ГЛАВА VII
ЗИНА У СЕБЯ ДОМА

В доме Зины, где на время укрылся Андрей, сильно тревожились за Василия. Его друзья терялись в догадках. Полиция, вероятно, случайно попала на его квартиру, и он как-нибудь запутался. Но, зная его, они сперва надеялись, что он вывернется и присоединится к ним, самое позднее, на следующее утро. Между тем утро прошло, а Василий не показывался.

Они стали беспокоиться. Зина через жену знакомого надзирателя узнала имена всех арестованных за последние несколько дней; но Василия не было между ними.

Вулич тем временем отправилась в город навести справки у товарищей. Она вернулась с удивительным, хотя и приятным известием, что Ватажко встретил Василия на улице. Он был свободен, так как ни жандарм, ни околоточный не сопровождали его. Но, очевидно, он попал в какую-то передрягу, так как быстро прошел мимо и сделал Ватажко знак не разговаривать и не подходить к нему. Первоначальные их предположения подтверждались. Василий, очевидно, запутался как-нибудь с полицией и теперь старается ее одурачить.

— Теперь нам нечего о нем беспокоиться, — сказал Андрей. — Он их, наверное, проведет и скоро будет опять с нами.

Зина с ним согласилась.

Когда новая тревога улеглась, старые заботы и планы снова завладели ими.

Вечером, после чая, когда хлопоты по дому были кончены и все трое собрались в Зининой комнате, Андрей приступил к делу, спросив Зину, какие у нее теперь виды и намерения относительно Бориса.

Он ходил взад и вперед, заложив руки за спину, не глядя на Зину.

— Вот письмо Бориса об этом, — сказала она. — Я получила его на другой день после попытки, но не передала вам тогда, потому что мне было не до того. Но я сохранила его для вас.

Она вынула из потаенного места два клочка бумаги: один — узкий и длинный, как бы срезанный край газеты; а другой — квадратный листок в несколько вершков, — вырванный заглавный лист из книги. Обе бумажки были мелко исписаны карандашом.

В этом письме, написанном в ночь после поражения, Борис благодарил своих друзей, рисковавших ради него жизнью, в особенности Андрея, в таких теплых и задушевных выражениях, что у Андрея глаза наполнились слезами. Но в настоящем положении Борис считал все дальнейшие попытки к его освобождению делом безнадежным и, по всей вероятности, гибельным для его друзей. В заключение он просил Андрея тотчас же вернуться в Петербург, а всю организацию распустить без дальнейших отлагательств.

— Надеюсь, вы не находите его заключение обязательным для нас? — спросил Андрей, стараясь говорить хладнокровным и деловым тоном.

— Конечно, нет! — воскликнула Зина.

— Я очень рад, что вы не пришли в.уныние;— продолжал он. — Настойчивость в подобных делах — самое главное. Делались неудачные попытки четыре раза сряду, а на пятый удавалось. Будем надеяться, что и нам больше повезет в следующий раз.

— Да, но вот в чем Борис совершенно прав, — заметила Зина, — вы не должны больше принимать участия в новой попытке. Вы сделали все, что было возможно. Оставаться долее здесь для вас — было бы напрашиваться на гибель.

— То же самое можно сказать и относительно вас.

— Нет, не то же самое. Полиция меня не знает, между тем как ваше имя открыто и на вас особенно злы. Кроме того, — прибавила она, — есть соображения чисто личные, по которым я одна должна продолжать это дело.

Андрей остановился прямо против нее.

— Личные соображения? — спросил он с удивлением. — Я вас не понимаю, Зина, или, если понимаю, что вы этим хотите сказать, то я самым энергическим образом должен протестовать. Такое дело нельзя переносить на узкую почву личных привязанностей. Мы предприняли освобождение Бориса как человека, дорогого для нашей партии, а не потому, что некоторым из нас он очень близок. Наши чувства и симпатии тут ни при чем.

— Я бы никогда не позволила рисковать кем бы то ни было ради Бориса, если б я думала, что его освобождение — мое личное дело, — сказала Зина.

— Хорошо. В таком случае не все ли равно, кто из нас будет вести дело? Вы противоречите себе.

— Нет, — возразила она, — я говорила о прошлом. Теперь же все переменилось к худшему, и в этом вся разница. Если бы Борис был мне чужой, я, вероятно, решила бы отказаться от дальнейших попыток. Но я не могу... Вот почему я одна должна взять на себя все.

Она нахмурилась и опустила голову на стол, перед которым сидела.

— Теперь вы, конечно, понимаете, — прибавила она более спокойным тоном, подымая голову, — что приходится иногда принимать в расчет и личные мотивы.

Он сел около нее на стул и молча поднес ее руку к своим губам.

Вырвавшееся у Зины признание только подтвердило то, что он давно уже говорил самому себе. Она просто горела на медленном огне. Постоянные выжидания, вечные думы о деле, от которого зависела жизнь Бориса, и ряд неудач — такие мучения были выше человеческих сил. Внезапное несчастие легче было бы перенести. Теперь страдания ее достигли такого предела, когда разум теряет контроль над чувствами. Если она останется в Дубравнике, то непременно выкинет что-нибудь отчаянное и погубит себя без всякой пользы. Ее нужно увезти отсюда во что бы то ни стало.

— Послушайте, Зина, и вы тоже, Анюта, потому что вы должны мне помочь уговорить ее, — сказал Андрей, все еще не отпуская руки Зины. — Вы совершенно правы,, говоря, что, преследуемый по пятам полицией, я навряд ли могу быть полезен тут. Но этому помочь легко. Вот что я предлагаю: я отправлюсь завтра в Петербург и пробуду там недели две. Я начну бывать на студенческих сходках, в разных салонах и вообще постараюсь показываться всюду и наделаю как можно больше шума, чтобы привлечь внимание полиции. Когда она убедится, что я окончательно поселился в Петербурге, я тихонько вернусь сюда. Но вы должны доверить мне все и уехать; отсюда. Нужно иногда принимать к сведению и личные соображения, как вы говорите. Ведь вы убиваете себя здесь, и этого допустить нельзя. Примите мой совет, вызванный личной дружбой к вам, — если не чем-нибудь лучшим, — только не упрямьтесь. Примите мое предложение, и давайте поменяемся местами! Что же вы молчите?

Зина задумалась, опустив голову на грудь. Ей больно было обижать Андрея отказом от предложения, сделанного в такой форме. Но она не могла иначе поступить.

— Нет, не могу! — сказала она, медленно качая головой.

Он встал с своего места и два раза прошелся по комнате.

Вулич, прикорнув в углу, не решалась вмешиваться. Что она могла сказать после Андрея?

Андрей тоже молчал. Бесполезно было уговаривать Зину. Она решила погибнуть — и погибнет... Он не мог удержать ее и не в силах был осуждать ее за упрямство. Она не могла поступить иначе при данных обстоятельствах, и побуждения ее были хорошие. Но никому не было от этого легче.

. — Не женись, молодец, слушайся меня! — вырвалось у Андрея, и эти слова лучше всего выражали его чувства в ту минуту. .

Поучительное замечание не относилось ни к кому в частности, и меньше всего к Зине, которая не могла уже воспользоваться благим советом.

Но именно Зина и откликнулась на него. Она обрадовалась возможности переменить разговор.

Задумчиво облокотившись на стол, она выводила пальцем узоры по скатерти.

— Такова мораль, выведенная вами из басни, не правда ли?

Андрей не сейчас ответил. Откинувшись назад, Зина ласкала теперь рыжего кота Ваську, который, желая присоединиться к компании, прыгнул к ней на колени. Она не спускала с Андрея вопрошающего взгляда.

— Ну да. Так оно и выходит, — сказал он наконец.

Он старался отнестись к решению Зины с покорностью и смирением, насколько это было в его силах. Если такая хорошая женщина с такими прекрасными побуждениями решила так, а не иначе, — значит, так нужно. Он не надеялся увидеть ее еще раз до отъезда, и его единственным желанием было не испортить тех немногих часов, которые им оставалось провести вместе.

Он сел около нее на диване.

— Тем, которые ведут такую жестокую борьбу, как наша, приходится закалять сердца против нежных чувств, — сказал он задумчивым тоном.

Он был расстроен и не чувствовал охоты вступать в спор. Но на этот раз Зина перешла в наступление. Она много думала о вопросе, вызвавшем замечание Андрея, особенно в последнее время. Ей не хотелось, чтоб Андрей расстался с нею под впечатлением, что она теперь относится отрицательно к тому, что так высоко ценила прежде.

— Почему же вам не принять в таком случае теории Нечаева, — сказала ока с легкой иронией, — по которой чем больше революционер походит на бревно, тем ближе он к совершенству? Все сильные человеческие чувства налагают на вас, некоторым образом, путы. Но скажите, какой прок от людей, не способных на такие чувства?

— Вы смешиваете два совершенно различных рода чувств, — уклончиво ответил Андрей.

Зина собиралась возражать... Но как раз в эту минуту случилось нечто, окончательно прервавшее их разговор.

— Погодите минутку. Как будто стучат, --- сказал Андрей.

Они стали прислушиваться. Стука не было слышно, но раздался странный шум, как будто горсть мелких камешков была брошена в оконное стекло.

— Шалость какого-нибудь мальчугана! — заметила Зина.

Они никого не видели на улице. Но Вулич открыла окно и, выглянув, радостно воскликнула:

— Василий!

Она бросилась вниз, чтобы впустить его.

Через минуту рослая фигура Василия с сияющим лицом показалась в дверях. В одной руке у него был чемодан, в другой — узелок с бельем.

Андрей и Зина поднялись ему навстречу, чтобы обнять и приветствовать его, будто он возвратился из дальнего путешествия.

— Я говорил, что он выйдет сух из воды! — сказал Андрей и так хлопнул его по плечу, что тот зашатался. — Ну, расскажи, какие у тебя были приключения за это время?

— Хлопотливая была возня! — вздохнул Василий, усаживаясь в кресло. — Я сам себе не верю, что все кончилось.

— Вы были арестованы? — спросила Вулич.

— Хуже! — отвечал Василий, махнув рукой.

— Что? Вас, может быть, пытали? — сказала с улыбкой Зина.

— Хуже этого, уверяю вас! — повторил Василий.

— Да что же, наконец, с тобой произошло? Рассказывай все по порядку, — торопил его Андрей.

Василий рассказал, как пришла полиция, как справлялась об Андрее, как он разыграл дурачка и получил позволение смотреть на фейерверк из чуланчика.

— Отчего ты не ушел вместе со мною? — спросил Андрей.

— Конечно, — сказал Василий, почесывая затылок, — это было бы самое лучшее, если б я мог предвидеть, что случится потом. Но я думал, что полиция уйдет и оставит меня в покое. Вот я и решил остаться на время.

— Ну, что же дальше? Долго они меня дожидались? — спросил Андрей.

— До полуночи! — сказал Василий с негодованием. — Они позвали меня через полчаса после того, как я тебя предупредил, и мне пришлось занимать их разговорами. И курьезная вещь, — добавил он другим тоном, — я сам их задерживал, подавая надежду, что ты можешь еще вернуться!

Изумленная улыбка появилась на губах у Василия, но исчезла немедленно, и лицо его сделалось опять серьезным.

— В половине первого полицейские поднялись с места. «Наконец они уберутся к черту!» — подумал я. Но не тут-то было. Перед уходом квартальный стал подучивать меня не говорить тебе, когда ты вернешься, об их посещении, и прибавил, что придет завтра в восемь часов утра. Это было мне совсем не с руки; но я не хотел портить паспорт бегством и решился выжидать. Он явился.

— Жилец вернулся?

— Никак нет, ваше благородие.

— Где он может быть?

— Не могу знать, ваше благородие! — Я был уверен, что теперь он уйдет взаправду. Но он пристал ко мне, как пиявка.

— Послушай, Онисим, — он так ласково говорит мне. — Я вижу, ты парень хороший, и если будешь вести себя как следует, то получишь от меня три рубля. Оставь свои вещи тут и обойди все трактиры и кабаки по соседству; авось, найдешь своего жильца.

— Слушаю-с, ваше благородие, — говорю я, — да только мне нужно сегодня в Полтаву ехать.

— Ничего, у тебя много еще времени. Помни, три рубля заработаешь, коли поймаешь! — И он наставлял меня: — Когда увидишь, не пугай его. Скажи, что паспорт прописан и получен обратно. Он обрадуется и пойдет с тобой охотно. Затем, как завидишь первого городового, хватай его за шиворот и волоки. Понимаешь?

— Понимаю, ваше благородие, — говорю я.

— Сделаешь так, как я тебе приказывал?

— Сделаю, ваше благородие!

Рассказывая историю своего приключения, Василий снова вошел в роль разыгранной им комедии и передавал все в лицах среди общего хохота друзей. Он нагнул голову, вытянул шею, сжал губы с выражением сосредоточенного внимания и энергично кивал головой в знак согласия.

— Мы вышли вместе из дому, — продолжал он, — и я начал обходить кабаки и трактиры. Мне необходимо было это сделать, потому что я не был уверен, что за мною не следит шпион. Вот тогда-то я и встретил Ватажко, но подумал: лучше не разговаривать с ним. В четыре часа дня я вернулся домой. До поезда в Полтаву оставалось полтора часа, и я уже надеялся, что настал конец моим мытарствам. Расплатился я с хозяйкой, уложил вещи и вышел на улицу, размышляя о том, как бы безопаснее добраться до вас. Но, смотрю, — и что же? Вижу, мой квартальный переоделся в партикулярное платье и следит за мною из-за угла. Проклятый! Он все еще не хотел оставить меня в покое. Мне ничего не оставалось делать, как ехать на вокзал, вместо того чтобы идти к вам. Я взял извозчика; следом за мной квартальный нанял другого. Мы приехали задолго до отхода поезда. Касса еще не была открыта. Квартальный стоял у прилавка с газетами. Я прогуливался взад и вперед и глазел в окна, на двери, на потолок — на все, одним словом, кроме квартального, которого мне не полагалось видеть. Однако я ни на минуту не терял его из виду. Я рассчитывал, что, проводив меня на вокзал, он оставит меня в покое. Но он и не думал уходить и все время следил. Касса наконец открылась. Публика потянулась гуськом за билетами. А он все еще тут, негодяй! Я направился к кассе, надеясь, что это его удовлетворит. Квартальный действительно ушел с своего места, но только для того, чтобы приблизиться к кассе. Я не знал, что делать. Взять билет в Полтаву и выйти на первой станции? Но у меня всего было два рубля в кармане, — меньше чем полбилета. Спросить билет только до следующей станции, а не в Полтаву? Этого я не мог сделать, потому что квартальный услышал бы меня и, заподозрив, что я кругом обманул его, вероятно, арестовал бы меня. Публика между тем по очереди подходила за билетами, и я ближе и ближе подвигался к кассе, хотя все еще понятия не имел, что делать и чем все это кончится. Наконец я очутился лицом к лицу с кассиром. Квартальный стоял у решетки за моей спиной.

— Билет в Полтаву, третьего класса! — заявляю я громким, решительным голосом и начинаю расстегивать жилетку, чтобы вынуть деньги из-за пазухи.

— Торопитесь, вы задерживаете публику! — кричит кассир.

— Сейчас, — отвечаю я решительно. Вытаскиваю крест из-за пазухи и хватаюсь руками за голову. — Братья православные! Меня ограбили! — закричал я не своим голосом и отскочил от кассы как сумасшедший.

Толпа собралась вокруг меня, и я начал объяснять, что у меня была двадцатипятирублевая бумажка, все мое имущество, и привязана была она веревочкой к кресту; но что мошенник-жилец, которого я подобрал на улице, обокрал меня ночью и сбежал. И я вытирал рукавом слезы, настоящие слезы, которые текли из глаз во время моего печального повествования!

Загрубелое лицо Василия осветилось на минуту его добродушно-удивленной улыбкой, и он продолжал:

— Когда мои слушатели были достаточно растроганы, я вытер слезы, схватил свои вещи и бросился вон, вскочив на первого попавшегося извозчика.

— А квартальный, — спросила Вулич, — не последовал за вами? .

— Нет, не последовал, Я так был огорчен потерей моих денег, что на минуту потерял его из виду. Но, отъехав немного, я оглянулся и никого за собой не увидел. Я провел вечер, бродя из одного места в другое, чтобы убедиться, что за мной не следят. На этот раз меня оставили в покое.

— Он, должно быть, вернулся в часть, — сказала, смеясь, Зина, — и написал .донесение высшему начальству о проделках революционеров над простаками, которых они заманивают в свои сети,

— Объясни, пожалуйста, — спросил Андрей, — зачем ты вернулся домой после того, как тебе поручили обход кабаков, раз ты остался один? Я этого не могу понять. Если даже за тобой шел шпион, ты бы гораздо проще мог от него отделаться.

Василий пожал плечами, удивленный, в спою очередь, этим вопросом.

— А вещи, оставленные дома? — возразил он. Андрей так расхохотался, как будто это насмешило его больше, чем все приключения Василия.

— Вы должны, конечно, взглянуть на сокровища, которые ваш Вася пошел добывать из вражьих рук, — обратился он к Зине и Вулич. Он было направился к чемодану с явным намерением обнаружить его содержимое на удивление всей компании. Но Василий схватил чемодан и решительно уселся на нем. Он ни за что не позволил бы показывать свои вещи дамам.

На следующий день Андрей попрощался с друзьями и отправился обратно в Петербург с поручением от Зины достать денег на ее предприятие. Василий остался в Дубравнике. Он совершенно справедливо заключил, что благодаря своей счастливой внешности он везде одинаково безопасен, и потому решил не оставлять Зину до конца. В характере Василия было нечто поистине рыцарское, -и эта черта проявлялась яснее всего в его обращении с женщинами. У него всегда была дама сердца, по которой он вздыхал, но, как настоящий рыцарь, он всегда был к услугам женщин, которым мог бы оказаться полезным, и никому он не был так предан, как Зине.

ГЛАВА VIII
НЕОЖИДАННОЕ ОСЛОЖНЕНИЕ

Петербург был в праздничном одеянии, когда Андрей, только что приехавший из Дубравника, выходил из вокзала. Выпал первый снег, а это большой праздник для северянина. Улицы, тротуары, скамейки, крыши, барки на соседнем канале — все было покрыто ровною, сверкающей пеленою свежего снега. Черные неподвижные деревья приняли фантастический вид под белым пушистым слоем, покрывавшим даже тончайшие их ветки. Солнце терялось где-то в глубине густого, медленно падавшего снега, но кругом внизу было необыкновенно светло. Белый покров земли блестел мягким светом, веселя глаза и сердце после унылых осенних красок. Воздух был свежий и бодрящий, наполненный возбуждающим ароматом снега и зимы. Большие белые хлопья засыпали шляпы, пальто, волосы и бороды прохожих и придавали им вид ряженых. Лица были веселы, лошади бежали бойко. Кое-где неслышно скользили санки, и их собственники гордились тем, что первые приветствуют красавицу зиму.

Невольно поддавшись общему веселью, Андрей быстро шагал по Лиговке, торопясь па квартиру Лены. На этот раз он никого не предупредил о своем приезде; но он знал, что Лена живет на Лиговском канале, недалеко от вокзала, и надеялся застать ее дома.

Она как раз выходила из ворот, в своей меховой шапочке, веселая и свежая, как день, когда Андрей окликнул ее по имени. В изумлении она уставилась на него, и сейчас же ее лицо осветилось приветливой улыбкой.

— Наконец-то вы вернулись! — воскликнула она. — Я боялась, что после того, что случилось в Дубравнике, вы там застрянете навсегда. Но скажите, вы серьезно вернулись?

—— Да, серьезно, — отвечал Андрей.

Лена выходила из дома по собственному делу, но ради Андрея согласилась сделать круг и проводить его на конспиративную квартиру. Она стала расспрашивать об их попытке, которая произвела довольно сильное впечатление на революционеров. Андрей отвечал на ее расспросы без особенной охоты, но и без видимого неудовольствия. Перемена места и окружающей обстановки притупили в нем прежнюю болезненность ощущений. Теперь он мог говорить об этом деле спокойно, как о совершившемся факте, с которым нужно мириться.

— А что нового у вас? — спросил он в свою очередь.

— В нашей группе, вы хотите сказать?

— Да.

— Ничего особенного. Таня выбрана в члены. За нее было пять поручителей, и ни одного голоса против. Она уже согласилась. Надеюсь, она окажется хорошим приобретением для нас.

— Я в этом уверен, — подтвердил Андрей.

—— Она работала некоторое время в Нарвской части и для начинающей вела дело очень хорошо, — продолжала Лена. — Жаль, что ей придется скоро уехать.

—— Разве? — спросил Андрей, внезапно опечалившись.

— Она уезжает в Москву. Решено усилить наш тамошний кружок: он сильно прихрамывает. Жоржу поручили съездить в Москву для пропаганды, а Таня вызвалась сопровождать его. У нее там хорошие связи, и ими можно будет воспользоваться.

— Теперь понимаю... — пробормотал Андрей, отвернувшись, чтобы скрыть свое смущение.

Такое известие не удивило его. Он был приготовлен к чему-нибудь в этом роде. Но острая, холодная боль, резнувшая его от слов Лены, показала, как много скрытой надежды таилось в его глупом сердце.

— Говорят, они скоро поженятся, — в своем неведении продолжала Лена. — Мне говорили, что они давно влюблены друг в друга. Но я, собственно, этому не верю и ничего не замечала. Вероятнее всего, одна болтовня.

— Почему же? Жорж очень хороший человек, — сказал Андрей, стараясь быть беспристрастным.

Лена ни на минуту не подозревала, чтобы этот разговор имел особое значение для Андрея. Будучи по природе и привычкам мало наблюдательна, она не заметила его смущения. Любовь еще не заговорила в ее собственном сердце, и вообще она вопросом о любви интересовалась менее всего. Слухи об отношениях Жоржа и Тани она передавала как самую обыкновенную новость и затем равнодушно перешла к другим новостям.

В конспиративной квартире Андрей застал несколько друзей, в том числе Жоржа. С радостным восклицанием он бросился Андрею на шею. Он тоже разделял опасения Лены, что его друг застрянет в Дубравнике, и тем более обрадовался он его возвращению.

Жорж с участием стал расспрашивать про Зину. Андрей чистосердечно рассказал все и не скрыл от него, как рискованно было ее положение в Дубравнике. Они беседовали задушевно и непринужденно. Но когда остальные ушли и Андрей с Жоржем остались одни, оба почувствовали некоторую неловкость. Андрей горел нетерпением узнать что-нибудь про Таню, но не мог собраться с духом и спросить. А Жорж как нарочно даже не упоминал ее имени.

Это так противоречило обыкновенной манере Жоржа кстати и некстати говорить о Тане, что Андрей заподозрил, что он умышленно так поступает. Жорж, очевидно, разгадал его тайну и воздерживался от разговоров о Тане из деликатности. Это было очень хорошо с его стороны, и Андрей решил воспользоваться тонким намеком. Он продолжал разговор о безразличных предметах, насколько мог. Наконец не выдержал и спросил: живет ли еще Таня у отца?

— О нет, — отвечал Жорж, — это невозможно. Она доставила бы ему массу неприятностей. Она живет теперь отдельно, в том районе, где ведет пропаганду.

Жорж ничего не прибавил, но устремил на своего друга взгляд, полный симпатии и вместе грусти, что сильно задело Андрея. Он отвернул голову и заговорил с ним о его статье. После этого он тщательно избегал упоминать имя Тани. Сострадательный взгляд Жоржа поднимал в нем желчь и злобу.

Андрей возобновил свою любимую работу — пропаганду между рабочими — и засел почти безвыходно на Выборгской стороне. У него появился какой-то голод на работу, и он брал на себя все, что ни подвернется. Даже требовательная, придирчивая Лена была от него в восторге, говоря, что он скоро наверстает потерянное.

В то же время прежняя нелюбовь Андрея к пропаганде среди интеллигенции перешла у него в положительное отвращение. Он наотрез отказался ходить на какие бы то ни было студенческие сходки или собрания, кроме чисто деловых. Он даже редко виделся со своими друзьями и товарищами по делу. Зачем? Одно баловство и потеря времени! Он был в самом стоическом настроении, стараясь очистить свою жизнь от всего, что не было исполнением долга.

Жорж был единственным человеком, с которым он видался: может быть, потому, что для него это была своего рода епитимия; ему так хотелось доказать себе, что его приступ пошлой ревности к Жоржу прошел совершенно и что он с ним в прежних дружеских отношениях. Он твердо держался бы своего решения, если б не этот несносный взгляд меланхолического сострадания, появлявшийся по временам в выразительных глазах Жоржа. Он был у него два раза в первую неделю по приезде, но тем и ограничился, оправдываясь недосугом.

Тани он предпочел не видеть вовсе. Он был доволен тем, что возложенное на него Зиной поручение не требовало личного свидания. С того дня, как Таня сделалась членом партии, все ее деньги шли на дело, и в распоряжении ими другие товарищи, конечно, имели такой же голос, как и она. Андрей легко получил от организации половину суммы, необходимой Зине. Остальное обещал достать через месяц Репин, которого Андрей навестил через несколько дней по возвращении из Дубравника.

Он встретил Таню не ранее как через две недели на собрании кружка, к которому они оба принадлежали. Около дюжины мужчин и женщин, занимавшихся пропагандой между рабочими, сошлись, чтобы обсудить свои специальные дела. Между присутствовавшими был знаменитый Тарас Костров. Он принадлежал к числу пионеров пропагандистской деятельности в народе, но конспирационные дела давно заставили его отказаться от такой работы. Теперь он появлялся на собраниях, когда время позволяло, и сегодня он пришел ненадолго, собственно, для того, чтобы повидаться с Шепелевым, одним из постоянных членов этого кружка, с которым ему нужно было о чем-то переговорить.

Хотя комната была полна народу, однако первым бросался в глаза Тарас Костров. Нельзя было не обратить внимания на это гордое, прекрасное лицо, отражавшее сильный ум и безграничную смелость.

Обменявшись дружеским кивком с Костровым, Андрей подошел поздороваться с Таней, которую он увидел в самом далеком углу погруженной в чтение только что отпечатанной народной книжки.

Андрей не без некоторого опасения отправлялся на это собрание, где, он знал, ему предстояло встретить Таню. Но теперь, когда они очутились лицом к лицу, он почувствовал только тихую радость. Девушка дружески поздоровалась с ним, но скоро снова погрузилась в чтение, которым она, казалось, была сильно заинтересована. Андрей не захотел ее беспокоить. Он протянул через несколько голов руку Лене и уселся.

Еще не все были в сборе, хотя назначенный час уже прошел. В ожидании публика развлекалась частными разговорами, и комната наполнилась гулом сдерживаемых голосов. Тарас и Шепелев усердно вели свой деловой разговор. Шепелев — бледнолицый молодой человек, с длинными волосами и белокурой бородкой, в высоких сапогах и жилетке, застегнутой доверху, какую обыкновенно носят мастеровые, — объяснял что-то своему собеседнику. Тарас слушал, рассеянно глядя перед собою. Он мог слушать речь с большим вниманием и в то же время думать о другом — он так хорошо понимал все с полуслова. В эту минуту его беспокойные мысли были далеко: он думал о новом предложении, которое внесет на собрании совсем иного характера, куда он должен пойти через полчаса. Он знал очень хорошо, что его предложение вызовет бурю, и уже заранее почувствовал в себе прилив доброты и мягкости. Вот почему его темные сверкающие глаза глядели так ласково на собеседника и тон его случайных возражений был так кроток и мил. Тарас Костров известен был в партии как человек не только очень сильный, но отчасти и властолюбивый. Он носил, впрочем, бархатную перчатку на своей железной руке. Манеры у него были мягкие и чарующие, и его речи в самом разгаре спора становились «слаще меда», как выражались его противники.

Когда наконец все собрались, приступлено было к прениям без всяких формальностей. Шепелев, окончивший к тому времени свой разговор с Тарасом, оглянулся кругом и, убедившись, что все налицо, приступил к делу. Без всяких предисловий и околичностей он стал излагать, что было сделано в его районе со времени последнего собрания и что имелось в виду предпринять. Его часто прерывали вопросами и замечаниями, так что собрание походило больше на дружескую беседу, чем на формальное заседание.

Лена должна была говорить после Шепелева, но она отказалась, заметив, что ничего особенного не имеет сообщить о своей группе.

— Послушаем лучше, что нам Таня расскажет, — добавила она. — Она работает на новом месте и, кажется, не на бесплодном.

— Покамест, должна признаться, мне нечем похвастать, — сказала Таня.

Однако, насколько выяснилось из расспросов главным образом Тараса и Андрея, виды на будущее были недурные.

Очевидно было, что при старании ее участок мог бы сделаться важным центром.

— Отчего бы не прикомандировать на время опытного пропагандиста в Нарвскую часть? — посоветовал Тарас.

Но ему нельзя было дождаться результата своего предложения. Неумолимая стрелка часов напомнила ему, что он должен уйти. Пожав руку Шепелеву, он торопливо вышел.

— Я совершенно согласна с Тарасом, — сказала Лена. — Положим, все мы заняты, но, по-моему, кому-нибудь из нас не худо было бы оставить старое место, где пропаганда уже пустила корни, и перейти на новое. На первых порах мужчина был бы полезнее женщины.

Она посмотрела на Андрея, и он с досадой и смущением почувствовал, что краснеет под ее взглядом. Его решение не видаться с Таней иначе, как на деловых собраниях, сразу испарилось под взглядом Лены. Теперь он знал, что он, в сущности, пришел на это собрание с тайною надеждою: быть может, какое-нибудь случайное обстоятельство сблизит его с Танею.

— Шепелев может оставить свое место, — раздался чей-то голос.

Андрей почувствовал себя несчастным. Ему показалось, что его надеждам пришел конец. Шепелев был одним из лучших и наиболее опытных пропагандистов.

— Да, пусть Шепелев идет в Нарвскую часть, — повторило несколько голосов.

Вопрос, казалось, был решен, но Лена вмешалась.

— Я думаю, — сказала она, — что Андрей гораздо больше подойдет для этого, чем Шепелев.

Она стала приводить свои доводы, делая характеристику каждого из них с полной откровенностью и беспристрастием. Шепелева она признала хорошим лектором и спорщиком. Рабочие понимали его хорошо и легко поддавались его пропаганде. Но зато, с другой стороны, он не умел заводить новых центров, а также не умел намечать новых людей; он был недостаточно энергичен и предприимчив для этого. Кроме того, он трудно знакомился с народом. Андрей в обоих случаях имел преимущество перед ним.

Лена произнесла свою речь в однообразно-деловом тоне, не повышая голоса. Ее голубые глаза останавливались, пока она говорила, то на одном, то на другом кандидате, и спокойное выражение их не менялось, произносила ли она похвалу или выражала порицание.

Шепелев слушал очень внимательно хладнокровную критику самого себя, опираясь локтем на спинку своего стула и теребя бороду пальцами. Время от времени он улыбался резкостям Лены, а в общем, искренно любовался ее прямотой.

— Да, я тоже думаю, что вы больше подойдете, чем я, — обратился он к Андрею, когда Лена кончила. — Можете ли вы без затруднения оставить свою работу?

Теперь, когда то, чего он за минуту так страстно желал, зависело от одного его слова, он вдруг испугался, точно пропасть открылась под его ногами.

— Конечно, может! — сказала Лена, которая не хуже Андрея знала его работу.

Андрей робко взглянул на Таню, стоявшую около него. Она казалась смущенной и недоумевающей от такого неожиданного предложения. Это задело Андрея за живое. Чего они оба так заботятся о нем? Он находил такое поведение и со стороны Жоржа довольно странным; но от нее он этого никак не ожидал. Влюблен ли он, нет ли, — во всяком случае, он не тряпка и докажет им, что во всем, касающемся дела, он никогда не будет руководствоваться личными чувствами.

И он тотчас же дал свое полное согласие на предложение.

Когда кончились рассуждения о текущих делах, он обратился деловым тоном к Тане с просьбой рассказать некоторые подробности об ее работе, которая теперь касалась их обоих.

Она объяснила кое-что, прибавив, что ее рабочие соберутся в ее квартире сегодня вечером. Самое лучшее для Андрея будет отправиться теперь же к ней и познакомиться с рабочими и самому на месте убедиться, как стоит дело.

Андрей был свободен в этот вечер, и у него не было основания отказаться от такого приятного приглашения. Они тотчас же ушли, и Андрей значительно смягчился по отношению к Тане.

По дороге он спросил, как ее отец отнесся к их разлуке и часто ли видается она с ним теперь. Этот разговор сразу поставил их на прежнюю дружескую ногу. Андрей относился с искренним уважением к старому адвокату. Таня это знала, и ей было особенно приятно вспомнить об этом теперь. С Жоржем она почти совсем не касалась своей семейной драмы. Несмотря на свою чувствительность и деликатность, он в некоторых отношениях был дубоват; ее даже иногда злило сознание, что эта сторона ее жизни была почти непонятна ему. С Андреем было иначе, и она почувствовала облегчение, поговорив с ним о вопросе, сильно мучившем ее.

Таня жила не одна. Конспираторы имели в своем распоряжении несколько пожилых женщин, большею частью бывших прежде в услужении в семьях революционеров. Они исполняли иногда роль квартирных хозяек, если эта обязанность не требовала особой сноровки. Мало кто из них понимал толк в конспирациях, но на их преданность и верность можно было положиться. Одна из таких женщин, прежняя няня Зины, изображала квартирную хозяйку Тани.

Таня весело показывала Андрею свое новое жилище, не поражавшее роскошью и так мало походившее на ее помещение в отцовском доме. Квартира — самая подходящая по местоположению — была слишком велика для нее. Она состояла из пяти комнат, и из них только на три хватало Таниной мебели. Остальные две комнаты были совершенно пусты и придавали квартире унылый, нежилой вид. Но Таня утверждала, что они делают ее жилище похожим на старинный замок.

Самая большая комната, снабженная длинным сосновым столом и простыми стульями и скамьями, служила местом собрания рабочих.

Они скоро стали собираться. Их было семь человек, но из предосторожности они разбились на две партии.

Андрей был представлен Таней как друг, намеревающийся поселиться по соседству и принять участие в общих занятиях. Рабочие радушно приветствовали его и сразу отнеслись как к своему человеку. Но он не хотел вмешиваться в беседу на этот раз, желая присмотреться, как Таня справляется со своими новыми обязанностями.

Он приготовился быть очень снисходительным, но скоро убедился, что об этом не может быть и речи. Таня — эта нежная, светски воспитанная барышня, привыкшая к салонам, — чувствовала себя как дома среди рабочих. Без малейшего усилия, руководимая лишь горячим желанием быть понятой, она употребляла слова и выражения, наиболее доступные ее слушателям. Она вкладывала так много души в свою работу, что почти сливалась в одно со своей аудиторией.

Такое начало подавало большие надежды, хотя, конечно, дело не обходилось и без промахов. Она как будто боялась давать волю собственным порывам. Раза два Андрей уловил в ее словах теплую, заразительную волну глубокого чувства. Но именно в ту минуту, когда ее собственное волнение передавалось слушателям, она обуздывала себя, подобно робкому наезднику, который не решается довериться горячности своего благородного коня.

Немного больше опыта и практики научат ее. Во всяком случае, задатки у нее прекрасные. Если вначале Андрей старался не быть слишком требовательным, то к концу ему пришлось остерегаться другой крайности — как бы не хвалить через меру.

После чтения начались разговоры. Андрей вмешался и направил беседу так, что дал всем возможность высказаться. Ему хотелось составить себе понятие о своих новых товарищах.

Они распрощались самым дружеским образом, и рабочие взяли с Андрея слово прийти еще раз, как только он переедет в их края.

Таня попросила Андрея остаться еще час-другой; ей так хотелось потолковать с ним.

Она переживала медовый месяц своей революционной деятельности. Все было для нее свежо и имело захватывающий интерес. Привычка не успела еще умерить горячности, а опыт еще не научил сдержанности. В свою работу она вносила жар прозелита и женщины.

Первым ее вопросом, когда они остались одни с Андреем, было — как ему понравились ее ученики. По ее мнению, каждый из них имел в себе что-нибудь обещающее или симпатичное. Андрей не совсем разделял ее взгляд. Но он был в таком хорошем настроении в этот вечер, что готов был находить прекрасное во всем.

— Одним словом, я уверен, что через несколько месяцев у нас будет хорошая организация в этой части, — сказал он.

Таня была в восторге от такого блестящего будущего.

— Нам нужно разделить работу для большей успешности, — заметила она. — Я беру на себя обучение и предварительную подготовку, а вы займитесь окончательной обработкой.

— Если уж разделение труда необходимо, — сказал Андрей, — то обработку нужно предоставить вам, а я буду подбирать вам людей. Я всегда был того мнения, что в деле пробуждения душ мы, мужчины, должны уступить место женщинам.

Таня с удивлением смотрела на него. Ей трудно было поверить, что он говорит серьезно.

— Но я так плохо с ними разговариваю и так мало знаю, — сказала она.

— Конечно, вам придется много работать самой. Но уверяю вас, что ученость не главное качество в хорошем пропагандисте. Это ничто в сравнении...

— С чем? — спросила девушка, впиваясь в него глазами.

— В сравнении с уменьем волновать сердца и зажигать в них ваш собственный энтузиазм. Вам, может быть, хочется знать секрет, как это делать?

— Конечно! — воскликнула Таня. — Вы не должны хранить такой секрет про себя.

— Тайна состоит в том, что нужно все это чувствовать самому.

Таня рассмеялась. Она ожидала чего-то необычайного и в то же время очень практичного. А оказалось — только это!..

— Почему же женщинам такое преимущество перед мужчинами? — спросила она. — Разве вы — бессердечные, разве вы лишены энтузиазма?

— Нет. Но есть разница в степенях, и в этом — вся суть. Я не могу не впадать в лиризм, когда думаю о наших женщинах, а это мне не к лицу. В самом деле, они слишком хороши для нашей матушки России, по крайней мере для времени, в котором мы живем.

Он замолчал и задумался.

— И вы преуспеете в выбранной вами работе, — прибавил он, серьезно глядя на нее. — У вас есть все драгоценные качества, необходимые для успеха. Верьте моему слову, потому что я кое-что смыслю в этом.

Он говорил спокойным тоном, но глаза, обращенные к Тане, горели восторгом. Он был так счастлив, что имел случай поднести ей эту скромную похвалу.

Таня вспыхнула от удивления и большого удовольствия, вызванных этими словами.

— Дорого бы я дала, чтобы ваше пророчество оказалось верным! — сказала она и затем прибавила: — Когда же вы перебираетесь в нашу часть?

— Через несколько дней. Но я могу начать работу хоть с завтрашнего дня. Два часа расстояния не бог весть что.

— Очень хорошо. Значит, я буду ждать вас завтра вечером, — сказала Таня, крепко пожав ему руку на прощанье.

Андрей вернулся домой счастливым человеком. Он наслаждался воспоминаниями проведенного вечера и уверенностью, что завтра же опять увидит Таню. В новой и высшей фазе ее жизни она преобразилась в его глазах и казалась окруженной ореолом. Лучшие стороны ее души, о которых он прежде только догадывался, теперь выступили в полном блеске. Как быстро она выросла! Такие чудеса, думал он, происходят только с девушками. Он оставил ее ребенком. Теперь она — женщина, но с чистотою детской души. Он чувствовал, что любит ее сильнее, чем когда-либо, но прежние опасения окончательно исчезли. Его решение избегать Таню показалось ему совершенною нелепостью. Он не ожидал и не искал взаимности в ответ на свою любовь. Зачем же . в таком случае избегать девушку, с которой у него так много общего? Они так хорошо работали вместе в этот вечер и смогут точно так же продолжать свою работу в будущем, невзирая на то, любит ли он ее или нет. Только в старых романах любовь составляет главный интерес в жизни. Он же сумеет жить высшими идеалами.

ГЛАВА IX
 ЗА ОБЩЕЙ РАБОТОЙ

Андрею не раз пришлось порадоваться за свое смелое решение, В продолжение целого месяца после переезда в Нарвскую часть он изведал такое счастье, что выше его могли бы стоять только восторги, взаимной любви: счастье совместной работы с любимою женщиною в деле, которому оба отдавали лучшую часть своей души.

Самые ничтожные мелочи ежедневной жизни получали в его глазах новое значение и прелесть. Небольшие успехи, достигнутые в пропаганде, казались ему настоящими триумфами и наполняли все его существо глубокою радостью. И в самом деле его работа шла успешнее обыкновенного. У него внезапно обострилось понимание людей, и он стал гораздо красноречивее. Согретый собственным чувством, он относился задушевнее к людям вообще.

Большую часть своего времени он проводил вне дома. Двадцати четырех часов в сутки ему не хватило бы на всю работу, которую он взвалил себе на плечи. Через Таниных рабочих его связи на фабриках с их товарищами значительно расширились. Из этих новых знакомых и последователей он выбирал наиболее надежных и приводил их на собрания. Так как одно присутствие на этих собраниях было сопряжено для рабочих с таким же риском, как если бы они участвовали в убийстве или поджоге, то новые члены кружка выбирались лишь с полного согласия и одобрения всех остальных. Андрей и Таня следовали этому благоразумному правилу, хотя Андрей вскоре приобрел такую популярность, что, в сущности, его голос был всегда решающим. Умный и образованный человек среди полуграмотных крестьян и ремесленников является всемогущим, если только внушит к себе доверие с их стороны.

Число последователей росло очень быстро. Пришлось организовать новый центр в том же участке, так как многим собираться в одном и том же доме было рискованно. Первоначальный посев начинал пускать ростки. Конечно, дело было все-таки небольшое: пропагандисты группировали вокруг себя только выдающихся рабочих и сносились с маленькими кружками, которым было безопаснее собираться на частных квартирах.

Но именно в таких небольших кружках и вырабатываются искренние, беззаветно преданные делу борцы. В дружеской беседе с глазу на глаз — вот когда человеческая речь глубже всего западает в душу. Их пропаганда, несмотря на ограниченную сферу, была очень плодотворна. Они не только излагали своим слушателям известное учение: они вдохновляли их теми же чувствами, какими были проникнуты сами.

Доля Тани в этом общем труде была такая же, как и ее старшего товарища и руководителя. В своем стремлении выдвинуть ее вперед Андрей строго придерживался их программы в разделении труда. Он взял на себя заводить новые сношения, открывать новые центры и выбирать новых людей. Но на собраниях у Тани он лучшую часть работы предоставлял ей.

Благодаря постоянному поощрению со стороны Андрея Таня отделалась от того, что так часто парализует умственную деятельность женщины, когда она работает вместе с мужчиною: чувство слабости и недоверия к самой себе исчезло в ней. И, раз освободившись от этого чувства, она быстро развивалась и делала большие успехи в пропаганде. По утрам она сидела дома, читая и усердно приготовляясь к своей любимой работе. По вечерам, когда у нее не было своего собрания, она по приглашению ходила на чтения своих товарищей по пропаганде: они скоро оценили ее.

Успехи Тани бесконечно радовали Андрея. Его чувства к ней незаметно становились все глубже и глубже. Каждый день он находил в ней новые привлекательные черты. Ему казалось, что Таня всегда вкладывала свое собственное нечто, придававшее особую свежесть и необыкновенное изящество всему, что бы она ни делала. В свою любовь к народу она вносила столько искренности и горячности, а в ее спокойном и простом отношении к опасностям, окружавшим ее со всех сторон, и в ее равнодушии к ожидавшей ее участи было столько прекрасного и трогательного. Все это он часто видел раньше и в других девушках, но теперь оно приобрело для него новый смысл и новое очарование. Так иногда, стоя в благоговейном созерцании перед картиною великого художника, мы открываем в ней бесконечные красоты, прежде ускользавшие от нас.

По временам тайный ужас охватывал сердце Андрея, он чувствовал, что начинает любить Таню слишком глубоко. Но такие моменты случались редко и продолжались недолго. Вообще внутри его царило удивительно приятное спокойствие, заглушавшее даже его ревность.

С Жоржем он редко видался. Молодой поэт опять был очень занят, а Андрей не часто появлялся в городе. В последнее время Жорж перестал преследовать его своим меланхолическим взглядом, и благодаря этому их отношения улучшились, хотя старая дружба, конечно, не возобновилась. Оба испытывали какую-то неловкость. Андрей сваливал всю вину на Жоржа. Если он дорожит его дружбой, то пусть первый и объяснится чистосердечно. Любовь Тани к Жоржу не возбуждала зависти в Андрее. Их совместная работа установила между ними такую прочную связь, что, казалось, ничто не порвет ее. Вкусы Тани такие же скромные и незатейливые, как у Андрея, и высшая политика, в которой вращается Жорж, вряд ли когда-нибудь увлечет ее: выйдет ли она замуж, или нет, — она никогда не бросит теперешней своей работы. Что бы там ни случилось, он был уверен, что в духовной жизни Тани ему всегда достанется лучшая доля. Это сознание даже располагало его к великодушию.

Каждый раз, когда ему случалось быть наедине с Жоржем, он ожидал объяснения. Но Жорж, очевидно, избегал этого жгучего вопроса и оставлял своего друга в мучительном выжидании.

Андрей знал, что он мог бы выяснить все, поговорив с самой Таней; при их дружбе такой разговор был возможен. Но каждый раз, когда вопрос готов был сорваться с его уст, какой-то неопределенный страх удерживал его, — страх, как ему казалось, оскорбить ее своею нескромностью. Он предпочитал не думать об ее любви к Жоржу. Настоящее было так восхитительно, что не следовало его портить опасениями за будущее, и когда такого рода мысли приходили ему в голову, он просто отгонял их, как отгоняют птиц с любимого посева.

Одно его огорчало: ему мало было того времени, что он проводил в обществе Тани. Расставаться с нею, хотя бы на час, ему было тяжело. Но сама работа налагала часто такое лишение, и он покорялся, стараясь потом наверстать свое время. К общему делу он, конечно, не ревновал ее.

Он был доволен и счастлив. Он твердо верил, что их теперешние отношения могут продолжаться бесконечно, — пока одно обстоятельство не показало ему, что здание, которое он считал твердым, как камень, разваливалось, как карточный домик, от одного прикосновения.

Следующая