6

Ночью Степан слышал, как приехавший хозяин распрягал лошадь, а потом ужинал в кухне.

— Опять явился со вторыми петухами,— выговаривала ему жена,— и винищем разит, как из бочки.

— Самую малость перехватил, чтобы не уснуть на козлах.

— Ладно уж, молчи... чужой человек у нас. 

— А кто это?

— Мы с маманей постояльца пустили в Васину комнату. Из Петербурга вызван на завод — мастер по отделке классных вагонов. Человек тихий, степенный.

— А на чем сторговались?

— Не твое дело. Эти деньги пойдут мне на наряды. Слышишь?

— Да я ничего. Я только хотел...

— Завтра съездишь с ним в город за вещами. Понял? Ну и все! Ложись спать...

Утром Степан познакомился с хозяином — безбородым рыжим увальнем. Съездил с ним в город, а днем сходил на завод — оформился на работу в деревообделочную мастерскую столяром.

Со следующего дня для него началась трудовая жизнь в Сормове. Он хотел получше присмотреться к жизни сормовских рабочих и установить с ними крепкую дружбу.

7

Степан обладал редкой способностью быстро и крепко сходиться с людьми. В нем было какое-то особенное обаяние. К нему тянулись и молодые, и пожилые, и совсем юнцы. Он со всеми был добр, для каждого находил задушевные слова.

Не прошло и месяца, как его уже хорошо знали на заводе.

Чувствуя, что к нему, как к новенькому, зорко присматривается начальство, Степан не выражал открыто своего недовольства заводскими порядками, а если и случалось бывать на сходках, больше слушал и приглядывался.

Скоро в глазах начальства за ним укрепилась репутация хорошего, честного мастера. Рабочие же понемногу начали замечать, что он «свой человек» и что оказался он здесь, в Сормове, далеко не случайно. Через него стали попадать на завод запрещенные книжки, и, бывая на сходках, он иногда высказывал мысли, которые другие таили в себе. За два месяца Степан уже хорошо узнал многих кружковцев .и некоторым из них рассказал о предстоящем деле.

— Что ж, начинайте там, в Питере, а мы поддержим,— был единодушный ответ сормовичей.

Степан радовался, что в Сормове сколачивается хорошая революционная группа рабочих, которая вольется в союз, и решил, что теперь имеет право немного отвлечься от своих дел и побывать у Поддубенского.

В субботу он отпросился пораньше. Навстречу ему, длинной вагонной мастерской, шли две стружечницы в серых фартуках и брезентовых рукавицах. Они несли носилки со стружками. Идущая сзади молодая девушка, повязанная пестрой косынкой, показалась ему знакомой. Она неожиданно взглянула на Степана большими серыми, немного пугливыми глазами и тотчас потупилась.

В этот миг из прохода вынырнул тучный усатый мастер и вдруг обхватил девушку сзади.

Девушка вскрикнула и бросила носилки.

— Чего орешь! — прикрикнул мастер и тут же от резкого удара Степана рухнул посреди прохода.

— Вот это вдарил! — крикнул молодой сборщик.— Это по-нашему.

Девушка взглянула на Степана испуганно и благодарно.

— Как ты посмел, сволочь! — поднимаясь и сплевывая кровь, злобно зарычал мастер, сжимая кулаки и надвигаясь на Степана.

— Тебе мало, поганый хряк? Если тронешь еще — убью! — Степан так взглянул, что мастер попятился.— Идите, девушки! Больше он не посмеет.

Стружечницы взяли носилки и пошли. Степан стоял неподвижно, поглядывая то на них, то на мастера, который, чертыхаясь, побежал жаловаться начальству.

Когда он скрылся в боковом проходе, Степан, провожаемый одобрительными взглядами, направился к выходу.

Он был недоволен тем, что не сумел сдержать себя, и необыкновенно рад, что, наконец, встретил ту самую девушку, которая ему столько снилась ночами. «Но как она из учительницы превратилась в стружечницу? Неужели, как и я, ведет здесь пропаганду? Да, тут загадка... Надо вести себя тонко. Ведь она виду не подала, что узнала меня...»

8

— Ах, Степан Николаич! Слава богу, что вы объявились,— пожимая ему руку, взволнованно заговорил Поддубенский,— а уж я не знал, что и подумать... Полагал, что вас арестовали.

— Нет, это еще впереди,— улыбнулся Степан,— просто некогда было вас навестить.

— Пожалуйста, проходите... а у нас гость из Питера... Наверное, вы узнаете друг друга.

Степан, войдя в большую комнату, молча поклонился сидевшему за столом молодому человеку в тонких очках, обросшему пушистой бородкой, с густыми, зачесанными назад волосами над высоким лбом.

Тот ответил на поклон и, поднявшись, протянул руку:

— Оба мы давно знаем друг друга, но для верности давайте познакомимся — я Морозов!

— Да, да. Теперь я вас узнал... Халтурин! Крепкое рукопожатие. Приветливые взгляды.

И они, как старые товарищи, вместе садятся на диван.

— Отлично! Я рад. Мы ведь слышали друг о друге. Нам будет легче договориться. Я надеюсь, Степан Николаич, что вы не откажетесь оказать нам помощь в трудном, но очень благородном деле.

— А что за дело? — спросил Степан, дождавшись, когда Поддубенский присядет к столу.

— Мы задумали спасти товарищей, осужденных на каторгу.

— Разве они здесь? — спросил Степан. Раздался звонок.

— Минуточку, это она! — сказал Поддубенский, вставая.— Прошу извинить.

Он вышел и, через несколько минут войдя, торжественно объявил:

— Вот и наша подвижница явилась!

В дверях, как в широкой раме, замерла стройная девушка, с волнистой челкой на лбу, устремив на Степана взгляд больших серых глаз.

— Вы знакомы? — спросил хозяин.

— Мы видели друг друга мимолетно раза два-три, но еще не знакомы,— сказала девушка.

— Теперь вы можете не только познакомиться,— улыбнулся Морозов,— но и вдоволь насмотреться друг на друга. Разреши представить тебе, Аннушка, нашего товарища по борьбе — Степана Николаевича Халтурина.

— Вы Халтурин? — переспросила девушка удивленно и протянула ему руку.

— Да,— смущенно сказал Степан.

— Очень рада! Якимова!.. Никогда бы не подумала, что мой избавитель — Халтурин.

— Ну-ка, ну-ка, что за романтическая история приключилась с тобой, Аннушка? — спросил Морозов.

— Сегодня на заводе, когда мы несли носилки со стружками, меня схватил мастер... Откуда ни возьмись вырос этот молодец и так трахнул мастера, что тот упал.

— Так и состоялась ваша встреча? Оригинально! — захохотал Морозов.

— Спасибо, Степан Николаич, что вы проучили наглеца! — воскликнул Поддубенский.— Однако это может кончиться плохо.

— Я ему пригрозил. Едва ли пойдет жаловаться.

— Может пойти в полицию и наговорить, что вы агитируете.

— Ладно, друзья, мы этот случай обсудим потом,— вмешался Морозов,— а теперь поговорим о главном... Арестованных в Нижнем пока нет, но их должны привезти. Отсюда, очевидно, повезут пароходом. Мы должны проследить, когда их поведут с вокзала на пристань, и по дороге — отбить. Обычно это делается ночью или рано утром. Вот я и хотел просить вас, Степан Николаич, помочь нам в этом деле.

Степан задумался. Он сделал то, ради чего приезжал в Нижний, и, казалось бы, мог теперь распорядиться собой. Однако создание рабочего союза только начиналось, и он чувствовал, что не имел права участвовать в рискованных делах. Но и отказать товарищам по борьбе в спасении осужденных на каторгу он не мог. Его бы сочли трусом. А она, Анна Васильевна? Что бы подумала она?

— Вы связаны каким-то другим делом? — спросил Морозов.

— Нет. Свои дела я уже окончил,— твердо сказал Степан,— и охотно буду помогать вам.

— Браво! — крикнул Морозов.— От Халтурина и нельзя было ждать другого ответа.

— Тогда, друзья, мы должны обсудить со Степаном Николаичем наш план.

— А я бы предложил немного подкрепиться и выпить чаю,— сказал хозяин,— Анна Васильевна и Степан Николаевич, видимо, прямо с завода.

— Это верно,— поддержала Якимова.— Я голодна.

— Тогда прошу всех в столовую! — пригласил хозяин.

9

План нападения на конвойных был хорош своей внезапностью. Мгновенные действия должны были ошеломить конвойных и обеспечить успех дела.

Договорились, что Степану не следует являться на завод, чтоб не подвергать риску себя и задуманное дело, а после побега товарищей — скрыться вместе с ними.

Якимова же должна была прийти на работу как обычно и проследить, какие шаги против Степана предпримет начальство. Если ее спросят, она должна будет сказать, что видела этого человека впервые.

Договорились, что Степан отвезет Анну Васильевну на извозчике в Сормово и сам останется там. В случае прибытия осужденных его должен будет известить Поддубенский.

Когда прощались, Морозов подал Степану револьвер:

— Возьмите на всякий случай. Поедете ночью — мало ли что... Да и вообще —штука полезная.

— Спасибо! Буду привыкать...

На улице было темно.

— Можно, Анна Васильевна, я возьму вас под руку? — смущенно спросил Степан.

— Да, конечно... я боюсь оступиться.

К площади, где стояли извозчики, шли неторопливо. Степан был счастлив, что, наконец, шел рядом с той девушкой, о которой когда-то грезил. Сердце вдруг заявило о себе. В голосе, во всех движениях его сквозила радость.

— Вы помните, Анна Васильевна, Орлов? Старые липы и обрыв над рекой? 

— Да, да. Неужели это были вы? Такой юный, в вышитой рубашке?..

— Да... Мне хотелось с вами заговорить, но я боялся и не умел...

— Я учительствовала в селе Камешницком.

— Знаю, это недалеко...

— А когда меня везли жандармы — вы испугались?

— Нет! Я готов был гнаться за ними... Я потом искал вас в Вятке и здесь, в Нижнем... и вдруг увидел на суде, в Питере.

— Да, да. Я вас узнала... Меня же выпустили. Я жила в Петербурге... Потом поехала домой и оттуда — в Тверь.

— И были там?

— Нет. С двумя подругами под видом богомолок дошла пешком до Нижнего и поступила чернорабочей на завод.

— Зачем же так?

— Хотела узнать, как живут простые люди.

— Натерпелись, наверное?

— Да, было всего...

— Эй, извозчик! — закричал Степан, увидев проезжавшую мимо коляску.

— Куда изволите?

— В Сормово!

— Целковый дадите?

— Ладно. Только побыстрей.

— Слушаюсь, ваше степенство! Садитесь! Халтурин помог Якимовой сесть. Вскочил сам.

— Но, но! Пошел...— крикнул извозчик.

Мягко покачиваясь в рессорной коляске, Степан и Анна Васильевна опять заговорили о Вятке, об общих знакомых.

Из-за туч показалась луна, осветила матовым светом сонную гладь Волги, далекие луга и леса.

— Смотрите,— как у нас, на Вятке,— шепотом сказал Степан.

— Да, хороши наши места,— задумчиво согласилась Якимова,— но, видно, мы простились с ними навсегда...

Степан вздохнул.

— А вы долго еще проживете в Нижнем?

— Не знаю... Вот сделаем дело — может, сразу же уеду.

— Куда? В Питер?

— Конечно.

Степан помолчал. Не знал, о чем говорить.

— А вы, Степан Николаич?

— Я тоже в Питер. Там ждут друзья. Рабочие должны готовиться к большим боям.

— Разве только рабочие?

— Рабочие пуще всего. Им труднее живется.

— А у вас здесь среди рабочих есть друзья?

— Есть,— Степан перешел на шепот.— Знаете Хохлова в вагонной?

— Знаю.

— Это верный парень. Если что захотите передать мне — скажите ему.

— Хорошо.

— Ну вот и Сормово. Куда прикажете? — спросил извозчик.

— Теперь дойдем. Тут рядом,— сказала Анна Васильевна.

Степан отпустил извозчика...

У ветхого, вросшего в землю домика остановились.

— Вот я и дома.

Степан сжал в своей большой руке маленькую прохладную девичью руку.

— До свиданья, Анна Васильевна! Если мастер еще что вздумает — дайте мне знать.

— Прощайте, мой милый рыцарь! — улыбнулась Анна Васильевна и скрылась в сенях...

Днем, когда Степан, сидя у зеркала, подстригал свою бородку, появился Поддубенский.

— Что, уже пора? — протягивая ему руку, спросил Степан.

— Запоздали мы, Степан Николаич. Оказалось, что арестованных провезли через Нижний две недели назад.

— Что вы? Как же?

— Не знаю... А что у вас?

В стекло стукнулся комочек глины. Степан выглянул и, увидев Хохлова, поманил его во двор.

Тот вошел, пугливо озираясь. Степан вышел к нему.

— Ты что пришел, Семен?

— Беда, Степан Николаич. Наехала полиция — ищут тебя по всем цехам. Мне стружечница сказала, чтоб предупредил.

— Спасибо, друг. Иди и попробуй обмануть полицию. Скажи, что видел меня на заводе.

— Понял. Бегу!..

Поддубенский, наблюдавший за улицей, обернулся к вошедшему Степану.

— Ищут?

- Да.

— Я так и знал, поэтому не отпустил извозчика. Берите свои вещи и едем!

Дома была лишь старуха.

Степан отдал ей причитавшиеся с него деньги и сказал, что срочно уезжает в Арзамас.

— С богом, голубчик! А вернешься ли?

— Не знаю... Сердечный привет от меня дочке и зятю.

— Да уж передам, не забуду... Поддубенский, выйдя первым, осмотрел улицу и подал знак Степану. Через минуту быстрая лошадь уже несла их к городу...

Глава десятая 

1

Прямо с вокзала Степан отправился к Обнорскому и застал его дома. Обнорский сам открыл дверь.

— Степан! Дружище! Как ты вовремя! Здравствуй!

Обнорский провел его в комнату, указал на стол, заваленный бумагами и книгами.

— Видишь, мучаюсь над программой... Ты, должно быть, почувствовал, потому и сорвался?

— Я бежал... За мной пришла полиция.

— Неужели выследили?

— Нет, не сдержался и ударил мастера.

— Это мальчишество, Степан. Такой выходки от тебя не ожидал,— рассердился Обнорский.

— Там одна девушка, судившаяся по Большому процессу, работала. Так мастер, негодяй, полез к ней...

— Уж не та ли учительница, про которую ты рассказывал?

- Она.

— Вот что... И здорово ты его?

— Подходяще... Да... не сдержался...

— Нехорошо... Ну это не самое худшее... А связи завел?

— Еще какие! И там, и в Москве — народ отменный!

— Молодцом, Степан. Это главнее всего... А чего с чемоданом притащился?

— Боюсь, что полиция дала знать в Москву, ведь паспорт мой там остался. Может, уже приходили или караулят...

— Как же, будет полиция из-за какого-то поганого мастера копья ломать. Ей сейчас не до этого.

— А что случилось?

— Землевольцы шефа жандармов, генерала Мезенцева ухлопали. В центре Петербурга, на Итальянской улице, среди бела дня. Закололи кинжалом на глазах у публики и скрылись.

— Вот это герои! — восторженно воскликнул Степан.— Кто же отличился, не слышал?

— Говорят, твой друг, Кравчинский!

— Что ты? Сергей? Не ожидал... И спасся?

— Слышно, уже за границей.

— Да... Лихо! Они, оказывается, не только «агитировать» умеют! Там, в Нижнем тоже хотели сделать дело — отбить у конвоя осужденных по Большому процессу, но опоздали.

— А в Одессе устроили пальбу по полиции и тяжело поплатились... Их террористические акты, Степан, могут нам здорово навредить. Полиция озверела и хватает не только землевольцев, -но и рабочих, которые не имеют никакого отношения к их делам.

— Это плохо, Виктор/Надо нам торопиться с созданием союза. Рабочие в Москве и Нижнем поддержат.

— Вон, видишь, сколько бумаги исписал? — снова указал Обнорский на стол.— Если не очень устал — садись поближе, обсудим.

Степан снял пиджак и, расстегнув воротник клетчатой рубашки, присел к столу.

— Когда говорили с тобой, мне все казалось просто и ясно,— поправляя взбившуюся бороду, заговорил Обнорский,— а как дошло до дела — растерялся. Ведь предстояло составлять программу организации, да еще какой — первой рабочей, всероссийской!.. Страшно подумать... Надо за основу взять программы родственных революционных партий.

— Так... и что же ты сделал?

— Решил, что программа «Земли и воли», с упором на крестьянство и сельскую общину, для нас совершенно не подходит. Хотя отдельные положения и мысли ее годятся.

— Какие же мысли ты взял?

— Погоди. Не торопи. Я перечитал все, что удалось отыскать о социал-демократических партиях Запада.

— Это правильно!

— Думаю, что нам надо брать за основу Эйзенахскую программу. В ее основе — революционная борьба пролетариата.

— Я Эйзенахскую программу читал не раз. Одобряю ее в основе, но не считаю совершенной, особенно для нас, для русских рабочих. Давай-ка разберем ее по пунктам в «максимуме» и в «минимуме» и посмотрим, что годится для нас.

— Вот, вот, я этого и хотел, Степан,— обрадованно сказал Обнорский,— пройдем по всем пунктам...

— Не просто пройдем/ а будем сразу либо принимать, либо отстранять, либо писать заново. Вот, например, первый пункт: как мы относимся к существующему строю?

— Отрицательно!

Степан усмехнулся.

— Этого мало, Виктор! Над нами смеяться будут рабочие, если мы напишем «отрицательно». Тут другие слова нужны. Ну-ка, дай мне ручку.

Степан уселся поудобней, взял ручку, подвинул лист чистой бумаги и, поставив цифру один, задумался. Его размашистые брови, похожие на распростертые в полете крылья, сошлись у переносицы. На лбу выступили мелкие капельки пота.

— Что, уже взмок? — прищурившись, спросил Обнорский.

— Ничего не взмок... просто думаю, как бы покрепче выразиться. По-нашему, по-русски, по-рабочему.

Он наморщил лоб и, склонившись над столом, твердым почерком написал:

«1. Ниспровержение существующего политического и экономического строя государства как строя, крайне несправедливого».

Обнорский, привстав, заглянул через плечо Степана.

— Хорошо. Согласен. Теперешний строй надо уничтожить! Тут споров быть не может. Пошли дальше!

— Погоди, Виктор. Это ведь не дрова рубить... Я устал. Да и нет ли у тебя чего-нибудь перекусить? Я со вчерашнего вечера ничего не ел.

2

Вернувшийся из Нижнего Николай Морозов рассказал друзьям «землевольцам» о «бегстве» Халтурина из Сормова. Якимовой удалось узнать, что полиция пронюхала о связях Халтурина с рабочими кружками и что его усиленно разыскивают.

Тут же был заготовлен Халтурину новый паспорт на имя крестьянина Олонецкой губернии Степана Николаевича Батышкова, и надежный посыльный немедля отправился к Козлову (Обнорскому), чтобы через него предупредить Халтурина.

Степан, словно предчувствуя неладное, несколько ночей провел у своего друга. Правда, этого требовала увлекшая обоих работа по составлению программы союза, но в то же время Степан опасался появляться на старой квартире.

Однажды, когда уже работа над программой была закончена и они, перечитывая текст, вносили мелкие исправления, послышался условный стук в дверь.

— Кто-то из наших,— сказал Обнорский и тихонько вышел. Его не было довольно долго, и Степан заволновался. Взял начисто переписанные листы программы и спрятал их в углу, за отклеившимися обоями, стал ходить по комнате, держа правую руку в кармане, на рукоятке револьвера.

Дверь слегка скрипнула, приоткрылась — Степан метнулся в сторону. Но вошел Обнорский и, успокоительно подняв руку, притворил дверь:

— Приходил посыльный из «Земли и воли», предупредил, что тебя ищут. Вот можешь получить новый вид на жительство. Теперь ты не бахмутский мещанин, а олонецкий крестьянин Степан Батышков.

— Неужели Морозов позаботился?

— Он и Якимова.

— А что, она приехала?

— Нет, еще в Нижнем... Они и сообщили, что тебя разыскивают как политического.

Степан взял паспорт, вчитался, положил в карман.

— Ты сказал им спасибо, Виктор?

— Сказал.

— Все-таки они настоящие друзья. Правда, и я

им не отказал в помощи, когда хотели спасать каторжан.

— Неужели ты ввязался бы в перестрелку?

— Иначе нельзя... Там, как писал Некрасов, было «два человека всего мужиков-то...» Нельзя... Но, видишь, и они меня выручили. А программу где будем печатать? Опять придется идти к ним?

— Я же тебе, кажется, говорил, что ездил за границу и приобрел станок.

— Станок — это еще не типография, Виктор. Где возьмем шрифт?

— Съезжу в Москву, те же землевольцы обещали помочь...

— Видишь, опять землевольцы?

— Да разве я против них? Я против того, чтобы тебя вовлекали в рискованные затеи.

— Согласен, Виктор. Винюсь... А не послать ли кого-нибудь ко мне на квартиру за книгами и вещами?

— Что за вещи там?

— Зимнее пальто, шуба купеческая, костюм, валенки, поповская шапка.

— Теперь тебе эти наряды не потребуются,— усмехнулся Обнорский.— Ты олонецкий крестьянин и должен ходить в зипуне.

— Жалко.

— Ишь, заговорила крестьянская душа. Нет, дорогой Степушка, придется тебе со своим имуществом распрощаться. Квартира наверняка под надзором.

Он сел к столу и стал перебирать бумаги.

— А где же беловой экземпляр?

Степан прошел в угол комнаты, стал на колени и извлек из-под обоев листы аккуратно исписанной бумаги.

— Держи! Думал, полиция... долго тебя не было.

— Ишь ты какой! — Обнорский встал, обнял Степана, подвел к столу.

— Ну давай, дружище, еще раз пройдемся по чистовому.

— Давай! И просмотрим самое главное, что следует хорошо обдумать.

— Ты слушай внимательно, а я буду читать. Степан кивнул.

— «К русским рабочим!» — это заглавие. А дальше так — «Программа Северного союза русских рабочих».

— Может, все-таки написать «Всероссийского»?

— Был Южный союз в Одессе. Пусть в Питере будет Северный. Так скромнее. А объединять он будет всех. Если дело наладится — можно потом внести поправку.

— Хорошо! Читай дальше.

— «Сознавая крайне вредную сторону политического и экономического гнета, обрушивающегося на наши головы со всей силой своего неумолимого каприза,— торжественно читал Обнорский,— сознавая всю невыносимую тяжесть нашего социального положения, лишающего нас всякой возможности и надежды на сколько-нибудь сносное существование, сознавая, наконец, более невозможным сносить этот порядок вещей, грозящий нам полнейшим материальным лишением и парализацией духовных сил, мы, рабочие Петербурга, пришли к мысли об организации общерусского союза рабочих, который, сплачивая разрозненные силы городского и сельского рабочего населения и выясняя ему его собственные интересы, цели и стремления, служил бы ему достаточным оплотом в борьбе с социальным бесправием и давал бы ему ту органическую внутреннюю связь, которая необходима для успешного ведения борьбы...»

— Погоди, Виктор. Погоди! — остановил Халтурин.— Начало и конец — хорошо, а в средине больно замысловато: много иностранных слов: «парализация» и другие.

— Эти слова придают научность. Без них получится серо.

— Ладно. Пошли дальше.

— «В члены этого союза избираются исключительно только рабочие, и через лиц более или менее известных, числом не менее двух».

— Дальше.

— «Член же (союза), навлекший на. себя подозрение, изобличающее его в измене союзу, подвергается особому суду выборных».

— Правильно! — одобрил Степан.

— «Каждый член (союза) обязан вносить в общую кассу союза известную сумму...»

— Два процента от заработка! — вставил Степан.

— Нет, это может отпугнуть семейных. Давай напишем так: «сумму, определяемую на общем собрании членов». Пусть решат сами рабочие.

— Ну хороню. Согласен.

— «Делами союза заведует комитет выборных, состоящий из десяти членов, на попечении которых лежат также обязанности по кассе и библиотеке. Общие собрания членов происходят раз в месяц, где контролируется деятельность комитета и обсуждаются вопросы союза».

— Так, хорошо. Теперь давай пункты Программы.

— Первый — «ниспровержение строя» — утверждается?

- Да!

— «Свобода слова, печати, права собраний и сходок».

— Утвердить!

— «Уничтожение сыскной полиции и дел по политическим преступлениям».

— Правильно. Уничтожить!

— «Уничтожение сословных прав и преимуществ».

— Хорошо. Годится. Даешь равенство!

— «Обязательное и бесплатное обучение».

— Важно! Оставить.

— «Ограничение числа рабочих часов и запрещение детского труда».

— Важнеющее дело! Оставить!

Обнорский достал платок, отер вспотевший лоб.

— Теперь заключение:

«Рабочие, вас мы зовем теперь, к вашему голосу совести и сознанию обращаемся мы.

Великая социальная борьба уже началась, и нам нечего ждать... На нас, рабочие, лежит великое дело — дело освобождения себя и своих братьев...

Рабочие! Становитесь смело под наше знамя социального переворота, сомкнитесь в дружную братскую семью...

Мы, рабочие-организаторы Северного союза, даем вам эту руководящую идею, даем вам нравственную поддержку в сплочении интересов и, наконец, даем вам ту организацию, в которой нуждаетесь вы.

Итак, за вами, рабочие, последнее слово, от вас зависит участь великого союза и успех социальной революции в России».

— Хорошо, Виктор. Хорошо! — взволнованно и гордо воскликнул Степан.— Правда, ты пропустил тут места о крестьянских общинах и об учении Христа. А может, это и стоит вычеркнуть? Снова мысли народников.

— Нет, Степан, нельзя это вычеркивать. Мы должны думать и о крестьянстве тоже. А откуда мы,

рабочие, взялись? Большинство пришло из деревень. И пункт об «Уничтожении поземельной собственности и замене ее общинным землевладением» значит очень много.

— Пожалуй, ты прав, Виктор. Но стоит ли говорить об учении Христа?

— Стоит, Степан. Стоит. Темен еще народ, особенно фабричный. Много среди них верующих. И слова о Христе привлекут их к нам.

— Ладно, оставим. Пусть на собраниях решат сами рабочие.

— Когда начнем обсуждение?

— Как сумеем размножить, так и начнем. Главное сделано, Виктор! Программа получилась. Я тебя поздравляю от души.

— И я тоже, Степан.

Оли поднялись и по-братски обняли друг друга.

3

Поскитавшись недели две по друзьям-товарищам, Халтурин, наконец, снял небольшую комнатку на 10-й линии Васильевского острова, где его прописали как олонецкого крестьянина Батышкова.

Поступить на постоянную работу он не мог, так как предстояло обсуждать Программу союза в рабочих кружках,— перебивался случайными заказами, выполняя их в частной столярной мастерской.

Начались холодные дожди, дули пронзительные ветры, надо было подумать о зимней одежде. А Степан придерживался твердого правила, унаследованного еще от отца,— никогда ни у кого не брать взаймы. 

Как-то Обнорский совершенно случайно встретил его на улице в одном пиджаке, съежившегося от холода.

— Степан? Что это с тобой? Ты разгуливаешь без теплого пальто?

— Да так получилось... Были деньги — отдал вдове сцепщика. Мужа ее раздавило при сцепке вагонов... А у нее четверо ребятишек...

Обнорский, скричав извозчика, отвез Степана в лавку «готового платья», купил пальто, шапку, шарф, а чеки передал ему.

— Возьми для памяти...

В декабре один из грамотных кружковцев, служивший в армии писарем, взялся размножить программу и, испросив отпуск, добросовестно трудился целую неделю.

Программа была переписана четким, разборчивым почерком. Халтурин и Обнорский стали готовить рабочие собрания на заводах, где предполагалось обсуждение.

Как-то поздно вечером к Степану заявился Обнорский.

— Степан, голубчик, есть неотложное дело.

— Я и без дела рад тебя видеть. Садись вот сюда, поближе к печке, а то холодно у меня. Чай будешь пить?

— Спасибо, ужинал,— Обнорский достал гребешок, расчесал сбившуюся под ветром бороду, подошел к печке.

— Ну что, Виктор?

— Помнишь, Степан,— грея о печку руки, начал Обнорский,— когда мы задумали с тобой создавать рабочую партию, у нас возник вопрос о газете?

— Как же не помнить? Без рабочей газеты нам невозможно. Вот сейчас махнули бы в ней Программу— сразу бы все рабочие узнали... А что, есть надежда на газету? Ты был у землевольцев?

— Был... Они наладили издание журнала «Земля и воля», и листовки, и воззвания печатают... Когда своя типография — все можно сделать.

— Значит, ты опять задумался о создании нашей собственной рабочей типографии?

— Да, Степан. Давно пора это сделать. Станок, который я приобрел, находится у надежных людей за границей и доставить его в Россию пока невозможно.

— Что же делать тогда?

— А вот что. Землевольцы мне дали один адресок в Москве. Можно приобрести и станок и шрифт. Я думаю туда съездить. В случае чего деньги достанем через них же.

— Выходит, мне без тебя придется проводить обсуждение Программы?

— Надо ехать срочно, иначе дело может сорваться. Поезд идет утром.

— Тогда вот что, Виктор. Ты возьми с собой Программу и обсуди ее с московскими рабочими — убьешь двух зайцев.

— Возьму. Я уже отложил три экземпляра, а это,— он достал из-за пазухи пакет,— тебе! Действуй, Степан. Действуй!

4

Взвалив на свои плечи все заботы по обсуждению Программы с рабочими, Халтурин задумался над тем, как лучше организовать и провести это обсуждение. Он знал больше двух десятков кружков, которые охватывали до пятисот рабочих.

«Если проводить обсуждение в кружках и на каждом присутствовать самому, это займет многие месяцы. А собрать сразу пятьсот, даже двести рабочих, да еще в зимнее время — невозможно. Что же делать?.. Может быть, для начала, для пробы провести обсуждение в каком-нибудь рабочем кружке и посмотреть, что из этого получится? Пожалуй, так и сделаем...»

Еще с неделю назад, зайдя к Обнорскому, Степан застал у него Моисеенко.

— Вот, полюбуйся на героя,— с улыбкой указал на него Обнорский,— бежал из ссылки и теперь, как и мы, на нелегальном.

— Рад встретить старого бойца,— приветливо пожимая руку Моисеенко, сказал Халтурин.— Поможете нам в организации союза.

— Всеми силами готов! Ты, Степан Николаич, запиши мой адресок на всякий случай. Я теперь с женой живу за Нарвской заставой. У меня и собраться можно. Квартира, хоть и не шибко большая, однако человек двадцать — двадцать пять вместить может.

— Спасибо! Будем иметь в виду,— Степан тут же полушифрованно записал адрес Моисеенко в свою книжечку и стал вместе с Обнорским рассказывать ему о Северном союзе, о Программе...

Вспомнив сейчас об этой встрече, Степан дождался сумерек, когда Моисеенко должен был вернуться с работы, и на конке поехал к Нарвской заставе.

Он сошел у Триумфальной арки, с шестеркой вздыбленных коней на фронтоне, и остановился, чтоб осмотреться и припомнить, где следует искать нужную, улицу.

Сумерки сгущались. Сильно морозило. Из труб домов белыми столбами поднимался дым. Огромные деревья у Триумфальной арки оделись в голубоватые кружева инея.

Степан, изрядно продрогнув в конке, немножко размялся и пошел отыскивать Моисеенко.

Дверь открыла молодая чернявая женщина и на вопрос Степана ответила вопросом:

— А вы кто? Степан замялся.

— Говорите прямо, меня нечего стесняться, а чужих у нас нет.

— Халтурина знаете?

— Знаю! Даже очень хорошо знаю. Раздевайтесь и проходите, пожалуйста. Прошу вас отобедать с нами. Петр только пришел с работы. Составите нам компанию.

— Спасибо! А где же Петр Анисимович?

— Моется на кухне. Сейчас выйдет. Ведь приходит грязный как черт.

Было слышно, как на кухне лилась вода и кто-то прыскал и фыркал покрякивая.

Степан разделся, прошел в столовую, где уже был накрыт стол.

Только он присел, как вошел Моисеенко — румяный крепыш, с пышной шевелюрой и кудрявой бородкой. Его серые глаза приветливо посмеивались.

— Нашел, Степан Николаич? Я рад! Ну, здравствуй!

Они пожали друг другу руки. Моисеенко кивнул на жену.

— Знакомься. Это моя Оксана Осиповна. Слышал я, как она тебя допрашивала. Ей можно доверять все. Огнем жги — не выдаст.

Степан с поклоном пожал руку хозяйке.

— Ну, садись — будем обедать,— пригласил Моисеенко и моргнул хозяйке.

Та достала из шкафчика бутылку и лафитники. Моисеенко разлил водку.

— Ну, за встречу!

— Спасибо, я не пью, Петр Анисимович.

— Совсем не пьешь? Чудно... А ежели с рабочими, в компании?

— Все равно. Не могу. Тошнит...

— Вот тебе на... Тогда и я не буду.

— Да нет, почему же? Ты выпей.

— Ну, мы с Оксаной по маленькой. За наши большие дела!

Чокнулись, выпили и стали закусывать... После наваристого украинского борща Степан окончательно согрелся и, осматривая просторную, очень скромно обставленную комнату, сказал:

— А квартира у тебя, Петр Анисимович, верно,— вместительная. И как, спокойно у тебя?

— Сам видел — место глухое. Полиция сюда не заглядывает.

— А кружковцы бывают у тебя?

— Заходят, не без этого. А кто не был, того заранее ознакомлю, чтоб не плутал в темноте.

— А когда бы можно собраться?

— Да хоть в субботу.

Хозяйка принесла и поставила на стол глиняный горшок, из которого пахнуло вкусным паром.

— Погодите, погодите, Петро,— прервала она,— еще успеете насекретничаться. Не видите, что ли,— вареники приспели?

— Давай, давай, Оксанушка, попотчуем гостя украинским кушаньем. Он, наверное, и не едал вареников? Как, Степан Николаич?

— Да, не приходилось.

— Вот попробуйте. Это домашние, не то что в трактирах.

Хозяйка положила на тарелку десятка полтора вареников, залила сметаной и подвинула Степану.

— Кушайте на здоровье!

— Спасибо! На наши пельмени похожи. Только покрупней будут.

Он попробовал.

— О, да они с творогом? 

— Есть и с вишнями. Не нравятся? — спросил Моисеенко.

— Нет, что ты, очень вкусные. Мне никогда не доводилось есть такие.

— То-то! Вот создадим рабочую партию и поедем на Украину. Может, и женим тебя на хохлушке. Тогда берегись—закормит! — весело захохотал хозяин.

— Да, вкусно вы готовите, Оксана Осиповна.

— Кушайте на здоровье. Моисеенко достал кисет, протянул Степану.

— Спасибо, не курю.

— И не куришь? Да. Это, брат, редко среди рабочих, чтобы и не пил и не курил...

Он свернул цигарку, затянулся и, высоко пустив голубоватую струю дыма, сказал:

— Я думаю, Степан Николаич, в субботу будет хорошо. Ты бы оставил Программу, чтобы я и еще кое-кто, могли познакомиться заранее.

— Оставлю! Только береги ее пуще глаз. Если попадет полиции — все дело загубим.

— Да уж на счет этого — будь спокоен. Опыт имеется. Через тюрьму прошел.

Степан поблагодарил хозяйку и стал прощаться.

— Один дорогу найдешь? — спросил Моисеенко. 

— Найду! — Степан достал и передал Моисеенко Программу. Тот спрятал в карман.

— Добро! Иди один. Не надо, чтобы кто-нибудь нас видел вместе. 

Степан протянул руку.

— Значит, в субботу?

— Да, часов в шесть. Я буду ждать...

Следующая