отжаривала так, что ее было слышно и теперь, шагов за сто от

трактира. Это было очень заманчиво и любопытно для Андрона. Кроме того, от

Гаврюшкиной бойкости и восторга его точно подмывало, и весело было ему с

таким бывалым и удалым парнем, как Гаврюшка. Однако у самых дверей

трактира он испугался, что надо будет платить деньги, да еще кто ее знает

сколько, и решительно остановился.

- Очумелый! - сказал он. - У меня и денег-то всего на три косы, да баба

парнишке на бублики дала пятак.

Из чего я тебе буду расходоваться?

- Денег? У нас, брат, завсегда хватит. Понял? Запиши, Гаврюшка сказал:

денег завсегда хватит. У, елова твоя голова! - и Гаврюшка потряс карманом,

где звенела мелочь.

В трактире голова закружилась у Андрона. У накрытых прилитыми

скатертями столов сидели, пили, курили цигарки, кричали, заводили песни.

Проворные люди в белых рубашках сновали туда и сюда, ловко виляя между

народом, звякая посудой, разнося чайники, чашки, графинчики, откупоривая

бутылки с медом и пивом. И временами, покрывая весь шум, гудела машина:

"Не белы-то снежки во поле забелилися..." Гаврюшка занял стол у самой

машины и спросил пару пива. Андрон уставился на медные трубы, на валы с

крючочками, на колесо, которое вертел вспотевший оборванный мальчишка.

Уставил глаза, вслушивался в хитрые колена музыки и блаженно улыбался,

приговаривая: "Ишь, ишь, окаянная, выводит... Ах, шут те расшиби со всем с

потрохом!"

- Эка невидаль, - сказал Гаврюшка, презрительно кивнув на машину, - ты

бы, голова еловая, в городе Ростове поглядел. Там машина. Иная, дьявол,

прямо с избу.

И тут вон колесо, а там не балуйся, сама разделывает.

Велишь эдак, побежит половой, сунет железной штукой в нутро, повертит,

повертит... она и почнет откалывать.

- Сама собой?

- А то как же! Прямо повертит и уйдет, а она и громыхает в свое

удовольствие. Забавно поглядеть. Ну-ка, Андрон Веденеич, действуй...

ополаскивай посуду!

- Ох, малый, чтой-та кабыть не пригоже.

- Чего... не пригоже?

- Да как же: сидим мы с тобой словно на свадьбе, а человек бегает

вокруг нас. Словно господа!

- У, посмотрю на тебя, какой ты мякинник... Вали!

Нонче, брат, что мужик, что барин - все единственно. Эй, малый!

Прислуга! Тащи-ка колбасы на закуску да кренделей фунтик. Пошатывайся,

слова голова!

Выпили пару, еще спросили пару и выпили. Ели колбасу, крендели,

спросили чаю, в чай подлили сантуринского вина и потягивали себе не спеша.

Всем распоряжался Гаврюшка. Андрон рассоловел, забивал за обе щеки

крендели и колбасу, отпустил украдкой пояс, чтобы побольше вошло еды,

утирался платком и пристально слушал, что говорил Гаврюшка. А Гаврюшка

говорил вот что:

- Из нашей деревни трое идут, из Прокуровки - двое, один боровский

обещался... Да сказать тебе на ушко - из ваших шурин Гараська, должно,

надумается. Уж говорено. Коли ты соберешься, вот нас и артель, елова

голова. Эй, собирайся, Андронка! Места - рай, умирать не захочешь. Запиши,

Гаврюшка говорит: умирать не захочешь. Вот пойдем - все Русь, все Русь...

А там хохлы попрут, что ни яр - слобода, что ни левада - хутор. Сплошной

хохол с самого Коротояка. Завалимся, господи благослови, за хохлов, казак

пойдет, эдакие села, станицами прозываются... а там уж гуляй до синего

моря: все степь, да ковыль-трава шатается, да камыш шумит на Дону-реке.

Эй, собирайся, елова голова!.. Я сам впервой робел. То да сё, да оборки

не свиты, да лапти разбились, да онучи не высохли... Такой же был

мякинник. Но вот сходил...

два раза, паря, отзваниваю: лапти расшиб, в Ростове вытяжки сторговал:

смотри, сафьяном оторочены. Чего пужаться. Артелью пойдем. А до чего дело

коснется - я все места-притулины знаю: где ночь ночевать, где день

скоротать, куда стать на работу. Сделай милость! У хохлов, может, самую

малость покосимся, и то ежели прохарчимся в дороге. Да где прохарчиться!

Ежели по трешнице на рыло - смело хватит вплоть до Ростова. Ну, а как

ввалимся в казаки, сейчас я вас на место ставлю. Запиши: ставлю на место.

Где цена дороже, там и поставлю. И вот какие дела, братец мой: придет

суббота, подставляй подол - прямо тебе казак пригоршнями серебра

насыплет... У них не балуйся, у них - все серебро. А в воскресенье в

станицу, на базар, а с понедельника опять идешь где лучше.

И-их, сторонушка разлюбезная... Харчи ли взять... Понимаешь ли,

Веденеич, ржаного хлеба звания не слыхать. Все пирог, все пирог... каша с

салом, а ежели масло в сухие дни, так невпроворот масла нальют, окромя

того - ветчина, водкой поят которые... Одно слово - казак, в рот ему

дышло! Ну, скажешь, стой, Гаврюшка! Ну, сошла трава, стога пометали,

убрались, что тогда-то мы станем делать?..

Ах, разудалая твоя голова! А пшеничка-то матушка? Мы траву подваливаем,

а она зреет, колышется, разбегается, конца-краю не видно. Жни, коси,

молоти вплоть до самого успенья... да что до успенья - хоть до заговенья

работы найдется. Набивай кошель - и шабаш.

- Ана и на Графской, случается, хорошие бывают заработки, -

нерешительно возражал Андрон.

- У, обдумал! У, елова голова, слово высидел! Там, понимаешь ты, кто?

Там ты прямо - барин. Ну-ка, скажи мне казак грубое слово... я прямо,

господи благослови, наплюю ему в морду и пойду себе в другое место. Али

хлеб не хорош, али пшено не чистое... Да за всякий пустяк я на него холоду

нагоню. А что касательно, как в наших местах, в рыло залезать, да там и не

слыхано такого озорства. Там прямо это считается за разбой.

- Купцы и у нас мало дерутся, - сказал Андрон, - это у господ точно

есть привычка: наш управитель первым долгом по зубам норовит... А купцы не

так чтоб драчуны.

- Рассказывай! Вот ты мне будешь рассказывать, елова голова, когда у

меня и посейчас рубец на спине: купца Мягкова приказчик нагайкой полыхнул.

Ну, да что об этом толковать!.. Ну, ладно, будь по-твоему - выпадет

урожайный год, и здесь заработки найдутся. Так? Ладно. Но вот что я тебе,

паря, скажу: и-их, да и опостылела же своя сторона! Я правду скажу: меня

тянет в казаки. Воля, братец ты мой! Развязка!.. Ты смекни, запиши: правду

говорит Гаврюшка. Что набилось народу в наших местах, что деревень, что

тесноты... Куда ни повернись - чужое, да не твое, да господское, да

суседское... Ой, кабы кому на ногу не наступить! А какой ты есть человек в

своей деревне?

Захотели тебя выпороть - выпороли, захотели по морде съездить -

съездили, волостной катит - пужаешься, барин мчится - поджилки трясутся со

страху. Ну что за жисть? Братнин телок намедни в барском пруду напился, -

штрах, руп-целковый! Да провались он с целковым, - скучно, слова грлова!

Вот я о чем говорю. И-и, такая-то, братец мой, скука - смерть!.. Ну,

поработал ты на Графской, - ну, хорошо... Да ведь поработал неделю - опять

в деревню воротишься... ну, дом проведать, хлеба взять...

А тут волостные, а тут сборщики, сотские, десятские... Ах, тоска! Ах,

скука! Глянешь в поле - межнички да межнички, да кабы, сохрани господи,

барский овес не потравить...

- У нас этого нету, у нас вольготно насчет кормов.

- Погоди, нажмут и вам холку! Это вот пока управитель-то бога помнит...

- Помнит он, разрази его душу! - внезапно озлобясь, сказал Андрон.

- Ну, вот! Ну, вот! О чем же я и говорю, слова твоя голова?.. Но

завались ты на низы - ты и думать забыл, какой такой барин и какая

потрава. Шапки не ломаешь, колокольцев не слышишь. Ходи браво, добрый

молодец, гляди весело! Коли хочешь - кланяйся, запрет не положен, -

кланяйся синему морю, бойся высокой травы, опасайся, - камыш шумит, гуси,

утки гогочут в низинных местах. Эй, собирайся, слова голова, уламывай

родителя! Принесешь к Кузьме-Демьяне сотенный билет... Запиши: Гаврюшка

сказал.

- Уломаешь его, дожидайся! У нас в дому - сапог не справишь, а не то

что отпустить в казаки. Вот четвертый год оболонки-то ношу, - и Андрон

выставил из-под стола запльтанный порыжелый сапог и презрительно поглядел

на него.

- Ой ли? Строг родитель?.. Ну, уж не знаю. Мой тоже куды был строг

покойник, но я по-свойски с ним разделался. Не хочешь отпускать по добру?

- Нет. - Отделяй, коли так! Туда-сюда, иди, говорит, на все четыре стороны

в чем из матери вылез... Ой ли, старый кобель?

А нука, сбивай сход, - ну-ка, старички, рассудите побожьему... Да

прямо, слова голова, старикам ведро в зубы.

И рассудили: Гаврюшке - клеть рубленую, Гаврюшке - мерина да стрыгуна,

Гаврюшке - пяток овец, ржи на посев, кладушку овса. Ничего, я по-свойски

разделался с родителем.

- Ну, у нас эдак не выгорит. У нас и слухом не слыхать, чтоб от отца

самовольно отделяться.

- А ты попытай. Отделишься, вот и будет слышно.

Выгонит, старики не возьмут твою руку - наплевать!

У тебя что: парнишка один, говоришь? Бабу на хватеру своди, а сам -

айда в казаки. Воротишься - сразу избу справишь. Запиши: Гаврюшка сказал -

избу справишь.

- На дорогу-то наколотишь трешницу?

- Гляди наберется, - нехотя сказал Андрон. - У меня, признаться, с

мясоеда пятишница в портках зашита:

от овса, признаться, утаил.

- Ну, вот и дуй разудала голова! Развязывай свои дела, да ко мне.

Только как ни можно скорей: в середу беспременно выходить надо. И так, шут

ее дери, к поздней траве придем: заворошились у меня кое-какие дела - не

поспел я вовремя артель сбить. Ну, не беда, на пшеничке заработаем... Так

как, Андрон Веденеев, говори толком, идешь?

- Ты постой. Ты мне расскажи все по порядку: как собираться, что брать,

нужно ли билет выправить из волостной...

- А первое дело, слова голова, бери ты с собой косу... - И Гаврюшка

начал обстоятельно, по пальцам, перечислять Андрону, что требуется, чтобы

идти "в казаки".

Андрон слушал, не отводя глаз, разгоряченный пивом, чаем, едою, а еще

того больше речами Гаврюшки, протяжным завыванием машины, народом, снующим

туда и сюда, и неясным, но соблазнительным привольем где-то далеко,

далеко... у синего моря.

Перед вечером, купивши вместо трех только одну, но зато удивительно

хорошую косу, Андрон воротился домой.

Хмель от вина совершенно прошел в нем, но зато хмель того, о чем он

думал и что собирался делать, туманил и мутил его голову.

Веденей был поставлен сельским старостой еще с того времени, как

вводилось "Положение". Когда были крепостные, он находился в милости у

Мартина Лукьяныча, случалось, и тогда хаживал в старостах и барские

интересы наблюдал строго. А с виду казался ласковым, добродушным

старичком, шамкал хорошие слова, приятно улыбался. По старой памяти он и

теперь чуть что - схватывал свой посошок и бежал торопливою рысцой за

советом к управителю, и что управитель приказывал ему, то он и делал.

Подъехав к воротам, Андрон слез, ввел кобылу на двор, спутал ее и

выпустил на гумно, на траву. Потом взял подмышку косу, взял связку

кренделей и пошел к себе в клеть.

Дверь была отворена в клети, там Андронова баба возилась в сундуке,

перебирала холсты. Андрон спрятал косу, положил бублики на кровать, сел,

начал болтать ногами Баба вполоборота посмотрела на него.

- Что долго ездил? - спросила она.

- Не твоего ума дело, - сказал Андрон и, помолчавши, спросил: - Где

батюшка-то?

- А кто его знает. Поди, с стариками на бревнах сидит. Делов-то им

немного.

- А брат Агафон?

- К сватам ушел с невесткой. Повадились, шляются каждый праздник.

- А Микитка где?

- На барском выгоне, за телятами батюшка свекор услал. Что я тебе

хотела поговорить, Веденеич, ты погутарь с батюшкой свекром. Вот только

что дядя Ивлий ушел:

выдумали моду два раза на неделе полы мыть. Нам это непереносно.

Чтой-то на самом деле?.. И так загаяли, на улицу стало нельзя показаться.

Нонче солдатка Василиса так прямо и обозвала управителевой сударкой... Ты,

чать, муж.

- Ну, ты помолчала бы. Ведь только языком виляешь, сволочь, а сама

небось до смерти рада.

Баба выпрямилась, стала креститься и клясться:

- Да разрази меня гром... да провалиться мне в тартарары... да чтоб мне

не видать отца с матерью...

- Ладно, ладно. Замолчи.

Но баба уже всхлипывала:

- Чтой-то на самом деле?.. Батюшка свекор понуждает, люди смеются.

Василиска проходу не дает - лается...

а тут и ты взводишь напраслину.

- Замолчи, говорю.

- Чего молчать? Не стану молчать. Я за тебя из честной семьи шла. Я

думала, ты путевый... А ты за жену заступиться не можешь. Какой ты мне,

дьявол, муж?.. Старый кобель распоряжается, а вы рта не смеете разинуть...

Маленькие жеребцы! Сука невестушка в гости повадилась... ей все ничего,

все ничего!.. Аль я слепа... аль я не вижу - Агафошка глаза себе

прикрывает, будто не видит, - беззубый шут к Акульке подлаживается...

Андрон не спеша встал и ударил жену по уху. Свалился повойник, баба с

причитаниями нагнулась подымать его, другою рукой собирала растрепавшиеся

косы. Андрон сел и смотрел на бабу равнодушным оком. Та оправилась и,

всхлипывая, бормоча невнятные слова, принялась вновь перебирать холсты.

- Ты вот что, - сказал Андрон, - завтра на барский двор не ходи.

Баба так и выпрямилась и большими глазами посмотрела на мужа.

- Ты очумел? - выговорила она. - А батюшка-то?

- Зто уж не твое дело. Я сказал - и кончено. А там не твое дело! - и,

помолчав, добавил: - Завтра в волостную пойду, билет надо выправить. - И

еще помолчавши, сказал: - В казаки уйду, на заработки.

- Да ты во хмелю, Андрошка!

- Ишь не во хмелю, а ты слушай, что говорят. Чтоб прямо к авторнику

были бы чистые портки, рубаха, онучи... да лепешек напеки пОболе. В

середу, господи благослови, выходить надо.

- Ей-богу, ты натрескался! Да он те, батюшка свекор, такие казаки

задаст - до новых веников не забудешь!

Аль не знаешь его ухватку?

- Не отпустит, скажешь?

- Ну, посмотрю на тебя - дурак ты, Андрон! Да какой же полоумный

отпустит?

- А отчего, спросить у тебя?

- Оттого - отродясь не слыхано! - Баба еще хотела прибавить, отчего не

отпустит, но рассердилась. - Тьфу, да оттого, что ты дурак! - крикнула она.

- Поговори, поговори, может я тебе еще шлык-то сшибу, - и Андрон сделал

вид, что приподымается. Тогда баба испугалась и опять захныкала:

- Чтой-то, господи .. аль я сиротинушкой на свет родилась!.. На кого ж

ты меня покидаешь, Андрон Веденеич?.. Ведь Акулька-то меня поедом съест.

Куда мне притулиться? Куда деться?.. Занесет тебя в дальнюю сторонушку -

воротишься ли, нет ли., ни я - вдова, ни я - Мужняя жена! Как мне будет

жить-то без тебя, как мне горе-то горевать? И с мужем тошнехонько, а уж

одна останусь - прямо топиться впору.

- Овдотья, - строго сказал Андрон, - ей-богу, изволочу как собаку!

Замолчи!

Авдотья, подавляя охоту поголосить, опять наклонилась к сундуку.

- Ты слушай, коли в своем уме, - продолжал Андрон, - я с тобой не токмо

лаяться - совет желаю держать. Я так порешил: идти на заработки. Гараська

Арсюшкин идет, зять его из Тягулина - чать, знаешь Гаврилу, двое

прокуровских, воровской один, тягулинских еще трое, окромя Гаврилы, -

артель человек десять. Поняла?

Заработки, одно слово, вот какие: подставишь подол - казак тебе полон

подол серебра насыплет. Это уж верно.

Теперь что мы живем? Не то в батраках, не то в полону у родителя... А

приду я с заработков - свои деньги, свой и разговор начнется.

- Это хоть так, - сказала Авдотья и закрыла сундук, села, с оживленным

и повеселевшим лицом стала слушать Андрона.

- А не отпустит - прямо отделяться. Нечего тут с ним груши околачивать.

- Ох, Андроша, непутевое ты задумал! Отделиться - это что говорить, это

хорошо. С ними, чертями, жить - только надорвешься... А уж страшно что-то!

Ну-кася в чем мать родила выгонит?

- Ну, это еще как старики, - и Андрон рассказал ей случай с Гаврюшкой.

- А иное дело наплевать. Прямо ты ступай с Игнаткой к родительнице. Лето

проживешь, а я ворочусь - избу справим.

Авдотья задумалась: мысль о том, чтобы жить своим хозяйством, и ранее

представлялась ей, но теперь соблазняла ее все более и более.

- Это хоть так, - роняла она по словечку, - я у мамушки сколько хочешь

проживу... Брат Андрей до меня желанен... К чему дело доведись, пожалуй, и

пеструю телку отдадут... Буду наниматься вязать, на жнитво, может на

Графскую уйду, - все, глядишь, заработаю какую копейку, - и вдруг

решительно закончила: - Ох, Андрон Веденеич, и опостылела мне жисть в

батюшкином дому!

Авось, бог даст, справимся. Все равно - ты уйдешь, мне тут не жить...

загают, запрягут в работу - доймут!

- Теперь пот какое дело, - сказал Андрон, - надо будет стариков попоить

Гараська с отцом, знаю, и без РОДки потянет на нашу руку... Ну, батюшка

тесть... Ну, ежели положить Нечаева Сидора - он за сестру, за Василису,

здорово серчает на родителя. А тех беспременно надо попоить. У тебя есть

деньги-то?

Авдотья потупилась.

- Какие же у меня деньги, Андрон Веденеич? Разве что за ярлыки?..

Ярлыков-то, гляди, целковых на шесть наберется, да вот когда по ним

расчет? Да ты, никак, был ономнись навеселе, говорил, от продажного овса...

- Тсс! - цыкнул на нее Андрон и боязливо посмотрел, нет ли кого около

клети. - Мало ли что во хмелю нахвастаешь! Ты вот что, девка, не сходить

ли тебе ноне в контору, не попросить ли расчету по ярлыкам? Ну, скажешь,

нужда, то да сё, авось разочтут. А то и такое еще дело: завозимся мы с

родителем, нажалуется он управителю, гляди, и совсем пропадут твои ярлыки.

Им ведь, чертям, это ничего не стоит.

- Я схожу... Я, пожалуй, схожу, Андрон Веденеич.

Только я вперед тебе говорю: напраслину не возводи.

Я тебе чем хошь поклянусь... Лопни мои глаза... разрази мне утробу...

чтоб мне ни дна ни покрышки не было, ежели я пред тобой виновата. Чья душа

чесноку не ела, та не воняет, Андрон Веденеич.

- Ну, да ладно, ладно. Смерть я не люблю, как ты почнешь языком петли

закидывать!

Заскрипели ворота, пришел младший брат Никита (еще холостой), пригнал

телят.

- Невестка, Авдотья!.. А, невестка! - закричал он. - Иди телят поить! -

и подошел к клети. - Аль приехал, - сказал он Андрону, - косы купил?

Ну-кась, покажи.

Андрон лениво поднялся с места.

- Одноё купил, - сказал он, почесываясь.

- Что так?

- Да чего зря тратиться? Старые послужат.

- Ну, малый, смотри, кабы тебя батя-то того... вожжами! - Никитка

присел на порог клети, оглянулся туда и сюда и закурил трубку. Авдотья

пошла выносить пойло телятам... - Ты бы, брат, уладил как-нибудь насчет

бабы, - сказал Никитка, - давеча сцепились с Василисой - стыда головушке!

Неладно эдак-то. И Акульку попрекает и твою. Да и взаправду, какую моду

обдумали: только из нашего двора и гоняют управителю полы мыть. Кому не

доведись - нехорошо. Чать, я жених. Намедни на улице ввернул было словечко

Груньке Нечаевой, а она, сволочь, как меня ошарашила: я, говорит, полы

мыть не горазда, у нас - земляные. Стыдобушка!

- Ведь при тебе говорил батюшке, аль не помнишь, что было...

Никитка вздохнул и сказал сквозь зубы:

- Н-да, нравный старик, - и, помолчавши, сказал: - Меня давеча ни за

что ни про что за виски оттрепал. Посыкнулся я было про шапку ему сказать,

про крымскую. [Посыкнулся - возымел намерение; крымская шапка - шапка из

сизого курпяка. (Прим. А. И. Эртеля.)] Ну, сам посуди: собирается женить,

а у меня крымской шапки нету. Где это видано? Ну, я и скажи. Чем бы, мол,

Акулине новый полушубок справлять, ты бы мне крымскую шапку купил. Авось

от двух целковых не пойдешь по миру... Только всего и слов моих было. Как

он вцепится в виски... да ведь что - насилу отодрался. Эка, подумаешь,

счастье наше какое! Вон у Гараськи отец - пух! Иного и слова не подберешь,

что пух. Чего Гараське захочется, то он и творит. А у нас поди-ка...

- Что ж Агафон-то не вступился?

- Агафон-то? Я бы те рассказал об Агафоне, да не хочется... Агафон

вилять мастер, вот что. Он тебе так запутает языком, того наплетет - и не

разберешь: то ли направо клонит, то ли налево... Самый скрозьземельный

человек.

- Ты говоришь - шапку, - сказал Андрон и, выставив ногу, презрительно

посмотрел на сапог, - вот четвертый год донашиваю... Сколько заплат!

Сколько прорех на голенищах! Но у него на это один ответ - вожжи.

Никитка промолчал, крепко затянулся и сплюнул сквозь зубы.

- Ты вот что, Микитка, - вдруг решительным голосом выговорил Андрон, -

я отделяться хочу. Берешь мою руку аль нет?

Но не успел Никитка опомниться от этих неожиданно ошеломивших его слов,

как скрипнула дверь с улицы и старческий голос Веденея задребезжал:

"Приехал, что ль, Андронушка? Ну-кася, покажи, косы-то!" Никитка сунул

трубку за голенище, вскочил, закричал на телят, побежал к Авдотье, стал

помогать выносить пойло. Андрон для чего-то подтянул пояс, медлительно

переступил через высокий порог клети, остановился, не подходя близко к

старику, и сказал:

- Косы я не купил.

- Как так не купил?

- Да так, не купил, и все тут. Старые хороши.

- Э! Да ты, никак, налопался? Подь-ка сюды!

- А чего я там позабыл? Коли есть что говорить, говори: я отсюда услышу.

- Ах, идолов сын! Да ты что ж это задумал?.. - Тщедушный старичишка со

всех ног бросился к Андрону. Но тот только того и ждал: он оборотился

спиною к отцу и, громыхая сапожищами, мешкотно побежал в отворенные ворота

на гумно. Старик позеленел от злости.-Подь, говорят, сюды! - кричал он. -

Тебе говорят аль нет? - и оборотился к Никитке: - Ты чего зенки выпялил?..

Беги, волоки его сюды! - Никитка бросил выливать из лохани и с деловым

видом отправился на гумно. Веденей накинулся на Авдотью: - Это ты,

паскудница, подбила Андрошку?.. Это ты все смутьянишь, кобыла лупоглазая?..

Говори, чего нашептала?.. Сейчас у меня говори!..

- Чтой-то, батюшка!.. Да лопни мои глаза... да вывернись у меня

утроба... да чтоб мне отца с матерью не видать...

Никитка показался в воротах.

- Разве с ним совладаешь? - сказал он, не подходя к отцу и почесывая в

затылке. - Он уперся, его народом не стащишь с места, - и добавил, махнув

рукою: - Э-эх, стыдобушка!

- Ты что сказал? Ты что, щенок, сказал? - заголосил старик и заметался.

- Да вы что ж это, душегубцы, задумали?.. Где у меня тут вожжи-то?..

Дунька! Подай вожжи из амбара... Ах, ах... чего это пес Агафошка

запропастился!.. Веди, я тебе говорю! Силком тащи!.. Бей чем не попадя!..

- Чего меня тащить, я и сам вот он, - сказал Андрон, показываясь в

воротах. - Я тебе прямо, батюшка, говорю:

Авдотья мыть полы не пойдет. Шабаш!

Веденей взвизгнул и с вожжами в руках побежал к Андрону. Андрон опять

поворотил спину и мешкотно загромыхал сапожищами по направлению к

огородам. Никитка крякнул, еще раз почесал в затылке, насупился и стал

загонять телят в закуту. "На всю деревню сраму наделаем, - прошептал он

Авдотье, - какая теперь за меня пойдет?" Авдотья ничего не ответила;

каждая жилка в ней дрожала; мигом она скользнула в клеть, схватила шушпан,

схватила ярлыки, завязанные в уголке платка, и, не оборачиваясь на

пронзительный Веденеев голос, перебежала сени, выскочила на улицу,

потрусила рысцою на барский двор. Веденей возвращался с гумна сам не свой,

- Андрона он, конечно, не догнал и кашлял, брызгался слюнями, с трудом

переводил дыхание. Никитка пасмурно, исподлобья посмотрел на него, стоя у

закуты. Старик так и взбеленился от этого взгляда. Он затопал ногами,

закричал на Никитку: "Ты, щенок, заодно с Андрюшкой...

Сговорились!.. Порешить меня хотите... кхи, кхи... Не биты... не драты

на барской конюшне!.. Погоди, погоди...

узнаешь ужо кузькину мать... кхи, кхи..- узнаешь!.. Дунька!.. Где

Дунька? Нырнула, псица!.. Ахти, живорезы окаянные... кхи, кхи, кхи..." Он

совсем закашлялся и присел на опрокинутую вверх дном лохань. В это время в

воротах опять показался Андрон; лицо его было озлобленно и налито кровью.

"Коли на то пошло - отделяй, - заорал он грубым голосом, - подавай мою

часть! Не хочу с тобой жить... Достаточно на тебя хрип-то гнули...

Отделяй!"

Старик, как уязвленный, вскочил с лохани. Андрон снова застучал

сапожищами, припускаясь бежать на огороды. Но с улицы послышались голоса,

воротился из гостей Агафон с женой. Старик пошел к ним навстречу.

"Бьют, Агафонушка, - зашамкал он плачущим голоском, - убить сговорились

разбойники... Вдвоем, Агафонушка!.. - и вдруг мимоходом сшиб с Никитки

шапку и ухватил его за волосы. - А!.. Убить-., родителя убить? - визжал

он, мотая туда и сюда Никиткину голову. - Я тебе покажу!.. Я тебе задам...

я тебе покажу!"

Агафон остановился в дверях, раздвинул ноги и улыбался:

он был навеселе. "Так его! Эдак его!.. - приговаривал он в лад с тем,

как моталась Никиткина голова. - Как можно супротив родителя? Родитель,

примерно, сказал - ты завсегда должен повиноваться. Эдак-то!.. Так-то!"

Наконец Никитка вырвался, поднял шапку и заплакал.

Андрон же тем временем пребывал у тестя и рассказывал охающей и

негодующей Авдотьиной семье, как произошло дело.

Вечером, сначала в Старостиной избе, а потом и на улице, на соблазн и

потеху всей деревни случилась большая свара. Андрон требовал отдела,

старик выгонял его вон и грозился отдать "за непокорство" в солдаты.

Андронову руку держала Авдотьина родня: старик отец, брат Андрей. Они,

впрочем, пока еще не особенно вступались и только осторожными, приличными

словами урезонивали Веденея. Но Веденей окончательно впал в бешенство; он

во что бы то ни стало хотел побить Андрона и так и ходил вокруг него, как

разъяренный петух.

Однако Андрон, стоя посреди избы и зуб-за-зуб выкладывая свои

претензии, пристально следил за стариком и всякий раз успевал отводить его

руки. Один только раз старику удалось прицелиться в Андронову бороду,

подпрыгнуть и рвануть ее... Андрон ухватил отцовскую руку И внушительно

закричал: "Не тронь, батька, отойди от греха!" Тем не менее в крючковатых

пальцах Веденея очутился клок красно-рыжих Андроновых волос. Вид этих

волос точно взорвал Авдотью. С бранью, с клятвами, с криком: "Чтой-то

такое? Ты, старый пес, уж при людях лезешь драться?" - она вмешалась в

ссору. И пошло! Агафонова жена заступилась за свекра. Авдотья накинулась

на Агафонову жену. Кричали о полушубке, о каких-то поярках, о краснах, об

управителе, о том, что свекор "подлаживается" к Акулине, об опоенной

пестрой телушке, о подковке, потерянной в прошлом году Андроном... Ребята

плакали, хватались за матерей.

- Бей их, Агафошка! - голосил старик. - Колоти в заслонку, Акулька!..

Провожай со срамом на всю деревню!

Напрасно в общем шуме раздавалось трезвенное слово Авдотьина отца:

"Сват... а сват! Неладно. Уймись! Не гневайся. Брось, Дуняшка!.. Потише,

Андрон!" - его никто не слушал.

- Что ж, - проговорил Агафон на отцовские слова, - коли человек,

например, стоит, отчего его и не побить?

Кто чего стоит, тот стоит, - и хладнокровно, с обдуманным заранее

намерением, опустил свой волосатый кулак прямо в лицо Андрону. Андрон

отшатнулся, думал стерпеть, - ему ужасно не хотелось доводить дело до

драки:

он надеялся, если не будет драки, старики скорее станут на его сторону.

Но в это время Авдотья завизжала и, как кошка, прыгнула на Агафона.

Акулина сбила повойник с Авдотьи... Этого никак не мог стерпеть Андрон.

Завязалась драка. Веденей бегал вокруг сцепившихся сыновей и снох и совал

своим костлявым кулачишком то в Авдотью, то в Андрона. Авдотьин брат

посмотрел, посмотрел - бросился и сам в драку. Все сплетенною грудой

вывалились сначала в темные сени, потом на крыльцо, на улицу. Ребятишки

давно уже смотрели в окна и оповестили на все концы, что у Старостиных

драка. Теперь и взрослые сбежались на шум. Акулинина родня тотчас же

вмешалась в дело; у Авдотьи, кроме брата Андрея, тоже нашлись заступники.

Впрочем, драться скоро перестали, а стояли Друг против друга в разорванных

рубахах, с синяками, с подтеками на лицах, с разбитыми в кровь носами,

бабы с криво и наскоро повязанными повойниками, - стояли и размахивали

руками, горланили, хватались "за-пельки", попрекали, ругали друг друга

всяческими словами.

Кругом стоял народ. Судили, делали шутливые замечания, пересмеивались.

Можно было приметить, что глумились больше над старостою, чем над Андроном

и Авдотьей: Веденея недолюбливали в деревне. Забравшись в самую тесноту

толпы, стоял и Никитка. Девки смеялись ему: "Ты чего ж, Микитка, зеваешь?

Вон брательнику твоему рожуто как искровянили!" - "Пущай, - говорил

Никитка с видом постороннего человека, - мы эфтим делам не причастны".

Поздно ночью Андрон с женою и парнишкой, захватив кое-какую худобишку -

дерюги, зипуны, - ушел к тестю.

VIII

За чаем в доме Рукодеева. - Степной миллионер, исправник и Филипп

Филиппыч Каптюжников. - Невинные беседы, в том числе - о государственном

преступнике Мастакове, и как строится земская дорога. - "Постучим,

господа!" - Явление Николая. - "Прибежище горьких дум". - Стуколка, Анна

Евдокимовна, таинственные прогулки и скандал. - Исповедь. - Счастливый

Николай и благополучный Федотка.

В столовой дома, по убранству и расположению комнат схожего с

господскими домами средней руки, сидели и пили утренний чай: Косьма

Васильич Рукодеев; жена его - чопорная и некрасивая, с проницательным

выражением в умных, узко прорезанных глазах; исправник из соседнего уезда,

добродушный толстяк, низенький, коренастый, с брюшком, трясущимся от

непрерывного смеха, и в расстегнутом мундире; молодой человек с прыщами на

лице, с клочковатою рыженькою бородкой, сын небогатого помещика, и широкий

в кости, обросший волосом арендатор с Графской степи, в поддевке и сапогах

бураками. Наливала чай гувернантка - долгоносая, долголицая,

мучнисто-белая особа с талией как у осы. Поближе к самовару сидели дети:

три девочки и мальчик. Взрослые, кроме гувернантки, недавно встали, потому

что вчера поздно легли: до четырех часов играли в стуколку. Говорили о

Тьере, о казнях коммунаров, о том, что лен поднялся в цене, о том, как

наживается подрядчик недавно начатой железной дороги и какая будет выгода

земству, взявшему концессию на эту дорогу, а главным образом о том, как

вчера ловко подвел Исай Исаич, арендатор, исправника, Сергея Сергеича. "Я

вижу, у него, шельмы, туз и дама, - с оживлением рассказывал Косьма

Васильич, - так сказать, по физиономии примечаю.

Уж в этом случае я - Лафатер! И вдруг у тебя (к исправнику) король и

валет, и ты ходишь с валета. Ну, думаю, сумеет ли Исай произвесть анализ?

А Филипп Филиппыч (молодой человек с прыщами) сидит в трансе, трясется с

своими козыришками. Бац! Исай выкладывает даму, и вам обоим ремиз". - "Ха,

ха, ха! - раскатывался исправник, придерживая руками живот. - Именно -

произвел анализ! Именно - химик Исай Исаич!" - "Хе, хе, хе|" - подвизгивал

арендатор, плутовски подмигивая Сергею Сергеичу на молодого человека в

прыщах. Тот хмурился и презрительно кривил губы: он проиграл тридцать два

с полтиной и теперь притворялся, что подобный разговор его нимало не

интересует. Хозяйка любезно обратилась к нему:

- Вы, Филипп Филиппыч, вероятно, редко играете в стуколку? Вы очень

горячитесь.

- Странно было бы, Анна Евдокимовна, ежели бы я играл часто, -

язвительно ответил молодой человек с прыщами, - я, кажется, приготовляюсь

в университет.

Эксплуатировать человечество посредством картежной игры, кажется, не

входит в задачи высшего образования.

- Ну, не знаю, во что оно там входит, но я отлично себя чувствую... Ха,

ха, ха! - Исправник похлопал себя по карману.

- Надо полагать, полусотенный билетик заработали, Сергей Сергеич? -

умильно спросил Исай Исаич.

- В деревне, голубчик Филипп Филиппыч, поневоле станешь играть, - как

бы извиняясь за себя и за компанию, сказал Косьма Васильич, - конечно, я

беру в рассуждение наши идеальные порядки. Позвольте узнать, как тут

будешь служить прогрессу вот с этакими, так сказать, башибузуками? - Он

шутливо ткнул в исправничий живот.

Исправник так и покатился.

- Ха, ха, ха!.. Именно - башибузуки: именно - ловко сказал! Я,

батенька, сижу на днях в клубе, - пулька долго не собирается, - дай,

думаю, посмотрю "Голос".

У нас в полицейском управлении "Московские" получаются... Ну, батенька,

я тебе скажу - пальчики расцеловал!

Ах, разбойник, как он ловко подъехал под нашего брата.

То есть с грязью смешал! Именно с грязью... Ха, ха, ха!

- Как же вы... так критически относитесь к полицейскому институту, а

сами носите эти эмблемы? - и молодой человек кивнул на золотые жгуты

исправника. Но слова молодого человека уж были совершенно непереносны для

толстяка: он затрясся, закашлялся, замахал рукою на молодого человека. Все

поневоле расхохотались, и даже сам молодой человек не мог сдержать

самодовольной и снисходительной улыбки.

Отдохнув от смеха, Сергей Сергеич хлебнул из стакана и, наивно-хитрою

улыбкой давая понять, что собирается уязвить молодого человека, сказал:

- А что, Филипп Филиппыч, какие вы имеете доходы от вашего собственного

труда?.. Никаких? Чем же, осмелюсь полюбопытствовать, живете?

Папенькиным?.. А тем не менее презираете помещичий институт! Аи, аи, аи,

как же это так?.. Нехорошо, нехорошо-с! - и вдруг покинул

притворно-серьезный тон и с громким хохотом воскликнул: - Что, ловко,

батенька, подъехал под вас? Уланом был-с, понимаю разведочную службу! Ха,

ха, ха!..

Молодой человек побагровел до самых волос.

- Это, кажется, сюда не относится, Сергей Сергеич, - сказал он

оскорбленным тоном, - это личности. И я удивляюсь, как вы позволяете

себе...

Исправник сконфуженно развел руками:

- Ну, вот... ну, вот... и - личности, и пошел! Эдак, батенька, слова с

вами сказать невозможно. Господа! Рассудите, пожалуйста, чем я мог

оскорбить Филиппа Филиппыча?

Косьма Васильич торопливо вмешался в разговор.

- Ты всякого можешь оскорбить, Сергей Сергеич, - шутливо сказал он, -

такие уж у тебя прерогативы.

- Хе, хе, хе... руки за лопатки и марш без излишнего разговору, -

вымолвил Исай Исаич с тою же целью переменить предмет беседы.

- Именно - за лопатки, именно - без лишнего разговору, - повторил

исправник, по привычке соглашаясь с тем, что казалось говорившему метким и

остроумным, и с виноватым видом обратился к молодому человеку: - Нельзя-с,

Филипп Филиппыч; живи не так, как хочется, а как судьба велит. А затем,

смею доложить, всякое место можно облагородить. - Он с достоинством

тряхнул своими жгутами. - Прежде взятки брали, а я уклоняюсь от этой

мерзости; прежде дрались, а я же вот третий год исправником и, благодарю

моего бога, ни разу рук не пачкал.

Я, батенька, понимаю молодежь... во многом сочувствую, да! Был и сам

молод, и всякие там идеи... с благодарностью вспоминаю, батенька! Но вот

третий год исправником и горжусь, что облагородил. Это, осмелюсь вам

доложить, прогресс!

- Прогресс-то прогресс, - посмеиваясь и толкая под столом молодого

человека, сказал Косьма Василович, - но ежели я, так сказать, распущу

прокламацию насчет эдак социального переворота, ты ведь, пожалуй, не

усумнишься в кутузку меня ввергнуть, а?

- Ну, уж нельзя, батенька, - служба! И рад бы, да не могу! Тут, брат,

инструкция, циркуляры, строгости...

Тут именно ничего не поделаешь. Уж это извини. Скручу, ввергну, не

посмотрю, что приятель. Я, батенька, присягу принимал. - Вдруг Сергею

Сергеичу представилось что-то смешное, он опять развеселился и захохотал:

- Знаете Мастакова? Ведь дурак? Уважаю наших помещиков, но про него всегда

скажу, что дурак. Смотрю, что это мой помощник на себя не похож?.. Эдакую

таинственность напустил, шепчется с приставом второго стана, в уезд

зачем-то отпросился - пропадал три дня. Что, говорю, батенька, волнуетесь?

Ну, наконец признался. Мастаков, изволите ли видеть, с мужиками там не

ладит, вообще дурак, недоволен эмансипацией. Ну, и какие-то там

глупости... При народе... дерзкие слова... одним словом, вздор! Он,

говорит, нигилист, непременно надо, говорит, у него выемку сделать.

Это у нас-то, в эдаком-то медвежьем углу нигилистов разыскал... ха, ха,

ха! Ну, говорю, батенька, извините меня, но подите проспитесь - и,

признаюсь, рассердился: если, говорю, вам угодно карьеру себе сделать, то

это еще не причина ретрограда и дурака в государственного преступника

превращать!

Все смеялись, один только молодой человек с прыщами . хранил на своем

лице загадочное и пренебрежительное выражение. Анна Евдокимовна подумала,

что ему скучно, и с своею притворно-любезной улыбкой спросила:

- Когда же вы предполагаете поступить, Филипп Филиппыч?

- Зоологию теперь прохожу. Кажется, в августе начну держать экзамены.

- Третий год уж слышу: кажется, в августе начну держать экзамены, -

прошептал исправник Косьме Васильичу и прыснул, закрываясь салфеткой.

Молодой человек побагровел. - Извините, Анна Евдокимовна, - сказал

исправник, давясь от усилия сдержать смех, - поперхнулся сухарем.

- Ничего, Сергей Сергеич, запейте чаем, пройдет, - тонко и уж

непритворно улыбаясь, ответила Анна Евдокимовна и еще с более

преувеличенною внимательностью спросила: - Но с какими же пособиями...

зоологию?

Молодой человек пожал плечами.

- Что ж поделаешь!.. Говорил папа выписать некоторые препараты, - не

хочет. Приходится патриархальным способом - лягушек режу.

- Да? Но какие надо способности?

Молодой человек сделал вид, что это ему ничего не стоит.

- А я слышал: у лягушки, наподобие как у человека, невры есть, -

вмешался Исай Исаич, - тронешь ее, она и пошевелит неврой, тронешь - и

шевельнет.

Все засмеялись.

- Ты слышал звон, да не знаешь, где он, - покровительственно сказал

Косьма Васильич. - По лягушкам изучают, так сказать, рефлексы: профессор

Сеченов обдумал.

- А шут их... - сказал Исай, отмахиваясь рукою. - Вот хочу Алешку

своего за границу отправить. Пущай у немцев ума набирается.

- А что ж гимназия? - спросила Анна Евдокимовна.

- Ну уж нет, сударыня, - вдруг рассердившись, скаЗал Исай Исаич, - я

Алешку коверкать не намерен. Прошел четыре класса, - шабаш, будя!

Помилуйте, скажите:

я - коммерческое лицо, фирма, поставляю сало в Лондон и вдруг должбн с

комиссионерами вожжаться!.. Почему с комиссионерами? Потому родной сын на

латынь да на греческий, а что нужно по торговому делу - ни в зуб. Нет,

пущай к немцам едет.

Все с живейшим согласием побранили классицизм и поскорбели о том, что

все-таки придется отдавать сыновей в классические гимназии. Особенно

кипятился исправник.

- Некуда-с! - кричал он. - Единственная карьера, единственный путь для

молодого человека!

- Хорошо вам с таким состоянием, Исай Исаич, - завистливо сказала Анна

Евдокимовна.

- И, сударыня, какое же наше состояние! У вас, по крайности, вечность,

неотъемлемое, в роды и роды, а мы нынче здесь, а завтра - где будет угодно

его графскому сиятельству.

- Ха, ха, ха! Каков? Сиротой прикидывается!..

А сколько у тебя, у сироты, земли графской в аренде? - воскликнул

исправник, подмигивая слушателям.

- Хе, хе, хе!.. Да, признаться, побольше трех десятков тыщ.

- Не угодно ли!.. А бычков много ли отгуливаешь?

- Пять-шесть тыщ переводим в год.

- Не угодно ли!.. Ха, ха, ха... А овечек, сиротинушка, сколько "тыщ"

переводите?

- Десятка три-четыре... Хе, хе, хе... Ну уж и насмешник вы, Сергей

Сергеич!

Но Сергей Сергеич пришел в неописанный восторг, вскочил со стула и с

хохотом, с криком топтался около Анны Евдокимовны.

- Нет, можете вообразить, каков! Именно - сирота!..

Именно - казанская сирота!.. Полтораста тысяч дохода, истину вам говорю

- полтораста тысяч. Ха, ха, ха! Смотрите ж на него, - ну, похож ли? Ну,

похож ли на миллионера?. Ха, ха, ха!

На подтянутых сухих щеках Анны Евдокимовны проступили малиновые пятна,

ее губы начали вытягиваться в ниточку, глаза на одно мгновение остро и

злобно впились в Косьму Васильича. Тот завертелся на стуле.

- Женщин обыкновенно не имеют привычки слушаться, Сергей Сергеич, - с

ударением на особых словах сказала Анна Евдокимовна, - женщины -

ретроградны, женщины - мелочны, наконец, женщины стесняют свободу, то есть

мешают некоторым про-грес-сив-ным... (опять острый я злобный взгляд на

Косьму Васильича) поступкам. Оттого и приходится ограничиваться небольшими

средствами...

И приходится калечить Володю (она кивнула на внимательно слушающего

мальчика) классическим образованием.

- Аннет! Неловко... - умоляющим полушепотом сказал Косьма Васильич,

показывая глазами на Володю.

Анна Евдокимовна вмиг собрала в порядок лицо и уже с обычною своею

улыбкой продолжала:

- Рассудите, господа. Вот строится дорога. Сдаются великолепные

подряды. У нас есть некоторая возможность.

Твержу Косьме: поезжай к строителю, познакомься, тебе это ничего не

стоит, у нас дети, имение дает доход все меньше... Мало этого, прямо

писали ему, делали намеки.

Рассудите, пожалуйста.

Сергей Сергеич, давно уже впавший в смущение от неожиданного тона Анны

Евдокимовны и шумно, с деловым видом прочищавший свой мундштук, теперь

встрепенулся и забормотал:

- Да, да, братец, съезди, съезди. Как же это ты, батенька? Именно -

съезди! - и вдруг опять что-то вспомнил и с оживленным видом развел

руками: - Ну, уж я вам доложу - гра-а-беж! Были у меня кое-какие дела,

прожил я там неделю... Да-с, могу сказать, наслушался, насмотрелся. Этот

самый строитель, мужик, батенька, представьте, дает бал господам дворянам.

Зима, трескучие морозы.

Ну-с, находят самый большой зал в городе, докладывают...

как его там звать?., строителю. Жалует, осматривает. Толпа инженеров за

спиною. "Быдто тесновато", - говорит...

как его там звать? Инженеры засуетились, размерили, смекнули в записных

книжечках: "Точно так-с, оркестр из Москвы поместить негде-с". Тем не

менее приглашения разосланы на завтра. "А как бы вы, поштенные, обдумали

эфто дело?" - говорит... как его там звать? И обдумали-с.

В ночь, с кострами, с освещением, согнали рабочих с железной дороги,

соединили залу с холодным помещением, обили войлоками, обставили

тропическими растениями.

Сколько это стоило, можете вообразить... Ха, ха, ха!.. На чей же счет?

Ха, ха, ха!.. Или представьте такой казус:

именинник один из тамошних воротил. Ну, прием, поздравления... Вдруг

приносят посылку в рогоже. От кого? От...

как его там звать?., от строителя. Развернули, глядят - простое

железное из вороненой жести ведро. Именно - ничего более, как ведро.

Подходят, осматривают - ведро!

Ха, ха, ха!.. Ну, кто-то догадался поднять, чувствует - какая

странность, тяжело. Рассматривают опять - жбан для жженки из чистого

серебра, подделка под ведро!

Умненькая штучка? Ха, ха, ха!.. А между тем этот воротила так себе, из

второстепенных. Да что!.. Можете вообразить: весь город ополоумел. Именно

- ополоумел! Шампанское, живые цветы, музыка из Москвы с экстренными

поездами. Не веришь глазам. Именно - не веришь глазам.

- Но как же вы странно судите, Сергей Сергеич? - с досадой сказала Анна

Евдокимовна; она все время, пока он рассказывал, нетерпеливо кусала себе

губы. - Ведь концессия получена законным порядком? Подряды сданы по

документам? А там уж его добрая воля давать балы.

- Именно - по документам, именно - его добрая воля, - торопливо

согласился исправник и, сообразив, отчего сердилась Анна Евдокимовна, с

живостью повернулся к Косьме Васильичу: - Да, да, батенька, съезди. Как же

это ты? Именно - съезди. Можно славный эдакий подрядец ухватить.

- Так сказать, народное благо дуванить, расхищать? - ответил Косьма

Васильич, обращаясь к исправнику, но имея в виду Анну Евдокимовну. -

Может, это и целесообразно с точки зрения семейственной основы, но мы с

этим пока не согласны. Надеюсь, не согласны будем и впредь!

Исай Исаич опрокинул стакан, встал, перекрестился на образ,

поблагодарил и сказал:

- Правильно, Косьма Васильич. Разбойники и грабители, одно слово! Чище

нашего прасольского и посевного дела нет и не будет. Без обиды. Так, что

ль, сударыня? Хе, хе, хе!..

Анна Евдокимовна не решилась противоречить миллионеру.

- Я не знала таких подробностей, - сказала она, натянуто улыбаясь. -

Если это действительно так, то конечно...

- Именно - так, именно - разбойники! - с радостью подхватил Сергей

Сергеич и, прислушиваясь, неслышно захохотал. - Что он ходит?.. Что он

свистит?..

Оказалось, молодому человеку надоело слушать, и он ушел на балкон.

Все засмеялись.

- Вот орепей, - проговорил Исай Исаич.

- Балбес! - шепотом сказал исправник. - Говорит - готовится, но сам

решительно только за бекасами да за купеческими дочерьми. Именно - балбес.

Вы заметили - рожу-то скорчил, как я о нигилистах заговорил? Ведь он себя

первым заговорщиком считает... Ха, ха, ха!..

- Ну, зачем же? - уклончиво заметил Косьма Васильич. - Все развитой

человек. Почитывает, - и, посмеиваясь, добавил: - зоологию-то... по

лягушкам...

Анна Евдокимовна ничего не говорила и только проницательно улыбалась.

- Ну, что ж, господа! - громко и будто вспомнив чтото чрезвычайно

важное и не терпящее отлагательства, воскликнул исправник. - Постучим?

- Ишь разлакомился... хе, хе, хе!..

Хозяева с величайшею готовностью согласились.

- А то не хотите ли, в рамс вас научу? - предложил исправник. -

Инженеры выдумали. Именно - любопытная игра. Сдается пять карт...

- Ну, ладно, ладно, вы и в старые игры ловко обчищаете... Какой там еще

ранц! Хе, хе, хе!..

Вошел молодой человек с прыщами и, засуну" руки в карманы брюк, мрачно

и презрительно посмотрел на сидевших за столом.

- Ну, господа, что-нибудь одно, - сказал он, - или играть, или не

играть. А то ведь первый час.

Задвигали стульями, стали подниматься. В это время в двери просунулась

горничная - старая, некрасивая, под стать к хозяйке и к гувернантке - и

сказала:

- Сударыня, там какой-то человек Косьму Васильича спрашивает.

- Кто такой? Мужик? Скажи, чтоб после пришел.

Теперь некогда.

- Никак нет, сударыня, приехал на паре с кучером, одет прилично,

по-купечески.

- Да что ж он не с того крыльца? Кто такой?

- Не могу знать. Стоит, не раздевается, спрашивает Косьму Васильича.

Молодой паренек-с.

- Ну, господа, идите пока, занимайте места, а я пойду узнаю, кто такой,

- сказал Косьма Васильич и направился в так называемую черную переднюю.

Спустя минуту из столовой можно было услышать любезное восклицание Косьмы

Васильича: - Ба, ба, молодой человек! Очень рад!

Что же вы не раздеваетесь? Отчего не через парадный ход?

Раздевайтесь, раздевайтесь! - и другой, пресекающийся от волнения,

очень молодой голос: "Папенька приказали вам кланяться и вручить

квитанцию... Просили извинить, что забыли..." - Какую квитанцию!.. А!..

Вздор. Раздевайтесь. Арина, прикажи, чтоб лошадей убрали. Да самовар...

Хотите чаю? Ну, разумеется. Как здоровье папашеньки?

Входите, входите сюда... Э, да каким вы, так сказать, щеголем! Ну,

очень рад.

В столовой осталась только одна гувернантка, в недоумении стоявшая

около стола: она не знала, уходить ли ей или еще нужно кому-нибудь налить

чаю. Затем она увидала, что в столовую как-то боком, слегка подталкиваемый

Косьмой Васильичем, вошел красный, как кумач, юноша в несколько странном

костюме. Он застенчиво улыбался трясущимися губами и смотрел с таким

выражением, как будто ничего не видел перед собою.

- Ну, и отлично, что собрались, молодой человек, - говорил Косьма

Васильич. - Вот разрешите вас отрекомендовать: это наша гувернантка Елена

Спиридоновка.

Дайте-ка чайку, Елена Спиридоновка... да и мне за компанию.

Гувернантка церемонно присела, чуть-чуть улыбнулась на неуклюжий поклон

юного человека и на его испуганнолюбопытствующий, кинутый на нее

исподлобья, взгляд, - она бы нисколько не улыбнулась, если бы юный человек

не показался ей хорошеньким, - и с подавленным вздохом снова уселась за

самовар.

- Присаживайтесь... сюда, сюда, поближе. Не угодно ли... Мартиныч...

извините великодушно, забыл, - сказал Рукодеев.

- Николай-с.

- Да, Николай Мартиныч. Экая память дурацкая!

Не угодно ли папироску, Николай Мартиныч?

- Зачем же-с?.. Впрочем, позвольте...

- Ну, как?.. Почитываете? Интересуетесь?

- Да-с... по-прежнему-с.

- Хорошо, хорошо. Снабжу, книжками могу снабдить. Имею, так сказать, в

изрядном изобилии... Ехали через***? Ну, как базар, велик?

- Обширный-с. Знаете, перед покосом, свободное время. И, несмотря на

ранний час, много приметно пьяных мужичков-с.

- Пьют, пьют...

Косьма Василсьич легонько вздохнул.

- Российский недуг, в зелене-вине горе топят.

- Точно так-с.

Немножко помолчали. Косьма Васильич побарабанил пальцами и спросил:

- Ну, как вы там... почитываете? Что этот чудак... как бишь его...

вольтерьянец?

- Агей Данилыч? Все по-прежнему-с.

- Да, да... Ну, и что ж, прекрасно проводите время?

- Обыкновенно, как в глуши... Скучно-с.

- Ничего, ничего, развивайтесь. Лишь бы охота - литературы достаточно.

Вот познакомлю вас... Знаете исправника Сергея Сергеича?

- Никак нет-с.

- Отличнейший человек. На такой ретроградной службе, но очень передовых

мыслей. Ну, потом Филипп Филиппыч Каптюжников... тоже изрядный господин.

Молод, но эдакое, так сказать, солидное развитие. Приготовляется в

университет. Еще Жеребцов Исай Исаич, купец, но взирает на многое - дай

бог хорошему прогрессисту...

- Это тот самый Жеребцов, чьих степи на Графской?

- Да, да, тот. Известный миллионер, На лице Николая изобразилось

благоговение.

- С женой вас познакомлю...

И, вспомнив что-то важное на этом слове, Косьма Васильич вскочил,

проговорив:

- Извините, на минуточку, я сейчас, - и быстро прошел к играющим.

- Что ж ты, батенька? Нас тут хозяюшка именно обобрала! - закричал ему

навстречу исправник.

- Играйте, играйте, господа, - маленькое дельце есть.

Аннет, поди-ка, пожалуйста, на два слова.

Анна Евдокимовна вышла за ним в соседнюю комнату.

- Вот видишь ли, Аннет, - заговорил Косьма Васильич, смущенно теребя

бородку, - там приехал сын гарденинского управляющего... Ну, мальчик

еще... ужасно дикий...

несколько эксцентрик... Но эдакие, так сказать, задатки.

Пожалуйста, полюбезнее с ним... а?.. Ты понимаешь, валуха очень

недорого куплены... и вообще надо его ободрить...

Анна Евдокимовна только что взяла подряд два ремиза; кроме того,

соображение о валухах показалось ей резонным.

- Ты меня, Косьма, удивляешь, - сказала она, - ты отлично знаешь, как я

отношусь к твоим гостям...

Какая-то двусмысленная тень пробежала по лицу Косьмы Васильича.

- Ты предложил ему чаю? Потом приведешь его к нам.

Да не играет ли он в стуколку?

После этого разговора Косьма Васильич возвратился в столовую развязнее,

чем прежде. Перед Николаем стоял стакан чаю, а сам он с ужасно озабоченным

видом смотрел на свои часы.

- Что смотрите? Времени еще достаточно, - весело проговорил Косьма

Васильич и, скользнув взглядом по столу, сказал гувернантке: - А нельзя

ли, Елена Спиридоновка, вареньица?

Та выразительно посмотрела на него, сделала нерешительное движение, как

бы готовясь встать, и сказала:

- Прикажете спросить у Анны Евдокимовны?

- Нет, нет, не беспокойтесь, пожалуйста! - смущенно и торопливо

остановил ее Рукодеев. - Мы, так сказать, со сливочками... с сухариками...

Зачем же вам беспокоиться?

"Экая деликатная душа!" - подумал Николай и влюбленными глазами

посмотрел на красивое и добродушное, как ему казалось, лицо Косьмы

Васильича.

За чаем просидели минут двадцать. Косьме Васильичу удалось за эти

двадцать минут разговорить Николая и внушить ему даже некоторую смелость.

Дело дошло до того, что Николай рассмотрел, наконец, где он находится:

желтоватые под дуб обои, желтый буфет, красивые стулья с резными

спинками, высокие окна, выходящие в сад, белые двери, блестящие ручки на

дверях, круглые, гулка ударяющие каждую четверть часа часы... Мало этого,

лица гувернантки, до сих пор представлявшееся ему каким-то неясным,

расплывающимся пятном, теперь обрисовалось перед ним почти с теми же

чертами, которые были и на самом деле.

Следующая