Соломенный Исполком

Дегаевская эпопея.
Соломенный Исполком
март - декабрь 1883 г.

"Судейкин,— это была какая-то ходячая язва политической
 безнравственности, заражающая все вокруг себя,
внося деморализацию до некоторой степени и в среду революционную."

Л.А.Тихомиров

П.А.Кропоткин: "То был золотой век русской тайной полиции. Игнатьевская политика принесла плоды. Две или три разных полиции усердствовали вперегонки и вели самые смелые интриги. Каждая имела в своем распоряжении кучу денег. Полковник Судейкин, например, устраивал заговоры с Дегаевым, убившим его впоследствии, выдавал женевским эмигрантам игнатьевских агентов и предлагал террористам в России убить — при его помощи — министра внутренних дел Толстого и великого князя Владимира, Судейкин прибавлял, что тогда его самого назначат министром внутренних дел с диктаторскими полномочиями и царь тогда всецело будет в его руках."

А.В.Прибылев: "Теперь (после крупных арестов 5 июня 1883 г.) выяснилось, что в течение трех месяцев все мы были под неуклонным надзором Судейкина и его клевретов, под надзором, установленным до тех пор небывалым способом. За нами не ходили шпионы, не подсматривали, за немногими исключениями, за каждым нашим шагом. Нет, все шпионы в костюмах околоточных надзирателей были расставлены на перекрестках и замечали каждого из нас, проходившего мимо них. Они отмечали в своих книжках, кто из нас и в каком направлении отправлялся, когда и с кем виделся. При этом для каждого из нас было установлено у них особое наименование, например, нас (супругов Прибылевых) они знали как "василеостровских хозяев", Грачевского называли "фонарный", так как он жил в Фонарном переулке, Корба - "дровяная барышня" (она жила на Дровяной улице) и т.д. Такой надзор, не бросавшийся в глаза выслеживаемому, давал полную картину наших действий".

В.И. Сухомлин: «Весною 83-го г. одесситам первым удалось узнать от одного военного, приятеля жандармского полковника Катанского, истинную роль Дегаева. Я немедленно сообщил об этом за границу Саловой, а равно и Харьковской местной группе, но последняя отказалась этому поверить, и пришлось связь с нею порвать. Салова и жившие тогда за границей члены Исполнительного комитета Тихомиров и М.Н. Ошанина нам поверили и ввиду создавшегося положения посоветовали одесситам прекратить всякие сношения с Питером и другими организациями, находившимися через Дегаева в руках Судейкина. Летом 83-го г. я был вызван в Париж и Женеву, где М.Н. и Тихомиров рассказали мне, что Дегаев явился с покаянном и согласился помочь партии убить Судейкина."

А.Н.Бах: "Период 1883 - 1884 гг. был периодом полнейшей анархии мысли в среде господствующей партии народовольцев."

И.И.Попов: "Я постепенно втягивался в народовольческие дела. Якубович, на случай своего ареста и ареста Дегаева, сообщил мне адрес типографии М. П. Шебалина. Шебалина берегли и с ним сносились только Дегаев и Якубович.

Якубович близко сошелся с нашей группой и после смерти И. С. Тургенева, совместно с нами, знакомил рабочих с значением Тургенева.

Осенью 1883 года в Петербург приехали Г. А. Лопатин из Парижа и К. А. Степурин из Варшавы. В Петербурге Степурина встретили холодно, а некоторые, благодаря провалам, даже недоверчиво. Вскоре это недоверие рассеялось, но он не мог забыть этого факта, и очень вероятно, что одной из причин его трагического конца в Доме предварительного заключения было это недоверие. Степурин так же не знал о предательстве Дегаева, как и Г. А. Лопатин. Л. А. Тихомиров и М. Ошанина постеснялись раскрыть дегаевскую историю последнему, опасаясь брезгливости Лопатина. Сам Дегаев, признался ему, и Герман Александрович стал наблюдать, чтобы он выполнил обещание, данное в Париже, т.е. убил бы Судейкина. Таким образом, осенью 1883 г. о предательстве Дегаева знал только Лопатин и потом вернувшийся из-за границы С. Ч. Куницкий, которого в Париже ознакомили с ролью Дегаева. Куницкий же ознакомил с этой ролью Якубовича и Рехневского. Мне же предательство Дегаева и подготовка убийства Судейкина стали ясны после двух-трех совещаний у С. А. Венгерова и ветеринарного врача Кравцова и особенно после слов Куницкого, который сказал, что «не нужно путать в это дело Ив. Ив.», т.-е. меня. Куницкий; по возвращении из-за границы, советовал Флерову и другим моим коллегам некоторое время не особенно сближаться с «Народной Волей». Якубович также уклонялся от встреч с Флеровым. Совет Куницкого послужил поводом к тому, что никто из нас не пошел на совещание - с'езд народовольцев, собравшийся по инициативе Карауловых и Якубовича в конце октября или в начале ноября. С'езд был немногочисленный и провинциалов на нем почти не было. На с'езде участвовал и Дегаев, который, по словам Куницкого и Якубовича, держал себя как-то на стороже и больше молчал. Ни Якубович, ни Куницкий не настаивали, чтобы мы приняли участие на с'езде. Они не желали, чтобы Дегаев знал о Флерове и Бодаеве.

После с'езда решили ликвидировать типографию М. П. Шебалина. Якубович и Куницкий предполагали, что она выдана. У «Народной .Воли» опять не стало типографии. В нашей же группе вновь была «сфабрикована типография в чемодане», на которой Кулябко и Росси вечером 16 декабря печатали прокламацию об убийстве Судейкина. П. Ф. Якубович рассказывал мне, как после убийства Судейкина к нему, в условленную квартиру на Пушкинской улице, явился совершенно растерявшийся Петр Алексеевич (кличка Дегаева) и Куницкий увез его на вокзал, где ждал их Ф. Ю. Рехневский, который вместе с Дегаевым уехал в Либаву, откуда последний скрылся на иностранном пароходе за границу.

После убийства Судейкина о предательстве Дегаева в Петербурге не говорили, хотя обстановка убийства была более чем странная. Участники убийства, Канашевич и Стародворский, уехали, Куницкий и Рехневский—также. Лопатин был уже за границей и никаких директив не оставил. Степурин, по-моему, еще не знал о предательстве Дегаева, а Якубович молчал и даже со мною не разговаривал по этому поводу. Однако, я сказал ему, что если Флеров выскажет предположение о предательстве Дегаева—я не стану отрицать это. Флеров хотя и догадывался, но молчал и советовал мне перейти на нелегальное положение. Но я от Куницкого знал, что Дегаев не предал из нашей группы никого. Дегаев уверял Куницкого и Лопатина, что из петербуржцев никто больше не выдан и те поверили ему. Меня удивляли более всех Стелурин и Усова, которые, несмотря на обстановку убийства Судейкина в квартире Яблонского, не думали о провокации Дегаева, хотя скоро стало известно, что Дегаев и Яблонский одно лицо.
Убийство Судейкина не прекратило нареканий на центр и на выявление недовольства им, хотя такой факт, как убийство лица, которого считали виновником, всех провалов, должен был бы подействовать на протестантов умиротворяюще. Даже С. Е. Усова и особенно С. Н. Кривенко (они были близки между собою и в ссылке повенчались) также ворчали на заграничников и на Г. А. Лопатина."

М.Г.Шебалин: "Дегаев явился к нам в Питер, как делегат от В. Н. Фигнер, и, конечно, был соответственно принят. В. Н. была уже арестована. О его предательстве у нас никаких даже намеков на подозрение не было. Центр наш передал ему тотчас же все, в том числе типографию, в которой мы с П. Ф. Богораз начали уже работать. Судейкину Дегаев, должно быть, не выдал нас, или сообщил, да и то не о всех, в порядке «секретных сведений», которые они оба не сообщали официально охранному отделению, а таили между собой и для себя, как об этом рассказывал потом покаявшийся Дегаев. Во всяком случае после убийства Судейкина арестованы были, как отмеченные Судейкиным в охранном отделении, Н. А. Караулов, Усова и Кривенко и только. О типографии же и вообще о нашей деятельности в Питере ни мне, ни моей жене не пред'являлось ни одного вопроса ни на предварительном следствии после нашего ареста, ни на суде. Отсюда можно заключить, что Дегаев не все выдавал Судейкину даже и тогда, когда он еще. не покаялся перед парижскими членами Исп. Комитета. Уехал он в Париж в конце июля или в августе 1883 г. тайно от Судейкина, под влиянием страха, что его предательство вот-вот , будет обнаружено. Дело в том, что, хотя петербуржцы продолжали относиться к нему с полным доверием, юг и в особенности Одесса были очень встревожены. Одесса совершенно прекратила сношения с нашей группой, Харьков очень осторожничал, Киев тоже. Питерцы не могли, конечно, догадаться, в чем тут дело, но все-таки Дегаев, в руках которого были все нити сношений, чувствовал все большее и большее недоверие со стороны провинциальных организаций и видел, что недалеко время, когда и питерцы заподозрят его, разоблачат с помощью южан и убьют. Тогда-то он и решился ехать в Париж, покаяться и договориться с парижанами об убийстве Судейкина.

Парижане наши ничего не сообщили питерцам об этих переговорах, так что мы были в полном неведении и считали положение своей организации очень хорошим. В самом деле, нельзя было не считать хорошей организацию, в которой была поставлена, хотя и маленькая, но деятельно работавшая типография, был паспортный стол, были деньги, были люди... Например, исполнителями будущего акта над Судейкиным намечались сначала 2 члена питерской организации, 2 морских офицера, а затем, по рекомендации, кажется, Розы Франк, В. П. Конашевич и Н. П. Стародворский, правда, южане-подоляне, но связанные именно с нашей организацией. Наконец, у нас были связи с другими организациями, прекрасные способы перехода через границу, благодаря связям с поляками, очень близким, личным, и с Каменец-Подольском. Правда, аресты продолжались, атмосфера недоверия все надвигалась. Как я уже говорил, мы стали замечать растущую тревогу и недоверие со стороны провинциалов, но мы не теряли надежды при возобновлении более тесных личных сношений побороть это недоверие. Для осуществления этого мог послужить с'езд или конференция представителей существовавших организаций, очень желательная и вообще для подсчета сил, для выяснения дальнейшего направления нашей деятельности, для издания, наконец, очередного номера «Народной Воли».

Дегаев был сначала противником такого с'езда. Потом мы узнали, что парижский центр запретил ему устраивать такой с'езд, и, помнится, он очень настаивал, чтобы с'езд был отложен до окончания дела с Судейкиным. Но он не мог нас убедить, не раскрывая своей роли в этом деле, и наша группа настояла на созыве такого совещания до ликвидации дела Судейкина. Г. А. Лопатин тоже не мог при всем Своем желании помешать этому с'езду, так как он опасался, да и не должен был вращаться в среде членов нашей группы. Присланный парижским центром 'с тем, чтобы следить за выполнением Дегаевым его обязательств г, он виделся, кажется, только с Дегаевым и с исполнителями Стародворским и Конашевичем на квартире, которую специально для этого деля наняла Руня Краницфельд. К слову сказать, роли Дегаева исполнители совершенно не знали. Каким образом Судейкин будет завлечен в ту квартиру, где они должны будут вместе с Дегаевым убить его,—они понятия не имели; это мне говорили оба—и Стародворский, и Конашевич, при чем прибавляли, что они убили бы на месте и Дегаева, если бы знали о его предательстве.

Итак, по настойчивому желанию нашей группы было решено созвать представителей уцелевших организаций на конференцию с целью укрепить связи, обсудить дальнейшую деятельность и пр. Представителем парижского центра у нас на этой конференции считался Петр Алексеевич, т.-е. Дегаев. При обсуждении списка участников этой конференции я не присутствовал, а поэтому и не знаю, кто был приглашен, могу только довольно точно вспомнить тех, кто присутствовал на ней. Из нашей питерской группы участвовали в ней Н. А. Караулов, (В. А. был уже спроважен Дегаевым в Париж), Усова, Якубович, П. Ф. Богораз, я, Дегаев и К. А. Степурин. С последним я впервые на первом собрании и познакомился. Из Киева был один только Росси. Зато от поляков-пролетариатцев, было трое: С. Ч. Куницкий; Ф. Ю. Рехневский и А. Н. Дембский. Бросалось в глаза отсутствие представителей из Москвы, Харькова, Одессы и других мест. Дегаев об'яснял это арестами, невозможностью вовремя приехать и пр., но не только, мне, но, должно быть, и другим стало ясно, что конференция обращается в совещание питерской группы с представителями «Пролетариата» и Киева. Тем не менее мы собирались раза 2—3, не больше. Не все выше перечисленные лица посещали  все собрания; но Дегаев, Степурин, Куницкий были, насколько помнится, на всех, на которых я был."

М.Г.Шебалин: "На собраниях наших споров по программным вопросам не происходило. Для нас, петербуржцев, программа Исполнительного Комитета оставалась основой нашей деятельности. Рехневский, от имени «Пролетариата», не оспаривая нашу программу, изложил программу «Пролетариата». Никто ему не возражал; прения, насколько помню, велись в духе осведомительности и обмена мнений. Относительно тактики, действительно, выявилось нечто новое, а именно высказано было мнение о необходимости приблизить террористический метод к массам. В подкрепление этого мнения приводился пример Желябова, который посылал Рысакова для совершения террористического акта (в Новгородскую губ., кажется) над каким-то незначительным чиновником, совершившим возмутительное насилие над целой деревней. Словом, на этом нашем совещании проявилось уже то, что впоследствии в полемике между «старыми» и «молодыми» народовольцами фигурировало под названием «аграрный" и "фабричный" террор. В организационном отношении высказывались за желательность большей самостоятельности местных групп. Твердо было установлено только следующее: 1) считать центральной группу из Дегаева, Н.Караулова, Росси и Степурина, как секретаря, 2) центральная группа должна окончить дело с Судейкиным, 3)после благополучной ликвидации Судейкина, связавшись с парижским центром и с его согласия, созвать с'езд из представителей уцелевших организаций, и, наконец, 4) подготовить и выпустить очередной № «Народной Воли».

В таком виде припоминается мне эта конференция, участники которой, за исключением Куницкого, и не подозревали о роли Дегаева, о его тождестве с агентом охранки Яблонским. Все это сделалось для нас ясным только после убийства Судейкина, в частности я и Пр. Ф. Богораз узнали все подробности этого акта уже в Киеве из рассказа Конашевича, а затем из рассказа, приехавшего из Парижа Караулова. Куницкий посвящен был в эту тайну, так как он должен был перевести и сопровождать Дегаева через границу после совершения акта, со строгим наказом в случае опасности ареста сначала застрелить Дегаева, а потом действовать по обстоятельствам. Дегаев знал об этом и боялся Куницкого,—сделалось это для меня ясным только впоследствии в результате одной сцены, которая запомнилась мне, но была для меня тогда очень загадочна.

Дело было на конспиративной и очень укромной квартирке, куда я пришел по приглашению Дегаева, который, кажется, и дверь отворил на мой звонок. В квартире я застал еще только одного, кажется, Степурина, а Куницкий вскоре пришел, когда я с Дегаевым уже завели какой-то разговор, сидя у маленького столика друг против друга. Не прерывая разговора, мы поздоровались с Куницким, который постояв около меня, слушая, что говорил Дегаев, сделал тихонько 2—3 шага, как бы для того, чтобы встать сзади стула Дегаева. Дегаев вздрогнул, лицо его побелело и перекосилось, он привстал и вполоборота взглянул на Куницкого, который спокойно взяв ближайший стул, сел опять ближе ко мне. В эти мгновения я внимательно слушал Дегаева, смотря ему в лицо, поэтому хорошо заметил эту мимолетную игру его физиономии, которую Куницкий, возможно, и не заметил. Думается мне, что у Дегаева мелькнула мысль, не намеревается ли Куницкий стать сзади, чтобы удобнее застрелить его. Все это, повторяю, пришло мне в голову потом, а тогда все мы были в весьма доверчивом настроении, хотя и были очень озабочены предстоящим террористическим актом.

Вскоре после этой конференции я с женой должен был уехать сначала в Москву, а потом в Киев, где мы и узнали, что питерская организация, несмотря на то, что акт над Судейкиным удался, и непосредственные участники—Дегаев, Стародворский, Конашевич, Руня Кранцфельд—успели скрыться, все же сильно пострадала. Были арестованы по записи у Судейкина: Н. Караулов, Усова, Кривенко, а на похоронах Судейкина Росси, и, как говорили, по его указанию, Map. Пав. Кулябко, напечатавшая прокламацию о Судейкине и раньше работавшая в моей типографии."

Л.А.Тихомиров:"Окончательный переезд в Париж затянулся почти до конца 1883 года, потому что в Женеве было очень много дел. Прежде всего нужно было устраивать типографию. Затем нужно было встречать приезжих из России. Дегаев, в общем, сдержал слово. Как он побуждал лучших народовольцев ехать за границу, как предохранял их от захвата полицией — я не знаю. Но люди к нам потянулись понемножку, отчасти из числа намеченных мной, отчасти мне неизвестные, но все вообще весьма порядочные. Исключение составлял только шпион Геккельман-Ландезен, но он был изобличен тоже приезжими из России. . .

Приезжие прибывали по большей части с разными поручениями и иногда являлись в Париж, иногда в Женеву. Их нужно было встречать, нужно было с ними ознакомляться. Я это делал в Женеве, а Марина Никаноровна в Париже. Этот постепенный съезд народовольцев был чрезвычайно благодетелен для партии. Мы получали все больше сведений о положении дел в России, все больше связей с различными кружками. Чем более распространялись по России известия о сформировании за границей сильного центра, тем более ободрялись местные революционеры, а к нам в Париж стали притекать и денежные средства. Стали являться также корреспонденции и статьи. С увеличением нашей известности и влияния мы все менее могли бояться какой-нибудь новой измены Дегаева и получали возможность подрывать вмешательство Судейкина в дела российских народовольческих кружков. Конечно, отвратительно было получать время от времени судейкинскую «Народную волю» (их сфабриковали, помнится, всего три номера), но теперь можно было утешать себя хоть тем, что этой гнусности скоро будет положен конец.

В числе приезжих было несколько и таких, которым мы могли открыть дегаевскую тайну и которые поэтому вполне сознательно помогали нашей политике. Это были Салова и Караулов, надежные, испытанные товарищи. Позднее открыли все также Герману Лопатину. Раньше всех сказали Галине Чернявской, которая, живя с Полонской, должна была охранять ее от шпионства. Знала об измене Дегаева также жена моя, которая должна была охранять мою безопасность. Таким образом, даже и тогда, когда мы были окружены уже значительным числом своих единомышленников, только самый тесный кружок вполне знал положение партии. До всего же внешнего мира представителями народовольчества являлись исключительно мы двое — я и Полонская.

Другим настоятельным делом, как я сказал, являлось устройство типографии. По этой части лучшим помощником был Голдовский. Типографской работы он не знал, но был малый оборотистый, со способностями фактора. Задача казалась для нас почти невозможной, потому что средства наши все-таки оставались весьма ограниченными. Но Голдовский умел скомиссионерствовать типографию у старого «набатчика», сотоварища Ткачева, Турского. Это была личность весьма сомнительной репутации, не разбиравшая средств действия, как — если справедливы слухи — вообще водилось у Ткачева в «Набате».

А между тем время шло, приблизилась и развязка дегаевской трагедии. Она наконец и наступила 16 декабря 1883 года. Дегаев очень затянул в исполнении своего обязательства убить Судейкина, и с марта 1883 года прошло целых восемь месяцев, прежде чем он его исполнил.

Дегаев целых восемь месяцев откладывал расправу с Судейкиным. Некоторое время, необходимое для удаления за границу лиц особенно скомпрометированных, он, конечно, должен был щадить его. Но еще больше затягивалось у него дело, думаю, потому, что он колебался... Не то чтобы он хотел совсем увильнуть — это было бы невозможно. Но он был по темпераменту совсем не террорист, он даже не был храбрым, а убийство такого человека, как Судейкин, было дело нелегкое и весьма рискованное. Вот Дегаев и откладывал под разными предлогами и тянул время. Такие предлоги перед собственным сознанием (не хочу употребить здесь слово «совесть») ему давало и необузданное, беспредельно бесчестное честолюбие Судейкина."

Н.М.Салова: "Дегаев, по моему мнению, не был только простым предателем-шкурником он еще и психопат, страдавший манией величия; запутавшись в судейкинских сетях, тяготясь в конце концов жалкой и опасной ролью простого предателя, он искал выхода Единственным выходом из создавшегося -193- для него положения было признание, что он и сделал. Случилось это летом 83-го года (месяца не помню; быть может, в конце августа или даже в сентябре, не позднее). Некоторое время спустя после дегаевского признания с целью наблюдения за выполнением смертного приговора над Судейкиным отправился из-за границы Лопатин, выехавший из Петербурга обратно тот же час после убийства Должна сказать, что грязную дегаевскую историю я узнала только после убийства Судейкина. До того, жалея меня, усиленно скрывали, да и рассказывать мне раньше не было никакой надобности. Открывая мне тайну, ставшую явной, М.Н. Ошанина, удивляясь ловкости Дегаева, сказала, что даже работавшие с ним революционеры не заподозрили его в предательстве, из России ничего не сообщалось о подозрении на его счет."

Г.Н.Гребенчо: "Мне было назначено прийти в частную квартиру в одном из домов на Б. Морской улице и на вопрос о том, кто пришел, назваться Халтуриным. Когда я так и сделал, меня ввели в обыкновенную скромную квартиру и просили подождать. Ждать пришлось четверть часа, после чего явился какой-то субъект и пригласил меня следовать за ним. На улице он пошел впереди, а я должен был идти за ним, примерно в 100 шагах. Оказалось, что на таком же расстоянии сзади меня шел другой полицейский агент. Передний, дойдя по Б. Морской до Невского проспекта, повернул направо и пошел по Невскому к Казанскому собору. Дойдя до Казанской улицы, он свернул на Казанскую площадь и пошел через нее наискось по направлению к Екатерининскому каналу, где находилась стоянка извозчичьих карет. Подойдя к одной из этих карет, он постучал в дверцу, дверца открылась, и так как в это время я приблизился к карете, то он пригласил меня войти внутрь. В карете оказался Судейкин. Мы поехали и ездили довольно долго по самым разнообразным улицам. Между тем, стало темно, и Судейкин выпустил меня из кареты, лишь замедлив ход экипажа, но не останавливая его, на одной из глухих улиц Петербургской стороны, притом против какого-то переулка, в который я тотчас же и направился."

А.П.Корба: "У него оказалась не одна, а множество квартир, разбросанных по всему Петербургу, которые он посещал не в определенные сроки, а когда вздумается. К тому же эти квартиры были очень недолговечны: после двух-трех посещений они бросались и взводились новые."

Л.А.Тихомиров: "Какое-то пособничество было, но какое — не знаю. Вероятно, Герман Лопатин предпочел ничего об этом не разглашать, хотя бы даже и мне: ведь я до тех пор не был с ним даже и знаком. Но что касается Куницкого, то он все время стоял, как говорится, с ножом у горла над Дегаевым. Он не имел ни искры доверия к нему. Но Дегаев все-таки пытался оттягивать. Он даже предлагал подстеречь Судейкина в каком-то парке, тогда как самое простое место представляла его собственная квартира на Невском проспекте (дом 91(3), квартира 13), где он жил под фальшивой фамилией Яблонского. На этой квартире его часто навещал Судейкин, иногда даже брал ее, так сказать, напрокат для своих любовных похождений, и тогда, конечно, хозяин должен был куда-нибудь удаляться. Однажды, возвратясь на квартиру после такой уступки ее своему принципалу, Дегаев нашел на полу розовый бантик и лукаво показал его Судейкину. Тот только рассмеялся. Дегаев всегда мог пригласить к себе Судейкина под предлогом какого-нибудь дела, так что эта квартира была наилучшей ловушкой. Но он, по-видимому, все питал надежду, нельзя ли устроить убийство так, чтобы самому остаться в стороне. Тем не менее пришлось уступить очевидности."

М.П.Шебалин: "Мне довелось видеть его незадолго до убийства Судейкина. Приехав из Москвы на сутки, я виделся с Дегаевым и провел с ним часа два, три. Не зная ничего об его роли, я был просто поражен его видом: бледное, осунувшееся и искаженное лицо, бегающие глаза с болезненным выражением. В простоте своей я сказал ему: "Вы, Петр Алексеевич, совсем больны; вам бы полечиться да поотдохнуть." На это он со смехом ответил, что он просто страдает мигренями. Смех совершенно не оживил его лица, а придал ему какой-то отталкивающий вид. Это мне запомнилось потому, что в прежнее, более спокойное время, беседуя с ним в нашей типографии, иногда за рюмкой вина, я замечал, что улыбка и смех придавали его лицу, как и всем лицам, симпатичный, душевный колорит."

"Народная Воля", прокламация от 18.12.1883: "Сегодня, в пятницу, агентами Исполн. Ком. казнен инспектор секретной полиции, жандармский подполковник Г. П. Судейкин, при чем убит защищавший его сыщик."

Д.А.Толстой - К.П.Победоносцеву, 18 декабря 1883г.: "Мне обидно и досадно, что эти разбойники могли провести такого опытного в полицейском деле человека, мне жалко человека и незаменимого сыщика... Это событие меня совершенно перевернуло."

Александр III:"Я страшно поражен и огорчен этим известием. Конечно, мы всегда боялись за Судейкина, но здесь предательская смерть. Потеря положительно незаменимая. Кто пойдет теперь на подобную должность? Пожалуйста, что будет дознано нового по этому убийству, присылайте ко мне."

А.А.Половцев, из дневника, 18 декабря 1883 г.: "В 2 часа у Толстого, весьма взволнованного убийством Судейкина. Судейкин был выдающаяся из общего уровня личность, он нес жандармскую службу не по обязанности, а по убеждению, по охоте. Война с нигилистами была для него нечто вроде охоты со всеми сопровождающими ее впечатлениями. Борьба в искусстве и ловкости, риск, удовольствие от удачи — все это играло большое значение в поисках Судейкина и поисках, сопровождающихся за последнее время чрезмерным успехом".

П.А.Валуев,19 декабря 1883 г.: "Сильное впечатление. Большой переполох".

ИК "Народной Воли", заявление, февраль 1884 г.:"...Что же касается самого Дегаева, И. К. хотел сказать лишь то, что распоряжение судьбою  Дегаева принадлежит исключительно ему, и что он не допустит вмешательства в это дело добровольных и наемных пособников правительства. 
Исполнительный Комитет об'являет, что смерть грозит каждому предателю."

Л.А.Тихомиров: "Дегаев немедленно уехал за границу. Но относительно его пути мои сведения снова расходятся с тем, что я читал в других воспоминаниях. По-моему, его вывез Куницкий. Не знаю, может быть, они переехали границу и сухопутно, но остальную часть пути совершили на пароходе. Куницкий сопровождал Дегаева до самого Парижа и — говорил он мне — не расставался ни на минуту с револьвером, чтобы застрелить своего спутника при малейшем признаке измены. Он продолжал не верить его искренности. А конечно, можно было бы себе представить какую-нибудь штуку со стороны Дегаева."

С.Куницкий: "Это был самый тяжелый момент в моей жизни! Я ожидал Дегаева в условленном месте. Он вошел, чуть ли не вбежал, совершенно расстроенный, взволнованный. Все было уже заранее подготовлено для дороги, и мы немедленно отправились на вокзал и взяли билет до Либавы, где все было подготовлено для дальнейшей отправки Дегаева на пароходе за границу. Я все время нащупывал в кармане заряженный револьвер. Надеяться на то, что Дегаев в случае ареста опять не выдаст всех и все, что знал, не приходилось. Выбора не было. В случае появления жандармов мне предстояло убить сначала его, а затем себя. Дегаев знал о грозившей ему опасности. Мы не разговаривали друг с другом. О чем было говорить с ним? Малейший шорох вызывал в нем дрожь. И эта мука продолжалась несколько часов, пока я не сдал его в Либаве с рук на руки тем, кто должен был сопровождать его в дальнейшем пути. Со следующим поездом я отправился в Петербург".

Л.А.Тихомиров: "Оба они тогда думали, что убиты и Судейкин и Судовский. Следовательно, свидетелей участия Дегаева в убийстве не было, и он легко мог повернуть дело так, что убийство совершено не им, а Конашевичем и Стародворским, мог выдать и их, и еще кого-нибудь из пособников... Уж не знаю, а только Куницкий считал возможной новую измену Дегаева.

Как бы то ни было, Дегаев благополучно прибыл в Париж, исполнив принятое на себя восемь месяцев назад обязательство. Должен сказать, что он держал себя вполне прилично, как человек, совершивший преступление перед партией и хотя по возможности его искупивший, но не забывающий своей вины. Он сказал, что теперь отдает себя на суд партии и готов подчиниться всякому ее решению. Если постановят — он готов застрелиться. Если постановят — будет работать.

Само собой, он дал подробный отчет о том, что происходило в полицейском и революционном мире, о Судейкине, о Скандракове (начальник Московской охраны), о всем известном ему шпионском персонале и т. д. В отношении шпионов его сведения оказались не очень обильные, и немудрено, потому что он с ними почти не имел дела. Скандраков, по его словам, как руководитель охранной полиции был не ниже Судейкина, но человек гораздо более порядочный, без судейкинского шарлатанства и безумного честолюбия. Скажу здесь мимоходом, что Скандраков вскоре после дегаевской истории вышел в отставку и удалился куда-то в Западный край, где у него было имение. Там он впоследствии занимал какую-то земскую должность — не то по выборам, не то по назначению, но сношений с охраной не прерывал и внимательно следил за революционной деятельностью. Его мнения весьма ценились охранной полицией, и его даже вызывали для совещаний. Кажется, он не одобрял провокаторской системы, привившейся со времен Судейкина в русской политической полиции. Не знаю, как кончилась его жизнь (и кончилась ли), но он еще жил и действовал во времена редакторства Грингмута, который с ним был знаком и получал от него сведения о ходе революционной деятельности. Мне с ним ни разу не пришлось столкнуться.

Пребывание Дегаева в Париже было очень непродолжительно. Здесь трудно было сохранить его присутствие в тайне и нельзя было бы поручиться, что французское правительство его не выдаст. Поэтому когда Дегаев был опрошен во всех подробностях, мы его отправили в Лондон, куда обещали сообщить ему, какой приговор произнесет над ним партийный суд. В это время в Лондоне жили Н. В. Чайковский и один его приятель, которого фамилию я, к сожалению, не могу вспомнить. Им-то, и особенно этому приятелю, мы поручили позаботиться о Дегаеве. Он нуждался в разнородной помощи, так как не только не знал Лондона, но даже и английского языка.

Участь Дегаева у нас была почти предрешена, но все-таки мы собрались для окончательного рассмотрения этого вопроса и формулировки решения, сделанного от имени исполнительного комитета. В этом собрании участвовали, помнится, все наши народовольцы, то есть человек пять-шесть. Лаврова, конечно, не было. Не помню хорошо, был ли Герман Лопатин, приехавший почти одновременно с Дегаевым. Кажется, был. Не помню также, был ли Бах. Мы подробно перебрали все деяния Дегаева и вопрос о том, какие отношения возможны к нему теперь. Дело было совершенно ясно. Спорить было не о чем.

Резолюцию постановили такую:

1. Дегаев избавляется от смертной казни, и исполнительный комитет объявляет революционерам всех партий, что берет жизнь Дегаева под свою защиту и никому не позволит безнаказанно его убить.

2. Дегаев, однако, объявляется недостойным никакой политической деятельности и обязан от нее безусловно отказаться, удалившись в жизнь частную. Он не смеет вступить впредь ни в какие политические кружки, и никакие кружки каких бы то ни было партий не должны его принимать.

3. Дегаев должен удалиться с Европейского материка и переселиться в Америку.

4. Исполнительный комитет берет на себя обязанность помочь Дегаеву устроиться в новом месте его жительства.

Я излагаю это решение на память, не текстуально, а передаю лишь смысл его содержания. Приговор этот был, конечно, строг, но справедлив. Никакой другой резолюции нельзя было вынести. Но должен сознаться, что мы весьма недостаточно исполнили 4-й пункт приговора. Хотя мы и помогли Дегаеву, но по своей бедности могли дать ему очень немного.

Это решение партии сообщил Дегаеву я, поехавши специально для этого в Лондон. Он принял мое сообщение с видимой покорностью. Но мне кажется, что в глубине души он находил осуждение на политическую смерть слишком жестоким.

Так или иначе, ясно, что С. Дегаев умер и, видимо, по обеим версиям, очистил свою жизнь — вероятно, и душу свою — от былой грязи. Сердечно этого желаю.

В мое миросозерцание он внес в свое время очень ценный вклад. Он дал мне живой, истерзавший меня образчик того страшного нравственного и даже умственного принижения, к которому приводят революционно-террористические заговоры. И прежде я подмечал это, но Дегаев демонстрировал это в истинно ужасающей наглядности. Мое отвращение к этой форме революции доведено было С. Дегаевым до полной сознательности и последней степени интенсивности."

М.Г.Шебалин: "В январе 1883 г. или в декабре 1882 года П. Ф. Якубович устроил собрание, на котором присутствовали некоторые из вышеупомянутых лиц, а также и другие лица, фамилии которых я забыл. Собрание происходило в помещении редакции журнала «Русское Богатство» на Знаменской улице, недалеко от угла Невского проспекта, в доме, в котором была и моя квартира. Целью собрания было ознакомить нового представителя Исполнительного Комитета «Народной Воли» Комарницкого с этой группой и, конечно, взаимно Комарницкий сообщил кое-что по «текущему моменту», как принято теперь выражаться. Никаких программных вопросов, мне помнится, не выдвигалось. По организационным делам ограничились взаимной информацией, не касаясь принципов организации.

Мы с удовлетворением узнали, что, несмотря на страшные провалы 1881 г. и 1882 г. (последние аресты Богдановича, Прибылевых и др.), все-таки сохранились в России члены Исполнительного Комитета и с одним из них Комарницкий имел непосредственную связь. Фамилий и кличек он, разумеется, не называл, и только впоследствии мы догадались и узнали, что он был послан к нам Верой Николаевной Фигнер. Сообщил Комарницкий нам и о том, что уцелели организации в Москве, Харькове, Одессе, Киеве и других местах; правда, говорил он, старых испытанных работников очень мало, но молодежи—и хорошей—везде вполне достаточно, чтобы вести революционную работу. Поэтому он и нам предложил энергичнее приняться за дело, поставив на первый план несколько конкретных заданий, а именно, насколько помнится: 1) поставить как следует «технику», т.-е. типографию и 2) упорядочить и усилить сбор денег. Принцип организации остался прежний,—строго централистский: все мы должны были и лично, и от кружков обращаться с предложениями своих мероприятий и услуг по проектируемым делам к Комарницкому, который и должен был все об'единять.

Собрание это, несомненно, подняло дух и внесло оживление в те кружки, которые с ним соприкасались, и усилило их работу.

В.Л.Бурцев: "После убийства Судейкина, в редакции „Отечественных Записок" один из известных провинциальных земских деятелей спросил Щедрина:

— Михаил Евграфович, говорят — революционеры убили какого-то Судейкина. За что убили его?

— Сыщик он был! — ответил Салтыков.

— Да за что же они его убили?

— Говорят вам по-русски, кажется: — сыщик он был!

— Ах, Боже мой! Я слышу, что он был сыщик, да за что же его убили?

— Повторяю вам еще раз: сыщик он был!

— Да слышу, слышу я, что он сыщик был, да объясните мне, за что его убили? — не унимался земец.

—   Ну, если вы этого не понимаете, так я вам лучше растолковать не умею! — ответил Салтыков."

В.С.Лебедев: "...Народовольчество чуждо каких бы то ни было национальных пристрастий и считает своими братьями и товарищами всех угнетенных и обездоленных, без различия происхождения. Против общего врага должны быть направлены соединенные, дружные усилия всех составных частей государства: разъединение в борьбе ослабит наши силы и отдалит победу".

С.Иванов: "В 1883 году между военными и моряками—членами военной организации дебатировался вопрос о возможности захватить Кронштадта в свои руки. Есть некоторые основания думать, что Скобелев во время своей заграничной поездки в 1882 г. имел в виду попытку сблизиться в Париже с русской революционной организацией."

А.И.Ульянова-Елизарова: "Полиция, власти считали тогда опаснее (социал-демократов) представителей народовольчества, идущих на насилие, несущих смерть для других и ставящих на карту и свою жизнь. По сравнению с ними социал-демократы, ставящие себе целью мирную пропаганду среди рабочих, казались мало опасными".

М.Е.Салтыков-Щедрин: "Поистине презренное время мы переживаем… И нужно иметь большое самообладание, чтобы не прийти в отчаяние".