ЛИСТОК НАРОДНОЙ ВОЛИ
СОЦИАЛЬНО-РЕВОЛЮЦИОННОЕ ОБОЗРЕНИЕ
№ 1
Цена 20 коп.
-----------------------------------------------------------------
НОВАЯ ЭРА.
...следуйте советам и руководству ваших предводителей дворянства
и
не верьте вздорным и нелепым слухам и толкам
о переделах земли,
даровых прирезках и тому подобному.
Эти слухи распускаются нашими
врагами.
Не нужно было обладать даром пророчества, чтобы предсказать с такой
точностью все, что будет сделано по случаю коронации; для этого
достаточно было знать действительное положение вещей...
Широковещательные обещания, которые расточались направо и налево
нечестивыми устами придворных старателей и полицией (в видах
предотвращения не предполагавшегося даже покушения), могли вводить в
заблуждение разве только очень наивных людей да лишенных возможности
ориентироваться в действительности наших заключенных товарищей, которых
просили, даже умоляли убедить нас ничего не предпринимать по случаю
коронации, которым давали обещание относительно всеобщей политической
амнистии и перемены политики в смысле простора для мирной социалистической деятельности. Когда они нам
писали об этом, мы
отвечали им, что покушение все равно не предпринимается, но что их тем
не менее бессовестно обманывают, что падающий порядок до того
расшатан, что прибегает ко лжи, что в действительности можно ожидать
от правительства только того, что мы высказали в брошюре, выпущенной
по случаю коронации, то естъ ничего для мысли, свободы и чести и очень
много для всего, им противоположного. Так все это и случилось,
конечно: чиновники получили много чинов, орденов и наград;
купечество—льготы и привилегии (в роде закрытия транзита, напр.);
дворянство—сложение многочисленных недоимок и даже целую дворянскую
эру...
Земство же не получило ничего, ни малейшего расширения своих
прав; печать осталась попрежнему с запечатанным ртом и привязанною к
полицейской будке; раскольникам преподнесли огромный мыльный пузырь,
который от скуки раздул г. Победоносцев: и штундисты, и молокане, и беспоповцы, и вообще все
рационалистические секты остались попрежнему без всяких прав, в полной
зависимости от полиции и духовенства и отнесены синодом к вредным
сектам. Теперь даже «Нов. Время» расчухало это блюдо свободы совести,
которым сначала так восторгалось.
Народ получил сложение такой ничтожной суммы безнадежных недоимок, что услужливые газетчики должны были, приличия ради, увеличивать их цифру еще цифрой прежде пониженных выкупных платежей и сложенной подушной подати. Политические же ссыльные и заключенные не получили и того: помилование их всецело предоставлено М. В. Д., который еще не приступил к этому усмотрению. Между тем дела о кукуевской катастрофе, о погонцах, о Скарятине и т. д. прекращены; между тем тысячи, может быть, и десятки тысяч грабителей, убийц и воров выпущены на свободу. Помилование 6 человек, приговоренных к смертной казни, было скорее актом величайшего ханжества, лицемерия и жестокости, чем актом действительной милости или поправки правосудия, приговорившего людей (как, напр., Златопольского и Буцевича) к смертной казни без всяких доказательств их виновности, на основании одних только показаний шпионов да сумасшедшего Гольденберга. Таким образом: для крестьянства—дворянская эра, для лучшей и самоотверженной интеллигенции—-издевательство и мучительная смерть. Говорили еще об освобождении и возвращении на родину Чернышевского, который подходит под манифест. Олух этот поддерживается и до сих пор придворными вестовщиками, но все не. переходит в .действительность, а если паче чаяния и осуществится, то, конечно, прежде всего в видах желания—показать растоптанной русской интеллигенции, что из нее можно сделать. Показать на горизонте страдальческое, измученное, с потухшим взором лицо старика, бывшего некогда гордостью целой России, — вещь очень внушительная, вроде насаживания на штыки и колья голов побежденных. Легальная русская интеллигенция побеждена и раздавлена, это несомненно; но мы не побеждены и, разумеется, никогда побеждены не будем. Мы защитим мысль от поругания и истребления и право от насилия. Динамит сыграет в истории гораздо большую роль, чем сыграл порох. Последний, служа слабому, служил в то же время и сильному, а первый может служить только слабому в борьбе с сильным, только делу свободы и больше никому. Эра его не кончилась, а только началась. Страданий и мучительства мы видели достаточно. Они придают только сил и решимости, осторожности и спокойствия, которые так необходимы .в борьбе. Мы не только не впадаем в отчаяние, подобно перепуганным либералам, при виде происходящего теперь бесстыдства, а, напротив, радуемся тому, что положение вещей приходит в надлежащую ясность и что падающий порядок сам уничтожает себя. В России происходит теперь вовсе не новая драма, как думают люда, упавшие духом, а оффенбаховская оперетка. Стоит только представить себе, что изуверства и. преследований теперь столько же, сколько и было, что народ и без того разорен, что истребить мысль нельзя, что ее много раз «и в темницах томили, и жгли на кострах, и псам на с'еденье бросали», но ничего из этого не выходило,—и вы увидите, что комический элемент положительно преобладает над драматическим. Когда, напр., началось юмористическое царствование, то, конечно, никто не знал, что оно имеет собою представить. Более 30 лет обыватели видели лицо случайно вступившего на престол монарха (который без революционеров, вероятно, и до сих пор пребывал бы наследником,, подобно германскому принцу), но никто не знал, что это лицо думает. Сферы в течение доброго полугода были до того смущены событием первого марта, что потеряли язык и сознание. Поэтому, как бы по инерции, продолжалась политика либеральных веяний и поговаривали даже о конституции. Затем, когда взявшая преобладание партия подставила министерству Лорис-Меликова ножку и выставила кандидатом на его место гр. Игнатьева, то на. государственном штандарте были начертаны: слова: «народная.политика»—политика, длившаяся, морочившая страну целый год. Потом наступила политика твердой .власти, заговорившая уже о лицеприятном отношении к сословиям, о законности и небходимости сильной центральной власти, и, наконец, вдруг теперь провозглашена дворянская эра, эра бальзамирования разложившихся уже трупов. .И все это произошло в течение каких-нибудь двух лет, и главное, что все это прошло через одну и ту :же голову, как через широкий проходной :двор. Далее, в неблагонамеренные теперь попали; Лорис- Меликов, Краевский, Лесков и даже Чичерин. Корни и нити ищутся там, где их не только нет, но где придумывались даже не малые каверзы для искоренения. Это очень хорошо, конечно: таким разом преследования равномернее распределяют между обывателями. Мало того, прокуроры и жандармы, губернаторы и даже целые присутствия сената заподозреваются в неблагонадежности. Все подозревают друг друга, все лгут. Все это не может долго продолжаться.
О том, как, происходила церемония короновать достаточно говорили газеты. Москва была переполнена войсками и шпионами, царя возили или по улицам, оцепленным солдатами, или по задворкам как какой-нибудь контрабандный товар. Это действительно товар, которым торгуют наши авгуры.
О том, как с приездом царя в Москву вдруг перестал итти дождик, засияло солнце и легла на небе радуга, читатель может прочитать в телеграммах М. В. Д., напечатанных в «Правит. Вестн.». О том, как, солнце выходило каждый раз из-за туч, когда на улице показывался царь, можно прочитать во всех газетах; а когда солнцу случалось отказываться от этой ад'ютантской службы и день был пасмурным и дождливым, «Моск. Вед.» поясняли: что дождливый день в мае есть день благодатный, а пасмурность его, точно нарочно, содействует тому, чтобы на его фоне резче выделялась могущественная фигура державного повелителя. Даже о том, как влетел в тронную залу простой обыкновенный голубь и, сделав благословенный тур над троном, вылетел, сообщалось в телеграммах «Прав. В.». И все это не только говорилось, не и печаталось, не только слушалось, но .слушалось с удовольствием. Осталось непоясненным разве только одно майское появление в Гатчине снега, который, вероятно, был предзнаменованием, что приютившееся там самодержавие и провозглашенная им эра столь же прочны, как этот летний снег.
Вот что говорят, к великой досаде; правительства, иностранные корреспонденты, вот что усмотрели они через, уличный блеск и деланное могущество, обошедшееся казне, по одним сведениям, до 23, а по другим даже 40 мил. руб.: «Монархизм падает, роль его уже сыграна, песня его спета» (см. «Моск. Вед.» за июнь),. Все это вызвало громовое негодование со стороны прирученной русской печати на неблагодарных иностранцев. По их мнению, все было одним сплошным великолепием, небывалым проявлением беспредельной любви и преданности к царю; г все было свидетельством силы прочности нашего порядка, а между тем курс наш сейчас же после коронации стал падать, и фунт стерлингов с 10 р. 15 к. поднялся до 10 р. 40 к, а наш опустился до 50 коп. Сначала, конечно, последовало удивление: «Что же это, мол, значит?», а потом об'яснение дела — интригой жидов и подлецов, факт от неверного об'яснения не изменяется. Провозглашение дворянской эры было бы, разумеется, событием прискорбным, если бы не было событием таким шутовским и невозможным. Все это может достаточно показывать, каковы идеи и государственные планы руководящих классов и руководимого ими козла отпущения, который, как фонограф, повторяет то, что ему скажут. Может гр. Толстой употребил много усилий, чтобы исторгнуть из царя знаменитые слова, сказанные им старшинам? Может быть... но усилия его увенчались замечательным успехом, и результат стоит того, чтобы над ним потрудиться. Мы целых 15 лег бились, доказывая как раз то же самое, что теперь сказано с высоты трона, что разослано теперь по волостям, прочитано на сходах и развешано по стенам волостных правлений, а именно, что народу нечего ждать от царя и что он находится в полной зависимости от господ. И в самом деле, не то же ли самое и даже не только ли это мы и доказывали, принося в жертву столько сил и людей? Нас за это гнали и преследовали, а теперь это сделал Толстой, за что, конечно, мы можем ему выразить чувства глубочайшей признательности. Г.Маков, пытавшийся сделать то же самое при покойном государе, был менее счастлив: покойник устыдился сам произнести слова, попирающие все законы отечественной истории и исконные права, предоставил их сказать министру.
Теперь стало известным, чем руководился в и деятельности этот министр. Все это очень благоприятные факты для революционного дела. Знаменитые слова,. сказанные старшинам, будут вписаны, конечно, в историю, как первые слова монарха к стране. Но слова эти имеют для револ. партии и другое огромное значение: они, как ничто иное, признают официально смысл существования партии и поясняют ее смысл и значение народу. Они перекидывают между партией и народом мост, устанавливают крепкую логическую и генетическую связь, на которую партия, увлеченная борьбой с центром, в последние годы обращала, к сожалению, недостаточно внимания. Нет худа без добра,—говорит пословица. Дворянская эра, разумеется, никогда не наступит, как ни поддерживай дворянство субсидиями и кредитом из государственного банка под соло-векселя, и сколько ни сажай в государственный совет оплеванных исторических деятелей. Это будет просто панорамой, смотря в которую, можно будет только мечтать о былом счастъи. Дворянство, как сословие, уже разложилось и перешло в буржуазию. Все, что будет сделано для него, будет сделано на самом деле для буржуазии. Буржуазия же несет совсем другое знамя. При ее ненасытности она возьмет, разумеется, из казны все, что только может взять, окончательно истощит ваши финансы, разорит народ и в конце-концов сама же потребует политической свободы и конституции. Вообще этого последнего правительству не избежать; дело монархизма, действительно, проиграно, и подгнившие дворянские столбы его не поддержат. Очень возможно, что утопающий схватится за соломинку, т.-е. за последнее и довольно известное средство—войну, но война покроет нас позором, даст новый повод к интендантским оргиям и миллионным крахам и в конце-концов тоже должна будет кончиться требованием конституции уже со стороны Европы. Ни одна страна ведь не может считать себя обеспеченной и не может вести с нами правильных сношений при настоящем правительстве. Очень возможно также, что если дело затянется и грызня дворцовых партий будет продолжаться, то дело кончится домашним образом, т.-е. дворцовым переворотом. Все эти исходы для нас, разумеется, гораздо менее желательны, чем исход революционный, на который мы надеемся. Дворянская эра, с субсидиями, введением всесословной волости, вотчинной полиции и т. д., должна обострить отношения, с одной стороны, между массой и дворянством, а с другой—между дворянством и другими сословиями, входящими в земство. Чем вопрос будет ставиться резче, проводиться настойчивее (а гр. Толстой на это мастер), тем отношения будут становиться все более и более неприязненными. Земельные иллюзии, разумеется, не исчезнут от одних слов монарха, как «е исчезли они и после слов Маковского циркуляра. Уже и теперь есть факты совершенно обратного истолкования высочайших слов. Вотчинная полиция, вотчинная юрисдикция и вообще воскресение помещичьей власти непременно напомнят народу времена крепостного права. В народе есть еще не мало спин, которые ноют в ненастье от помещичьих розог и палок. Все это неминуемо должно повести к толкам, местным движениям, красному петуху и аграрному террору; мы должны теперь смотреть именно в эту сторону и употреблять все усилия для регулирования того, что будет возникать, с одной стороны—внизу, а с другой—вверху. То и другое очень важно. Монархизм теперь, говорим мы, вовсе не страшен. Песня его спета. Он теперь уже не более, как фикция, потому что в действительности управляет страной олигархия, тесно соприкасающаяся с буржуазией. В то время, когда царю подносится к подписи великое множество бумаг и приказов насчет каких-нибудь кадетских корпусов, формы погон и устройства богаделен, когда воскуриваются ему фимиамы, .олигархи систематически, шаг за шагом, отбирают наиболее важные прерогативы короны: г. Победоносцев отмежевывает огромнейшую область царских прав в ведение синода; гр. Толстой захватывает почти все, что касается внутреннего управления исполнительной власти вообще, и т. д. В одном из последующих номеров мы сделаем сравнительный очерк законодательства последнего времени, где покажем это с ясностью. Кто такой или что такое гр. Толстой,—последовательный ли олигарх, человек ли сословного инстинкта, или просто человек своекорыстия,—решительно все равно; во всяком случае, он содействует нашему делу, как никто другой в течение уже многих лет, и мы уверены, что если собрать всех политиков и историков Европы и предложить им вопрос: кто из высокопоставленных лиц наиболее содействовал успехам русской революции? — то они, не задумываясь, назовут имя гр. Дм. А. Толстого. Мы просим его только об одном—быть как можно последовательнее и решительнее, потому что нам, раскачавшим монархическую колокольню Ивана Великого и ждущим ее падения, ничего не может быть хуже вялости, оттяжек и слюняйства. Тогда мы сами должны будем приступить к решительным действиям,—за чем, конечно, дело не станет (мы сами отклоняем теперь немало предложений, в этом смысле), —но наши действия, отвлекая общественную мысль в сторону и смущая общество, не могут иметь такого правильного и успешного влияния, как действия самого правительства. Сознаем это превосходство, потому-то и ждем.
------------------------------------------
ХРОНИКА АРЕСТОВ.
Из процессов, бывших за это время, т.-е. со времени выхода № 8—9 «Н. В.», упомянем вкратце о трех петербургских процессах.
14 сентября 1882 г. военно-окр. суд .рассматривал дело об убийстве шпиона Прейма, совершенном на Смол. поле рабочим Евсеевым 29 июня 1881 г. По этому делу было арестовано до 30-ти рабочих, из которых многих выслали, на родину, многие выпущены на свободу. .Из последних Горшков оказался вторым Преймом. Кроме Евсеева, Хохлова., Кузюмкина (из них второй привлечен к суду, как ближайший пособник Евсеева, третий, как знавший и не донесший о готовящемся убийстве), был арестован бывш. вольнос. Петерб. ун. Осип Нагорный, которого Горшков, выпущенный на волю, встретил на улице, проследил и в конце августа указал полиции, как человека, вращавшегося среди рабочих, под кличкой Еремея, и побудившего Евсеева к убийству шпиона. Следствие очень слабо констатировало прикосновенность Нагорного к факту 29 июня; но суд и не нуждался в неопровержимых доказательствах; требовалось .непременно найти постороннюю, интеллигентную, руку, направлявшую нож рабочего, и такая рука представлялась в лице Нагорного. Суд приговорил его и Евсеева к смертной казни через повешение, замененной, впрочем, по монаршей милости, вечной каторгой, Хохлова и Кузюмкина к катор. раб.,—первою навсегда, второю на 15 л.
Система безгласности и. высокомерного пренебрежения :к общественному мнению страны проявилась в акт. деле довольно ярко: небольшое правительственное сообщение было, составлено так кратко, что нельзя было разобрать даже того, кто из подсудимых, зарезал Прейма, и так небрежно, что Нагорный был назван студентом (впоследствии пришлось опровергать это по настоянию ректора С.-П. Б. унив.), а числа, когда происходил суд, были помечены 14 и 15 сентября, тогда как на самом деле он происходил 13—14 сентября.
Но даже эта безгласность была ничто в сравнении с могильной, чисто петропавловской безгласностью, какая применена к процессу 1—2 декабря 82 г., происходившему в здании Петропавловской крепости. Разбиралось дело о
сношениях Нечаева, Ширяева и Мирского, сидевших в Алексеевском равелине, с рев. партией через посредство крепостных солдат. Арестована была целая команда нижних чинов,
до
80 чел. Часть из них была немедленно освобождена, часть судилась в мае прошлого года и присуждена к арестант. ротам и административной ссылке, начальник же команды майор Филимонов, и его помощник приговорены, по лишении прав, чинов и орденов, к ссылке—первый в Арханг. второй—в Сибирь. 16 чел., из которых один умер, были
выделены из общей группы и судились 1—2 декабря прошлого же года за принадлежность к тайному сообществу: 15 человек солдат, два обер-фейерверкера Охтенского порохового
завода, Филиппов и Иванов, и студент 5-го курса Военно-медицинской академии, Евгений Дубровин. Последний был чернопеределец по убеждениям, но через него-то собственно и
завелись сношения арестантов с народовольцами, его товарищами. Сношения длились с конца 1880 г. по начало 1882 г.
Они завязались так: десятилетнее пребывание Нечаева в казематах Петропавловской крепости не сломило могучей энергии этого пионера русской революции. Он постоянно делал попытки
к освобождению и, несмотря на вечные неудачи, никогда не разочаровывался и не падал духом. Однажды бывший начальник III Отделения, ген. Потапов, явился к нему в камеру
и стал чем-то грозить и на чем-то настаивать; Нечаев, на глазах часового, дал ему пощечину. Весть об этом быстро облетела крепость, и солдаты ждали, что арестанту придется плохо.
Но Нечаеву не сделали даже выговора,—и этот факт так поразил воображение часовых, что личность арестанта сразу
окружилась в их глазах ореолом чего-то властного и таинственного. А Нечаев с большей, чем прежде, энергией стал заговаривать с ними, развивать перед ними социально-революционные идеи, уверяя, что подобный разговор не представляет никакой опасности, что часовые и раньше всегда разговаривали с ним; что он, Нечаев, не простой арестант, что он
страдает за правду, за народ. Часовые поддались очарованию и мало-по-малу осмелились вступить в разговор. В конце-концов влияние Нечаева достигло таких размеров, что записки его стали передавать Мирскому и затем Ширяеву
(осужд. по процессу 16-ти), сидевшему в камере рядом. Последнему удалось пойти дальше: он уговорил часового Орехова отнести записку к Дубровину, находившемуся на свободе (товарищ Ширяева по Саратовской гимназии и Исаева по академии). Таким образом завязались сношения с внешним
миром. После 1 марта они велись не менее энергично, но уже без посредства Дубровина: посылаемые арестантами солдаты встречались с революционерами в условных местах: на углах улиц, в трактирах и т. п. Есть основание думать, что в конце
81 г. настроение крепостных солдат было настолько революционно, что замышлялось освобождение арестантов. На
суде подсудимые вели себя очень скромно; нижние чины оправдывались главным образом тем, что «он приказал, и ослушаться его не смели»... Так велико было обаяние Нечаева. Последнего на суде, конечно, не было и даже имени его не произносили, так как солдаты знали его под именем
"арестанта № 5". Говорят, что его перевезли в Шлиссельбургскую крепость: там, может быть, удобнее добить недобитого... Суд вынес следующую резолюцию: Евгению Дубровину 4, Филип: 5 лет кат. работ, Иванову полгода тюремного заключения, нижним чинам исправительные
работы с различными сроками.
Об этом процессе в «Прав. Вести.» ни слова не было напечатано.
Осенью 82 г. в Саратове присуждены к смертной к (оба помилованы) Поливанов и Новицкий за убийство ключника при попытке освободить Новицкого из местной тюрьмы; Товарищ Поливанова умер от побоев, нанесенных ему сбежавшимся на место происшествия «народом»...
В конце марта 83 г. в Одесском военно-окружном судились: кандидат, прав Попельницкий—оправдан, Звонкевич, Майер, Попов—каторга без срока, Дрей, Матфиевич, Батогов, Иванайн, Николай Надеев, Куртеев—15 лет каторги, Равенский, Валуев, Голиков, Сарычев—10 лет. Фурсенко, Морейнис, Торгашев—4 года. Евгения Степанова, Рейх, Немировский, Клименко, Карп Надеев и Филюков.
С 28 по 5 апреля происходил в Санкт-Петербургском окружном суде, с участием «сословных представителей», процесс 17 лиц. В этом процессе, о котором правительство дало лишь краткий, сухой отчет, но с которым партия «Народной Воли» по возможности ознакомила общество гектографированным изданием речей подсудимых и краткого отчета о суде, явился цвет русской революции. Этот процесс замечателен тем, что, как выразилась редакция «Отчета», в нем были представители всех фазисов революционного движения последних десяти лет.
Переходим собственно к хронике арестов.
5 июня 1882 г., в Петербурге разразилась страшная катастрофа, закончившаяся недавно шестью смертными приговорами, но повлекшая за собой не только эти, но и множество невозвратимых потерь и несчастий. Мы разумеем арест семидесяти: лиц, взятых в связи между собою сначала в столице, а затем и в других местностях России. Отметим следующих: Грачевский, Клименко, Буцевич, Златопольский, Богданович, арестован раньше в Москве, Теллалов, арестованный еще в конце 81 г.; затем в июне и позже арестованы: Анна Корба, Прибылев и его жена Г'росман, Юшкова, Иванов выслан на родину, Андреев выслан в Восточную Сибирь, Мартынов тоже, Сосин тоже, Луговский, Орлова, Михалевич —тоже в Восточную Сибирь все трое; Горинович-муж . Горинович-жена (в Зап. Сибирь), Макаренко Любовь (тоже), Мороз, Быковский, Липский, Зейдлиц (Восточн. Сибирь), Анисья Алексеева, Гринберг, Лисовская (обе осуждены по процессу 17 на 15 лет каторжных работ), Лискина, Селезнева, Кучина (выпущены), Андрущенко, Шеперовская (вып. на поруки), мичман Ник. Лавров, капитан Савельев, вып., Кульчицкий, умер в Доме Предв. Заключения, Лапицкий; осенью арестован Пешекеров, выпущен на поруки. Высылаются в Восточную Сибирь: Судаков, Дидоренко, Компанец: в Зап.Сибирь: Введенский и др. В Доме Предв. Закл., между прочим, сидят: Андрей Павлов, Алексей Блок, Загребин; за пропаганду среди рабочих арестованы 3 октября 1882 г. студенты Бобохов и Степанов, в Гельсингфорсе осенью прошлого года, арестован учитель Сикорский, бежал и снова пойман.
В Одессе в феврале 82 года арестованы: Конст. Маслов, Дмит. Петров, студ. Симонович, Елена Свитыч, Георгиевский; выпущены: Горвиц, Map, Симонович, Петрова, Ермакова, студ. Романенко, студ. Крафт, высл. в Курск; осенью арестованы: Дубницкий, Южаков, Семенюта, под домашним арестом, студ.Корецкий, фельдшерицы: Шехтер, Гассох и Оржах, высланы Екатеринослав, Лебедев, Бартенев, студ. Соломонов, раб. Гончаренко, выслан в Нижний-Новгород, Трепин в Петербург и раб. Кислов. Освобождены: раб. Айсман, Козицкий, Гессе К. и Х., служащий в почтамте Шаповалов, Мехалюк, Мальцев, Удинг, Цуканов, сельский староста, Поят, Ревуцкий, Сомборский, Сорокин и Мармуровский. В тайной типографии по Успенскому переулку арестованы: Суворовы муж и жена, прислуга Калюжная и также некто Суровцев. Через месяц: Спандони, Анненков, Мануйлов, Лебединцев и Дубницкий. Последние трое оговорили много студентов и выпущены на поруки. В 3 ноябре арестован Беловежский со множеством компрометирующих рукописей. В конце марта 83 года арестованы два офицера Люблинского пехотного полка Крайский и Стратонович, по доносу Дмитрия Петрова, арестованного в прошлом году по делу Веры Филипповой. Вследствие найденных у Крайского адресов, в Кронштадте арестованы три брата Прокофьевых—штурман, поручик артилл. и штатский.
В К о б е л я к а х арест. штабс-капитан артиллерии Похитонов Н. Д. В Киеве арест. офицер Тихонович. Трудно перечислить всех арестованных во время безумств Стрельникова. Что аресты происходили часто без всяких улик и оснований, лучше всего показывает масса освобожденных немедленно после смерти Стрельникова. Студенты Александр Мушкин, Гребенюк, Аншельзон, Розенталь, Дьяконенко, Алексеев (привезен из Харькова), Иорданская, выпущены на поруки. Совершенно освобождены: Шеболдаев, Ник. Сажин, Мученко, Либерман, Свидерский, Мозурмович, Ксендзюк (народный учитель), Антиохов, Вербицкий (из Чернигова), Банькевич, Зинаида Астафьева с матерью, Голубовская, Энгельгард, Милютина, Юлия Каменецкая. Красноколин (сотрудник "Киевлянина"), Сажина, рабочие: Климентий Смитющенко, Александр Пеньков, Яковлев, Ткаченко, Антон Глозацкий, Мешков, Федор Станиславов, Михаил Соббот, Баторин, Гейнц, Ив. Чухлебов, Яков Овчаренко, Бессарабов, Харченко, Ник. Чеснок, Козловский. Сидят еще в тюрьме: доктор Богомолец, Петр Гортынский, техник Наум Геккер, Полляк, оба привезены из Одессы; Федор Сукманев, нелегальный, Мих. Сукманев, Баранчов, Энгели, из Харькова, Ильков. из Москвы, Исаак Левинскнй, нелег. Гаркушенко, Москальнов, оба из Чернигова, Александр Бычков; студенты: Александр Урусов, Богданович, Ив. Бутков, В. Фельдман, Серг. Зацепин Леонид Жебунев, сотрудник «Зари», студ. Вас. Иванов, бежал, Влад. Бычков, бежал, Софья Русова, Наталья Баранова, сослана в Сибирь, Воробьева, рабочие: Вас. Пироженко, Бесневич, Степан Вильницкий, Петр Цостемский, Ив. Цельман, Григорий Буряк. При Стрельникове же арестованы в различных местностях на юге России: Свидецкий, Мещерский. Машенко, Яновский, Н. Гепель, Я. Яроцкий, Георгиев, Мазурченков, Ф. Порнецкий, княгиня Ширинская-Шихматова; студенты: Длусский, Вержбицкий, Коралов, Садыло, Неметти, Пилков, Бардовский; курсистки: Полевая, Дебагорио-Мокриевич, Якненко-Амиренко; рабочие: Глинский, Шульцов, Шаповалов, Гент, Кочеровский, Петлицкий, Доманский.
В X а р ь к о в е — Bepa Филиппова, нелег., Иванов, нелег., П. И. Коршев, нелег., с массой печатей, и несколько рабочих. В марте происходили обыски у студентов, и у одного поляка найдено много прокламаций на польском языке.
На К а в к а з е. В Поти в декабре арестован беглый офицер мингрельского полка Анисимов, оговоривший целый кружок офицеров. Из них арестованы: Антонов, Липпоман, Цицианов, Држтановский, Макухин, Алиханов и др. По оговору Антонова, говорят, взяты и привезены в Петербург: княгиня Шервашидзе, Якимов, кассир Т.-Б. ж. д., Кипиани, Наниев, Меленчук. В
П е т е р б у р г е по тому же делу арестован пом. прис. повер. Якимов. В Смоленске арест. офицер Ашенбреннер по одному делу с одесскими офицерами.
В М о с к в е—Новицкий, Лебедев, Стефанович Яков, по процессу 17 присужден к бессрочной каторге, Панов, Эрнст, Романенко, Макаренко, Севастьянов, Попандопуло, Буланов с женой, последи, выпущена, Джабадари, Калюжный с женой, Панкратьев, Ольга Любатович, сослана в Восточн. Сибирь. Комарницкий, нелег., Софья Никитина, нелег. В К аз а н и—Носкова. В Ромнах—Литвинов. В Вильно в начале 82 г. арестованы: Алекс. Аппельберг, на 5 лет в Восточн. Сибирь, Лампе, вып. на поруки. При аресте помощник полицеймейстера бил обоих по лицу за курение папирос; Соколов на 3 г. в Зап. Сибирь, Моисей Хургин вып. под надзор на 3 г., гимназисты: Вайнштейи, Ерикас, Горбачевский, последний на допросах вел себя плохо, ученик технического училища Антон Игнатовский и три девушки (все восьмеро отданы под надзор на три года); в июле 82 г. Иван Даманский; в Гродно— адвокат Павлович за оскорбление величества, освоб.; в Минс к е—Герцова с братом, вып. на поруки, Ядвига Одоховская, высл. в Зап. Сибирь. При аресте Одоховской, жандармы обращались крайне цинично с женщинами, жившими вместе с нею, и украли 12 руб. В Марьиной Горке арест. Бонч-Осмоловский, вып. В М о г и л е в е арестован Кожанов скрывавшийся 10 лет. В Витебске: Айзенберг и Изабелла Гурвич; двое нелегальных скрылись. Наконец, Ивановская, нелег., осужд. по проц. 17 на вечную каторгу. Ее долго морили голодом, добиваясь настоящего имени. В Варшаве арест. Плотский и Лопатинский в 1883 г. В Иркутске арестован учитель Неустроев и редактор «Сибири» Ефимов, по тому же делу в Петербурге арестован и выпущен несколько месяцев спустя, благодаря злой чахотке, некто Марушевский Нестеров, издатель «Сибири», выпущен.
----------------------------------------------------------------
Объявления.
С августа месяца за границей будет выходить через каждые два месяца журнал «Вестник Народной Воли», задающийся преимущественно теоретической разработкой социальных и политических вопросов; в нем также будут помещаться статьи, посвященные обозрению событий в России. Принимают участие между прочим гг. Лавров, Плеханов, Тихомиров и др. Редакция журнала просит публику, сочувствующую рев. движению, помогать ей денежными средствами через лиц, публике известных.
Вышел за границей «Календарь Народной Воли». Цена 3 фр. (1 руб. 20 коп.).
----------------------------------------------------------
Летучая тип. «Народи, Воли». С.-Петерб. 20 июля 1888 г.
-----------------------------------------------------------------------------------------------
ПРИЛОЖЕНИЕ К „ЛИСТКУ НАРОДНОЙ ВОЛИ"
№ 1
Цена 20 коп.
В сентябре 1881 г. умер в Алексеевском равелине Степан Ширяев, осужденный по процессу 16-ти.
22 марта 82 г. повешены в Одессе социалисты-революционеры Степан Николаевич Халтурин и Николай Алексеевич Ж е л в а к о в.
В октябре 82 г. умерла в Трубецком равелине Петропавловской крепости Людмила Терентьева осужденная по процессу 20-ти.
В начале 83 г. на каторге расстреляна М. Ковальская, осужденная в Киеве.
В Доме Предв. Заключ, в марте 83 г. умер Кульчицкий, арестованный за участие в помощи ссыльным и заключенным.
В конце 82 г. на каторге повешен социалист-революционер Легкий, осужденный в Харькове в 81 г.
В апреле 83 г. в Женеве застрелилась И. Бардина.
ХРОНИКА ВНУТРЕННЕЙ ЖИЗНИ.
Даже пессимисты и скептики ждали коронационного манифеста с некоторым замиранием сердца; но теперь, когда воздушные замки взлетели на воздух и явные и затаенные надежды получили такой грубый афронт, теперь даже те, кто больше других предавался иллюзиям, удивляются своим недавним ожиданиям и расчетам. В самом деле, внутренняя политика нового царствования, несмотря на всю видимую пестроту и легкомысленное шатание, была проникнута одной основной идеей, преследовала одну цель: борьбу с свободой и просвещением. Ждать от такого правительства крутого поворота к свободе и приурочивать это ожидание почему-то именно к коронации — было крайне наивно.
Ни Игнатьев, ни Толстой не уступают друг другу в преследовании свободы, только разница характеров наложила кажущийся отпечаток различия на системы их внутренней политики: один—лицемер и интриган, другой— откровенный палач, не усматривающий нужды в маскараде и открыто презирающий общество,—в этом вся разница. Закулисная цель их деятельности одна и та же: задушить интеллигенцию, опираясь на невежество масс, пленяющихся внешним блеском и могуществом и не умеющих отличать друзей от врагов. Нечего говорить о том, что преследовать подобную цель способно только недальновидное тупоумие. Задавить бессмертную мысль невозможно; натравливать народ на интеллигенцию значит пускать в ход обоюдоострый меч; опьянение толпы блеском электрических солнц, громом пушек и спиртом выкаченных бочек водки пройдет, отвлеченный «патриотизм» исчезнет и снова запенится конкретными нуждами и требованиями желудка. Все это не подлежит «мнению; ростовские рабочие, не дожидаясь коронация, заявили об этом достаточно громко. Но, правительство, очевидно, не помышляет о том. что доживает свои последние дни.
Мы коснемся здесь одной из интереснейших сторон закулисной деятельности правительства Александра III, ярко обрисовывающей его отношение к русскому обществу, показывающей, с какой властью мы имеем дело.
Мы разумеем бесконечное множество секретных циркуляров, разосланных .главным управлением по делам печати, по его собственной инициативе и по распоряжению м. в. д., редакциям петербургских газет и журналов, начиная с 1-го марта 81 г. Приведем без всяких комментарий ряд таких конфиденциальных предписаний.
От 4-го марта. Некоторые органы печати, ссылаясь на чрезвычайные обстоятельства, дозволяют себе помещать статьи, в которых выражаются вполне н е у м е с т н ы е суждения о необходимости изменения нашего государственного строя, а также высказываются сомнении в существовании истинного патриотизма в высших слоях общества, будто бы равнодушного к интересам народа. Помещение статей подобного содержания неминуемо повлечет за собой приостановление издания.
25 марта. В виду предстоящего судебного разбирательства о злодейском преступлении 1-го марта, гл. управл. по делам печати, по приказанию г. мин. внутр. дел, вновь напоминает о воспрещении, под о п а с е н и е м п р и о с т а н о в л е н и я изданий, помещать самостоятельные сведения о ходе судебных заседаний по политическим делам.
16 апреля. Признано необходимым воспретить сообщение и обсуждение в период, печати сведений и известий о таких происшествиях и явлениях внутренней университетской жизни, .которые подведомы университетским судам и советам.
29 апреля. В виду совершившегося в Болгарии переворота и необходимости поддержать князя Александра, признано желательным, чтобы наша пресса относилась с осторожностью к настоящим событиям в Софии. А циркуляром от 9 мая пояснено, что означенным распоряжением вовсе не возбраняется сочувственное обсуждение совершившегося в Болгарии переворота.
1 мая. Признано необходимым, чтобы слухи о болезни мин. вн. дел, военного и финансов и о программе гр. Лорис-Меликова не появлялись в печати. Равным образом воспрещается сообщение слухов о переменах в личном составе высших государственных чинов.
18 мая. Воздерживаться от сообщения каких бы то ни было сведений о сегодняшнем заседании городской думы, в котором обсуждался вопрос об избрании ген.-ад. графа Лорис-Меликова в почетные граждане г. С.-П. Б., и тем более от воспроизведения происходивших но этому поводу прений.
28 мая. Воздерживаться от сообщения каких-либо сведений, касающихся земских и думских постановлений и приговоров, адресов, а равно и отчетов о заседаниях оных, без предварительного распоряжения подлежащей власти.
31 мая. В периодических изданиях начали появляться корреспонденции, сообщающие частью ложные, а частью явно тенденциозные известия о происшествиях в учебных заведениях как светских, так и духовных. Нравственное чувство не дозволяет обращать училище в арену борьбы партий и журнальной полемики. Школа не может служить ареной для потехи публики посредством смехотворных рассказов о раздражении учителей и учеников. За напечатайте подобных статей и известий может быть применена ст. 56 прилож. к ст. 4 (прим.) Уст. Ценз. по продолж. 76 г.
31 мая. Систематическое помещение резких суждений, неосновательных известий и лживых слухов, направляемых к возбуждению недовольства против принимаемых правительством мер, особенно при тяжелых обстоятельствах настоящего времени, очевидно, не может быть допускаемо. Вследствие сего м. в. дел признает нужным заявить, что отныне возбуждение путем печати страстей и распространение известий, могущих тревожить общественное спокойствие, терпимы не будут.
3 июня. Относиться с крайней осторожностью к деятельности особого совещания по вопросу о понижении выкупных платежей.
12 июня. Печатание агитационных слухов и сведений об отношениях крестьян к землевладельцам, а равно и статей, подобных статьям о люторическом деле, повлечет за собой применение ст. 55 прил. в ст. 4 (примеч.) Уст. Ценз. по продолж. 76 г.
16 июля. Не должны быть печатаемы предварительные извещения даже о местах и учреждениях, которые будут посещаемы государем императором и членами императорской фамилии. Еще в январе 80 г. запрещены предварительные публикации; о предстоящих от'ездах и приездах царских особ.
17 августа. Воздержаться от помещения каких-либо неблагоприятных отзывов о деятельности бывшего градоначальника генерала Баранова.
19 сентября. Признано необходимым воспретить печатание каких бы то ни было правительственных распоряжений по исследованию экономических отношений между коренным населением данных местностей и евреями.
4 октября. В заграничных периодических изданиях появились известия о привлечении к делу о растрате оренбургских земель гр. П. А. Валуева; главное управление просит не перепечатывать и не упоминать об этих известиях.
10 октября. Г. министр считает необходимым предоставить печати всю ту д о л ю свободы, какая н е о б х о д и м а для всестороннего обсуждения переселенческого вопроса, но... будет весьма сожалеть, если неуместные выходки некоторых органов печати заставят его прибегнуть к ограничению предоставленной свободы обсуждения периодической печатью переселенческого вопроса. Отчеты и сообщения по вопросу о переселении должны быть предоставляемы его сиятельству г. министру для предварительного смотра.
13 ноября. Не печатать никаких известий о покушении на. жизнь ген.-майора Черевина.
3 декабря. В некоторых периодических изданиях допущены грубые опечатки в титуле его величеств, давшие публике повод к разнообразным толкам о значении, которое будто бы имеют эти опечатки. В виду этого главное управление просит с особым, вниманием наблюдать за точностью высочайшего имени и титула.1
1 В некоторых газетах напечатано было извещение приеме пожертвований на сооружение памятника Александру III, вместо Александра II. Эта опечатка была сделана в «Полицейских Ведомостях», за что г. Максимов высидел неделю на гауптвахте.
28 января 82 г. В виду предстоящих перемен ycтава реальных училищ, не помещать известий и рассуждений поводу предстоящих работ.
4 февраля. Не помещать известий, касающихся семейных отношений тайного советника Маркуса(?)
17 марта. Совершенно воспретить появление в печати всяких известий о переделах, равнении земли, слушном часе и т. п., а равно и статей, в которых проводится мысль о пользе или справедливости изменений поземельного положения крестьян.
21 марта. Не печатать никаких самостоятельных сведений по поводу суда, производившегося в Одессе убийцам ген.-майора Стрельникова.
20 апреля. Не помещать никаких сведений о результатах рассмотрения еврейского дела в комитете минист, а равно не печатать никаких статей по еврейскому делу
30 мая. Воздержаться от всяких суждений о Земск. Соборе.
26 июня. В некоторых изданиях обсуждается весьма резко и в возбуждающей форме тяжебное дело князя Щербатова с крестьянами. Принимая во внимание, что подобные статьи имеют вредное влияние на отношения крестьян к владельцам, не касаться этого дела.
19 августа. По поводу несчастья на Курской ж. д. явились статьи, заключающие неосновательные обвинения против отдельных чинов ведомства министерства путей сообщения. Дальнейшее появление подобных, имеющих агитационный характер статей может вызвать применение строжайших административных карательных мер.
29 октября. По поводу исключения гимназиста Фулевича воспрещается печатание каких-либо рассуждений.
1 ноября. Не печатать о беспорядках в Казанском университете.
23 ноября. Не сообщать ничего о недоразумениях между почетным опекуном Нейгардтом и доктором Квацем.
24 ноября. Не помещать никаких сведений и рассуждений о существующем будто бы тайном обществе, поставившем себе задачей действовать против террористов.
16 декабря. Не печатать судебного отчета по делу бывшего студента Семенова, приговоренного казанским окружным судом за оскорбление попечителя к заключению в смирительном доме, и не сообщать никаких сведений по этому делу.
Запрещение 18 января 82 г. не помещать решительно никаких сведений о политических арестах неоднократно напоминается редакциям.
Очень сожалеем, что за недостатком места мы принуждены опубликовать только наиболее выдающиеся из циркуляров, а еще более, что не имеем в данную минуту под руками столь же характерных и не менее интересных распоряжений главного управления за последние пять месяцев. Однако, и этот перечень запретного и недозволенного ясно показывает, какую скудную умственную пищу считают достаточной для русского мыслящего общества Лорис-Меликовы, Игнатьевы, Толстые и компания. Сообщать какие-либо сведения о людях, борющихся и умирающих за народное благо,—нельзя: их для общества не существует, они должны быть погребены в могилах крепостных тюрем, их голоса не должны выходить из залы суда. Негодовать на равнодушие высших сфер к судьбе народа, даже высказывать недовольство в этом смысле, говорить о враждебных отношениях неимущих классов к имущим, о необходимости аграрных реформ—нельзя: это значит пропагандировать революционные идеи. Говорить о признаках жизни среди учащейся молодежи, о брожениях и протестах студенчества против гнета и рутины, упоминать, наконец, о существовании, помимо правительственного, еще и общественного мнения, мнения страны, проявляющегося временами в прениях и постановлениях земств и дум,—также нельзя: это значит волновать народные страсти. Что же возможно после этого обсуждать, о чем мыслитъ и говорить? Какая роль литературе отводится? Роль бульварной сплетницы...
Но жизнь, к счастью, не слушается предписаний министерств и управлений. Не заносимая в летописи литературы, она, тем не менее, бьет живым ключом, идет своей дорогой. Антиеврейское движение, в свое время задавленное правительством, грозит в скором времени повториться в небывалых размерах, судя по тому, что произошло в 10-х числах мая в Ростове-на-Дону. Кроме того, рядом фабричных стачек и бунтов рабочий люд показал свою жизненностъ и готовность энергично встать на защиту своих интересов при малейшем успехе восстания, при малейшей надежде на изменение к лучшему своей невыносимой участи. Наконец, интеллигентное общество, в лице молодого поколения, также заявило смелый и грандиозный протест против существующего порядка вещей. Брожение давно неслыханных размеров и силы охватило в нынешнем академическом году все русское студенчество, и мартиролог этого движения определяется в несколько сот человек... Все это знаменательные факты.
А что делает в это время правительство? Зажимает рты, укрощает строптивых, пускает в ход войска против слабых и обиженных, подает руку помощи эксплоататорам и притеснителям,—вот в чем проявляет оно свое позорное существование. В прошлом году ходили, например, слухи о том, что изготовляются новые фабричные законы,—явились надежды, воскресли ожидания. И что же? В июле месяце, действительно, были опубликованы "Фабричные правила о работе малолетних", которые оказались ниже самых минимальных требований справедливости. Вот и все. О регулировании рабочего дня, об улучшении санитарных условий фабричной жизни и т. д.—правительству и мысли входит в голову. А между тем, оно лучше, чем кто-либо, знает, что жизнь рабочего люда в настоящее время хуже жизни рабочего скота, что фабриканту заботиться о его благоденствии нет никакого интереса. Мы не станем рисовать здесь безотрадную, возмущающую картину фабричной жизни, медленно и постепенно убивающей здоровье и силы человека и подвергающей его бесчисленного рода случайностям, причиняющим увечья и смерть. При этой каторжной жизни, на каждом поставленной всевозможными опасностями, заработок рабочего так мизерен, что едва хватает на прокормление. Что остается от расходов на пропитание, уходит на бесчеловечные штрафы, грозящие рабочему за каждую неисправность, за каждый каприз фабриканта-хозяина.
Очевидно, что так жить невозможно. Даже многотерпеливый русский рабочий не может вынести этой каторги и пытается протестовать. Нечего говорить о том, что самый непрактичный способ борьбы—жадобы суду и администрации. Эти жалобы никогда почти не удовлетворяются: власти всегда на стороне капиталистов. Рабочим остаются стачки, бунты и иные «свои средствия». В истекшем году был целый ряд стачек, которые, благодаря отсутствию организации рабочих, касс для вспомоществования в пр., кончались, большей частью, неудачей.
В начале 82 г, произошло много стачек на Урале. Дроворубы и углекопы Симского уезда отказались работать за плату, предложенную заводоуправлением, завод остановился. По той же причине .остановил работы Илекский завод. На пермском пушечном заводе, в слесарном отделении, около 200 рабочих прекратили работы, требуя удаления главного мастера, страшно их притеснявшего. Рабочие, строящие сибирский университет, также забастовали, потребовав прибавки платы, потому что на 40 к. дневного заработка в Томске жить нельзя. В мае того же 82 г. произошел «бунт» на золотых приисках Базунова и комн. по поводу ареста одного из рабочих. Рабочие собрались громадной толпой и заставили исправника не только освободить арестованного, но даже сменить ненавистного для них урядника. Однако, новый урядник, оказался не лучше и, едва вступив в должность, немедленно арестовал 4 рабочих, Толпа отбила их у казаков, но двое вскоре были опять взяты и закованы в кандалы. Рабочие, узнав об этом, забушевали сильнее прежнего: несмотря на угрозы урядника стрелять, бросились на казаков, смяли их и заставили разбежаться. Появившегося в это время сотника сбили с лошади и избили до полусмерти. Затем, освободив товарищей, рабочие бросились было к квартире управляющего - приисками, которому, вероятно, плохо пришлось бы, если бы толпу не 'встретил на дороге управляющий соседними приисками и не сумел успокоить лисьими речами. Приехало начальство, забрало 10 человек зачинщиков, сделало рабочим кое-какие ничтожные уступки, и затем приисковая жизнь пошла обычным неприглядным путем.
Много стачек было в одном из наших важнейших промышленных центров, Иваново-Вознесенске. на фабриках Зубкова, Еречина, Дербеневых, Небурчилова. по поводу заработной платы. 19 мая прошлого года, благодаря понижению заработной платы на 10 процентов, забастовали рабочие проволочного отделения с.-петербургского гвоздильного завода, помещающегося по 25 линии Васильевского Острова. Вмешательство полиция разделило рабочих на две партии, из которых одна согласилась работать, а другая, браня своих бывших товарищей «х р и с т о п p о д а в ц а м и», взяла расчет. Прошлым летом в Одессе была стачка кондукторов и кучеров конно-железных дорог, которые заявили., что нет физической возможности работать с 6 часов утра :до 12 ч. ночи и даже позже, находясь- все время на ногах. В конце июля началась громадная стачка (5 т. раб.) на Кренгольмской мануфактуре. Письменные заявления о мошенничествах начальства, поданные рабочими эстляндскому губернатору, остались без последствий, и волнение стало разрастаться. 4 августа явился полк солдат, а вскоре затем приехал из Москвы полковник, особый специалист усмирения фабричных бунтов, и с ним целый отряд тоже специалистов по этой части из шпионов. Последние вмешались в среду рабочих и наметили наиболее видных из них. 8 августа начались аресты; каждый день арестовывали до 80 человек и под конвоем отправляли в Ямбург (всего до 800 чел.). Малолетних наказывали розгами. Таким образом, стачка была прекращена. В ноябре месяце в Баку волновались рабочие «нефтяных принцев», братьев Нобель, полтора месяца не плативших жалованья. Произошло разделение: часть рабочих соглашалась ждать, часть не соглашалась,—между теми и другими была жестокая драка. Около ста человек явилось к конторе с угрозой разнести ее. Испуганный управляющий в тот же день уплатил рабочим 30.000 руб. В конце февраля настоящего года произошла стачка на громадной бумагопрядильной и ткацкой фабрике Воскресенской мануфактуры (Дмитр. у. Моск. губ.), благодаря множеству штрафов и уменьшению рабочего дня (что при сдельной плате .равносильно понижению этой последней). На место бунта были двинуты войска.
В большинстве случаев стачки кончаются неудачей и только обескураживают рабочих, которые охотно прибегают поэтому к другим средствам борьбы. Так, в Рузском уезде прошлым летом была подожжена спичечная фабрика подполковника Гессе, который в обращении с рабочими обнаружил самые воинственные наклонности: хватает за волосы, бьет по шее и т. д. В сентябре 82 г. рабочие подожгли под Архангельском лесной склад купца Брандта. Нынешней зимой рабочие Ивангородской жел. дороги устроили самосуд над привилегированным лавочником, у которого обязательно должны были покупать припасы: связали его и бросили в лесу в яму, прикрыв сверху ветвями. К его счастью не было сильных морозов, и на четвертый день его нашли там еще живого.
В Варшаве в начале нынешнего года появилось возмутительное распоряжение обер-полицеймейстера, по которому должны были подвергаться полицейско-медицинскому осмотру все женщины, работающие на фабриках, в мастерских и магазинах, равно как и прислуга в публичных заведениях, во избежание, якобы, распространения сифилиса. Рабочие от имени «Комитета рабочей партии» расклеили 13 февраля прокламацию, в которой, между прочим, говорилось следующее: «Итак, достаточно жить трудом рук своих, чтобы стать наравне с проституткой! Итак, жены наши, дочери и сестры, которых судьба заставляет трудиться, причисляются законом к числу уличных развратниц, торгующих своим телом! Чтобы избежать позорного осмотра, надо заручиться расположением фабриканта! Рабочие, вам дана пощечина, хотят испытать ваше терпение и покорность. Чем вы ответите на это? Позволите ли надругаться над слабою половиною рабочего класса, сделаете ли из них жертву разврата и беззакония вспоенных вашею кровью фабрикантов, которым правительство! дает новое оружие для карания малейшего ослушания? Рабочие, не допустите этого. Не отступайте перед опасностью, не поддавайтесь, хотя бы даже кровью пришлось освятить этот протест. Лучше смерть, чем позор. Вспомните, что вы люди, что умеете защищать свою честь, что вас не пугают жертвы. Хотят борьбы—и она будет!». Безобразное распоряжение было отменено.
Рабочим недостает организации, крепкого ядра, которое умело бы внести сознательность и стройность в стихийные протесты. Почва для образования такой организации есть: повсеместное пробуждение в рабочем классе сознания и духа солидарности, переход к террористическим фактам. Почва горючая и плодотворная, работать на которой—задача интеллигенции.
-Выше мы сказали, что интеллигентное общество, в лице молодого поколения, также заявило смелый протест против существующего порядка вещей. Действительно, все русское студенчество, за немногими исключениями. охватило в нынешнем академическом году страстное, невиданных размеров, движение. Оно началось в Казани в октябре месяце прошлого года и кончилось в Варшавском университете в апреле нынешнего. Мелкие, чисто студенческие причины, в роде лишения стипендии одного из студентов, вызвав волнение в одном-двух кружках, взволновывали постепенно всю лучшую часть студенчества, переносили движение от мелких причин первоначального брожения на широкую почву общественного недовольства существующей системой отношений правительства к интеллигенции и делали молодежь представительницей общественного протеста. Так давал себя чувствовать внутренний, сердечный смысл брожений. Такой протест, как протест петербургского студенчества против холопства кучки карьеристов - товарищей перед благодетелем Поляковым, был протестом возмущенного чувства всех лучших и чистых элементов русского общества.
Беспорядочность и неорганизованность движения затемнили этот смысл.
Какие же результаты дало это неорганизованное движение? Правительство выслало в места отдаленные и столь отдаленные (высылка на родину в нравственном отношении хуже ссылки па чужбину) несколько сот лучших сил молодежи и поставило их в невыносимые материальные и нравственные условия. Мы имеем письма от некоторых из этих юношей; уныние и тоска звучат в каждой строке. Но нет сомнения, что на многих из них такое положение отразится крайне благоприятно,—известно, что "зреет и крепнет душа под грозой".
Временный под'ем духа вскоре сменился, однако, апатией. Молодежь разбилась на мелкие кружки, изнывающие в своей изолированности и не знающие, что делать; появление гектографированного журнала «Студенчество» представляет, впрочем, один из отрадных фактов, но вопрос окупает ли он своей внутренней ценностью и значением для студенчества столько жертв, принесенных молодежью? Волнения вызвали усиление работы мысли среди молодежи в политическом направлении; но нельзя ли поставить эту работу в какие-нибудь нормальные рамки, чтобы она шла постоянно и ровно? Нельзя ли, наконец, создать организацию из лучших сил студенчества, которая задастся целью вывести душу молодежи из темницы бесплодного изнывания. удержать ее от бесцельной и преждевременной растраты сил на мелочах, зажечь пропагандой социально- революционных идей в широком и живом смысле этих слов, указать посильные пути практической деятельности, небесполезной для общереволюционного дела в России и способной не только удовлетворить молодое чувство, но и выработать из человека честных порывов—человека твердых убеждений, деятеля с практическими способностями и ясно формулированной программой? Это—вопрос, подлежащий разрешению в ближайшем будущем.
-------------------------------------------------------
ПО ПОВОДУ ЕВРЕЙСКИХ БЕСПОРЯДКОВ.
В Екатеринославе войска стреляли в народ и оставили на месте десятки убитых и раненых (число которых в точности еще неизвестно), в Екатеринославе пролилась народная кровь... Факт возмутительный по своей жестокости и несправедливости, и столь же нелогичный, как и все прочее, что теперь делается правительством, желающим показать, что оно сильно и, главное, умно.
Вот как передают этот факт газеты и очевидцы: 20 июля около 12 ч. дня в лавку еврея Немировского вошла женщина с ребенком; мальчик из любопытства взял в руки фунтовую гирю; приказчик еврей, предположив, что он совершает кражу, начал бить его по лицу. Мать стала защищать ребенка, просто стала браниться; тогда обозленный приказчик, чувствующий себя ныне в силе, набросился на несчастную, ударил ее находившеюся у него в руках гирею по голове и стал бить палкою, а когда она, обливаясь кровью и теряя сознание, упала, вышвырнул ее на улицу, причем еще больше разбил ей голову о каменную лестницу. В это время проходила партия рабочих со вновь строящегося железнодорожного моста. Вид окровавленной жертвы и плачущего подле нее ребенка не мог не вызвать сострадания. Это было искрою, которая зажгла неиспорченные и измученные людские сердца негодованием. Дальнейшее понятно. Рабочие ворвались в лавку, стали бранить еврея и требовать составления полицейского протокола. Полиция же (которую они тут же известили о случившемся), убрав женщину, стала выгонять их из лавки. Произошло замешательство. В это время кто-то крикнул, что женщина умерла... Этого было достаточно, чтобы привести массу в исступление. Раснеся лавку Немировского, толпа с криком: «бей жидов!» ринулась по главным улицам города и, увеличиваясь по пути, как лавина, начала разбивать еврейские магазины, дома, мелочные лавки, уничтожать товары, мебель, даже кредитные билеты и распускать по воздуху еврейский пух. Увещания начальства не действовали. Наличных военных сил оказалось мало в Екатеринославе (солдаты были распущены на работы); 200 человек солдат ничего не могли сделать с огромной толпой, которая рассыпалась на небольшие кучки и, будучи оттеснена с одного места, уходила в другое и там вступала к разрушению. Погром продолжался до 3 ч. ночи. Не подействовали и первые выстрелы. Начальство потребовало подкрепления из других городов и стало собирать солдат; но и появление новых отрядов не производило желаемого впечатления. Слишком велико было в массе сознание своей правоты, правоты того дела, за которое она стояла. Рано утром 21 опять раздались в разных концах одинокие, зловещие призывные крики, призывающие к продолжению мщения, а к 9 часам, несмотря на все принятые меры, опять собрался народ и приступил к погрому. Народ верил, что за такое дело нельзя убивать, что если не офицеры, то солдаты откажутся стрелять в людей, никого не убивших, ничего не грабивших и истреблявших только неправедно нажитое имущество своих притеснителей. К сожалению, эта вера оказалась преждевременной, когда-нибудь солдаты поймут, разумеется, свою солидарность с народом и сумеют отличать правых от виноватых, но на этот раз этого не было.
Правительственное сообщение, появившееся уже после того, как почти весь Петербург знал о происходящем, лаконически, в одиннадцати с половиною строках, сообщало, что "для усмирения буйства пришлось употребить оружие" и что из «толпы, состоявшей почти исключительно из пришлых рабочих1 строящейся железной дороги, убито 10 человек и ранено 13» («Пр. Вест.» 163).
1 А, между прочим, был убит г. Вельбицкий и продавец воды, к будке которого он было подошел, чтобы напиться, был убит какой-то дьякон, была ранена г-жа Быкова и несколько человек только-что приехавших в Екатеринослав и ни в чем неповинных пассажиров.
Но Петербург давно уже не верит этим официальным сообщениям, а неофициальные сведения говорили совсем другое и доводили
цифру убитых и раненых до 150 и даже 200 человек. На самом деле произошло нечто, гораздо более серьезное, чем сообщалось официально. Цифра пострадавших теперь постепенно начинает возрастать в газетах. Так, «Неделя» сообщает слух, что число убитых доходит до 40 человек (№ 31). Около здания полиции несколько раз происходило «громадное стечение народа, который требовал выдачи убитых и раненых»; но его каждый раз прогоняли силою. Прогоняли даже1 тех, кто в полицейской мертвецкой желал найти своих родственников. По народу был сделан вовсе не один залп, а несколько залпов; «Нов. Вр.» в один только день 21 июля насчитывает три залпа (около дома Бродского, около д. Станиславского и гостиницы Герке), при чем «особенно губительными» оказались ночные выстрелы около д.Станиславского (№ 2665). Толпа не всегда отступала и несколько раз приходила в бурное настроение, становилась лицом к лицу с войском и пускала в ход камни. Нам пишут, что во время этих схваток перебили ноги жандармскому офицеру, избили полицеймейстера, ранили и помяли несколько человек наиболее усердных офицеров и бросились было за губернатором, который пустился, однако, «утiкать» и скрылся. Наш корреспондент говорит, что убитых наповал около 32 человек и раненых 80 (из которых некоторые тоже умерли после), и в особенности подчеркивает факт, подтверждаемый и газетами, что на этот раз, дело не ограничилось одними евреями, а перешло, несмотря на иконы и лампадки, и на русских ненавистных народу лиц. В ночь на 22-е было сделано несколько поджогов в городе. Многие рабочие разбежались по другим городам, унося с собой чувство скорби и злобы. Среди рабочих было много великороссов, которые расскажут, конечно, и в центральных губерниях обо всем виденном и испытанном, о том, как обращается с народом
начальство, чью руку оно держит и что остается народу делать для защиты себя от несправедливости. Может быть, эти разошедшиеся люди, подобно голубям княгини Ольги, зажгут негодование по другим городам, и там тоже вспыхнут волнения. Мы не думаем, конечно, чтобы эти волнения, .при настоящей .неорганизованности народа и политическом неразвитии войск; могли иметь решительный успех; но мы радуемся воспитательному значению подобного рода фактов, наглядности, с какою выступают истинные, отношения власти к народу и его врагам, и той определенности характера., какую начинают принимать еврейские, погромы, переходя на экономическую и политическую почву и становясь все менее и менее еврейскими, т.-е. племенными и религиозными. Народ от евреев неожиданно переходит на защищающее их начальство и вообще на всех своих притеснителей, и замечательно при этом то, что в то время, когда он разделывается с евреями одним распарыванием их перин и истреблением их
имущества, с настоящими своими врагами он разделывается гораздо круче. Во время бакинских беспорядков он ищет по всему городу одного известного купца, чтобы убить его; причиняет неприятность городскому голове и хочет поджечь Нобеля; возбужденный полицией и патриотическим пивом против врагов «государственного порядка», он неожиданно набрасывается во время коронации в Москве на полицию же, позволившую себе грубое с ним обращение; он 16 мая сбивает в Петербурге шапки с генералов, избивает пристава, который через несколько дней умирает; бьет жандармов и кричит:
«бей господ!». Он громит евреев, вовсе не как евреев, а как «жидов», т.-е. народных эксплоататоров. Он отлично понимает, что и начальство поддергивает их вовсе не как евреев, не как угнетенный народ, и, тем более, не как интеллектуальную
силу, которую он жестоко преследует, а также- как жидов, т.-е. людей, помогающих держать народ в кабале, и как
.людей, делящихся с ним, дающих ему взятки и т. -п. Рабочая фракция «Нар. В.», выпустив по поводу екатеринославского погрома прокламацию, разумела в
ней, конечно, не евреев, а именно жидов. Против первых она, как и весь русский народ, ничего не имеет, против вторых имеет много со своей рабочей точки зрения. Также прокламация сообщила, между прочим, о взятке в один миллион рублей, взятой с евреев гр. Толстым. Мы не знаем, верен этот факт или
нет (как его доказать?), но слух об этом .настойчиво ходил с самого министерства гр. Игнатьева, которому предлагалась или который сам вымогал подобную взятку. Слух этот упорно держался и во время назначения председателем еврейской комиссии Макова,—говорили; что он будто бы, как опытный человек, был даже
специально и назначен для этой взятки, чтобы поделиться ею с другими. Слух этот, рассказываемый и поддерживаемый самими евреями, настойчиво держится и теперь и не находится ни в малейшем противоречии с аппетитами и чистоплотностью гр. Толстого. О том, что будет дальше, мы
своевременно сообщим, а теперь напомним только читателям, что и великая французская революция начиналась с избиения евреев (Тэн). Это какой-то печальный фатум, которого, невидимому, не избежишь. Евреи, как это прекрасно об'яснял когда-то К. Маркс, будучи народом исторически несчастным и долго гонимым, сделались народом в высшей степени нервным и восприимчивым; они воспроизводят в себе, как зеркало (и даже не в обыкновенном, а в удлиненном виде), все пороки окружающей среды, все язвы известного общественного строя, так что, когда начинаются антиеврейские движения, то можно быть уверенным, что в них таится протест против целого порядка и что начинается движение гораздо более глубокое. Народная кровь, пролитая в Екатеринославе,
падает, конечно, на совесть правительства; но в то же время падает она железною тяжестью и на ту чашку исторических весов, на которой лежат народные страдания, при чем цепи другой чашки, на которой лежит народное терпение, натягиваются и вот-вот «и оборвутся, или высоко-высоко поднимут эту чашку для того, чтобы она тяжелым молотом опустилась на голову всех народных мучителей.
-------------------------------------------
О «ХИЩЕНИЯХ».
Летопись хищений обогатилась выпуклыми орнаментами: самоубийством Макова, покушением па самоубийство Перфильева... Царь лично велел дать делу о воровстве Макова и Перфильева, законный ход; но, разумеется, не все, открытое следствием, сделается достоянием общества. Многое утонет во мраке тайны, т. к. могло бы слишком ярко осветить загребистые лапы и -железные клювы царских слуг, Дело не в одних хищениях, потому что при обыске у Перфильева найдено несколько скрытых, не дошедших по назначению высочайших повелений. Повидимому, это следы тех взаимных подсиживаний и личных интриг, которыми так богато болото, где кишат царские слуги.
Вся эта сторона дела, конечно, останется для публики за семью печатями. Но и многое другое не всплывет наружу.
Когда назначена была ревизия министерства внутренних дел, Маков явился к Толстому и об'яснил ему, что специальные суммы министерства все в беспорядке, за который, однако, он. Маков, не ответствен; ему-де случалось производить из этих сумм выдачи лично А. II, с которого-де не расписки же было брать. В пример был приведен такой случай: некто Новосильцев, аферист,, содержал цирк и лично известный царю, разорился и обратился за помощью к своему августейшему покровителю. Благодушный монарх поговорил о беде Новосильцева с Маковым, а тот предложил к его услугам остатки от сумм, ассигнуемых на перлюстрацию писем. Учреждение, заведующее этим позорным делом и находящееся под начальством г. Шара состоит в министерстве внутренних дел и, от него получает свое содержание (по слухам, до 150 т. руб. в год). Маков взял 15 т. и облагодетельствовал ими Новосильцева, . Так рассказывал Толстому Маков. Рассказ вполне вероятный: Александр II любил подобные услуги и не особенно вникал в разницу между царским карманом и казенным сундуком, а его слуги любили играть на этой слабости, не забывая конечно, и собственных карманов. Об этом мог бы порассказать б. управляющий Государственным банком Ламанский, к удивлению наивных людей, избегнувший недавно всякой ответственности по делу Общества взаимного кредита. Он мог бы, например рассказать о подарке в пять миллионов рублей, поднесенном им и министром финансов Александру II. Происхождение подарка следующее: при выпуске кредитных билетов нового образца для замены ими старых, натурально, оказался некоторый излишек, так как известная часть старых кредиток в обмен не поступила: сгорела, утонула, вообще, по разным причинам, в назначенный срок не была пред'явлена для обмена. Этот излишек, составивший 5 миллионов, представлял случайное погашение соответственной части государственного долга и, следовательно, принадлежал казне. Верноподданный же управляющий решил иначе. Вместе с министром финансов он поднес их в изящном ларце царю в качестве «ничьих» денег. Царь благосклонно принял и тут же, говорят, вручил из подарка Ламанскому 50 тысяч и министру 100 т. Эта не единственная в этом роде услуга знаменитого финансиста царю и др. влиятельным лицам в течение его долгой и не безвыгодной финансовой карьеры. Потому-то только наивные люди и могут удивляться его невредимости в делах о хищениях. По той же причине и дело Перфильева-Макова не всплывет наружу во всех своих разветвлениях. Об этом .позаботятся многие, из которых только немногие могут со спокойной совестью смотреть на труп Макова. Маков был вытащен за уши Тиманговым, а там, глядишь, клубок размотался бы и до Валуева с его помощниками и до других. Царь может тешиться мыслью, что все сделано для выяснения истины, сделано так, как указано его державной волей, но не даром в самодержавной России сложилась пословица: «Жалует, царь, да не милует псарь». Не царь, а псари управляют Россией! То обстоятельство, что деньги, пожертвованные тамбовским земствам (30 тыс.) из-за которых, собственно, и загорелось дело, и получившие со стороны державной воли определенное назначение спокойно кладутся псарями в карман, представляет только наглядную иллюстрацию общего порядка дел.
В прошлом году вышла в Лейпциге немецкая брошюра «Летучие листки из тайного архива русского правительства». Она составлена по всеподданнейшим отчетам государственного контролера и содержит не мало фактов по истории наших хищений. (Мы воспользуемся ею в следующий раз.) Авторы рассказывают, между прочим, о борьбе контроля с морским министерством. В течение 10 лет контроль тщетно требовал от морского министерства счетов. Наконец, в 74 г. государственный контролер доложил об этом царю, и царь сделал на полях доклада собственноручную пометку: "Требую, чтобы счета были непременно доставлены, если не в нынешнем, то в следующем году. "
Только тогда морское министерство подчинилось установленному порядку, но зато доставило сразу 7.434 книги, содержавших около 200 тысяч документов, чем контроль, разумеется, поставлен был в полную невозможность разобраться. Авторы брошюры замечают, что остальные министерства не выказывали такого систематического противодействия государственному контролю. Но они ошибаются. Теперь выяснилось, что контроль еще с 1877 г. тщетно пытался подвергнуть ревизии расходование специальных сумм министерства внутренних дел и только теперь, после истории Перфильева — Макова, получил, наконец, требуемые документы. Как в борьбе с морским министерством, так и здесь понадобилось прямое личное вмешательство царя, чтобы победил им же установленный законный порядок. Но это - исключительные случаи, скандалы. Псари знаю много случаев отводить царские глаза. Как видно из примеров Макова и Лаланского, они умели и самого Александра II вводить в сеть своих темных дел, предоставляя в его распоряжение разные остатки и «ничьи» деньги. Но самый обыкновенный прием состоит в сваливании всего с больной головы на здоровую. Беззаконники вопят обыкновенно о «подрывании основ» и необходимости твердой власти, воры охраняют принцип собственности. Управляя Россией из-за спины царя и грабя под покровом его горностаевой мантии, псари, несмотря на свои взаимные подсиживания и интриги, тесно смыкаются, как только какой-нибудь луч света грозит обнаружить их дела. Так в министерство Игнатьева одна московская газета подверглась административной каре за то, что раскрыла операции Макова по поставке дров на Ландварово-Роменскую ж. д. Вместо того, чтобы предоставить самому Макову ведаться судом со своими обличителями и обратить на факт внимание, администрация поторопилась зажать рот тем, кто посмел назвать мошенническую сделку мошеннической...
Член государственного совета и бывший министр должен быть подобен жене Цезаря; о нем не. должно быть дурных слухов. Но жены цезарей часто наставляли рога своим венценосным супругам, пуская в ход обыкновенные в таких случаях женские хитрости, и развратный Рим доставлял им сколько угодно пособников и укрывателей. Как не быть им у нас? Если бы не крупный скандал самоубийства Макова. то Лев Саввич и был бы известен только, как творец института урядников и автор прокламации к крестьянам по поводу толков о переделе земли. В качестве первого, он защищал «законный порядок», в качестве второго — «священные права собственности». Он был вполне подобен жене Цезаря. Теперь и царь, и любой мужик, читавший или слышавший его прокламацию, убедились, что этот охранитель законного порядка есть беззаконник, что этот защитник собственности есть вор. Нам, ни на минуту не забывающим своего старого девиза «земля и воля», особенно приятно видеть, что не отдаленная только история, а и теперешняя жизнь уже разоблачает тех, кто так явно высказался против этого девиза. Да, признанные беззаконники выпускают полки урядников против «воли». Да, признанные, шельмованные воры восстают против нашего понимания справедливости земельных отношений, восстают и продолжают грабить бессудную, бессловесную Россию.
------------------------------------------
ХРОНИКА АРЕСТОВ.
В хронике первого номера «Л. Н. В.» было пропущено много арестованных до 20-го июля. Причиной был слишком длинный промежуток времени, за который нам пришлось составлять этот, воистину, «синодик» Александра III. Теперь мы постараемся, отчасти исправить пропуски номера первого.
В июне месяце в Петербургском военно-окружном суде разбиралось дело прапорщика Фомина, бежавшего из Виленской цитадели и арестованного в июне прошлого года в Петербурге уже нелегальным. Чем кончилось дело его,—неизвестно.
За несколько дней до коронации была отправлена в Сибирь целая партия в 100 человек из Москвы. В числе прочих в этой партии были: все осужденные по одесскому процессу, отставной майор Тихоцкий (на 5 лет Вост. Сибири), отставн. офицер Лаговский из Ярославля, Чикоидзе, Ольга Любатович, Романенко и др.
25 июля отправлена из Петербурга, другая партия в 46 человек. Некоторые были, переведены из Петропавловской крепости сначала в Дом Предварительного Заключения; из совершенно достоверных источников мы знаем, что большинство переведенных из Петропавловской крепости до такой степени были изнурены, что сами не могли двигаться, и их переносили на носилках;. Даже жандармы предварительного заключения возмутились подобной жестокостью. Во всем этом непосредственно, виновны—смотритель Трубецкого равелина жандарм, офицер Лесников и смотритель Алексеевского равелина штабс-капитан Соколов. Соколов замучил Ширяева, Лесников виноват в смерти Терентьевой.
В числе отправленных находились: Лев Златопольский, Люстиг, Мирский, Анна Корба, Ивановская, Лисовская, Смирницкая, Якимова, Лебедева, Гросман, Прибылев, Калюжный, Гринберг и др. Говорят, что Фриденсон не отправлен, потому что весь покрыт цинготными язвами; Иосиф Нагорный до того был изнурен сравнительно недолгим заключением, что лежал без движения в Петропавловской крепости.
Переходим к арестам.
В Петербурге. 4 июля в тайной типографии по Рижскому проспекту взяты Анжелович и Паули (оба нелег.). На них донесла хозяйка, которую тем не менее выслали вместе с мужем и свояченицей. В мае взят отст. оф. л.-гв. Семеновского полка Леонтьев; затем один из жандармов Трубецкого равелина, обвиняющийся в сношениях с революционерами; по этому же делу была арестована старушка Артемьева и две ее дочери. В июле Антоновский (вып.) и сотник Синягин. В мае технолог Кузьменко-Загорский.
В Харькове. 22 июня ночью взята тайная типография и в ней четыре человека—2 мужчин и 2 женщины. Во время перевозки в Петербург хозяину типографии удалось бежать через окно вагона во время хода поезда; жандарм, последовавший за ним, сломал себе ногу. Одновременно взят некто Немоловский; кроме того было несколько арестов на ст. Люботин по поводу покушения на одного шпиона из рабочих.
В Москве. Перед коронацией была арестовала лежавшая без движения типография и при ней три человека. Всех троих выпустили (?). В Лоскутной гостинице шт.-кап. Рогачев.
В X е р с о н е. Ауслендер, ст. Инст. инж. путей сообщения.
В В и л ь к о в и ш к а х в мае арестован неленальный Карелин, сын фотографа из Нижнего.Новгорода.
В В и льно. В июле арестован гимназист 16 лет (!) Зорин: в июле—Янчевский, Горбачевский, Соколов и Мясников.
В Орше в апреле месяце по доносу квартирной хозяйки были задержаны три нелегальных, которые однако успели скрыться из-под домашнего ареста. Затем были взяты 8 человек.
В Казани. Питерский, Поппе (вые. в Вят. губ.), Алексеев и Померанцев (выслан в Пермь), Воронцов.
В Екатеринбурге. Гриль, пом. нач. дв. Уральской дороги, и Колосов.
В С а р а п у л е—Арнольдов.
В Боткинском заводе—рабочий Воздвиженский.
В 0 х а н с к е—фельдшерица Витте.
В Одессе арестован некто Федоров.
В январе 83 года бежал Суворов (псевдоним).
----------------------------------------------
По листку № 6.
Производится сбор, начиная с сентября 1882 т., по 24 р. в месяц.
Вот п с е в д о н и м ы:
Рубаха 3 руб. Офицер 10 руб. Штык 2 руб. Ятаган 2 руб. и проч.
-------------------------------------------------
Летучая тип. «Народной Воли», С.-Петербург, 20 авг. 1888 г.
--------------------------------------------------------------------