III

- Извините, сударыня... - сказал он.

Девушка с испугом вскинула на него большие голубые глаза и быстрым движением весла оттолкнула лодку назад.

- Не бойтесь. Я ничего вам не сделаю... Остановитесь... - говорил ей молодой человек.

Но дикарка его не слушала. Усевшись на корму, она заворачивала, гребя и правя веслом.

- Подождите. Мне вам нужно что-то сказать... Ради бога... - вскричал молодой человек.

Девушка остановилась.

- Что вам от меня нужно, ради бога? - сказала она, продолжая держаться на почтительном расстоянии.

Голос ее был грудной, низкий. Она слегка картавила.

- Мне необходимо переехать на ту сторону, вон в ту деревню... Дайте мне вашу лодку. Я вам ее назад отошлю. Перевезите меня сами. Чего вам это стоит?..

Предложение ехать вдвоем с этим незнакомым страшного вида человеком перепугало ее окончательно.

- Я не перевозчица! - сказала она и с решительным видом направила лодку вглубь, усердно гребя веслом. Легкое судно стрелой рассекало тихую поверхность реки.

Отплывши шагов на двести и почувствовав себя в совершенной безопасности, она обернулась. Молодой человек стоял у дерева, отчаянно цепляясь за ветви, чтобы не упасть. Последние силы оставили его. Он готов был лишиться сознания.

Сердце молодой дикарки сжалось. Не долго думая, она повернула сильной рукой лодку, погнала ее назад и прямо врезалась носом в песок. Она выскочила на землю.

- Что с вами? Вы больны? - спросила она с участием, подходя к нему. -Ваше лицо в крови. Вас ограбили? Вы ранены?

Он взглянул ей в добрые голубые глаза. Надежда снова оживила его. Он не сомневался теперь, что девушка, которую послала ему судьба, поможет ему. Но что-то мешало ему притворяться, воспользоваться ею самой подсказанной басней.

- Нет, - проговорил он. - Меня не ограбили. Я бежал. Я соскочил с поезда и сам себя ранил.

- С поезда? Ах, боже мой! Как это ужасно! Зачем же...

Она хотела спросить, зачем же он сделал такую отчаянную вещь.

- Я - политический. Слыхали?

Слыхала ли? Ее Ваня, ее милый Ваня, по которому она томилась вот уже год и которого оплакивала как погибшего, разве не был тоже политическим?

- Вы - политический? Чего же вы мне прямо не сказали? - воскликнула она.

Молодой человек улыбнулся.

- Вы мне не дали времени, - сказал он.

Она тоже засмеялась, истолковав свой нелепый страх.

Этот смех сразу сблизил их.

- Скажите, не встречались ли мы когда-нибудь? - вдруг спросил молодой человек, всматриваясь в свою новую знакомую. - Мне что-то кажется, будто я вас где-то видел.

- Нет, мы никогда не встречались. Я не выезжала вот уж три года из усадьбы. Но все равно, я для вас все сделаю, точно мы давно знакомы. Ради Вани... - прибавила она как будто про себя. - Скажите, что вам нужно?

- Мне нужно на тот берег, - повторил молодой человек.

- Хорошо. Садитесь.

Она вскочила в лодку. Он последовал за ней

- Дайте мне весло, - сказал он. - Я умею грести Вам еще обратный путь предстоит. Вы устанете.

- О нет. Я не раз переплывала реку.

Несколько времени они плыли молча.

- У вас лицо в крови, - сказала девушка. - Там в носу в корзинке есть полотенце.

Он достал полотенце, омочил его в воду и вытерся.

- Сядьте глубже, на самое дно. Вам будет покойнее, - советовала девушка.

Он повиновался, как ребенок.

- Кто же у вас там есть, в той деревне? - спросила девушка. - Знакомые? Родные, может быть?

- У меня никого там нет, - отвечал он.

- Как никого? Зачем же вы туда едете?

Они плыли на середине огромной реки совершенно одни между небом и землею. Берега виднелись над поверхностью воды. Деревья и избушки казались крошечными, точно были нарисованы на картинке. С берега их лодка должна была казаться ореховой скорлупкой, которую гонит ветром по воде.

Это полное одиночество сближало их, скрадывая странность встречи и знакомства.

В ответ на простодушный вопрос своей спутницы молодой человек, в свою очередь, спросил, улыбаясь:

- Знаете ли вы, что называется заметать след?

- Нет, не знаю!

- Ну, так и не желаю вам когда-нибудь это узнать.

Он не стал объяснять подробнее. Он чувствовал такую усталость, что ему трудно было даже говорить.

- А, понимаю, - догадалась девушка. - Это значит так сделать, чтобы вас труднее было нагнать?

Он кивнул головой.

- Но как же вы будете уходить дальше, когда вам даже сидеть трудно? -спросила девушка.

- Ничего, я отдыхаю. На том берегу я оживу снова.

Она недоверчиво посмотрела на него и покачала головой.

- Не верите? Вот увидите - Да ведь вы больны совсем, - сказала она.

- Ничего. Это пустяки, - спокойно сказал он.

Девушка ничего не отвечала и о чем-то задумалась, слегка хмуря брови, и ее лицо приняло хорошее, смелое выражение.

- Что это вы не туда правите? - сказал он, заметив, что она повернула лодку и пустила ее вниз по течению.

- Я вас везу к себе, - был простой ответ.

Молодой человек не верил своим ушам.

- Что вы? Зачем? Знаете ли, что вы делаете? Ведь вам за это грозит...

- Знаю. Ну так что ж? - отвечала девушка.

Она потупилась, точно чего-то конфузясь и чего-то

избегая. Но глаза ее блестели под опущенными ресницами. Грудь дышала быстрей, и ровный, прозрачный румянец вспыхнул на ее щеках. Она очень похорошела в эту минуту.

- Послушайте, да вы - наша! - шепотом проговорил молодой человек.

- Нет, - отвечала девушка, поднимая на него честные, доверчивые глаза. -Разве без этого нельзя?

Я это ради Вани... Почем знать, может, и ему придется быть в такой же нужде, как и вам. Так, может, ему за меня бог пошлет кого-нибудь, -сказала она с убеждением.

"Милая, простая девушка", - не мог не подумать ее спутник. Ему было невыразимо сладко отдаться под ее покровительство. Но он боролся с собой.

- Подождите, - сказал он, наклоняясь к ней и останавливая рукою весло. - Вы ведь живете не одна. Знаете ли, чему вы подвергаете всю вашу семью, укрывая меня?

Девушка на минуту опешила и задумалась.

- Ничего, - сказала она, освобождая весло. - Я все возьму на себя. Мои ничего не должны знать. Как вас звать?

Молодой человек не сразу ответил.

- Зачем вам знать мое имя? Ваша вина удесятерится, если вы будете знать, кто я, - сказал он.

- Извините, вы меня не поняли, - сказала она. - Я знаю от Вани, что ваши скрывают свои имена. Мне не нужно вашего имени. Скажите, как мне вас назвать моим? Нельзя же вам жить совсем без имени!

Она весело, по-детски засмеялась.

- Ну, хорошо. Зовите меня Волгиным на память о нашей встрече, - сказал он задумчиво. - А имя мое Владимир, по отцу Петрович. Это уж мое настоящее, - прибавил он серьезно.

- Значит, Владимир Петрович Волгин? Буду помнить. Вы - мой знакомый из С. Я вас встретила в лесу и пригласила к себе в гости. Хорошо так? Нет, -поправилась она, что-то вспомнивши. - Не в лесу, а в Ермиловке, - в той деревне, что на той стороне. Так лучше. Нужно замести след.

Она опять засмеялась.

- Да вы совсем конспиратор! - сказал он, улыбаясь ей в ответ.

Но она приняла его слова серьезно.

- Нет, и никогда не буду! - ответила она и энергичнее налегла на весло.

Молодой человек посмотрел на нее долгим и проницательным взглядом.

"Не загадывай вперед, барышня!" - подумал он про себя с юношеской самонадеянностью.

Он правду сказал ей, что ему стоит только отдохнуть несколько минут, чтобы ожить снова. Он успел оправиться за дорогу, и вместе с физическими силами к нему вернулись инстинкты вербовщика.

- Ну, вот мы и дома! - Девушка прервала молчание.

Она стала заворачивать лодку к правому берегу.

На крутом берегу виднелся наполовину закрытый зеленою беленький домик с высокой тесовой крышей, какие бывают у помещиков средней руки. Справа виднелся флигелек, слева сараи, а в глубине, поднимаясь выше по скату, тянулся обширный фруктовый сад.

Причалив к берегу, Владимир вытащил лодку на песок, и они стали подниматься по узенькой тропинке к дому.

В передней им встретилась старуха в темной кичке, которая с удивлением посмотрела на незнакомца.

- Няня, что мама встала уже? - спросила девушка.

- Как же, встали. Кофей кушают. Вас дожидаются.

- Хороню. Я сейчас. А ты проведи Владимира Петровича во флигель. Я к вам сию минуту, - обратилась она к последнему.

Владимир пошел за старухою, которая, бормоча что-то себе под нос, провела его, куда ей было приказано Переступив с гостем порог флигеля, старуха перестала ворчать.

- Что вы, батюшка, по делу или знакомый Катерины Васильевны будете? -спросила она, чтобы завести разговор.

- Знакомый, - односложно отвечал Владимир и повернулся к окошку, чтобы избежать дальнейших расспросов.

Старуха низко поклонилась ему в спину и ушла, осторожно затворив за собой дверь.

Владимир осмотрелся. Флигелек состоял всего из двух комнат. В передней стоял умывальный столик, несколько деревянных стульев работы домашнего плотника и изразцовая печь. В задней видна была широкая кушетка, служившая, очевидно, постелью, и маленький дубовый столик. На стене висело несколько литографий и небольшая этажерка с книгами.

Девушка, в противность своему обещанию, не приходила довольно долго. Разговор с матерью, очевидно, затянулся. Владимир привел себя, насколько мог, в порядок и вымыл голову холодной водой. Рана успела запечься, и крови больше не показывалось. Девушка все не являлась. Чтобы чем-нибудь занять время, пока решалась его судьба, он подошел к этажерке и вынул первую попавшуюся ему под руку книгу, раскрыв ее наудачу. Это оказалась какая-то детская повесть. Он открыл первую страницу, чтобы посмотреть заглавие, и увидел выведенные четким писарским почерком слова: "Девице Екатерине Прозоровой за благонравие и успехи в науках".

- Прозоровой! Так она Прозорова! - вскричал Владимир. - И Ваню вспоминала. Так, так. Теперь понимаю, отчего мне ее лицо показалось знакомым. Да нет, не может быть! Впрочем, вот, кажется, и она...

Он заслышал быстрые шаги. Девушка входила в дверь.

- Мама, зовет вас. Пойдемте, - сказала она - Я с ней переговорила.

Он поднес ей книгу.

- Это ваша? Вы Прозорова? У вас есть брат Иван?

- Да, да. А что?

- Да мы с ним друзья! - сказал Владимир.

Катя всплеснула руками.

- Как? Ваня! Да где же он, что с ним? Жив? Здоров? Мы уж год, как от него не имеем вестей. Вот-то мама обрадуется! И как это я, глупая, раньше не догадалась вас спросить! Ну, что же он, говорите!

- Я уже три месяца, как из Петербурга, - сказал Владимир. - Перед отъездом я с ним виделся. Он был жив и здоров.

- Отчего же он не писал? - удивлялась Катя.

- Ему давно это неудобно, - уклончиво отвечал Владимир.

- Ну, да идем к маме скорей, - прервала его Катя. - Там все раскроется.

Она быстро отворила дверь и почти бегом направилась к дому. Владимир с трудом поспевал за нею.

IV

В столовой он застал мать, женщину лет пятидесяти, с буклями, какие носили в старину, очень похожую на дочь, но рыхлую и толстую. Она казалась сильно встревоженной и встретила его строгим, внимательным взглядом, от которого Владимир весь съежился и решил, что он не пробудет в этом доме ни часу дольше.

- Мама, - вскричала Катя, не давши ей выговорить ни слова, - Владимир Петрович - друг нашего Вани! Он нам от него весточку принес.

Прозорова разом преобразилась. Она радушно протянула руку, усадила его рядом, стала осыпать вопросами, на которые он едва успевал отвечать. Позвали няню, которая вынянчила и брата и сестру. Позвали дворню. Всем была сообщена радостная весть, что молодой барин, которого они уже считали погибшим, благополучно живет в Петербурге, и вот его приятель проездом нарочно завернул к ним в усадьбу, чтобы об этом сообщить.

Прозорова сама верила этой версии внезапного появления Владимира в их доме. Рассказ дочери, которая действительно не выдержала конспирации и рассказала ей все начистоту, как-то сам собою стушевался. Статочное ли дело, чтоб друг Вани и такой приличный молодой человек, с такими хорошими манерами, вдруг прыгал с поезда и бегал от каких-то полицейских, точно разбойник придорожный? Дочка, наверное, подшутила над ней, старухой. А то, может, гость подшутил над Катей, а та по простоте и поверила.

Владимир стал ей дорогим гостем, которого она не знала куда посадить, чем попотчевать. После завтрака он заговорил, что ему нужно уехать, испросил, где бы достать подводу. Прозорова замахала руками.

- Что вы, батюшка, обидеть нас хотите? - сказала она. - Ничего почитай нам не рассказали и уж уезжать собираетесь! Поживите. Когда еще такого гостя дождемся?

- В самом деле, Владимир Петрович, чего вам спешить? - сдержанно присоединилась к ней Катя.

Этого полужелания было достаточно, чтобы заставить его тотчас же согласиться. Почему в самом деле не остаться несколько дней с этой милой девушкой и не попытаться завербовать ее? Так, по крайней мере, он старался объяснить себе самому то удовольствие, с каким он принял приглашение.

Он водворился во флигельке и первые три дня был совершенно счастлив. За столом он разговаривал с матерью о сыне, припоминая все подробности, какие мог, о его петербургской жизни. Потом он уходил к себе и читал что попадалось под руку, а больше прислушивался, не раздастся ли по песку дорожки знакомый звук легких шагов. Катя в первый день была за него в большой тревоге. Она несколько раз забегала к нему на минутку, как будто чтобы удостовериться, цел ли он, не унесли ли его жандармы в трубу. Потом она успокоилась и заходила к нему запросто, иногда приносила с собой вышивание и тогда засиживалась подолгу. Она привыкла к деревенской простоте и, после того как узнала о дружбе Владимира с братом, перестала его дичиться и держала себя с ним как с обыкновенным хорошим знакомым. Они много говорили о брате, и Владимиру не нужно было напрягать память, чтобы говорить с нею на эту тему. Ей он мог рассказывать о той стороне жизни брата, которая была у них общей и которую одну он хорошо знал: о его взглядах, убеждениях и деятельности, о чем нужно было умалчивать при матери. Потом разговор незаметно переходил к ней самой.

- Мы были очень дружны с Иваном,- сказан он ей раз после обеда, -удивляюсь, как это он мне о вас никогда не говорил?

- Чего ж ему было обо мне говорить? - сказала она, не поднимая головы от вышивания. - Он знал, что из меня ничего не выйдет.

- То есть он это думал, - Владимир поправил ее. - Я всегда замечал, что родные хуже всего умеют ценить друг друга.

Катя улыбнулась.

- Вы думаете? - сказала она, поднимая на него смеющиеся глаза. - А я так думаю, что Ваня знал меня отлично. Я у него почти на руках выросла. После отца я ведь совсем маленькой осталась. Конечно, он знал меня, и то, что он обо мне думал, - правда.

- Если вы так говорите, значит, вы сами себя не знаете, - сказал Владимир просто и искренно. - Посудите сами: что вы сделали для меня, чем рисковали для меня, чужого, неизвестного вам человека! А тут вокруг вас томится и страдает народ, который вы знаете и, я уверен, любите. Как же я могу поверить, чтобы вы не хотели ему помочь?

- Да, я часто хожу на деревню и люблю здешний народ. Это правда, -сказала она. - И вы не думайте, что мы с мамой только о себе заботимся; мы помогаем, чем можем, - прибавила она потупившись.

- Ах, не говорите мне, ради бога, о филантропии! - воскликнул Владимир.- Разве это помощь? Это лишние крохи от сытого стола.

- Что же следует делать? Раздать все имущество бедным, как Христос велел? - спросила девушка без малейшей иронии.

- Можно и раздать, коли есть охота! - сказал Владимир. - Это не так трудно Да только мало и этого, и не в этом дело.

- А в чем же? - спросила Катя, вскинув на него удивленный взгляд.

Владимир посмотрел на нее, и его серые глаза загорелись.

- В том, чтобы отречься от себя, - сказал он. - Не иметь ни днем, ни ночью другой думы, кроме блага этих ваших меньших братьев. Душу за них положить!

Вот это будет любовь, это будет помощь!

Он заговорил о народе, о его нуждах и страданиях, об его правах и возможном будущем. Говорил он хорошо, одушевленно. Он умел увлекать. Никогда молодая девушка таких речей не слыхала. Брат высказывал ей те же мысли. Но у него это выходило сухо, наставительно: может быть, потому, что она привыкла видеть в нем учителя. Этот свалившийся с облаков таинственный гость открывал ей двери в какой-то новый, неведомый, волшебный мир. Его речи волновали ее, но не удовлетворяли: в них было для нее что-то неполное, недосказанное, и она старалась побороть свое волнение, но не могла. Работа выпала у нее из рук. Краска залила ее лицо. Притаив дыхание, она слушала.

- Кто бы не отдал жизнь, чтобы все люди стали счастливы! - проговорила Катя задумчиво, как бы про себя, когда Владимир замолчал.

- Что ж, - спокойно сказал Владимир,- путь ясен Мы не увидим обетованной земли. Но мы идем к ней Опояшьте свои чресла, как сказано в Евангелии, оставьте дом и семью и идите к нам, к брату

Она покачала головой.

- Нет, я не пойду к вам. Я не хочу крови, - сказала она после некоторого молчания.

- Мы зовем людей не на кровь, а на жертву, - отвечал Владимир. - Не наша вина, что в мире ничего не совершается без страданий.

- Не то, нет, не то, и никогда не пойду я с вами - повторяла девушка. -Boт вы помянули Евангелие. По моему, вся правда в нем. Нужно, чтобы люди стали такими, как Христос учил, и тогда всем будет хорошо на свете и все станут жить как братья, и не нужно для этою драться и убивать... Вот видите, мы никогда не сойдемся, - закончила она, наклоняясь над своей работой.

Их позвали ужинать. Разговор на этом прекратился Владимир возобновлял его не раз в следующие дни, ко встретил такой упрямый отпор, какого не ожидал. Катя даже не волновалась более от его речей, точно его слова утратили для нее прежнее очарование. Возражения ее стали тверже. Она не была особенно одарена от природы, и мысль ее работала медленно к трудно. Но она думала серьезно и добросовестно и продумывала вещи до конца и уже держалась крепко. Она, очевидно, внимательно обсудила все, что говорил ей ее гость, и даже усвоила себе его терминологию и тем тверже стояла на своем.

- Мы расходимся в путях, - был ее вывод.

Она не прибавляла более: "И никогда не сойдемся".

Но теперь самому Владимиру эта прибавка показалась бы излишней. Такое упорство там, где он уже собирался торжествовать легкую победу, сначала раздражало молодого революционера и разочаровывало его в девушке, которая с первого раза так поразила его, но потом заставило его смириться и еще более усилило ее обаяние. Нервный и порывистый сам, он чувствовал в этой молодой девушке твердую, спокойную силу, которой у него не было, и его легко воспламеняемый энтузиазм просыпался и принимал новую форму. Теперь их взаимное положение значительно переменилось.

Когда она сидела у своего интересного гостя, то уже не он, а она вызывала политические разговоры. Он их избегал. К чему спорить? Он потерял надежду ее переубедить. Его самоуверенность исчезла. Он впал в уныние. Иногда они подолгу молчали.

- Что с вами? - спросила его раз Катя, заметив в нем перемену. - Вы нездоровы?

- Нет, я совершенно здоров. А что? - в свою очередь, спрашивал Владимир.

- Да что же вы такой...

- Что? Кислый? - подсказал Владимир.

- Ну да, кислый! - согласилась Катя.

- Так. На меня иногда такой стих находит, - отвечал он.

Их долгие разговоры и специальная горячая атмосфера, в которой они провели эти дни, очень их сблизили.

Несколько минут прошло в молчании. Катя придвинула к себе лампу, чтобы лучше рассмотреть трудный узор.

- Что это вы вышиваете? - спросил Владимир.

- Так, для няни, - скороговоркой ответила она. - А я так думала, -сказала она другим тоном, очевидно продолжая собственную мысль, - что такие люди, как вы, не должны знать ничего этого... такого, как вам сказать... унылого. - Она затруднялась в выражении. - Что вы должны быть всегда бодры и веселы.

- Да?

- У вас такое дело, - продолжала Катя. - Вы такой смелый, сильный.

- Я - сильный? - скромно сказал Владимир. - Вот вы - сильная Приезжайте к нам в Петербург, и вы увидите людей очень сильных. А я силен, только когда на меня сходит дух святой. Теперь же он меня оставил.

Катя с удивлением смотрела на него. Вся его психика была для нее тарабарская грамота. А чего она не понимала, то на нее не действовало. Она решила, что гостю ее нездоровится, и что самое лучшее для него - лечь пораньше спать. Она встала, собираясь уходить. Но на лице Владимира появилось выражение такого искреннего, детского огорчения, что она села снова. Чтобы развлечь его, она начала рассказывать какие-то пустяки. Он слушал, надувшись.

Из них двоих она походила теперь больше на твердого, спокойного мужчину, а он - на нервную впечатлительную женщину.

На другой день - это было к концу недели - Катя собиралась идти после обеда в деревню и пригласила своего гостя проводить ее. После первого преувеличенного страха за его безопасность у нее наступил теперь период преувеличенной уверенности.

Владимир, понимавший лучше ее опасность, отказался. Но, когда она ушла, ему сделалось так тоскливо, гак жалко, что он не пошел с ней, так страшно захотелось догнать ее, что он изумился и встревожился.

"Неужели же это?.." - мелькнуло у него в голове.

Он не решался самому себе высказать ясно внезапную догадку. "Да нет, вздор! - подумал он, тряхнув головою. - Просто прижился, привык. Больно уж я тут засиделся!"

Он решился уехать на другой день.

Вечеров, против обыкновения, он пошел в дом к хозяйке, чтобы провести с ней вечер и распрощаться.

Но он ушел, ничего не сказавши. Катя была так мила а хозяйка так радушна, что он решил отложить отъезд на один день.

"Оно даже безопаснее, - оправдывался он перед самим собою. -Послезавтра воскресенье, а по праздникам всегда следят слабее".

Но он долго не мог заснуть в эту ночь и встал поздно.