2

Весна нахлынула неожиданно, бурно, как часто бывает на Севере. Солнце запалило отчаянно. Побежали ручьи, взбухла река и начала грохотать, стрелять, как из пушки, крушить, ломать аршинный лед. 

Город, утопавший в тополях и березах, с утра оглашался грачиным граем, детскими голосами, журчаньем кативших с гор ручьев.

Веселое ликование природы передавалось и людям. Уставшие от злых морозов и снежных заносов горожане старались побольше побыть на солнышке, подышать вешним пахучим воздухом.

В училище на переменах ребята высыпали во двор, играли в снежки или чехарду, хохотали, радовались приходу весны.

В пятницу, как обычно, Степан старался пораньше пообедать, чтоб до занятий кружка успеть повидать Красовского, обменять книги и посмотреть свежие журналы.

С той поры как Степан смастерил книжные полки, Александр Александрович оказывал ему особое покровительство и давал ему читать нелегальные брошюры.

От Красовского Степан узнавал новости и даже получал советы — с кем стоит, а с кем не стоит дружить.

На этот раз Красовского не оказалось дома. Сидевшая за его столом жена была чем-то расстроена. Глаза ее казались заплаканными.

— Раздевайтесь и проходите в залу,— сказала она Степану.— Александр Александрович должен скоро прийти.

Степан вошел в читальную залу, где сидел совсем юный темноволосый гимназист и листал какой-то журнал.

Степан, поклонившись, сел напротив. Гимназист поднялся, ответил на поклон и указал на книги:

— Книги оставьте, господин Халтурин, а сами идите домой. Сюда может нагрянуть полиция.

«Откуда он знает меня?»—подумал Степан и, вглядевшись в большие синие глаза, вспомнил: «Виделись у Трощанского».

Степан подвинул к нему книги, тихо спросил:

— Что случилось?

— Арестовали Трощанского... туда не ходите, может бить засада... А Александра Александровича вызвали в полицию. Идут аресты по всей Вятке.

Степан поднялся.

— Спасибо! А как же дальше?

— Если все обойдется — дадим знать. Пока идите! Если кого встретите из наших — предупредите.

— Хорошо! — сказал Степан и вышел на цыпочках.

За воротами он остановился, осмотрелся. Ничего подозрительного не увидел.

«Куда же? Дом наш, наверное, на подозрении... Надо предостеречь Котлецова. Но как? Пойду к брату. Если он дома, попрошу его сходить. В случае беды может сказать, что шел ко мне. Ему ничего не будет — он на собрания не ходил..

3

•— Степка! Ты еще цел? — удивленно воскликнул Павел, увидев брата.— А моего напарника Баш-кирова замели. И твоего Котлецова тоже. Сам видел: их в училище взяли. Как же ты-то ускользнул?

— Меня с занятий по столярному отпускают. Сегодня ушел раньше.

— Бона что? Ну так, наверное, ищут и тебя, Степка?

 — Я поэтому и не пошел домой, думал у тебя переночевать.

— Да уж здесь справлялись о тебе.— приходили сыщики.

— Куда же теперь деваться?

— А ты, когда у дяди Васи работал, где жил?

— На Владимирской. Дядя Вася и сейчас там квартирует.

— Вот и иди туда. Там народу много — упрячут и прокормят.

— Да, пожалуй...

— Только ступай в обход, на полицию не нарвись. Надень мой старый полушубок и треух. И усы сбрей — ни к чему они теперь тебе.

— А есть бритва?

Павел достал из тумбочки бритву, налил из самовара в чашечку кипятку, дал брату кусочек мыла. Степан сбрил усы, переоделся.

— Ты, Паш, время от времени справляйся и приноси новости. А если меня посадят — носи передачи.

— Ладно, ступай!

— Да, на квартиру-то не приходи, а справляйся у дяди Васи на работе — его артель достраивает флигель Лаптева. Это недалеко от кафедрального собора.

— Ладно, найду. Ступай с богом.

Обходя центр города, Степан сделал большой крюк, и, когда явился к дяде, там уже все спали.

Разбуженный хозяйкой, дядя Вася вышел к нему заспанный, недовольный.

— Ты что, с похмелья, что ли, так поздно притащился? Али денег просить?

— Нет, дядя Вася, дело-то хуже.

— Что ишо стряслось?

— Ищет меня полиция...

— Дочитался, выходит?

— Многих товарищей арестовали... схорониться бы мне, пока утихнет.

— Эх, бить тебя некому, Степка... А потом-то что будешь делать?

—Подамся в Нижний или в Москву. Небось, там искать не станут,

— Натворил чего-нибудь?

— Нет, только на собрания ходил. Дядя Вася зевнул, перекрестил рот:

— Ладно, лезь на полати к парням, а завтра обмозгуем, как с тобой быть. Если спрашивать будут, скажи, что с хозяйкой поругался. Соображаешь? То-то.

4

Больше недели прошло, как Степан укрылся у дяди Васи. Хозяйка — вдова судейского чиновника, сдававшая артели половину дома, хорошо помнила Степана по прошлой зиме и у нее не вызвало подозрений его появление. Дядя Вася придумал для него занятие — выпиливать из досок кружева для оконных наличников. Степан не ходил с артелью, а работал дома на террасе, где для него оборудовали верстачок, а окна, как бы от солнца, наполовину завесили парусиной.

Что происходило в городе, Степан не знал. Павел заглянул к дяде Васе всего один раз. Сказал, -чтобы Степан пока не высовывал носа.

Степан волновался за друзей, побаивался за Павла. Не знал, как и что делать дальше. Дядя Вася, вернувшись с работы, угрюмо молчал. До него доходили слухи, что в городе неспокойно, что многих посадили в тюрьму, но Степану он ничего не говорил— не хотел расстраивать...

А весна брала свое. Во дворе весело пели скворцы, в небе рассыпали звонкие трели жаворонки. Все вокруг зеленело и цвело.

«Вот заработаю немного денег и как-нибудь ночью уйду пешком в Нижний или в Казань,— размышлял Степан.— Только бы паспорт мне добыть, Пашка придет — попрошу его сходить на квартиру. Может, паспорт мой цел»...

Когда вторая неделя подходила к концу, неожиданно прямо на террасу ввалился Павел:

— Как себя чувствуешь? Не надоело скрываться?

В глазах Павла светился веселый огонек.

— Что, Пашка, паспорт принес? — обрадованно спросил он.

— Не паспорт, а полную свободу. Можешь вылезать из своей конуры — всех твоих дружков выпустили.

— Всех? — удивленно переспросил Степан.

— Ну, всех или не всех, я не знаю, а только Башкиров и Котлецов вернулись. Видать, такую мелюзгу даром кормить не хотят.

— А за мной больше не приходили?

— Нужен ты им, как же. Давай выбирайся из своей берлоги и топай в училище — пора экзамены сдавать.

— Надо с дядей Васей поговорить.

— Да вон, слышишь голоса, кажется, вся артель идет на обед.

— Ты не шуми, Пашка. Ведь никто не знает, что я скрываюсь. Одному дяде Васе скажи тихонько.

— Ладно, соображу.

—  Ба, гляньте-ка, ребята, агроном пришел! — усмехнулся дядя Вася, обрадованно пожимая руку племяннику.— Ну, как живешь-можешь?

— Слава богу! Все хорошо! Вот за Стенкой пришел — надо экзамены сдавать.

— Успеет... Садись-ка лучше с нами обедать... За обедом артельные говорили про деревенские

новости, про то, что надо готовиться к севу, а купчишка не отпускает... После обеда Павел улучил момент и сказал дяде Васе, что со Степкой все обошлось.

— Слава богу!—перекрестился старик.— Я-то страху натерпелся... Однако Степка мне шибко помог — почти все наличники сделал.

Он развязал кошель, вынул две красненькие и подошел к Степану.

— На, племянничек. Эти деньги ты заработал честно.

— Спасибо, дядя Вася. Выручил в беде.

— Ну-ну, хватит... Чай, не чужой... Иди с богом, да наперед оглядывайся...

5

Степан вышел вместе с братом. Павел был весел, шел насвистывая, словно ничего не случилось.

У Степана было такое ощущение, будто он вышел из тюрьмы. Заросший, с полушубком на руке, он и впрямь смахивал на освободившегося арестанта. i Было то тихое послеобеденное время, когда все в городе замирало. От притихших, вроде бы опустевших домов веяло тоской.

Павел шел легкой походкой, поскрипывая новыми сапогами.

— Ты, Пашка, ничего не слышал про Трощанского?

— Нет.

— А про Красовского?

— Нет, не слышал...

— А почему ты такой веселый сегодня?

— Как почему? Во-первых, тебя вытащил из берлоги, а во-вторых, собираюсь жениться.

— Жениться? —Степану это известие показалось столь неожиданным и странным, что он даже остановился.— На ком же?

— На Зине. На сестре Башкирова. Ты разве ее не знаешь?

— Нет. Первый раз слышу, что у него есть сестра.

— Еще какая! Завтра воскресенье, мы собираемся покататься на лодке. Зина придет с подругами. Ты забирай своего Котлецова и приходи вместе с ним.

— В какое время?

— Под вечер. Часа в четыре. Да смотри, обязательно приходи. Надо же познакомить тебя с Зиной.

— Ладно уж...

— Не забудь гармошку.

— Возьму, если уцелела.-— Степан пожал Павлу руку и свернул в переулок, к своему дому.

Николай Котлецов, с которым после неожиданной встречи на собрании у Трощанского установились самые душевные отношения, встретил Степана крепкими объятиями.

— Явился, чертушко! А я за тебя побаивался. Меня долго мытарили, хотели выудить о тебе все, что знаю.

— Что же ты?

— А я им говорю: это теленок. Он только и умеет, что мычать да хвостом вилять.

— Это я-то хвостом вилять? — посуровел Степан.

— Ну-ну, не ершись. Я не первый раз у них гостем стал — знаю, что сказать.

— Много наших схватили?

— Изрядно. Трощанского сослали в другое место. Посадили Бородина и еще человек десять.

— А Красовсюш?

— Библиотеку опечатали, а его, по-моему, оставили как приманку.

— Значит, будут шерстить еще?

— Обязательно.

— Н-да.... А у нас Пашка женится... завтра устраивает смотрины. Звал нас с тобой кататься на лодке вместе с невестой, ее братом и подругами.

— А кто братец невесты?

— Наш однокашник, Башкиров.

— Что ты? Мы вместе вшей кормили в тюрьме.

— Так что, поедем?

— Обязательно! Попробуем жандармам пустить пыль в глаза. Может, получится.,..

В назначенное время Степан и Николай Котлецов пришли к Павлу, который представил их невесте — смуглой, веселой девушке, с черными озорными глазами. Скоро подошли ее подруги с Николаем Башкировым.

Немного выпив и закусив, вся компания спустилась к воде. В большой лодке, под звуки гармошки, поплыли вверх по реке.

Солнце грело так усердно, что даже на воде было жарко. Сидевший на корме Котлецов снял пиджак и, правя на середину реки, подмигнул Степану.

— Ну-ка, затянем любимую.

Степан взял аккорд с переборами, а Николай завел старательно;

— Много песен слыхал я в родной стороне, 

В них про радость, про горе мне пели, 

Но из песен одна в память врезалась мне,

Это песня рабочей артели.

Тут Николай взмахнул кудрявой годовой, и все дружно грянули:

— Эх, дубинушка, ухнем!

Эх, зеленая, сама пойдет, сама пойдет,

Подернем, подернем,

Да ухнем!

Жандарм, дежуривший на пристани, подбежал к перилам и, что-то крича, погрозил кулаком. Но его угроза не могла остановить залихватской, призывной песни...

Домой возвращались, когда стемнело. Чтоб не попадаться на глаза полиции, высадились, не доезжая причала, а лодку повел один Башкиров. В гору шли неторопливо. Поднявшись, сидели на скамейке в городском саду, поджидая Башкирова.

Потом дружно, с песнями провожали невесту. Простились заполночь, и Степан пошел ночевать к брату.

Когда вошли в калитку, Павел на мгновенье остановился: 

— Смотри, Степка, лошадь вроде бы наша?

— Да, Саврасый. Что-то стряслось, ведь еще сев не кончили.

Оба поспешили наверх, где светилось окно. Павел первый распахнул дверь и увидел склонившегося над столом брата Александра.

— Саша, ты?

— Где вы были, полуночники? Я с вечера дожидаюсь. Иван послал за вами... Дома беда — батюшка помер.

6

Отца хоронили на городском кладбище в Орлове.

Народу, несмотря на посевную страду, собралось много. Николая Никифоровича крестьяне любили и уважали. Гроб от дома до кладбища несли на руках.

Степана, Павла да и других братьев, что жили в деревне, смерть отца оглушила неожиданностью. Они растерялись — никак не могли поверить. Всем распоряжался расторопный, хозяйственный дядя Вася. Отца отпевали в соборе. Потом всю родню позвали на поминки.

На второй день после похорон дядя Вася собрал племянников, позвал Ксению Афанасьевну.

— Не думал, не ожидал я, горемычные мои, что господь призовет Николая Никифоровича раньше меня. Богатырского здоровья был человек. Думали, век не износится,— а вот поди ж ты... Должно, самому богу было так угодно... Что делать? Видно, надо жить без него. Да и роптать грешно: всех вырастил, всех на ноги поставил. Можно бы повременить с мирскими-то делами, да время горячее — день год кормит. Вот и собрал я вас, чтобы спросить: что делать будем? Делиться али так жить?

— Меня бы лучше выделить,— угрюмо сказал Иван, опустив глаза,— у меня своя семья.

— И меня бы выделить,— поддержал Александр,— у меня двое растут — пора своим умом жить.

— Кто против раздела? — спросил дядя Вася/Стало тихо. ! Степан кашлянул в кулак.

, — Ты, что ли, против? — спросил старик.

— Я, как все. Я только хотел сказать, что дома жить не буду, а уеду в какой-нибудь большой город и сделаюсь мастеровым. От земли и от своей доли в наследстве отказываюсь в пользу матери и братьев, а, мне прошу выделить немного денег, на дорогу.

— Ты, Степка, с плеча-то не руби, а подумай наперед! — прикрикнул дядя Вася.— Впереди целая жизнь!

— Я твердо решил. От наследства отказываюсь и в дележе участвовать не буду.

Он окинул всех грустным, словно прощальным взглядом, вышел из избы и через огород зашагал в город.

Ему было жалко отца, которого он очень любил, и было мучительно тяжело сейчас, когда еще не улеглась боль утраты, говорить о разделе.

Хотя Степан твердо решил уехать в большой город, ему было больно думать о том, что дом с любимыми полатями, амбар и конюшни, сеновал, где он играл с Пашкой, разделят, сломают, перевезут на другие места. Он не мог, не хотел видеть разорения родного гнезда.

Он ни за что не хотел быть свидетелем споров между братьями, которые всегда жили в дружбе и любви. «Я уеду — тогда пусть и делятся...»

Придя в Орлов, Степан заглянул в поселянское училище, но там, кроме сторожа, никого не оказалось. Степан побрел к реке и сел под липами, на той самой скамейке, где в прошлом году встретил так приглянувшуюся ему девушку.

«Анна Васильевна! Кажется, так? Конечно... Разве я могу забыть?.. Где-то она сейчас? Может быть, в каком-нибудь соседнем селе? Эх, если бы теперь, вот сейчас, она снова пришла сюда... На душе так тяжело... Ну где — разве так бывает?..»

Степан посмотрел на реку, на далекие цветущие луга, на тихие, словно задумавшиеся леса, встряхнувшись, встал. День уже угасал. От деревьев падали косые длинные тени.

«Пойду домой, а завтра, если произойдет раздел,.—. уеду в Вятку».

Он вышел к собору, перешел площадь и по обочине дороги направился в сторону своей деревни. Вдруг в переулке загрохотали колеса, послышался крик ямщика и на главную улицу выбежала сивая лошадь, запряженная в телегу, похожую на бричку, на которой сидели два жандарма в высоких касках. Степан поморщился и взглянул еще раз. Взглянул и остановился: между жандармами сидела та самая «учительница», которую он видел год назад.

Она была в темной накидке и маленькой шляпке. Взгляды их встретились. Она слегка приоткрыла рот, словно хотела что-то крикнуть. Он растерянно снял картуз и замахал рукой.

Телега прогрохотала мимо и скрылась в рыжевато-сером облаке пыли...

Вятка, с ее матовыми куполами, на этот раз вставала из тумана, как мираж. В промокшей одежонке Степан ежился от холода, жался спиной к вознице, наконец, расплатился с ним и, спрыгнув с телеги, пешком пошел по грязи.

Дул холодный, влажный ветер, и все вокруг было неприветливо, серо, тоскливо. Перебравшись на другой берег на пароме, Степан заторопился домой и застал Котлецова в постели.

Так как было еще рано, Степан не стал его будить, а, переодевшись в сухое, лег в постель и, согревшись, уснул крепким сном.

Когда он проснулся, Котлецова уже не было, на столе лежала записка:

«Степа! Всем сердцем сочувствую твоему горю. Мужайся, дружище, мы должны быть сильными духом! Пока ты ездил, мы опять понесли потери... Приезжай, поговорим. Я — в училище. Крепко жму твою руку.

Николай».

Пока Степан оделся, умылся, попил чаю, погода переменилась. Ветер разогнал тучи, и выглянувшее солнце залило город радостным, бодрящим светом,

Степан вышел на улицу и как-то сразу почувствовал себя лучше. Тоска отступила.

«Надо что-то делать. Или учиться, или уезжать в другой город. Пожалуй, здесь доучиться не дадут... Да и надо ли доучиваться, когда я уже имею специальность? Эх, нет Евпиногора Ильича, он бы дал хороший совет. Пойти к Красовскому? Нет, нельзя, за ним, наверное, следят. А Котельников? Он так душевно ко мне отнесся на экзаменах! Евпиногор в случае беды велел обращаться к нему. Чего же я? Дождусь, пока он будет один, и подойду. Может, в Нижнем или в Москве у него окажутся друзья? А может, и другое что посоветует...» И Степан зашагал в училище.

— Погоди, погоди, что ты так бежишь? — услышал Степан и почувствовал, что кто-то ухватил его за рукав.

Он оглянулся и увидел веснушчатое лицо Николая Амосова.

— Степа, а я тебя ищу целую неделю. Здорово! Думал, тебя зацапали, а ты, оказывается, цел и невредим.

— Был в деревне... Отец у меня помер.

— Отец? Жалко. А я мать недавно схоронил и сейчас совсем один остался.

Степан сочувственно оглядел худое, в рыжих пятнышках, с добрыми доверчивыми глазами лицо приятеля и радушно спросил:

— Чего же ты меня искал?

— А как же? Ведь в Америку собирались вместе? Затевали коммуну создавать.

— Ты не передумал еще?

— Нет, я и прошение губернатору подал. Только не в Америку, а в Германию.

— Почему в Германию?

— Дешевле. И компаньон нашелся подходящий — знает немецкий язык.

— Кто же это?

— Ссыльный, Селантин. Ты, наверное, видал его? Он бывал на собраниях.

— Разве ссыльного пустят?

— Он уже отбыл свой срок... паспорт же купит в Москве.

— А у тебя-то откуда деньги? — спросил Степан.

— Приданое... Я женился на днях.

— Бот так отколол! На ком это?

— На Наташе, дочке священника... то есть умершего... Она сирота. Отец еще в прошлом году хотел ее выдать замуж за дьякона, а она воспротивилась. Ходила к нам в кружок, девушка умная. Заявила отцу, что лучше в монастырь уйдет, а за дьякона не выйдет. Тот положил деньги в банк на ее имя, но написал условие, чтоб их выдали ей лишь тогда, когда она выйдет замуж. Положил денежки в банк и вскорости умер.

— Ну и что же?

— Наташа давно собиралась ехать со мной. Мы любим друг друга. То есть я люблю, а она — не знаю... Видишь, какой я рыжий! Признаться, стесняюсь... Вот я ей и предложил устроить фиктивный брак.

Обвенчаться, но не жить друг с другом, а денежки получить и — за границу!

— И она согласилась?

— Да, конечно! Уже прошение губернатору подали... Уедем, а там видно будет. Может, она меня и полюбит...

— Что же вы будете делать?

—. Создадим коммуну, будем работать.

— Втроем?

— Может, еще кто присоединится. Вот и тебя я имел в виду. Наташа и Селантин были бы рады. Ну скажи, что тебя тут держит? Училище все равно не кончишь...

Степан задумался.

— А если в Германии не понравится, можем во Францию поехать — это рядом. С коммунарами познакомимся. Что молчишь?

— Я бы, пожалуй, не против,— раздумчиво сказал Степан,— но хочу с одним человеком посоветоваться.

— А деньги найдешь?

— Деньги будут. Братья обещали прислать после раздела.

— Тогда чего же думать? Сегодня вечером приходи ко мне и все обмозгуем.

8

После занятий в училище Степан не пошел домой, а уселся на скамейке под тополями сада, откуда хорошо было видно парадное крыльцо.

Когда на крыльце показалась стройная фигура Котельникова, в плотно облегавшем вицмундире, Степан вскочил и пошел следом. Котельников, пройдя три квартала, свернул на другую улицу. Степан кинулся бегом и догнал учителя у самых ворот небольшого деревянного домика.

— Здравствуйте, Василий Григорьевич! Вы здесь живете?

— А, Халтурин? Здравствуйте! Что это вы бежали?

— Хотел с вами поговорить, Василий Григорьевич... Вам привет от Евпиногора Ильича.

Строгое лицо Котельникова, с черными бровями и окладистой бородкой, вдруг просияло, карие глаза заискрились.

—- Вы знакомы? Спасибо! Где же сейчас Евпиногор Ильич?

— Он в Уржуме. Приезжал сюда. Сказал, чтобы я в случае нужды обращался к вам, и велел передать привет.

— Так, хорошо. Тогда пойдем ко мне,— переходя на дружеский тон, пригласил Котельников.

Усадив гостя на диван в маленьком опрятном кабинете, он достал портсигар и предложил Степану.

— Спасибо, я не курю.,

— Это хорошо, брат. И впредь не советую. Гадость... Ну-с так, что за беда случилась с тобой, Халтурин? Впрочем, я знаю — умер отец?

— Да, умер... Надо мне, Василий Григорьевич, выходить на самостоятельную дорогу, вот и зашел посоветоваться.

— По-моему, ты уже избрал самую верную дорогу. Мне говорил о тебе Трощанский.

— Вы знали Трощанского?

— Да, знал. Его выслали в Курск. Это мужественный человек. Он хорошо говорил о тебе.

— Спасибо! Он многое помог мне понять. Но я не знаю, как быть дальше? Хочу бросить училище и стать мастеровым. Все равно учителя или агронома из меня не выйдет.

— О твоем мастерстве похвально говорят в училище. Это ты делал ларец для губернатора?

- Да, я.

— Отменная работа. Какие же у тебя планы?

— Хочу ехать с товарищами в Германию и там создавать коммуну. Есть желание пожить по-новому.

— А почему в Германию? Разве здесь нельзя создать коммуну?

— Посадят...

Котельников задумчиво почесал бородку.

— Да, пожалуй... Особенно у нас, в Вятке.

— А вы не советуете в Германию?

— Отчего же? Там можно многому научиться. Если есть возможность — поезжай. Вернуться всегда успеешь.

— Боюсь, губернатор не разрешит.

— Ты из Орлова, кажется?

- Да-

— Там не был на подозрении?

— Нет. Урядника избил, но отец это дело замял...

— Если запросят училище, я постараюсь похлопотать за тебя, чтобы дали хорошую аттестацию. Напишешь оттуда?

— Обязательно, Василий Григорьевич.

— Ну, а товарищи надежные?

— Амосов, парень из нашего кружка, с женой, и ссыльный, Селантин.

— Селантин? Что-то я не слышал.

— Амосов ручается за него. Говорит, он знает немецкий.

— Ну что ж, подавай прошение, но надо обосновать. Давай-ка я тебе набросаю черновик

Котельников сел к столу и стал писать, говоря вслух:

«Его превосходительству, господину исправляющему должность Вятского губернатора.

Прошение.

Желая ознакомиться ближе с сельским хозяйством, я надумал посмотреть на германские хозяйственные фермы, но не имея возможности выехать без заграничного паспорта, я покорнейше прошу Вас о выдаче мне оного впредь на шесть месяцев. При сем прилагаю документы: паспорт и удостоверение и необходимые пять рублей.

Проситель — государственный крестьянин Вятской губернии Орловского уезда... волости, деревни...

Степан Николаев Халтурин».

— Проставь волость, деревню, перепиши своей рукой и сам отнеси в канцелярию.

— Спасибо, Василий Григорьевич!

— Пока суть да дело, надо, брат, заниматься. За тобой хвосты. Если будет трудно, приходи — я помогу.

— Премного благодарен! — Степан поднялся, пряча бумажку.

Котельников тоже встал, протянул руку.

— Ну, прощай, Степан. Желаю тебе удачи!

9

В конце июля Степана вызвали к губернатору.

Он оделся по-праздничному, расчесал пышные волосы и явился в губернаторские хоромы этаким сказочным молодцем. Очень боялся, чтобы губернатор не отказал. 

По ковровой лестнице его провели на второй этаж, в просторную приемную и, наконец, впустили в богато убранный кабинет.

Губернатор Тройницкий, молодящийся старик, с розовым пухлым лицом и седыми подусниками, сидевший за резным столом, крытым зеленым сукном, встретил его улыбкой.

— А, вот вы какой! Хорошо-с. Присаживайтесь.—  Он достал с маленького столика ларец из капа и, любуясь им, спросил: — Ваша работа?

— Так точно, ваше превосходительство.

— Похвально! Весьма похвально. Что же вы думаете делать в Германии?

— Посмотреть на сельские фермы и кустарные промыслы.

— Г-м. Хорошо! Там много любопытного. Поездка может быть весьма полезна. Я забочусь о процветании Вятского края и не имею препятствий к вашей поездке. Счастливой дороги! Паспорт получите в канцелярии.

— Покорнейше благодарю, ваше превосходительство!

Степан с замиранием сердца вышел из кабинета.

10

В начале августа Степан получил полторы тысячи рублей от братьев, и они с Амосовым купили для всей компании билеты на пароход. Решено было ехать по Вятке, Каме и Волге до Нижнего, а оттуда — поездом - до Москвы.

Селантин не хотел, чтоб о его отъезде знали. Поэтому Степан заранее попрощался с друзьями, а на пристань провожать его пришел только Павел. Амосова и Наташу Павел знал раньше, Селантина увидел впервые. Этот человек не понравился ему, Худой и сутулый, с хитроватым лицом, он был юрок и слишком услужлив.

Когда уложили вещи в каюте и вышли на палубу, Павел отозвал в сторону Степана.

— Послушай, брат: Колька—парень-рубаха и Наташка — девка порядочная, а этого лиса — Селантина — ты опасайся. Ох, не прост человек! Кабы он хитрости какой не устроил над вами...

— Да ну, что ты, Павел... Он верный товарищ, из ссыльных. Чай, помнишь Евпиногора?

— Остерегайся Селантина. Далеко он не родня.

— Ладно, ладно!—усмехнулся Степан.—.Передай поклон нашим, скажи, чтоб не тосковали, особенно мать. Я как приеду — напишу.

Пароход заревел. Братья обнялись, поцеловались. Павел сошел на берег.

Пароход отчалил и, хлопая плицами колес по воде, медленно поплыл вниз по реке...

11

На рассвете пароход загудел. Степан вскочил и выбежал на палубу — подплывали к Орлову. Хорошо виделся крутой берег с пышными липами. И снова возник перед Степаном образ чудесной девушки... Но тут же он вздрогнул, вспомнив, как ее везли жандармы...

Простояв с полчаса, пароход опять загудел и поплыл дальше вниз, к Котельничу.

Степан стоял на палубе, жадно всматриваясь в милые сердцу места. 

Вот берег стал более пологим, и Степан увидел съезд к реке, сходни для парома, шалаш перевозчика. Вспомнилось детство, поездки на покос. Сердце защемило. Совсем близко, за лесом, была родная деревня. Там жили мать, сестры, братья...

«Прощайте, родимые! Увидимся ли еще—-бог весть!» — прошептал Степан и, помахав рукой, пошел в каюту, к друзьям, с которыми ему предстояло начать новую жизнь.

Глава шестая 

1

Путешествие оказалось нелегким. До Нижнего добирались больше недели: три раза пересаживались с парохода на пароход. Задыхались в душных, переполненных трюмах, мокли и мерзли па палубах.

Насмотрелись, нагляделись на матушку-Русь, наслушались и песен и плача, если рассказывать — хватило бы на годы!..

Милые картины русской природы! Широкие разводья, окаймленные девственными лесами... И вдруг — сцены пьяных драк на палубе и холодящие душу, заунывные песни бурлаков, тянущих бечевой тяжелые баржи.

Случалось на больших пристанях видеть грузчиков, обутых в лапти, одетых в лохмотья, они почти бегом топали по шатким настилам, с огромными тюками хлопка и шерсти, с мешками муки и зерна, с кулями пряжи или кож. Работали с задором, как бы играючи, с ненасытной жаждой вздымать, ворочать, бросать, словно им некуда было девать недюжинную силу. Не раз видели они этих богатырей-грузчиков и после работы, валявшихся мертвецки пьяными на мостках пристаней или в тени угрюмых лабазов.

Несколько раз им попадались навстречу неуклюжие баржи с железными решетками на палубах, где, как в зверинце, сидели выползшие из трюмов, худые, заросшие бородами, в «полбашки» обритые арестанты.

Иногда они махали руками и что-то кричали, а чаще всего смотрели молча, угрюмо. И это угрюмое молчание обреченных было особенно тягостно...

Когда большой волжский пароход подвалил к пристани Нижнего, началась беготня, сутолока. Степан и его друзья еле протиснулись сквозь толпу встречающих и высаживающихся. Площадь у пристани была забита телегами ломовых извозчиков, бричками и экипажами, бесчисленным множеством разного люда — от нищих до купцов, в лаковых сапогах и поддевках «аглицкого сукна». Все суетились, куда-то спешили.

— Что это у вас в Нижнем за столпотворение? — спросил Селантин извозчика.

— А ярмарка! Аль не знаете?

— А где бы остановиться тут?

— Свез бы за милую душу, да куда, и помыслить не могу. Все гостиницы, все постоялые дворы и частные фатеры забиты до отказу. Сказывают — больше двухсот тысяч съехалось разного народу.

— Пошли, ребята, на вокзал! — крикнул Селантин.— Может, там пристроимся где...

Во время дороги как-то само собой Селантин сделался старшим. Он был ловким, пронырливым, умел достать билеты, захватить при посадке хорошие места. Его слушались, на него надеялись. Он бывал и в Нижнем, и в Москве. Все знал, все умел.

Вокзал был небольшой, тесный и грязный. Там люди жили неделями, отгородившись друг от друга корзинами, мешками, сундуками. Все же Селантин отыскал местечко у окна. Вятичи примостились, добыли кипятку, стали закусывать.

— Хорошо бы взглянуть на ярмарку,— сказала Наташа.

— Ишь, чего захотела! — усмехнулся Селантин.— Да там заблудишься, как в лесу. Слыхать, павильонов — больше шестидесяти, а лавок, никак — тысячи полторы! А купцов-шаромыжников и жулья всякого — видимо-невидимо! — заведут, разденут, да и прирежут...

— Небось, мы тоже не лыком шиты,— огрызнулся Амосов.— Пойдем, Наташа, поглядим, а вы покараульте тут.

— Вначале бы билеты взять,— посоветовал Степан,— может, поезд вот-вот подойдет.

— Верно! — поддержал Селантин.— Пойдем, Степан, разведаем.

Степан вскочил.

— Пошли!..

Ярмарка была в самом разгаре. В Нижний поезда приходили переполненными, но уехать отсюда оказалось нетрудно. Селантин и Степан, простояв с полчаса у кассы, вернулись с билетами. Поезд отправлялся поздно вечером.

— Ну, ребята, у нас времени довольно,— сказал Селантин,— можем и на выставке побывать. Пусть Николай с Наташей идут, а мы с тобой, Степа, посидим покурим... 

Оставшись со Степаном наедине, Селантин стал жаловаться, что напрасно пять лет отбухал в ссылке.

— Сейчас еду гол как сокол — не с чем на выставку идти. Но в Москве я разбогатею. У .меня в

Рязани тетка купчиха. Свои магазины содержит, не знает, куда деньги девать. Слезные письма писала, чтоб я приехал.

— Я могу дать взаймы.

— Знаю, Степушка, знаю. Ты последнее отдашь товарищу. А я не возьму. До Москвы далеко ли теперь! А уж там я, можно сказать, дома...

Наташа и Николай вернулись довольные. Накупили обновок и всякой снеди.

— Ну что, как выставка?

— Ох, даже голова закружилась,— сказала Наташа,— описать невозможно! Идите скорей, а то не успеете осмотреть до поезда.

— Пошли, сами увидим,— позвал Селантин.

— Глядите тут в оба! — наказал Степан и пошел следом за товарищем...

Выставка сразу оглушила, закружила, увлекая в круговорот зрелищ и развлечений.

Зазывные крики сидельцев, вопли петрушек и ряженых, музыка каруселей и балаганов, выкрики цыганок-гадалок, свистки городовых, споры торгующихся — все сливалось в густой гомон, который висел над душной, потной сутолокой.

Поглазев часа два на всякую заморскую невидаль, Селантин со Степаном, ничего не купив, с трудом выбралась на площадь и, одурелые, уставшие, побрели на вокзал.

Там перекусили чем бог послал — и на поезд. Захватив свободные полки, они успокоились и тут же улеглись спать...

2

В Москве, сторговавшись с ломовиком, Селантин повез друзей в Марьину рощу, где у него были  знакомые старики.

Подъехав к одноэтажному ветхому домику в четыре окна, он соскочил первым и, подойдя к резному крылечку, постучал.

Открыла подслеповатая старушка.

— Здравствуйте, Евдокия Дмитриевна! Не узнаете! Я Селантин, Федор Васильевич. Проживал у вас лет пять назад.

— Вроде бы запамятовала, уж стара стала. Много народу-то у нас перебывало.

— А помните, я еще вам шахматы подарил и Савелия Елистратыча играть обучил.

— А-а, вон вы кто! Как же, как же. Эти шахматы и сейчас живы... А Елистратыч помер, царство ему небесное... Уже третий годочек пошел.

— Жалко... душевный был человек. А я вот опять к вам.

— И, видать, не один?

— Товарищ с женой, да еще один холостой с нами.

— А надолго ли пожаловали?

— Нет, денька на два, на три, мы проездом.

— Ну-к что ж, милости просим. У меня, правда, свояченица гостит, но как-нибудь разместимся.

— Спасибо, Евдокия Дмитриевна,— поклонился Селантин и замахал товарищам, чтобы расплачивались с ломовиком и несли вещи.

Пока разместились да попили чаю, стемнело — надо было ложиться спать.

Хозяйка уступила молодым комнату свояченицы, а ее взяла к себе. Селантин и Степан устроились в столовой...

Утром, когда собирались идти за билетами, Селантин забеспокоился.

— Друзья, я уже говорил Степану, что у меня нет ни денег, ни заграничного паспорта. Однако в Рязани — богатая тетка, которая все устроила и ждет меня.

— Ну что же. Можно денек-два с отъездом повременить,— сказал Амосов.

Селантин, прищурив раскосые глаза и поджав тонкие губы, сокрушенно покачал головой.

— Беда в том, что мне нельзя показаться в Рязани. Могут схватить и по этапу отправить обратно в Вятку... Хорошо, если бы кто из вас съездил с моим письмом.

— Я бы с радостью, да не могу оставить...

— Я поеду!—прервал Амосова Степан.—Я поеду. Пишите письмо.

Селантин, кряхтя, написал письмо, указал адрес, подал Степану.

— Тетушка у меня — ангел! Ходить за тобой, Степан, будет, как за сыном.

— Мне ухода не надо, лишь бы паспорт и деньги дала.

— Тут сомневаться нечего. Приедешь в Рязань, бери извозчика и скачи к ней. Я все расходы возмещу сразу же, как привезешь деньги.

Степан быстро собрался.

— Ну, я готов.

— А деньги и паспорт берешь с собой?

— Беру.

— Это зря,— покачал головой Селантин,— еще обворуют в дороге. Лучше оставь у нас. Целее будет.

Степан переступил с ноги на ногу, наморщил лоб.

— Али боишься?—усмехнувшись, спросил Селантин.— Ведь я не боюсь за свои. А тетка отвалит, наверное, тыщонки три-четыре.

— И я не боюсь,— покраснел Степан и вытащил бумажник с деньгами и паспортом.— Вот возьму пятерку на дорогу, а это пусть будет у вас,— он положил на стол бумажник.

— Хорошо! У нас будет надежней. Иди с богом! Счастливой дороги!

Степан попрощался за руку и вышел.

— Погоди! Я тебя провожу на вокзал,— крикнул Селантин и, сунув в карман бумажник, выбежал вслед за Степаном.

3

Наташа и Николай, дожидаясь Селантина, целый день не выходили из дома. Уже начали подумывать, не сбежал ли он с деньгами и паспортом Степана. Николай даже хотел ехать на Казанский вокзал, да Наташа удержала его.

— Если сбежал, все равно ты его не поймаешь. Воротится Степан, тогда заявим в полицию...

Вечером вместе с хозяйкой и ее свояченицей долго играли в карты, а Селантин не появлялся.

— Видно, уж сегодня не придет,— сказала, позевывая, Евдокия Дмитриевна,— он и раньше-то, бывало, задерживался. Иногда ночи по две, по три не ночевал. Говорил: дела... Давайте-ка укладываться.

Наташа и Николай ушли в свою комнату. Прикрутив .фитиль лампы, Николай стал устраиваться на кушетке. Вдруг кто-то застучал в окно. Николай вгляделся.

— Он, Наташа, он! — и пошел открывать дверь.

Селантин, сняв в передней пальто, вслед за Николаем прошел в комнату, где с волнением ждала их Наташа. Взглянув в ее синие, испуганные глаза и достав из кармана пиджака бумажник Степана, положил на стол: 

— Беда, друзья, обрушилась на наши головы. Беда непоправимая...

— Как? Что случилось? — присел к нему Николай.

— Степана схватила полиция.

— Что ты? Где?

— Прямо на вокзале. У меня на глазах.

— Может, обознались? Приняли за другого?

— И я так думал... Вначале тоже струсил, юркнул в толпу. А потом пошел следом в участок.

— И что?

— Войти-то я побоялся, ходил около, ждал, не выпустят ли. Потом осмелел, думаю, может, паспорт ему передам. Предположил, что обознались они... Вошел, этак, тихонько и слышу: «Признавайся, Халтурин, полицию не обманешь. Сыщик с тобой из самой Вятки ехал. Нам все твои художества известны. Где сообщники? Сознавайся!» — «Нет у меня сообщников, я один ехал».— «А где документы? Деньги?» —- «Ничего у меня нет — все в Нижнем украли...» — Тут уж я понял, что Степана спасти нельзя и тихонько, тихонько назад.

— А что потом?

— До ночи ждал, думаю, не повезут ли его в тюрьму, не крикнет ли он чего. Нет, видать, там заперли... Ну, я на извозчика да сюда. Чего делать будем? Ведь и нас тоже могут сцапать.

— Ты сам-то как думаешь? У тебя опыту побольше,— растерянно сказал Николай.

— Я думаю: вам надо ехать... Да, пожалуй, и мне тоже, с паспортом Степана. А деньги за мной не пропадут. Пошлю тетке депешу, чтобы перевела в Берлин. Оттуда спишемся с братьями Степана и разыщем его.

— А вдруг его выпустят? — спросила Наташа.

— Зачем же тогда за ним сыщик из Вятки ехал;?

— Нет, уж если сцапали — не выпустят,— вздохнул Николай.— Нам надо торопиться.

— Ладно, ложитесь спать, а утром, со свежими головами, решим, что делать. Спокойной ночи! — сказал Селантин и вышел, оставив бумажник на столе.

— Видишь, какой!—шепнул Николай.— Кабы думал сбежать, не вернулся бы сюда с деньгами.

— Да, это так, Коля,— утирая нахлынувшие слезы, прошептала Наташа,— но мне очень, очень жалко Степана...

Утром Селантин проснулся рано и долго лежал на диване, прищурив глаза, дожидаясь, когда встанут Наташа и Николай.

Николай вышел первый. Нахмурив рыжие брови, спросил:

— Не спишь?

— Какой сон? Все думаю о Степане.

— И мы не спали всю ночь. Может, мне или Наташе сходить в полицию?

— Идите, идите, там вам спасибо скажут, что сами явились. Может, еще наградят, если укажете, где я прячусь.

— Так что же делать?

— Я боюсь, если мы будем брать билеты до Варшавы или Берлина, нас могут схватить.

— А как же тогда?

— Давайте махнем в Петербург, а оттуда пароходом в Штеттин. В Петербург идут два поезда — уехать легко. Если поторопимся, можем успеть на дневной. 

— Чайку успеем попить?

— Успеем. Вы тут одевайтесь, укладывайте вещи, а я сбегаю за извозчиком...

Через полчаса все сидели за чаем, Закусывали плотно, знали — дорога не близкая. Первым из-за, стола поднялся Селантин, пошел на кухню, позвал хозяйку.

— Значит, уезжаете? — с сожалением спросила Евдокия Дмитриевна.

— Уезжаем прямо за границу. Уж извозчик у ворот дожидается. Сколько с нас за квартиру, за хлеб-соль?

— И не знаю, что сказать... Сколько дадите. Селантин стал рыться в кармане.

— Бумажник твой у нас,— сказал Николай,— принеси, Наташа.

Наташа принесла бумажник, подала Селантину. Тот порылся в нем и, достав новенькую трехрублевку, показал хозяйке.

— Довольно будет?

— Премного благодарны.

— Ну вот и слава богу. Прощайте!

— Прощайте, хорошие мои! А товарищ-то ваш где?

— Он уехал в Рязань... Мы встретим его на вокзале.

— Значит, вещички его возьмете с собой? 

— Возьмем, как же иначе?

— Ну, прощайте, да хранит вас бог. Как приедете в Москву, опять к нам милости просим! Присядем...

Все присели. Через минуту встали и начали выносить вещи.

5

На другой день, после обеда, когда Евдокия Дмитриевна прилегла отдохнуть, в парадное постучали.

— Ефросиньюшка, ты не спишь? — спросила хозяйка.— Взгляни-ка, кто-то стучит.

Свояченица вышла в сени и скоро воротилась со Степаном Халтуриным.

Высокий, с растрепанными волосами, он встал у двери.

— Батюшки мои,— вскочила хозяйка,— да вы, видать, опоздали на поезд?!

— На какой поезд?

— Как же, ваши уехали вчера утром. Сказали, что вас встретят на вокзале.

— Куда уехали?

— Сказывали, за границу.

— И мне ничего не оставили?

— Нет, ничего...

— Кто же распоряжался у них?

— Мой постоялец... как его? Опять запамятовала.— Селантин?

— Должно, так... Он за извозчиком ходил и со мной расплачивался.

— Да у него же и денег не было.

— Барышня вынесла ему бумажник.

— Желтый, кожаный? - Да!

— Так и думал, что он меня ограбил!

— Христос с вами! Да как же?

— Обманул! В Рязань послал к тетке за деньгами, а сам мои прикарманил, вместе с заграничным паспортом... Вы-то его хорошо знаете?

— Какое... Квартировал никак с месяц, и все.

— А чем занимался он? 

— Вроде в сидельцах служил.

— А политикой?.. Книжки читал?

— Больше в карты играл. Моего-то Елистратыча, покойника, другой раз до нитки обирал. Уж я ругаться стала. Тогда он шахматы принес, и опять же на деньги играли.

— Значит, он меня обобрал и товарищей обманул!

— Вы бы в полицию заявили.

— Разве поймают теперь? Ведь целые сутки едут... Нет, уж я пойду.

— Да куда же? У вас, наверное, и денег-то не осталось. Пока у меня побудьте.

— Я мастеровой. Устроюсь на работу.

— Да как же без паспорта-то?

— Не знаю... как-нибудь.

— Ефросиньюшка! Ты чего сидишь, руки-то опустимши? Давай собирай на стол, надо покормить постояльца.

— Я сейчас, сейчас, живо накрою.

— Вы напрасно беспокоитесь, хозяйка,— запротестовал Степан.

— Нет, нет, не спорьте! Жилье и еду я вам предоставлю, а там уж как знаете... Бог даст — и работу найдете и документы выправите. Мы хоть и бедные люди, а в беде человека не бросим...

Следующая