СОЦИАЛЬНО-РЕВОЛЮЦИОННОЕ ОБОЗРЕНИЕ
№ 3 Ноябрь 1886 г.
М ы ш к и н весною 1885 года расстрелян в Шлиссельбургск. крепости за пощечину, данную им офицеру.
16 января 1886 г. в Варшавской цитадели казнены осужденные по процессу 29-ти:
Бардовский Петр, мировой судья г. Варшавы.
Куницкий Станислав.
О с с о в с к и и Михаил, рабочий.
Петрусинский Иван, рабочий.
Г е л и с Мейер, приговоренный в 79 году к бессрочной каторге, в 84 г. умер в Петропавловской крепости.
П о л е т и к а, землевладелец, админ.-ссыльный, в 84 г. умер от брайтовой болезни в Слободском, Вятской губ.
Панин Василий, офицер, админ.-ссыльный, в первый день Пасхи 84 г. застрелился в Атбасарах Степн. ген.-губерн.
Чайковский в 20-х числах апреля 84 г. умер в Доме Предв. Заключения.
Титов Михаил, поднадзорный, 12 дек. 84 г. повесился в Армавире, Кубанск. области.
Рафаэли Иван, админ.-ссыльный, в 85 г. умер в Ялуторовске.
Мейер Роман, админ.-ссыльный, 2 февр. 85 г. умер в Яранске, Вятской губ.
А б а з о в, студ. Петр. Ак., выпущеный из тюрьмы в начале марта 85 г. в последних градусах чахотки, 10 марта того же года умер в Екат. больнице в Москве.
Лузин, админ.-ссыльный, в начале мая 85 г. умер в Екатеринбургской перес. тюрьме.
Забелло, админ.-ссыльный, 19 июля 85 г. утонул в Селенге.
Малавский Владимир осенью 85 г. умер в Шлиссельб. кр.
Л и с о в с к а я 25 октября 85 г. умерла на Каре.
Веймар Орест 30 октября 85 г. умер на Каре.
Шебалина Прасковья, осужденная на поселение по Киевскому процессу 12-ти, 11 ноября 85 года умерла от скоротечной чахотки в Московской тюремной больнице.
Ершов Константин, студ. Петр. Ак., арестованный в окт. 84 г. и выпущенный в июле 85 г. в состоянии безнадежной чахотки, 11 ноября того же года умер в Кременчуге.
Чернышев Рафаэль, - арестованный осенью 84 года и выпущенный незадолго перед смертью, в половине ноября 85 года умер от чахотки в Ростове-на-Дону.
Дьяконов Давид, админ.-ссыльный, 27 ноября 85 г. умер от чахотки в Бийске, Том.губ.
Т к а ч е в П. Н., известный критик и публицист, 25 декабря 85 г. умер в больнице в Париже.
Левин Михаил, студент Нов. у нив., отправленный из Одессы в Москву этапн. порядком, несмотря на болезненное состояние, 25 дек. 85 г. умер от разрыва сердца при самом входе в Московскую, пересыльную тюрьму.
С т е п у р и н, офицер, 24 февраля 86 г.. повесился в Доме Предв. Заключения,
Линев Иван, админ.-ссылъный, 13 марта 86 г. умер от разрыва .сердца на возвратном пути из ссылки, в 150 верстах от Иркутска.
П р е д т е ч е н с к и й Иван, статистик, в 20 числах марта умер в арест, отделении земск. больницы во Владимире на Кл.
Б е л я е в с к и и й Виктор, студ. Пет. Ак., выпущенный на поруки из Д. П. 3. незадолго перед смертью, умер от чахотки в Петербурге. М а ч т е т Елена, судившаяся по процессу 50-ти, 11 мая 86 г. умерла в Москве.
Кропоткин Александр, князь, админ.-ссыльный, 25 июля 86 г. застрелился в Томске.
Бутков Александр, студент Пет. универ., в конце августа 86 г. повесился в Д. П. Закл.
В и г и л ев Владимир, бывш. студ. Пет. Ак., совершенно внезапно отправленный из Москов. перес. тюрьмы в административн. ссылку, простудился в пути за недостатком верхнего платья и умер в начале осени 86 г. от скоротечной чахотки.
Еще четыре мученика, прибавилось к бесконечному мартирологу революционного движения в России. 16 января правительство казнило 4 членов партии «Пролетариат», заставив их предварительно прождать сорок мучительных дней до исполнения приговора. Твердо и спокойно, с криком:, «да здравствует пролетариат и свобода!», умерли наши польские товарищи. Муки ожидания не поколебали их веру и убеждения. Казнь их прибавила неизгладимое пятно к бесчисленным пятнам крови, покрывающим русскую монархию.
Варшавский процесс 29-ти является первым польским политическим процессом, обнаруживающим полное отсутствие узких националистических стремлений. Он показывает, что лучшие представители Польши сознали, что не в политической только независимости заключается залог социального равенства и культурного развития; что эксплоатация народного труда с таким же успехом может существовать в Польше независимой, как и в Польше, порабощенной русским деспотизмом. Сознав эту истину, они порвали со всеми традициями своего несчастного отечества и явились истинными защитниками своего народа. Силою вещей они принуждены были вступить на насильственный путь и примкнули к партии «Нар. Воли», соединяемые с ней общностью 'противников, тожеством интересов и стремлений.
Революционное движение нашло в Польше благодарную почву; из этого же самого процесса видно, что проповедь польских социалистов-революционеров глубоко западала в душу польского народа и приобретала среди него многочисленных приверженцев. Партия «Пролетариат» пустила глубокие корни и не прекращает свою деятельность, несмотря . на тяжелые потери, которые ей пришлось перенести. Польское революционное движение не погибнет, несмотря ни на какие погромы. Оно будет расти и крепнуть, сколько бы виселиц ни расставило по берегам Вислы обезумевшее от ярости правительство.
15 октября 1886 г
Русская внутренняя жизнь, по остроумному выражению Успенского, напоминает паштет из дешевой кухмистерской: пока ешь смаху—ничего, есть можно: но не дай бог ворочать и рассматривать: : плоской крышкой, кое-как слепленной из расползающегося теста, находится безобразный конгломерат: тряпки, куски трупов и даже нечто осклизлое, шевелящееся и живое. И нескромного потребителя начинает тошнить.
Именно такое ощущение тошноты, смешанное с ужасом, охватывает нас теперь, когда мы приступаем к осмотру авгиевых стойл отечественной действительности, столь запакощенных центаврами, имеющими власть над ней. Конечно, раскапывание различных мерзостей не имело бы такого мучительного характера, аромат грязи не действовал бы так одуряюще, если бы среди нее резко выделялись признаки, знаменующие быстрое решительное очищение. Но, к сожалению, сказать это, если и можно, то только с значительны оговорками. Безумие реакции, как бы напрашивающейся на собственную гибель, и полная безнаказанность Толстых и Победоносцевых, открытое восстание всех мыслящих и честных и растерянная апатия большинства, финансовое банкротство и чудеса финансового хождения по канату, кризис крестьянского хозяйства и неистощимая мужицкая спина, народные волнения и военные экзекуции, революционное движение и застой, революционные бури и спокойствие болота—вот из каких противоположных элементов слагается мудреная загадка, именуемая русской внутренней жизнью. Острое разложение, превратившееся в хроническое, агония, затянувшаяся долее иной жизни, конец, имеющий свое собственное предлинное начало и продолжение,— определение, ближе всего подходящее к ней.
Не ищите в ней просветов, не ищите и новых живительных ключей, пробивающихся сквозь толстую кору навозных осадков к клокочущему впереди потоку революции! Разрушение как бы застыло в своем медленном и безостановочном наступательном шествии. Каждый год, принося изменения в количественных отношениях элементов, подтачивающих старый порядок, ничего не изменяет в их количестве. Число самоубийств увеличилось на столько-то, а дефицит на столько-то. Курс упал до такой-то величины, а вывоз хлеба до такой-то. Аресты по политическим делам определяются такой-то цифрой, а усмирение народных волнений такой-то. Вот все, что можно привести в отличие одного года от другого. Правда, каждый истекший год тем неуклоннее приближает страну к неминуемой развязке, но каково тем поколениям, которые призваны служить статистическим материалом для подобных исторических накоплений, тем, из рядов которых черпаются самоубийцы и политические мученики, жертвы голодной смерти и жертвы усмирения «недоразумений»? Во всяком случае, истекший год не составляет исключения из общего течения русской жизни, и да не посетует на нас читатель, если ли мы подведем за последние 10—12 месяцев единственный итог: в сокровищницу отечественных нестроений, насилий и всяческих неправд прибавилась еще малая толика, и эта прибавка на такую-то величину превышает прошлогоднюю. 1886 г. на столько -то хуже 1885 года.
Предстоящее обозрение естественнее всего начать с реакции, заполнившей весь современный горизонт, тем более, что некоторые меры, которые в недавнем прошлом являлись еще более, или менее скромными почками, теперь распустились пышным цветом и определили даже, какие плоды можно ожидать от них.
Что касается печати, то с грустью приходится окончательно констатировать факт, что она взнуздана, оседлана и выдрессирована до полного отсутствия свободы и самостоятельности. В толстых журналах, как и в широколистных газетах, теперь не встретить независимой мысли, хотя бы скрытой под ухищреньями рабьяго языка. Холопство проникло глубоко в души всех, за немногими исключениями. Вместо руководящего принципа;—успех розничной продажи, вместо заботы о народном благе —сплетни и пререкания, вместо аргументов— ругательства:. Правительство даже уменьшило поток кар и предостережений, искони сыпавшихся на голову печати. Пегас, превратившийся в извозчичью клячу, понимает каждое мановение державного будочника и не нуждается в отрезвляющих и вразумляющих ударах. Еще один шаг—и можно будет совсем отменить цензуру и русская литература благонамеренно расцветет; памятуя урядника и городового в собственном сердце. И теперь уже в сущности цензура прекратила ненужное служение защите основ и краеугольных камней и ограничивается единственно прикрытием от злостных вражеских нападок излюбленных государственных младенцев, Каткова, Пастухова и иных присных, исправлением неблагонамеренных об'явлений и тому подобными невинными развлечениями.
Рядом с падением печати, снова и снова приходится отметить упадок общественного настроения, отсутствие всякого понимания и внимания к своим собственным интересам, не говоря о народных, нравственную и умственную кастрацию, в значительной степени добровольную и ничем не оправдываемую. Земства не обсуждают более петиций о расширении общественной свободы, не протестуют против произвола местной администрации и только занимаются хищением общественных сумм, часто попадая под суд целым составом; робкие вожделения либералов, осторожные попытки вложить л свою лепту в борьбу с правительством—все прекратилось, все смолкло. Самые «отчаянные» из них в усиленных восхвалениях прошл. царств, думают выразить протест против нынешнего, никем не замечаемый и никому не, нужный. Беззастенчивая нажива, как главный .интерес, игра и пьянство, как времяпрепровождение,—вот что наполняет жизнь огромного большинства. Положим, не все удовлетворяются этим, но они ищут выхода в самых фантастических затеях, в учениях Л. Толстого, в австралийской экспедиции Миклухи-Маклая, обходя даже самую мысль о борьбе против правительственного гнета. Борьба эта всецело и окончательно взвалена на плечи революционеров, на израненные плечи наших товарищей, погибающих в таком множестве на виселицах и в тюрьмах. Мы не страшимся этого. Всегда и во всем привыкшие полагаться на свои собственные силы, мы понесем тяжелую ношу, как несли ее до сих пор. Умудренные горьким и дорогим опытом, не питая более обманчивых и преувеличенных надежд, постоянно пополняя свои ряды лучшими детьми России из всех слоев и состояний, спотыкаясь, падая и снова, подымаясь на своем тернистом пути, мы доведем до конца свою трудную борьбу, как бы долга и ужасна она ни .была. Не отступая перед вражескими ударами, мы в свою очередь будем разить врага в самое чувствительное место или погибнем все до последнего человека, или затянем бой до бесконечности, или добьемся победы...
Университетская молодежь является гораздо более стойкой перед натиском реакции, чем общество, и печать. Оставляя в стороне поддельные уверения охранителей и фальшивые восторги по поводу того, будто бы «после того, как возвратилось правительство, в ожидании которого все томилось в России, учащееся юношество оказалось на родной почве, верное родным преданиям»,—укажем на последние хроники арестов, переполненные именами студентов, и на циркуляр мин. нар. проев, от 6 марта 86 года, гласящий о том, что злоумышленники снова стали приобретать влияние в университетах, и предписывающий, для искоренения гибельного влияния крамольников, полное единство в действиях между попечителем, университетской инспекцией я полицией.
Зато профессора разделяют общее унижение и позор русской интеллигентной массы. Факультеты идут навстречу распоряжениям мин. н. проев, и с грандиозной готовностью подставляют бичу свою собственную спину. Деканы обращаются в добровольных полиц. надзирателей и доносчиков. Такую роль не отказываются играть выдающиеся профессора, известные своими заслугами свободной науке, Бестужев-Рюмин, Янсон и т. п. Так, к молодому приват-доценту ист.фил. фак. петерб. университ. Коссовскому Янсон являлся на лекции в качестве наблюдателя за направлением. После первых же двух лекций, факультет, по представлению Янсона, выразил Коссовскому свое неодобрение и послал его программу попечителю в сопровождении неблагоприятного отзыва, так что в конце-концов Коссовскому было воспрещено чтение лекций. Как своеобразный вид благодарности за бескорыстную услужливость этих доблестных охранителей университетского порядка, можно привести -заявление петербургского попечителя, ген. Новикова, при вступлении его в должность:—Теперь везде цензура, а в университете цензура—это я... Читать лекции можно, а пропаганду вести нельзя и т. п.
А московский попечитель преподает студентам уроки житейского благоразумия, советуя им, по поводу жалоб на пресловутого инспектора Брызгалова, смотреть на его претеснения, как на первое разочарование, первый шаг в действительной жизни.
Несмотря на все ухищрения благонамеренных жрецов науки, предержащие власти тем не менее чувствуют непреодолимое отвращение к высшему образованию. Прием на все высшие женские курсы закрыт, дело о Сибирском университете отложено в долгий ящик и т. д.
Как яркую характеристику правительственного отношения к народному образованию укажем на разрабатывающийся теперь проект о превращении всех народных школ в церковно-приходские и об обязательном привлечении земств к участию в расходах на эти- школы.
Однако, не лучше- ли немного пообождать с этой последней мерой. Скоро будет приведен- в исполнение проект Пазухина о преобразовании местного управления, прошедший сквозь столько канцелярских вертепов и в каждом получивший украшение, а ныне рассматриваемый в комиссии из трех губернаторов и трех предводителей дворянства; и когда земство будет превращено в дворянскую управу и вполне подчинено власти губернатора, то, конечно, не явится необходимости прибегать к насильственным действиям для привлечения его к участию в великопостной школьной затее наших клерикалов. Впрочем, знаменитый одесский градоначальник адм. Зеленый, предвосхищает осуществление правительственных проектов, совершенно бесцеремонно распоряжаясь в Одесской городской управе. Когда по поводу денежных вопросов, близко касавшихся адмирала, в Одесской управе образовалась сильная партия, грозившая оставить его «при печальном интересе», он распорядился совершенно по-военному. В тот самый день, когда должно было состояться окончательное решение, к главе крамольной партии, адвокату Тиктину, нагрянули жандармы с обыском. Обыск длился до поздней ночи, и Тиктин, разумеется, не мог явиться в заседание. Между тем, в управе распространились слухи о печальной участи, уготованной противникам градоначальника, и решение состоялось в желательном для него направлении. Нечего прибавлять, что у Тиктина ничего компрометирующего не было найдено.
Правительство не довольствуется искоренением своих природных врагов—истины, просвещение свободы. Оно творит тщательный розыск корней и нитей даже там, где никому и в голову не придет искать. Реакционная программа поражает своей обузданной широтой. Сколько одних сепаратизмов намеревается она подавить! Финляндский, польский, малорусский, сибирский, кавказский и многие иные. Теперь опять выдвинулся на сцену сепаратизм донской, вопрос о котором некоторое время таился под спудом. Встречая энергический отпор со стороны казаков, правительство задумало оригинальную меру: присоединить к Донской области многолюдное и богатое азовское побережье и, при помощи этой приманки, привлечь казаков на сторону новых преобразований их управления. По этому поводу в Донской области снова распространилось сильное возбуждение. Некоторые сходы открыто высказывают желание с оружием в руках защищать свои вольности. Впрочем, возбуждение, собственно говоря, не прекращалось с конца 70-х годов. Волнения казаков сделались хроническими, как и все настроения русской жизни.
Вообще «свои средствия» всех родов и видов положительно вошли в нравы повсюду. Время от времени появляется какая-нибудь новая разновидность, которая так и остается на арене общ. жизни, приобретая права гражданства. Например, еврейские погромы упорно не прекращаются в 86 г., как и в 85, и можно с значительной уверенностью предсказать, что и 87 г. увидит известное число разбитых еврейских лавок и пущенных по ветру разорванных перин. Точно так же не прекращаются аграрные волнения, поджоги, убийства и целые побоища, оканчивающиеся оставлением на поле битвы убитых и раненых. Если бы у нас существовала статистика подобного рода явлений, она показала бы нам, как под влиянием увеличивающегося экономического расстройства с неумолимой последовательностью возрастает число аграрных преступлений.
Но в последнее время особенное внимание обращают на себя волнения фабричных рабочих, как по своим размерам, так и по некоторым новым явлениям, не замечавшимся прежде. Мы говорим не о том, что фабричные волнения показывают, что русские рабочие, доведенные до отчаяния современной неурядицей, все страстнее и страстнее ищут выхода в протесте и борьбе,—в этом отношении они не представляют исключения из всей массы русского народа, недовольного и неспокойного. Но движения рабочих гораздо осмысленнее и по стремлениям, одушевляющим их, и по самому ведению дела, чем, напр., стихийные евр. погромы. Поэтому, нередко можно констатировать случаи победы рабочих и уступок стороны фабрикантов, правда, жалких и фиктивных, но тем не менее составляющих первый этап русского рабочего движения. Конечно, рабочих не могут удовлетворить ни эти ничтожные победы, ни робкие фабричные полумеры правительства, подбирающего лоскутья постановлений, давно выброшенные за окно западно-европейскими странами1.
1 Не даром по поводу законопроекта об ответственности хозяев за несчастные случаи с рабочими торговые советы на рассмотрение которых этот законопроект был предварительно препровожден, высказались с том смысле, что при составлении новых правил никак уже не следует идти далее значительнейших по развитию промышленности и совершенству законодательства стран, и тем менее брать в основание порядки, существующие в проникнутой социальным направлением Швейцарии.
Рабочий, получающий 8 рублей в месяц на содержание целой семьи, конечно, не может удовлетвориться пятипроцентною надбавкою. Первый шаг ведет за собой остальные, и не будет ничего удивительного, если в скором времени мы будем свидетелем волнений, более значительных и более требовательных, чем иваново-вознесенские.
Но гораздо знаменательнее то обстоятельство, что современное фабричное движение является более сознательным и осмысленным совершенно в ином смысле. Сознание непримиримой противоположности интересов рабочего и капиталиста, ненависть к существующему порядку вещей во всей его полноте, идеи, вращавшиеся до сих пор в образованных кругах и переходившие в народ только в отдельных случаях, оказываются теперь до известной степени присущими пятитысячной толпе, внушающими ей во всяком случае интерес и уважение, а не холодное пустое равнодушие. Стена между интеллигенцией и народом как будто дрогнула впервые со времени возникновения русского революционного движения. Явление это следует приписывать не личному влиянию того или другого человека, а непосредственному воздействию самой действительности, которая иной раз способна проповедывать революционные идеи лучше и вразумительнее всякого даже самого искусного агитатора.
В дополнение к этой характеристике приведем отрывок из письма одного адм.-ссыльного 85 г. «Когда поезд пришел в Орехово-Зуево, на станции нас встретила большая толпа рабочих, которая с нашим приездом оживленно двинулась по направлению к нам, едва сдерживаемая цепью жандармов. Когда же поезд снова тронулся, за ним побежало много детей, кричавших: "прощайте, политические, до свидания!" Интерес, с которым нас встретили, живое сочувствие, которое мы прочли на их лицах, умных и симпатичных, и, вообще, вся эта сцена произвели на нас глубокое впечатление, которое долго не изгладится из нашей памяти...»
Во всяком случае, такие явления, теперь слишком частные и неоформленные, чтобы влиять на ход событий, расширившись, могут иметь очень важные последствия...
Таково состояние умов. Перед нелицеприятным , свидетельством фактов меркнут наглые уверения низкопоклонников о благоприятном повороте действительности для существующего порядка. «Да поможет вам господь во всех начинаниях ваших, как, видимо, помогает он вам: в искоренении подпольной крамолы», — говорит всеподданнейший адрес симбирск. дворянства, а между тем временное осадное положение продолжено «еще на один год»; проезды императора по железным дорогам обставляются такими же гигантскими предосторожностями, как и прежде; десятки тысяч человек расставляются на сотнях верст, железнодорожные будки превращаются в военные квартиры, отряды саперов охраняют подземное пространство, а конные раз'езды—надземное и, между тем, секретная инструкция начальникам военных частей об охранении путей следования е. тт. в. грозит драконовскими наказаниями всем офицерам полка, в районе наблюдения которого будет обнаружено какое бы то ни было покушение на взрыв поезда.
Переходя из сферы изменчивых непостоянных человеческих настроений в область более устойчивых и бесстрастных экономических отношении, мы найдем еще более ясные указания на роковые успехи разложения, увеличивающиеся не по дням, а по часам. Цифры не умеют лгать. Их зловещая нагота не поддается никаким обольщениям, не прикрывается никакими покровами, и стомиллионный дефицит, как «мани, факел, фарес», скова встает перед монархией. Впрочем, мы не станем вдаваться в подробности. Новое падение курса, небывалое уменьшение, торговых оборотов, понижение государственных доходов именно в тех отраслях, которые непосредственно зависят от состояния народного хозяйства, все это засвидетельствовано официально и достаточно известно каждому. Мы ограничимся только приведением одной небольшой параллели, которая могла бы быть забавной, если бы не касалась слишком важных обстоятельств. Русская государственная жизнь последнего времени, вообще довольно своеобразная, в некоторых частных подробностях представляет странное карикатурное сходство с французским королевством в последние годы своего существования. Как призвание блаженной памяти сведущих людей, по собственному признанию Александра II, напоминает собрание французских нотабелей за несколько лет до революции, — так и наши доморощенные финансовые гении представляют какое-то нелепое подобие Неккеров и Тюрго. Смешное и едва уловимое сходство, точно между античной статуей из Херсонеса и аляповатым подражанием, вылепленным неопытной рукой скифского художника, а между, тем оно несомненно существует. Тот же невинный и неосязаемый либерализм, сочувствие всех прекраснодушных граждан и, в. довершение всею, свирепые гонения реакционной клики, по нашему скромному мнению, совершенно несправедливые и неосновательные. За что, о, «Московские Ведомости», вы так яростно ополчились против «министерства дефицитов»? Неужели мало вам новых таможенных тарифов и железнодорожных путей, всеспособляющих пособий промышленникам и банковых ссуд землевладельцам, и вы решительно требуете, чтобы вся наличность Государственного банка была немедленно роздана алчущим защитникам отечества, «стоящим на страже у ясной души народа и у его достояния»? Такова, человеческая ненасытимость.
Точно таким же образом росписи и отчеты министерства дефицитов (сохраняем характерный термин) напрашиваются на сравнение с Неккеровскими отчетами. Не говоря уже об обнажении финансовых язв, прежде тщательно скрывавшихся за колоннами дутых цифр, невольно бросается в г тот же торжественный язык, величественные положения, очевидно, почерпнутые из старых университетских курсов. Возьмем, например, роспись на 86 г. Не странно ли из уст русского государственного человека слышать, что «растраченные бесплодно казенные субсидии и убыточное для финансов и народа казенное управление умаляют доверие народа к высшей администрации и к правительству» ? Не звучат ли эти слова горькой насмешкой и вместе с тем пророчеством, следуя непосредственно за заявлением об огромных дефицитах, о миллионах, розданных на расхищение разным проходимцам и тунеядцам, о невыгодных займах, имеющих быть истраченными на будущие кукуевские сооружения, о невероятных таможенных тарифах и т. п.
Между прочим но поводу этих тарифов мы позволим себе сделать еще один вопрос. Через два- . три года, когда все предметы ввоза, могущие быть обложенными, будут обложены, а могущие быть воспрещенными, будут воспрещены, и когда, тем не менее, промышленность и торговля впадут в еще более угнетенное состояние, какие меры найдет нужным предпринять министерство дефицитов? Сделает ли покупку излишних произведений национальной промышленности статьею государственного расхода, будет ли выдавать иностранцам премии за потребление предметов русского производства, или просто обяжет полицейской подпиской каждого русского обывателя к приобретению определенного количества товаров на внутреннем рынке по максимальной таксе, установленной законом? Все это возможно, и всему этому есть примеры.
Упадок крестьянскою хозяйства, имеющий свое определенное прогрессивное течение, породивший современную экономическую неурядицу и, в свою очередь, порожденный неурядицей политическом очевидно, не мог не усилиться за рассматриваемый период времени. Для нас поэтому мало интересны сведения об урожае, ибо урожаи и неурожаи в общем итоге почти не изменяют состояния мужицкого кармана, мало интересны и сенсационные выкидыши «народной политики» — действия Крестьянского банка, столь скромные по размерам, и в лучшем случае являющиеся жалким паллиативом, мертворожденные законы о семейных разделах, сельском найме, которые всегда останутся мертвыми, если только не послужат для вящего угнетения народа. Экономика народной жизни, несмотря ни на какие заплаты, трещит, расползается и быстро приближается к тому моменту, когда "лопнет терпение мужика, он застонет, а за ним застонет сырая земля, застонет, разверзнется и поглотит все."
-----------------------------------
Трагикомедия, разыгрывающаяся в Болгарии, не пришла еще к концу, и потому мы воздерживаемся от окончательного приговора. Скажем только, что поведение России во всех своих видоизменениях оставалось всегда одинаково позорным, способным навсегда оттолкнуть все славянские племена, сколько-нибудь дорожащие национальной свободой и независимостью. Но по поводу последних заявлений русских дипломатических агентов в Болгарии у нас невольно являются некоторые горькие размышления.
Генерал Каульбарс в роли защитника свободы болгарских выборов, русский дипломатический агент, протестующий против «правительства палок», какое дикое, чудовищное сочетание совершенно несовместимых представлений! Какую наглостъ нужно иметь представителю русского правительства, чтобы требовать у болгар освобождения членов угнетенной партии, только-что устроивших противоправительственный переворот, на том основании, что в политической борьбе счастье переменчиво и победители не компетентны судить побежденных! Разве русские плети лучше болгарских палок? Разве русские судебные фарсы по политическим делам с их зверскими утонченными пытками, русские виселицы, русские тюрьмы и рудники не хуже во сто крат тех приспособлений мести, которые имеются в руках у болгарского правительства?..
Но позорнее всего то, что продажная и холопская русская печать искренно или неискренно высказывает свое сочувствие неслыханным притязаниям правительственных агентов и разжигает братоубийственные страсти, проповедывая оккупацию Болгарии во имя свободы, справедливости и цивилизации. Свободу хищения и произвола, цивилизацию нагайки и кнута, все те блага, горькую чашу которых вкусили Польша и Ташкент; отдаленная Амурская область и более близкая Башкирия, — вот что единственно способно внести русское самодержавие во вновь приобретенные окраины! И болгарское правительство имеет право бросить обратно в лицо нашим фарисеям их лживые упреки с евангельскими словами: «лицемер, видишь спицу в глазу ближнего твоего, бревна же в своем собственном не замечаешь!»
---------------------------------------------
ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО
Веры Николаевны Фигнер (Филипповой), произнесенное ею в Петербургском Военно-Окружном Суде 27 сентября 1884 года.
В настоящее
время рассмотрению суда подлежат мои действия,
начиная с 1879 г. Прокурор в своей обвинительной речи выразил
удивление как по отношению к их качеству, так и по отношению к
количеству. Но эти преступления, как и всякие другие, имеют свою
историю. Они находятся в неразрывной логической связи со всей
предыдущей моей жизнью. Во время предварительного заключения я часто
думала: могла ли моя жизнь итти иначе, чем она шла, и могла ли она
кончиться чем-либо иным, кроме скамьи подсудимых? И каждый раз я
отвечала себе: нет! Я начала
жизнь при очень благоприятных обстоятельствах. По образованию
я не нуждалась в руководителях: меня не нужно было водить на помочах.
Семья у меня была развитая и любящая, так что борьбы, которая так
часто бывает между старым и молодым поколением, я не испытала.
Материальной нужды и заботы о куске хлеба или об экономической
самостоятельности я не знала. Когда я вышла 17 лет из института, во
мне в первый раз зародилась мысль о том, что не все находятся в таких
благоприятных условиях, как я. Смутная идея о том, что я принадлежу к
культурному меньшинству, возбуждала во мне мысль об обязанностях,
которые налагает на меня мое положение по отношению к остальной,
некультурной массе, которая живет изо дня в день, погруженная в
физический труд и лишенная того, что обыкновенно называется благами
цивилизации. В силу этого представления о контрасте между моим
положением и положением окружающих, у меня явилась первая мысль о
необходимости создать себе цель в жизни, которая клонилась бы ко благу
этих окружающих.
Русская журналистика того времени и то женское движение, которое было
в полном разгаре в начале 70-х годов, дали готовый ответ на запросы,
которые у меня возникали, они указали на деятельность
врача, как на такую, которая может удовлетворить моим филантропическим
стремлениям.
Тогда женская академия в Петербурге была уже открыта, но она с самого
начала отличалась той хилостью, которою отличается и до сих пор,
постоянно борясь между жизнью и смертью; а так как решение мое было
твердое и я не хотела в силу случайности сойти с раз принятого пути,
то я решилась отправиться за границу.
И вот, значительно перекроив свою жизнь, я поехала в Цюрих и поступила
в университет. Заграничная жизнь представляет большое различие с
русской. Явления, которые я там встретила, были для меня вполне новы.
Я не была подготовлена к ним тем, что раньше видела и раньше знала; не
была подготовлена к правильной оценке всего того, что встретила. Идея
социализма была воспринята мной первоначально почти инстинктивно. Мне
казалось, что она есть не что иное, как расширение той
филантропической идеи, которая у меня: возникла раньше. Учение,
которое обещает равенство, братство и общечеловеческое
счастье, должно было подействовать на меня
ослепляющим образом. Мой горизонт расширился: вместо каких-нибудь
тетюшан, у меня явилось представление о народе, о человечестве. Кроме
тот, я приехала за границу в такой
период, когда только-что
совершившиеся
события в Париже и происходившая тогда революция в Испании вызвали
сильный отклик во всем рабочем мире Запада. Между прочим, я
познакомилась с учением и организацией Интернационала. Я могла только
впоследствии оценить, что многое из того, что я видела тогда, было
лишь казовым концом. Кроме того, я не смотрела на рабочее движение, с
которым познакомилась, как на продукт западно-европейской жизни, и
считала, что то же учение пригодно для всякого времени и для всякого
места.
За границей, увлекшись социалистическими идеями, я вступила в первый
революционный кружок, в котором участвовала моя сестра Лидия. Его
организация была весьма слабая: каждый член мог приступить к
деятельности когда угодно и в какой угодно форме. Деятельность же
состояла в пропаганде идей социализма, в радужной надежде, что народ,
в силу бедности и своего социального положения, уже социалист, что
достаточно одного слова, чтоб он воспринял социалистические идеи.
То, что мы называли тогда социальной революцией, имело скорее характер
мирного переворота, т. е. мы думали, что меньшинство, враждебное
социализму, видя невозможность борьбы, принуждено будет уступить
большинству, сознавшему спои интересы, так что о пролитии крови не
было и речи.
Я оставалась за границей почти четыре года. Я отличалась всегда
некоторым консерватизмом, в том смысле, что принимала решения
небыстро, но, раз приняв их, отступала уже с трудом. Поэтому, когда
весной 1874 г. кружок почти весь отправился в Россию, я осталась за
границей, чтоб продолжать изучение медицины.
Моя сестра и другие члены сообщества кончили свою карьеру весьма
бедственно. Два-три месяца работы на фабриках в качестве работниц и
рабочих повлекли двух- и трехлетнее предварительное заключение, а
затем суд, который приговорил некоторых из них на каторгу, а других —
в Сибирь на поселение и житье. Когда они находились в тюрьме, то
сделали призыв: мне предложили явиться в Россию с целью поддержать
дело кружка. Так как я получила уже достаточно медицинских знаний и
думала, что получение звания доктора медицины и хирургии будет
удовлетворять только тщеславию, то и отправилась в Россию. Тут мне
пришлось на первых же порах испытать кризис: движение в народ уже
потерпело поражение. Тем не менее, я нашла достаточное количество
людей, которые казались мне симпатичными, которым я доверяла и с
которыми сошлась. Вместе с ними я участвовала в выработке той
программы, которая известна под названием программы народников.
Я отправилась в деревню. Программа народников, как суду известно,
имела цели, конечно, не разрешенные законом, потому что выставляла
своей задачей передачу всей земли в руки крестьянской общины. Но
прежде чем это совершится, та роль, которую должны были играть
революционеры, живя в народе, должна была заключаться в том, что во
всех государствах называется не иначе, как культурной деятельностью.
Таким образом, и я явилась в деревню с вполне революционными задачами,
но по тому, как я вела себя по отношению к крестьянам, как я
действовала, я думаю, я не подверглась бы никакому преследованию
нигде, кроме России, и даже считалась бы небесполезным членом
общества.
Я поступила в земство, как фельдшерица. В очень скором времени против
меня составилась целая лига, во главе которой стояли предводитель
дворянства и исправник, а в хвосте — урядник, волостной писарь и т. п.
Про меня распространяли всевозможные слухи: и то, что я беспаспортная,
тогда как я жила по собственному виду, и то, что диплом у меня
фальшивый, и пр. Когда крестьяне не хотели итти на невыгодную сделку с
помещиком, говорили, что виновата я; когда волостной сход
уменьшал жалованье писарю, утверждали, что виновата в этом опять-таки
я.
Производились негласные и гласные дознания; приезжал
исправник; некоторые крестьяне были арестованы; при допросе
фигурировало мое имя; было два доноса губернатору, и только
благодаря хлопотам, которые принял на себя председатель земской
управы, я была оставлена в покое. Вокруг меня образовалась
полицейско-шпионская атмосфера: меня стали бояться. Крестьяне
обходили задворками, чтоб притти ко мне в дом...
Вот эти-то обстоятельства и привели меня к вопросу: что я могу делать
при данных условиях? Скажу
откровенно: я поселилась в деревне в таком возрасте, когда грубых
ошибок, в смысле нетактичности, я не могла делать; в том возрасте,
когда люди делаются более терпимыми, более внимательными к чужим
взглядам. Я хотела изучить почву, узнать, что думает сам крестьянин,
чего он желает. Я видела, что против меня нет никаких фактов, что меня
преследуют собственно за дух, за направление: подозревали, что не
может быть, чтоб человек, не лишенный образования, поселился в деревне
без каких-нибудь самых ужасных целей.
Таким образом, я была лишена возможности даже физического сближения с
народом и не могла не только делать что-нибудь, но даже сноситься с
ним по поводу самых обыденных целей.
Тогда я задумалась: не делала ли я каких-нибудь ошибок, которых могла
бы избежать, переехав в другую местность и повторив опыт? Мне было
тяжело расстаться с теми планами, которые у меня были. Четыре года я
училась медицине и свыклась с мыслью, что буду работать среди
крестьян.
Размышляя на эту тему и собирая сведения о других лицах, я убедилась,
что дело не в моей личности и не в условиях данной местности, а в
общих условиях, точнее, в том, что в России нет политической свободы.
До этого момента мои задачи были общественно-альтруистические: они не
затрагивали моих личных интересов. Теперь мне в первый раз пришлось на
самой себе испытать неудобство нашего
образа правления.
Еще раньше не раз я получала предложения от общества «Земля и Воля»
вступить в него и действовать среди интеллигенции. Но в силу того, что
я крепко держалась за принятое решение, я не принимала этих
предложений и держалась за деревню до последней
крайности.
Таким образом, не легкомысленное отношение, а горькая необходимость
заставила меня отказаться от первоначальных взглядов и вступить на
другой путь.
В то время начали появляться отдельные мнения, что элемент
политический должен играть известную роль в задачах революционной
партии. В обществе «Земля и Воля» образовались две
категории лиц, которые тянули в разные
стороны. Когда я покончила с деревней, я заявила обществу «Земля и
Воля», что в настоящее время я считаю себя свободной.
В то время мне предстояло одно из двух: или сделать шаг назад, ехать
за границу и сделаться доктором, но уже не для крестьян, а для лиц
богатых, чего я не хотела, или — что я и предпочла — употребить
энергию и силы на то, чтобы сломить то препятствие, о которое
разбились мои желания. Поступив в общество «Земля и Воля», я получила
приглашение на Воронежский съезд, на котором партия еще не
разделилась, но более или менее определенно было высказано, кто чего
держится. Одни говорили, что надо действовать попрежнему, т. е. жить в
деревне и организовать восстание народа в какой-нибудь определенной
местности, другие считали, что надо жить в городах и направить свою
деятельность против правительственной власти.
Из Воронежа я поехала в Петербург, где вскоре общество «Земля и Воля»
распалось, и мне было предложено сделаться членом Исполнительного
Комитета партии «Народная Воля», на что я и изъявила свое согласие.
Моя предыдущая жизнь привела меня к убеждению, что единственный путь,
которым данный порядок может быть изменен, есть путь насильственный.
Мирным путем я итти не могла: печать, как известно, у нас несвободна,
так что думать о распространении Идей посредством печатного слова —
невозможно. Если бы какой-нибудь орган общества указал мне другой
путь, кроме насилия, быть может, я бы его выбрала, по крайней мере,
испробовала бы. Но я не видела протеста ни в земстве, ни в суде, ни в
каких-либо корпорациях; не было воздействия и литературы, в смысле
изменения той жизни, которою мы живем, — так что я считала, что
единственный выход из того положения, в котором мы находимся,
заключается в насильственной деятельности.
Раз приняв это положение, я пошла этим путем до конца. Я всегда
требовала от личности, как от других, так, конечно, и от себя,
последовательности и согласия слова с делом, и мне казалось, что если
я теоретически признала, что лишь насильственным путем можно
что-нибудь сделать, — я обязана принимать и непосредственное участие в
насильственных действиях, которые будут предприняты той организацией,
к которой я примкнула.
К этому меня принуждало очень многое. Я не могла бы со спокойной
совестью привлекать других к участию в насильственных действиях, если
б я сама не участвовала в них: только-личное участие давало мне право
обращаться с различными предложениями к другим лицам. Собственно
говоря, организация «Народная Воля» предпочитала употреблять меня на
другие цели — на пропаганду среди интеллигенции, но я хотела и
требовала себе другой роли: я знала, что и суд всегда обратит внимание
на то, принимала ли я непосредственное участие в деле, и то
общественное мнение, которому одному дают возможность свободно
выражаться, обрушивается всегда с наибольшей силой на тех, кто
принимает непосредственное участие в насильственных действиях, так что
я считала прямо подлостью толкать других на тот путь, на который сама
не шла бы.
Вот объяснение той «кровожадности», которая должна казаться такой
страшной и непонятной и которая выразилась в тех действиях, одно
перечисление которых показалось бы суду циничным, если бы оно не
вытекало из таких мотивов; которые во всяком случае, мне кажется, не
бесчестны.
В программе, по которой я действовала, самой существенной стороной,
имевшей для меня наибольшее значение, было уничтожение абсолютистского
образа правления. Собственно, я не придаю практического значения тому,
стоит ли у нас в программе республика или конституционная монархия. Я
думаю — можно мечтать и о республике, но что воплотится в жизнь лишь
та форма государственного устройства, к которой общество окажется
подготовленным, так что вопрос этот не имеет для меня особенного
значения. Я считаю самым главным, самым существенным, чтоб явились
такие условия, при которых личность имела бы возможность всесторонне
развивать свои силы И всецело отдавать их на пользу общества. И мне
кажется, что при наших порядках таких условий не существует».
Вот все, что я хотела сказать суду.
------------------------------------------------
ШУЯ.
Я хочу- рассказать вам мелкую, но поучительную провинциальную историю, одну их тех, которые проходят мимо, друг за другом, тихие и никем не замечаемые, каждый раз разбивая чье-нибудь существование и свидетельствуя, что при наших порядках всякое честное отношение жизни вызывает жестокое гонение и суровую кару.
В 20-х числах марта настоящего (1886) года в арестантском отделении Владимирской земской больницы скончался Иван Петрович Предтеченский, привлеченный к следую по «делу о государственных преступлениях в гор. Шуе».
Покойный И. П. Предтеченский, сын причетника, свое образование начал и окончил в Шуйском духовном училище, по окончании курса в котором поступил телеграфистом на Шуйско-Ивановскую жел. дор. После чего, участвуя сперва в любительских спектаклях, уехал с труппой провинциальных актеров, побывал в Вологде, Архангельске, но наскучив этой бродячей жизнью, скоро бросил труппу и поселился в Иваново-Вознесенске, где и занимал разные должности, начиная с библиотекаря и кончая письмоводителем судебного следователя. Человек замечательно честный, даже по отзывам своих врагов, горячий протестант против всякой неправды, близко к сердцу принимавший всякое безобразие общественной жизни, он, естественно, не мог долго ужиться на одном месте и, благодаря своим корреспонденциям в столичные газеты, нажил себе массу врагов,- особенно между сильными мира сего. Лет пять тому назад он перебрался в Шую, где повторилось то же самое, т. е. скитание по разным должностям, голодовка во время неимения работы и общая ненависть администрации. Но особенно ярого врага приобрел он себе в жандармском подполковнике Завьялове по следующему поводу.
Некая Волкова, дочь умершего священника, девушка без всяких средств, явилась кандидаткой на место учительницы французского языка, которое ей и было обещано. Но когда место это, наконец, очистилось, то к общему удивлению его заняла не Волкова, а дочь жандармского подполковника Завьялова.
Дело об'яснилось очень просто: Завьялов, представляя свою дочь в кандидатки, сделал одновременно донос на Волкову, обвиняя ее в политической неблагонадежности на том основании, что в доме ее матери квартировал такой ужасный человек, как Предтеченский. Обо всем этом была помещена корреспонденция в «Неделе» за март или февраль 1882 г. Корреспонденция эта, перепечатанная многими газетами, наделала много шуму в Шуе. Завьялов решил, что писал корреспонденцию Предтеченский (хотя именно на этот раз авторство принадлежало другому), и всеми способами начал искать случая отомстить. Два года продолжалась мелочная, но злобная травля, и все безуспешно. Предтеченский, несмотря на всевозможные подвохи, крепко держался на месте смотрителя земской больницы, благодаря- заступничеству земского врача Рыхминского. Наконец, в мае 1884 года удалось-таки вытеснить его из больницы; получить место в Шуе не представлялось никакой возможности, и он уехал в Курск, где и поступил вяземское статистическое бюро. Но, к несчастью, недолго пришлось ему побыть здесь.
В августе того же года в Шуе был арестован некто Рассадин, человек крайне странный, теперь официально признанный душевно-больным. Незаконнорожденный сын одной мещанки, он воспитывался у своего дедушки, старика-раскольника, который обучил его церковному чтению и с грехом пополам гражданскому. При чтении житий святых у него явилось желание подражать им в образе жизни, а какое-то сочинение о Диогене произвело на него такое сильное впечатление, что он принялся подражать ему: ходил босой, без шапки, опоясывался железной восьмифунтовой цепью, спал в бочке, поставленной в его саду, и т. п. Понятно, что этот человек, мог заинтересовать каждого, и Предтеченский познакомился с ним, так же как и его знакомые студенты, приезжавшие на лето в Шую, и некоторые гимназисты. Вероятно, эти знакомства обратили на него внимание властей, и вот в августе 84 года у него произвели обыск, после чего он был арестован. Душевнобольной человек оказался сокровищем в руках Завьялова. Действуя на него то угрозами, то обещаниями, то обращениями к его религиозному чувству, жандармскому подполковнику удалось возбудить дело «о государственных преступлениях в г. Шуе», притянув к нему обвиняемыми человек 25, наполовину незнакомых между собой и живших на разных концах России. Из простого кружка саморазвития, в состав которого входило несколько гимназистов, было создано «тайное общество», «шайка крамольников», как выражался Завьялов. Но дороже всего для него была возможность арестовать Предтеченского, как главного организатора, па том основании, что его квартиру посещали гимназисты для совместного чтения выписываемых на общие деньги журналов и газет, а также благодаря нелепому оговору Рассадина и некоторым совершенно незначащим письмам, захваченным при обысках у различных обывателей г. Шуи. Арестованный в Курске 2 октября, Предтеченский чрез пять дней был привезен в Шую и очутился в руках своего врага. Началась медленная смертная казнь. Его поместили в самой скверной камере из всей и вообще-то неприглядной Шуйской тюрьмы. Камера эта, и до и после Предтеченского, стояла пустой. Она помещалась внизу, в углу; одна стена, выходящая наружу, была совершенно холодна: пол каменный, потолок низкий, страшная сырость, обилие мокриц. К дверям был приставлен жандарм, который бодрствовал денно и нощно. На прогулку не пускали; в контору, если была надобность, и в отхожее место водили не иначе, как в сопровождении жандарма и двух солдат с ружьями; посещать церковь не было разрешено. Собственное платье, несмотря на циркуляр, позволяющий политическим заключенным носить свою одежду, было отобрано; нижнее белье и арестантский халат были- плохой защитой от пронизывающей сырости и стужи. Пища пропускалась с большим трудом, всегда после долгах пререканий, письма и деньги задерживались. Старику-отцу было отказано в свидании, а сестру, женщину совсем простую, Завьялов выгнал в шею, ругаясь самыми площадными ругательствами.
Через месяц после подачи прошения на имя прокурора Суд. Пал. вместе с медицинским свидетельством, Предтеченского перевели в другую камеру, разрешив получасовую прогулку по двору, а в конце декабря,,, вследствие его жалобы иа явно пристрастное к нему отношение со стороны Завьялова, его перевели во Владимир, где условия содержания были благоприятнее. Но было уже поздно. Через неделю после прибытия туда сказались последствия Шуи— началось кровохарканье, а в июне его поразил страшный нервный удар, благодаря предшествовавшему напряжению нервов. Местный инспектор врачебной управы, к которому он обратился за помощью, через городского врача поручил передать ему, что «тюрьма существует для наказания». Только в феврале, июле освидетельствования медицинской комиссией, его отправили умирать в земскую больницу, где он и окончил свои страдания. Обстоятельства его ареста и смерти подействовали удручающим образом на всех знавших его, а один из близких ему людей, народный учитель Крутовский, узнав о его безнадежном состоянии, явился на квартиру Завьялова, где и обругал его подлецом., плюнул ему в физиономию и дал пощечину, после чего, конечно, немедленно был арестован. Дело, переданное сначала судебному следователю, Муравьевым было направлено к министру юстиции и закончено в административном порядке. Крутовский приговорен к ссылке в Западную Сибирь на три года, и шестимесячному тюремному заключению на месте ссылки.
-------------------------------
ХРОНИКА РЕВОЛЮЦИОННОЙ БОРЬБЫ.
В 85 г. в Варшаве военным судом рассматривались дело о 29-ти членах партии «Пролетариат». Об на 7 декабря постановлен приговор: 6 приговорены к смерти, казни, 21—к каторге и 2—к ссылке на поселение. Некоторые из членов суда считали возможным приговорить к смерти только Куницкого и противились произнесению смертного приговора над остальными; председатель суда Фредерикс, истощив все убеждения, наконец, положил перед ними в виде последнего аргумента письменный приказ Гурко — приговорить к смертной казни 6 подсудимых: Бардовского, Куницкого, Люри, Шмауса, Оссовского и Петрусинского. После этого всякое противодействие немедленно исчезло. Смертный приговор был утвержден для четверых, которые были казнены 16 января 86 г. (Подробности см. в отдельн отчете, изд. 86 г. тип. «Народной Воли»).
------------------------------
16 декабря 85 г. в Одессе военно-окружным судом рассматривалось дело Ипполита Манучарова. арестованного в октябре 84 г. в Ростове-на-Дону и оказавшего при аресте вооруженное сопротивление. Манучаров во все время держал себя большой твердостью и не скрывал своего презрения к жалкой комедии следствия и суда, за которыми следует приговор, заранее постановленный правительством. Он не только постоянно отказывался давать какие бы то ни было показания, но часто вовсе не хотел иметь никакого общения с следователем и прокурором, отказывался являться к допросу или явившись, не соглашался записать на бумаге даже самый отказ от показаний. Защитника иметь он не пожелал и на суде держал себя с таким же достоинством. Такое поведение привело в ярость судей, и хотя показаниями свидетелей, (в том числе полицейского надзирателя и городовых) было установлено, что Манучаров, окруженный со всех сторон и не имеющий надежды уйти, стрелял вверх, единственно из нежелания отдать револьвер заряженным, тем не менее суд приговорил его к смерти. Варварская жестокость этого приговора была усугублена тридцатидневной пыткой ожидания, после чего только ему было, объявлено о замене смерти, казни десятилетней каторгой. Мужество и хладнокровие ни на минуту т изменили ему.
-------------------------------
Петербург. 1884 г. В половине окт. арестованы ст. Кудрявцев и Бабаджан и слуш. Бест. курсов Земляницына (все выпущены). В ноябре ар. магистр фил. н. Гревс (вып.), канд. фил. н. Полюхов (вып.), ст.: Иоффе, Гасселькус, Семенов, Радзивановский (первые 2 вып., а посл. высл.). В дек. ар. чин. Булгаревич (высл. на 5 л. в Тару) и ст. Завко (выслан на три тода в Тобольскую губ.).
1885 года. 12 февр. по переяславск. делу ар. воспитан. пирот. школы Кларк, врач Нордштейн (вып. на поруки), ст. Бест. к. Емельянова, Давыдова и Иванова (посл. вып. на пор. и высл. на родину в Смоленск), вр. Крутовский с женой (об: вып. на пор. и высл. на родину в Красноярск), женщ.-врач Аптекман (вып. на пор. и водв. в Чудове) и сл. ак. к. Поносова, 12 марта ар. ст.. Благаев и высл. на род. в Болгарию. 22 мая ар. сл. Бест. к. Розалия Лев. В конце мая были аресты по делу Лисянского. В одном доме были арес. все студенты и курсистки, жившие там, между прочими сестра Лиоянского, сл. мед. к. Глазберг и Богоявленская (перв. 2 вып., посл. высл. на родину в Тульскую губ.). В начале окт. ар. курсистки сестры Баткины (высл. на род. в Азов); в сред. окт. ар. ак. Точнолюбова и, по ее указанию, сл. Бест. к. Тихонович (вып.), ст. техн. Шипицын (вып.) и брат его б. ст. А. Шипицын (вып. и пот. снова ар.). В ноябре ар. ст. Цветницкий с женой (оба вып.). В конце дек. ар. ст.: Александров (увез. в Воронеж), Гессен (выс. в Усть-Сысольск), Соболев (вып.), Нестеров, Завадский, Засецкий, Брамсон, Латти, бр. А. и О. Магат, сестра их сл. Бест. -к. О. Магат (посл. 2 вып.), ак. Федотова, вр. Ткаченко, канд. фил. н. Полюхов (вып.), фотограф Декан, пом. маш. Штольц, токарь Северов, рабоч. Синицин и Чудинский (оба вып.).
1886 г. В нач. янв. арест. ст. Головня и Александров, сл. Бест. к. Сандберг, Рудченко (женщ.), восп. уч. сем.: Макаровский, Колобов, Ильин, Беляев, раб. Богданов (вып.); 4 янв. привезен из Пензенск. губ. ст. князь Кугушев (вып. через 2 недели); 11 января ар. ст. Вл. Иванов: 17 января ар. на Лиговке нелег. Сергей Иванов, при выходе из ресторана; 18 янв. —ст. Демьяних; 23—ст. Харитонов и сл. Бест. к. Познер. 2 фев. — Туликов; 26 — ст.: Александрии, Бутков, Брыкин (вып.), сл. Бест. к. Чаусова (высл. на родину) и Ульянова (вып.); 27—ст. Чернов (вып.) В конце марта ар. раб. Владимир и Никандр. В пол. апр. ар. ст. Макарич и Машковцев 24—ст. Гусман. В мае—ст. Вайнштейн. В начале авг.— ст. Гофман. В конце сентября в технологическом институте были волнения, окончившиеся закрытием первых двух курсов. Несколько десятков студентов было арестовано и выслано. Циркуляром от 3 октября воспрещено газетам говорить об этом.
М о с к в а. 1884 т. 2 акт. по поводу демонстрации против Каткова, ар. масса студентов, из которых большая часть выпущена, а многие высланы в разные города. Тяжелее других пострадали : Недошивин (высл. в Зап. Сибирь) и С. Гриневицкий (высл. в Арханг. губ. на 2 г.), 3 окт. ар. ст.: Недзялковский (высл.), Гордеев и Байков (оба вып.), курс. Эмилия Русс (вып), ст. И. Рубинок по делу Лаврусевича (высл. в Якут. обл. на 3 года), ст. Кравченко и Беляевский (увезен в Петерб.), Никифор Баранов (высл. в Тюкалинск на 3 г.), фельдшерица Захарьяш (вып.); 5 октября—ст. Минор по делу Лаврусевича (высл. в Тулу); 16 окт. ар. по делу Лопатина М. Гофман (высл. в Оренбург на 5 лет); 3 ноября ар. по тому же делу ст. : Попов, К. Ершов (вып.), Щекотов, Духович, Аргутинский (вып.), Владимирский, Власов и Абазов. Последний выпущен в чахотке и 10 марта 1885 г. умер в Екатерининской больнице. Труп его был похищен жандармами и похоронен во избежание демонстрации, которая тем не менее состоялась. Товарищи его, придя в больницу и не найдя умершего, отправились по улице с венками в виде торжественной похоронной процессии; к ним пристало много публики и даже околоточный надзиратель, принявшийся усердно расчищатъ дорогу. Прошло довольно много времени, прежде чем было обнаружено отсутствие трупа и настоящий характер демонстрации. Затем участники ее были переписаны, а несчастный надзиратель лишился места.—Ар. ст. Минаев и Шлегель, курс. Остапенко (высл. в Новочеркасск.) и Нагорная (выс. в Ростов-на-Дону), фельдшер. А. Сензевич; 6 дек. ар. ст. Рыбин (вып.); 10—инженер-мех. Самсонов, надзир. Рукавишников, юр. Хлусевич (все вып.), ст. Худяков.
1885 г. 26 янв. ар. Роман Мейер. служ. в банк. конт. Вогау через несколько дней—ст. Завадский (высл. в Кременчуг); 17 февр. привезен из Астрахани учитель реальн. уч. Зубович, ар. по делу Лопатина (вып.). После многочисленных предательств Роева была сделана попытка отравить его, окончившаяся неудачею и по подозрению в его отравлении жандармерия разыскивала некоего Гуревича, его бывшего сожителя. В февр. было арест. целых 8 Гуревичей, но ни один из них не оказался искомым.—5 марта по делу Гофмана ар. канд. пр. Перешивалов (вып.); 12 марта—Браун; 18—Тарновский (вып), в конце марта ар. быв. ст. Миролюбов (вып.) и ст. Маринченко (выс. в Баку); 7 апр. ар. статистик Щепотьев (вып), гимназистка Шефтель (вып.), раб. Щуров—был слишком общителен, ст. Рабинович (высл. в Шавли); 3 мая по делу цинкографии ар. ст. Ерофеев, выданный Обольяниновым, и курс. Корякина—держала себя скверно, вып.; 17 мая ар. О. Вигилева и 18 мая ст. Резенко по тому же делу—оба вып. и 1 марта 86 года высл. в Семипалатинск; 18 мая по делу студ. союза ар. курс. Осташкина—вып.; по делу цинкографии ар. ст. Маноцков—высл. в Вятск г. и быв. ст. Вигилев выслан туда же; 5 июня ар. ст. Усольцев—вып. 20 июня по делу студен. союза вторично ар. О. Вигилева; 1 авг. ар. на улице нелег. Кампанец, незадолго перед тем бежавший из Минусинска; 22 сентября ар. нелег. Михалевич, бежавший весной из Енисейска. По его делу в конце сент. ар. студ. Языков -выслан; врач Розанов с женой, ст. Алякринский, Сокологорская—все высланы летом 86 года, фельдшерица Шебалина, ст. Щекотов и Филиппов. В октябре ар. Вера Лохова и Навацкий,—оба высланы. В ноябре ар. ст. Руднев—увезен в Петербург, а оттуда в Воронеж. 2 дек. ар. ст. Степанов по саратовскому делу, ст. Лебедев и дом. уч. Ершов—вып. на поруки; 3 дек. ар. ст. Терешенков, попавший в засаду, устроенную у Лебедева,, курс. В. и Л. Шейдаковы—высланы в Саратов.
1886 г. 14 января ар. ст. Медник и Терентьев—оба вып. 15 - канд. пр. Розанов по доносу инспект. Брызгалова—высл. 16 янв. ар. кур. Эмилия Русс (высл. в Рязань, а оттуда в Саратов); 17—ст. Кирсанов и Тер-Киркоров (оба вып.); 4 фев. ар. нелег. П. Муханов, ак. Вагнер-Гинтер—высл.; 5—курс. Завадская и Богданова (вып.); 10—Фарбер (высл.). 1 марта по делу С.Иванова ар. ст.: Сотников, Калужников (вып.) и Князев (вып. на поруки), врач. Поляков (вып. на поруки), курс. Осташкина (высл. в В. С. на 2 года); 2—час. маст. Пик, курс. Домбровская и Бессонова, ст. Ильинский (вып. в тот же день); курс. Кукушкина (вып.); 4.—ст. Воробьев (вып.); 12—курс. Гуревич по доносу дяди; 19—ст. Вертепов (вып.); 21— канд. Сахаров (вып. на пор.); через неск. дней—секр. окр. суда Скворцов; 2 апреля ар. ст.: Капгер, Клинг и Бороздич. ст. врач Ряз. дома умалиш. Баженов (вып.); 5—ст. Фролов и Зотов, 18—ст. Березин (высл. в 3. С. на 3 года); 25—ст. Судаков (вып.); 26—ст. Малиновский (высл. в Вятск. губ.); 28— фельд. Успенская (выслана). 12 мая по доносу инспектора Брызгалова ар. ст.: Россиневич, Н. и М. Мозжухины (все высланы) и Горский (вып.); 21—ст. Быстрицкий и Соколов (вып.); 22—акуш. Райс (вып.), сестры В. и Е. Шефтель. и ст. Полееш; 24—вольносл. Ламакин—вып. В начале июня арест. Базарова (вып.); 7—ст. В, Русс; 9—пр. пов. Оленин (вып.); 21—нелег. Иван Цицянко, бежавший зимой 85г. из заключения; 23—ст. Пржесецкий. В конце июля ар. оконч. П. ак. Николич. В августе—раб. Николай Михайлов на фабрике Шмидт—вып. В конце сентября в Бутырской тюрьме, благодаря новым стеснениям, явившимся плодом тюремной ревизии, произошел голодный бунт сидевших там подследственных, в котором участвовали человек 10—12. Бунт длился 10 дней и окончился тем, что совершенно обессилевших протестантов перевели в больницу (некоторых в бессознательном состоянии).
Ярославль, 1886 г. 9 июня ар. ст.. Яросл. юр. л. Бессонов; 15—ст.: Георгиевский, Мышляев, Коншин, Минор (вып. и вновь ар. в сент.), Троицкий (сошел с ума) и сестры Жиряковы, учительницы (вып.).
Рыбинск. 1886 г. Весной ар. ст. Лыжин (вып.) и нар. учитель Александров.
Тверь. 1886 г. Во второй половине июня ар. по яросл. делу ст.: Петропавловский, Макаревский, Невский, Введенский и Воскресенский (выпущен).
Тула. 1884 г. В конце ноября ар. быв. ст. Петрашкевич— вып. — 1885 г. Ар. быв. ст. Терешкович—вып.—1886 г. В конце января ар. поднадзорный Гусев—увезен в Петербург.
Орел. 18-86 г. 1б мая ар. поднадзорные: Лисовский, Никольский, Манучаров и несколько др.—почти все выпущены.
Курск. 1885 г. 31 авг. ар. для отправки в 3. С. на 4 г. И. Цицянко, быв. под следствием.—1886 г. В янв. ар. поднадзорн. А. Шехтер, а в июню по яросл. делу—ст. Булгаков.
Воронеж. 1885 г. В начале окт. ар. раб. Левадин. В декаб. привезены из Петербурга А. Остроумов, ар. в Ростове-на-Дону в сент. 85 г. и ст. Александров и Руднев. В полов. декаб. ар. К. Венцель с женой (оба выпущены) и потом—б. ст. М. Орлов. В конце 1885 г. в Новохоперском уезде, Воронеж. губ. ар. несколько волостных писарей, учителей и учительниц, между пр. уч. Миронов и письмовод. мир. судьи Жулковский.
Казань. 1884 г. В окт. ар. ст.: Кащенко, Каташ, Поляк и Кларк (все вып.); по делу Лопатина было много арестов и обысков. В дек. ар. ст. Кибардини и Пономарев (оба выпущены).
1885 г. В февр. ар. бывш. ст. Бурцев (увез, в Петербург). 18 апр. ст. Овсянкин и Зябнин (оба вып.) и быв. ст. Батманов. 20 сент.—быв. курс. Подосенова—вып. В ноябре—ст. Поваренный (выпущен).
1886 г. 15 янв. ар. ст. Крылов и Григорьев, отст. офицер Смирнов и отст. унтер-офицер Муратов. 19 февр.—вторично Овсянкин; 28—вторично Зябнин; 1 марта—ст. Волков; 15— Крылова, Новикова, и нар. уч. Ложкин (вып.); 28—быв. учитель гимн. Голубев. 30 мая—быв. ст. Флоровский для высылки в Олонецкую губернию.
Саратов. 1885 г. 15 ноября ар. служ. в губерн. правл. Григоров, чин. Троицкий, быв. реал. Попов; затем быв. ст. Кузнецов и Коробков. — 1886 г. Весной ар. Чумаевская. В февр.—быв. вольносл. Петерб. унив. Россов (увез. в Москву) и Зороастрова. В мае—Л. Шейдакова (вып.). 31 июля—Эмилия Русс (выпущена).
Екатеринбург. 1886 г. 9 июня ар. для высылки в Архангельск. губ.
быв. кур. Земляницына.
У р а л ь с к. 1886г. В мае ар. оконч. курс в
Пет. унив. Бородин.
Минск. 1885 г. В ноябре ар. по делу «Пролетариата» органист Сицинский. В янв. 86 г.—офицер Рейнфельд. М о г и л е в-н а-Д н е пр е. В июне 86 г. ар. раб. Харкевич.
Динабург. 1886 г. В янв. произведено несколько обысков у офицеров, при чем подпоручик Перлашкевич скрылся. Причиной обысков был оговор некоего юнкера, произведенного за свой подвиг в офицеры.
Рига. В янв. 1885 г. судился военным судом юнкер Михайлов,
обвиняемый в пропаганде среди военных на основании нескольких брошюр,
найденных у него. Осужден на 20 лет каторги.
Д е р п т. В апр. 86 г. ар.
Л. Коган-Бернштейн с женой (последняя выпущена).
В январе 86 г. на ст. Б а х м а ч Либаво-Ромненской ж. д. ар.
телеграфист Симонович; в связи с этим на ст. Б е р е з и н о той же
дороги ар. смотр. железнодорожных зданий Зверинцев.
К о н о т о п. 8
апреля 86 года ар. помещик Бонч-Осмоловский.
Гомель. 2 февраля 1885 г. ар. Д. Лапко.
Кишинев, 3 дек. 85 г. окончилось дело о гимназистах: Виктору
Стери, Израилю Рабиновичу и Борису Зейдесу— выговор; Сагайдаковский
выслан на 2 года в Казань, Бланк— на 3 года в Астрахань и Галилей
Рабинович—на 2 года в Белосток.
И з м аи л. В нач. 1886 г. ар.
нелегальный Котов.
Киев.1885 г. 1 дек. ар. нар. уч. Козловский,
обвиняемый в устройстве с'езда народных учителей в целях пропаганды
среди народа. Затем ар. нелег. А. Клуге (увезен в Харьков), А.
Захарьина, А. Похитонова (выслана в В. С. на 5 лет), Репелевская,
Ольга Коновалъчик, Вородулина, Л. Левандовокая и Быковский.
Одесса. 1885 г. 18 декабря ар. чин. П. Тринидадский.— 1886 г. 1 янв. ар. быв. ст. Корецкий с женой (оба высл. в Арханг. губ.) и Екатерина Цельтнер; в половине января— Прасковья Ротерштерн; в начале февр.—жена кузнеца Лебодина; в половине февр.—студент Штернберг.
Николаев. 1885 г. В дек. ар. Н. Емельянов. В половине июля—нелегальн. Иванов и статист. Турский.
Харьков. 1885 г. В июле ар. ст. Марголин; 16 ноября— раб. Коотоглот (вып.); 9 дек.—актер Коссинский, принятый за бежавшего Макаревского (вып.); 21—-ст.: Перельман, Корнилов и И.Баранов (все 3 вып.); 22—нелег. А. Энгель, бежавший летом 85 г. из Кокчетава, канд. фил. н. Тиличеев, быв. ст. Степанов (высл. в Казань) и ст. Гормидор и Котан.
1886 г. 21 января ар. раб. Хмара; в конце месяца— В. Кончаловская (вып.); 2 февр. ст. Браиловский, 18—ст. Штейн и Кохман (тем не менее последний был предан университетскому суду по обвинению в участии в волнениях 19 февраля). 9 апр. ар. ст. Ельницкий и Кротонов—вып. 24— Лидия Лойко, Трипольская, ст. Раклицкий и Голосов—вып. 7 мая—ст. Еременко (вып.). 10—Волгин с женой—вып. В половине мая—Валабухов и раб. И. Марков—вып. и вскоре умер. 31 июня-—ст. Мерхелев. В начале учебного года по распоряжению начальства вет. института без всякого участия жандармерии выслано шесть студентов евреев. В начале окт. в местной тюрьме был голодный бунт по поводу стеснений, введенных новым смотрителем. После восьмидневной голодовки пять протестантов увезли в Изюм.
Полтава. В начале июня 86 г. ар. реал. С. Жанжурист (предатель) и гимназист Оберталер. Кременчуг. 188.6 г. В апреле ар. гор. учитель Ф. Лопата, быв. ст. Скорюк, учит. реал. уч. Рублевский, учит. женск. гимн. Александровский, гор. учитель Обезьянинов и 2 чиновника—оба выпущены.
Екатеринослав. 9 окт. 85 т. ар. быв. реал. Poпсман. В ночь с 22 на 23 февр.—Михаил Поляков и у него на квартире нелег. Борис Оржих (пытаясь бежать, оказал вооруженное сопротивление, при чем был сильно избит, закован в кандалы и отвезен в Петербург). 23—Настасья Шехтер и Вера Гассох; в конце месяца—А. Остроухов. В начале мая—стат. Милославский. Новомосковск. В конце ноября 1885 г. ар. по делу Кожина адм. ссыльный Богдан Маркович—увезен в Екатеринодар. Верхнеднепровск. В половине сентября 86г. ар. В. Соломонов. Мариуполь. 5 февр. 86г. ар. швея Кракова. Мелитополь. Вначале сент. ар. поднадзорный Баранов. Си м ф е р о п о л ь. 1885 г. В конце августа И. Телепнев за оскорбление действием помощи, тюремного надзирателя Бахтиарова приговорен к ссылке на житье в Тобольскую губернию.—1886 г. В февр. ар., быв. ст. Миримкин с женой для высылки в 3. С. на 3 года.
Севастополь. 1886 г. 2 февр. ар. лавочник Кокинаки, 6 —рабоч. Князев (вып.); 8—рабоч. Л. Фокин (вып.). В марте— Иваницкий, бежавший из Кокчетава в 85 году.
31 янв. 1886 г. в с. Т у раже, Евпаторийскою уезда, ар. жена мир. судьи В. А. Автустинович.
Ростов-на-Дону. 1886 т. 2 янв. ар. Б. Гейман. 23— В. Перегудов. 6 февр.—поднадзорн. Дынников и М. Каменко. 14—рабочий Бибиков (вып.); 20—-машин. Савин (вып.). В феврале же—раб. Рыдник и столяр Нарыжный. 22 февр. высланы во Владикавказ О. Прохоров и Гутерман.
Новочеркасск. 1886 г. 26 янв. ар. П. Стрелянов. 13 марта—-сотник, В. Чернов, обвиняемый в хранении динамитных снарядов, случайно найденных в земле близ его усадьбы (увезен в Петербург, где посажен в П. кр.).
Станица Атаманская 3. В. Д. В ноябре 85 г. ар. по делу Кожина адм. ссыльный Н. Харитонов и увезен в Екатеринодар. В нач. февраля 86 т. ар. поднадзорн. Е. Петровский и увезен в Новочеркасск, а оттуда в Петербург.
Таганрог. 1886 г. В ночь с 23 на 24 января ар. типография «Народн.
Воли» и в ней хозяин, письмоводит. окр. суда Аким Сигида, жена его
Надежда Малаксианова, жена чиновника Екатерина Тринидадская и Устинья
Федоров. Последняя успела убежать
и была вновь ар. на другой день на вокзале. Кроме типографии найдено
много литературы и 3 динамит. снаряда. 6 марта ар. торговец Подольский
(вып.), 1 мая торговец Кулаков (вып.). Летом вторично ар. А. Пеленкин. В
февр. 86 г. на ст. Кавказской Рост.-Владик. ж.д. ар. раб. Богданов с
женой (оба вып.). Темрюк. В конце 85 г. ар. учительницы Будзинская и
Анисимова. Екатеринодар. В ноябре 1885 г. ар. нелег. Петровский ,
(Кожин). В дек.—Концевич. Владикавказ. В сен. 85 ар. швея Н. Назарова
(вып.), быв. ст. Молокоедов (вып) Т и ф л и с. 1 сен. 85 г. ар. б. ст.
Аргутинский и Гораеы (вып)
Сургут. В марте 86 г. ар. казак Баталии и человек 10 обывателей отдано
под надзор полиции.
Тобольск. В июне 1886 г. рассматривалось дело об оскорблении военного конвоя, . сопровождавшего партию ссыльных, 10 сентября 84 г. Приговорены: Лотов на 3 мес, Лазарев—2 мее. ар., Маков, Макова, Тулисов, Тулисова, Белявский, Личкус, Бабуров, Преферанский, сестры Гольденберг—все на 3 дня ар. при полиции.
Летом 85 года ар. по дороге из Енисейска в Казачинскую волость Комарницкий и в Енисейске—Паули.
---------------------------
ОТЧЕТ
о суммах, вновь поступивших на дело народного освобождения.
Старое 30 р. Предприятие 120 р. От тезки -тезке 25 р. ; От барыни 100 р. Цветок 2.000 р. За—13 р. X—5 р. Ю—25 ; Ю—I—25 р. Д—шв—100 р. От повара 100 р. На фабричн. дело 325 р. На дело 200 р., Ю—-25 р. От общества 1 р. Ф-ма--100 р. Чуваш 200 р. Карт. 6 р. Об. 1 р. Ник. Ник. 3 р. От герцогини Эдинбургской 400. р. Ревнитель Православия 170 Диференциалъная гениальность 210 р. Солидный верноподданный 100 р. Славянский Отель 350 р. Плоский шар 200 р.; Австрийский конституционалист 200 р. Петербургская группа 140 р. Шифрованная аксиома 250 р. Шитый цилиндр 120 р.; Дутое тщеславие 6 р. Анна 20 р. Нигилист 3 р. Русская мать 15 р. Грицько 10 р. Н—1 р. Из Ярославля за всe время 513 р.; Московия 100 р. Юнец 100 р, Запад 30 р. Петрополец 200 Азбука 11 р. Повар 5 р. Г. X. 3. 20р. Жох. 2р. Ст. ст.—24 . За старые грехи 36 р. ъ—1 р. Н—30 р. От чиновника всего 319 р. Н—30 р. От каз. 3 р. От Щирой души 208 р. О—45, Из деревни (чр. П. П.) 2 р. 78 к. От «стуколки» 1 р. 75 к. От наследника 1.100 р. Московит 350 р. От купчика 150 р. Для номера 225 р. Николаевич 10 р. Длинный 29 р. Линейный 25 р., Жандармский полковник 60 р. Казачий аул 200 р. Больной 15 р. Пат 10 р. Харьков 50 р. Он же 25 р. Мелочи 15 р. Одесситы 98 р. Ему 10 р. Иван 1 р. Юнец 26 р. Она 10 р. Скобелев 32 р. О—5 р. Народоправец 3 р. От беспринципных 79 р. Из болотистой местности 132 р. От земского врача 3 р. За— 1 р. 90 к. На побег 100 р. Печальные дни 50 р. От студентов 20 р. 66 к. Од— 45 р. Н. Н. 10 р. Итог 12 р. Харьков 75 р.
К сожалению, отчет по листкам не может быть помещен за утратою материалов.
------------------------------------------------------------------------------------------------------------
ОБЪЯВЛЕНИЕ.
Из Типографии «Народной Воли»
в 1886 г. вышли следующие издания:
Борьба общественных с и л в Р о с с и и (брошюра).
Варшавский процесс 29-ти (брош.).
Печатается:
Из Сибири (брошюра).
--------------------------------------------------------------------------------------------------------
Содержание: Некролог.—По поводу казней в Варшаве.—Внутреннее обозрение.—Речь В. Н. Фигнер.—Корреспонденция из Шуи.—Хроника революционной борьбы.—Отчет сборов.—Об'явление.
----------------------------------------------------------------------------------------------------
С.-Петербург. Тип. «Народной Воли». 15 ноября 1886 г