ГОД ВТОРОЙ № 1 22 ИЮЛЯ 1881 ГОДА
ЛИСТОК НАРОДНОЙ ВОЛИ
РЕВОЛЮЦИОННАЯ ХРОНИКА
Цена 15 коп.
--------------------------------------------------------------------------
ИГНАТИЙ ИОАКИМОВИЧ ГРИНЕВИЦКИЙ — погиб от взрыва бомбы, которою нанес смертельный удар Александру II, 1 марта 1881 г. на Екатерининском канале.
НИКОЛАЙ АЛЕКСЕЕВИЧ САБЛИН застрелился после оказанного им вооруженного сопротивления при взятии полицией квартиры его на Тележной улице в СПБ. 3 марта 1881 г.
3 апреля 1881 г. на Семеновском плацу, в СПБ., повешены социалисты - революционеры: АНДРЕЙ ИВАНОВИЧ ЖЕЛЯБОВ, СОФЬЯ ЛЬВОВНА ПЕРОВСКАЯ, НИКОЛАЙ КИБАЛЬЧИЧ, ТИМОФЕЙ МИХАЙЛОВ и НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ РЫСАКОВ.
-----------------------------------------------------------------------
ОТ ИСПОЛНИТЕЛЬНОГО КОМИТЕТА.
Исполнительный Комитет просит остерегаться ::пиона ФИШЕРА. Приметы: около 50 лет, роста выше среднего, лицо интеллигентное, борода темная, а счесывает в обе стороны, лысина с средней части ;ба. Носит синие очки, сверх которых иногда надевает золотое пенснэ. Говорит хриплым басом, живет то в Павловске, то в Петергофе.
Испол. Ком. 15 мая 1881 г.
ОТ РЕДАКЦИИ.
а) Редакция «Народной Воли» заявляет, что, со времени выхода № 5 «Народной Воли», в типографии отпечатаны по поручению Исп. Ком. следующие издания: 1) Прокламация Исп. Ком. по поводу события 1-го- марта, 2) Прокламация Исп. Ком. к Европ. обществу, 3) Об'явление к русским крестьянам, 4) Открытое письмо Исп. Ком. к Александру III и 5) Прокламация Исп. Ком. по поводу казней 3-го апреля.
б) Приступая вновь к изданию «Народной Воли», прерванному арестом нашей типографии, мы не можем, к сожалению, воспользоваться большей частью материала, доставленного нашими корреспондентами в течение зимних и весенних месяцев. Невольный перерыв издания помешал нам своевременно воспользоваться этим материалом, в настоящее же время он уже большей частью устарел. Просим извинения у гг. корреспондентов и сотрудников, надеясь вместе с тем, что они не оставят «Нар. Воли» своим сотрудничеством и на будущее время.
Издавая теперь летний Листок, мы надеемся следующий № «Народной Воли» выпустить не позднее конца августа. Доставленными нам материалами для биографий казненных 3 апреля мы воспользуемся в августовском №.
------------------------------
Петербург, 15 июля.
Смута царит в нашем отечестве. Мы переживаем грозный поучительный момент русской истории. Лишь только наступила очередь подвести итоги русскому либерализму и политике Лорис-Меликова, показать закулисную сторону игры, напоминающей поцелуй Иуды,—как 1-е марта путает все ходы правительства и ставит пред нами новые требования. Много перемен принес с собой этот великий день со всеми своими последствиями. Наши коренные задачи, ничем не заслоняемые, ставятся в силу этого прямее и шире; намечаются более глубокие и настоятельные цели. Наблюдение над жизнью общества и народа за последние месяцы дало нам громадный опыт и в высшей степени полезные указания, укрепило нашу уверенность в правильной постановке революционного дела, в целесообразности избранного нами нуги. Теперь приобретают особенный интерес доводы, подтверждающие основные положения нашей программы как с научной, теоретической стороны, так и на основании русской жизни и истории. Обо всем этом мы должны будем говорить в следующих полных выпусках нашей газеты; здесь же ограничимся общей картиной пережитых дней, беглым обзором нового царствования и краткой характеристикой царя, поставленного нами во главе государства ранее естественного срока.
В начале нового царствования всякий совестливый человек, подавляемый массой нелепых до невероятности мероприятий и предначертаний, вращаясь вреди так наз. общества и живя газетными толками и новостями, невольно падал духом, задыхался в подлой атмосфере беззастенчивой лжи, полного забвения идеалов, попраний самого элементарного чувства порядочности. Дикая брань, фарисейское лицемерие, заведомая сознательная клевета восстали на защиту престола. Газетные писаки конкурировали в нелепостях: один предлагает проект ношения верноподданными крестов, которые расплавлялись бы на груди крамольников; другой рекомендует городских жителей поголовно обратить в шпионов друг за другом, за круговой порукой в благонамеренности, ссылаясь на народность такого порядка вещей; третий апеллирует к рыцарям Сенной площади и Охотного ряда. Славянофил Самарин открывает причину народной нищеты и государственной безурядицы в избытке земли у мужика. Славянофил Аксаков византийское и татарское историческое наследие выдает за основу. русского духа, а своею практическою деятельностью, в качестве директора банка и народного паразита, указывает, что биржевые операции с своими неизбежными спутниками—единственное благо, которое нам стоит заимствовать у Запада. Кажется, никогда еще рабьи инстинкты и холопское нахальство не выползали на свет божий в такой омерзительной наготе, с таким свирепым бахвальством невежества. За человека страшно. Зрелище повального безумия гнетет душу, приходится завидовать даже логике сумасшедшего дома. Поистине, бог захотел наказать людей и отнял у них разум.
Но... не следует забывать, что действие происходит в России: гром, исходящий от нашего бессильного, изолгавшегося культурного обывателя, махающего картонным мечом, никому не страшен и ни к чему громовержца не обязывает. Это кулак всех оттенков инстинктивно ополчается за свои животы; это — в смысле общественной деятельности— импотенты, жалкие в своих потугах, люди без веры, без идеалов, истасканные (нравственно и физически, привыкшие утробно жить и действовать, «ничем не жертвуя ни злобе, ни любви»; это надоедливые попрошайки:, рассчитывающие раболепием добиться маленьких фикций правового порядка, принявши на себя непосильное обязательство душить действительную свободу; все это—смрадное испарение гнилого болота, потревоженного событием 1-го марта. Зловоние ошеломляет на минуту непривычного человека и застилает перед ним истинную картину прошедших перемен, которые мы и постараемся обозначить в конце, остановившись предварительно на личности нового царя и мерах правительства.
1865 год застал двадцатилетнего Александра Александровича врасплох, совсем неготовым к трудному поприщу будущего монарха. Для него тогда разом открылись две вакансии: наследие престола и невеста умершего наследника, освободившаяся за смертью первого жениха. Поневоле пришлось принять и то и другое и, будучи уже в летах своего прототипа Простакова, кое-чему и кое-как поучиться, как учился и тот в подобных обстоятельствах. 1877 год соблазняет наследника перспективой подвигов и победных лавров, и он отправляется на театр военных действий, чтобы всю войну просидеть с ген. Ванновским под Рущуком в «тихом и безмолвном житии», во имя свободы Славян. В целой России не было человека, возлагавшего какие-либо надежды на будущего государя. Как-то странно даже приурочить такой факт к нашему обществу, избравшему чаяние своею исключительною специальностью. Нищий духом, обделенный природой, Александр Александрович представляет рельефное подтверждение того, что в великом теле может обитать малый дух: с умом Молчалина, с душой Скалозуба он соединяет доблести Митрофанушки. Нельзя, конечно, к подобным лицам применять критерий убеждении, смешно искать у них какого-нибудь образа мыслей, склада ума; но, сколько можно характеризовать личность по случайным, отдельным чертам, связанным воедино примитивными побуждениями,—наследника представляли себе русофилом, отчасти славянофилом, сторонником реального образования в нашем пресловутом «домашнем споре», расчетливым хозяином, любителем домашнего очага, ненавистником немцев и интеллигенции. Известны были его отношения к Победоносцеву и Аксакову, поощрение кн. Мещерского и сочувствие его литературному «добру».
1881 год открывает возмужалому недорослю путь к трону и прибавляет к имени Александра несчастную цифру III. Судьба как будто решила поражать Александра III разными комическими и трагическими неожиданностями: случайный наследник отчасти случайно становится императором.
Вместе с новым царствованием перед нами развертывается любопытная страница комедии всемирной истории. Гениальному сатирику остается положить перо: воочию совершающееся превосходит смелый полет фантазии, только стенографируй—действительность, наверное, оставит за собой попытки искусства. Взглянем на меры полицейские, внутреннюю и внешнюю политику правительства.
Состав столичного муниципалитета, накануне требовавшего конституции и отмены админ. ссылки, в марте формируется в дворницкую и сыскную команду; измышляется Барановская конституция; председатель совета 25 Баранов (сюда попали ректор университета Бекетов и журнальный антрепренер Краевский) придумывает нелепые меры, делающие невозможным существование мирных обывателей; толъко-что об'явленные распоряжения отменяются; действия скандального совета становятся негласными, т.-е. совет—фактически по крайней мере — закрывается, доказавши полную неприменимость и абсурдность несомненно самобытной конституции сыска на русский, барановский лад. Является предположение снабдить городовых снарядом для задержания злоумышленников. Не хочется верить в возможность восстановления опричины без прикрас; едва ли удастся правительству смелый замысел превращения улиц в застенки, но в данном случае важно отметить хотя бы намерение. Безмолвие выставляется для обывателей официальным лозунгом. Попечение об охране неприкосновенности царской особы поглощает собой все. Воронцов-Дашков в непрестанных хлопотах теряет голову и ломает себе ногу. Сочиняются молитвы и эктении об истреблении крамолы супостатов; взамен ожидаемой конституции, выходит манифест о вящшем утверждении самодержавия; своре опричников и сатрапов поручается водворение веры и нравственности, искоренение неправды и хищения,—призыв, равносильный для полиции самоубийству; задача, пред одной постановкой которой бледнеет рассказ о гоголевской унтер-офицерской вдове.—Где же инициатор этих мер? Кто стоит за спиной венценосного Митрофана? Это— безотлучный спутник государя—вел. князь Владимиp. Некогда сподвижник почему-то гонимого Ник. Конст., известный содержатель татарского трактира, превративший потом свой дворец в непотребный дом,—теперь, ни мало не смущаясь, берет на себя роль графа д'Артуа, вдохновляет брата на бесцельные зверства, и—рассудку вопреки—себя об'являет блюстителем нравственности, семьи и других основ.
Спокойно ли живется царю на руках у стольких нянек?
Нет, ни канавы, ни войска, ни молитвы, ни полиция не успокаивают государя, не по себе ему чувствуется в Петербурге, и вот он в марте же—наперекор стихиям—спешит на дачу в Гатчину, под сень славных воспоминаний1.
1 Не останавливаясь на подробных аналогиях, отметим мимоходом, как любопытный пример исторического атавизма, большое сходство нашего государя с Павлом I.
Здесь дышится легче. Здесь так у места набрать себе сподручных молодцов, полюбоваться отбросками прошлого царствования, в роде Палена, Тимашева и пр.; здесь безмолвие нарушается лишь приемом депутаций лакеев и кучеров., приказчиков и лабазников. Вдруг умилительную гармонию обрывает божия гроза, так некстати разразившаяся и почти над самым дворцом.. Приходится перекочевывать в Петергоф, решившись на смелое предприятие—поохотиться, разгуляться после гатчинского затвора. Но божеское попущение и тут следует по пятам государя: начинаются лесные пожары. Ах, зачем это небо не является на свисток полиции, на зов синода, пребывает в совершенном бездействии власти, и даже явно обнаруживает наклонность терроризировать и без того нехраброго царя?
Полицейской ролью, однако, не исчерпывается; еще сфера применения молитв. Им придается значение положительных мер в области внутренней политики: изголодавшемуся, обнищалому народу, ждущему передела земли, преподносится к Пасхе бесценный подарок в виде синодского указа, составленного из хитросплетенных разглагольствований от писания на тему о крамоле. Народ отвечает смутным брожением, вылившимся в еврейский погром. Начинается правительственная расправа. Сверх обычных усмирений войсками и строгих судебных кар, царь не задумывается санкционировать публичное сечение мужиков на городских улицах и площадях—единственная осязательная царская милость. Одновременно с этим во дворце происходит прием еврейской депутации, которой государь заявляет, что движение против евреев дело социалистов. Тот же характер до конца выдерживается и во всех других мерах—вернее, преступлениях— правительства. Начало царствования ознаменовывается казнью наших дорогих товарищей2, в том числе Перовской, первый у нас случай исполнения смертного приговора над женщиной: этого мы не забудем.
2 Общая молва говорит о пытках после суда. Не решаемся подтвердить слух, не имея для этого положительных доказательств.
Далее следуют драконовские приговоры по делу Щедрина и др. в Киеве, Старынкевича в Москве 3.
3 Дело Старынкевича с невиданной наглой развязностью разоблачает существо наших скорых судов. Процесс ведется без судебного следствия, без прений, без защиты, без слов подсудимого, который, за передачу гимназисту прокламации, подводится под смертную казнь и из снисхождения приговаривается к 20 годам каторги. Прокурор Моравский оспаривает лавры у Стрельникова. Приводим имена не в меру услужливых исполнителей правительственной травли: генерал Бернов, полковники: Бартенев, Моравский, гимназические надзиратели: Бородин и Галли.
Нечего и говорить о ежедневных преследованиях печати, стеснении: земств, отсрочке открытия университетов в Томске и Тифлисе, техн. института в Харькове, репрессалиях, обрушившихся на Пе-терб. и Москов. универ. и на Казанский ветеринарный институт. Строгая последовательность проведена здесь до конца.
Не идет в разрез с общим тоном и дипломатия. Первым шагом в этой области был вопрос об уничтожении нрава убежища, встретивший только со стороны Германии деятельную поддержку. Затем, несчастная Болгария, уже испытавшая прелести некоторых русских порядков, обрекается в жертву дипломатическому тупоумию нового царя. Едва вступивши на престол, Александр III благословляет немцев Баттенберга и Эрнрота душить свободу болгар, чтобы насильственно, с помощью абсолютизма, водворить немецкую культуру и эксплоатацию народа по европейскому образцу, во славу Бисмарка и к удовольствию Австрии. Перед такой нелепой политикой, сулящей бесчисленные бедствия впереди, позор Берлинского трактата является доблестным подвигом.
Вот картина безнадежного царствования. Вот действия правительства, находящегося в состоянии невменяемости. Вот растерявшийся тиран, запятнавший себя с первых же дней неизгладимыми преступлениями, убийствами, пособничеством в варварских насилиях над беззащитной страной,— царь, опутанный со всех сторон курьезными противоречиями, очутившийся, быть может, неожиданно для самого себя, в союзе—за границей с немцами, у себя дома с грязным кулачеством, стаей холопов и с той частью еврейского населения, которая клеймится именем жидовства. Роковой приговор истории Дамокловым мечом тяготеет над правительством Александра III, готовит его царствованию позорный финал. Недалекое будущее укажет способ ликвидации, т.-е. или нас заставит считаться с «славным» царем, или же передаст исполнение бесповоротного приговора над деспотизмом в руки другой инстанции.
Как постановка революционных задач, так и приемы борьбы всегда чужды рутины и верны вечно меняющимся условиям жизни. Анализ переживаемого момента приводит нас к убеждению, что для революционной партии настала пора более широкой и плодотворной работы. Результаты 1 марта далеко превзошли самые смелые наши ожидания.
В народе нарождаются и зреют новые настроения. Известно, с каким сочувствием принято было объявление Исп. Ком. в значительной части крестьянства, рабочей среды и кое-где в войске. Сообщения, полученные нами из многих мест России, говорят о пробуждении народного сознания. Эти сведения, отчасти по неудобству огласки, отчасти по своей отрывочности, не могут еще составить цельной картины, но дают нам право заключить, что близится то время, когда народ выйдет из состояния глухого брожения, хронических надежд и разрозненных вспышек, для совместной сознательной борьбы с ясно намеченным врагом. Победа 1 марта повышает активность народного характера, поднимает дут протеста. Народ начинает сознавать фикцию идеи царизма и заменяет ее то смутным пока представлением о какой-то другой силе, действующей в его интересах, то прямым признанием своей солидарности с социалистами. Антиеврейское движение, не нами вызванное и оформленное, тем не менее является и по сущности, и по времени отголоском нашей деятельности. Этот погром, распространившийся на целый край, во многих местах показал в народе неожиданную выработку революционных приемов в борьбе. И, конечно, ни уменьшение выкупных платежей, ни гадательное сокращение государственных расходов, ни даже кодификация . чрезвычайных временных мер, с целью сделать их постоянными,—не в силах будут устранить или оторочить неизбежную развязку. Наша обязанность—стать в уровень с пред'являемыми требованиями жизни.
Напрасно кастраты мысли указывают нам на беспочвенность наших требований, на бесплодность наших усилий. Так ли это? В книге ученого профессора, вышедшей в. настоящем году, встречается справедливое признание, что Россия за последние 4 года пережила столько, сколько другой народ не переживает и в полустолетие. Смеем думать, эти перемены на большую половину куплены кровью наших .мучеников; зарождающиеся общественные требования служат слабым эхом наших требований; вопрос о бесправии и безысходной нищете народа выдвинут на очередь и поставлен ребром деятельностью социалистов-революционеров, и литература, давно уже утерявшая нравственную инициативу и право на авторитетное руководство, в лучшем случае робко идет в разработке условий народной жизни за нами. Правда, тяжела наша борьба, при ужасающем неравенстве материальных сил, при нечеловеческих условиях ведется она. Но неужели безрассветная тьма невежества, полное бесправие и пришибленность личности и общественных групп, вырождение задавленного и ограбленного народа, официальный идеал скотоподобия, беспробудная апатия общества, безграничный произвол и деспотизм: власти,—неужели все это еще недостаточные стимулы для неотложной борьбы с условиями, порождающими такой порядок, вещей?! Правда, в некоторой части общества вспыхивает яркая злоба против нас. Но именно эта злоба доказывает, что удары направлены по назначению, что враг чует серьезную, неминучую опасность: на равнодушное, безразличное отношение позволительно рассчитывать разве при полной бездеятельности. Препятствия удвоят нашу энергию. На смену выбывших из строя борцов, которые все самоотверженно пали при исполнении святого долга служения свободе и счастью родины, приходят новые силы, готовые с той же страстью продолжать революционную работу во имя великой идеи, служащей нам путеводной звездой, неистребимой идеи воплощения правды и справедливости в общественных отношениях. Пред нами более трудная, но зато и более благодарная задача. Организация революционной борьбы расширяется и крепнет, готовясь нанести решительный удар врагу.
------------------------------
ИЗ ДЕРЕВНИ.
1881 г. 17 мая. — Прошли годы, как я в последний раз жил в деревне. То была пора иллюзий. Пылкое воображение рисовало нам канун великих событий... Много воды утекло с тех пор, много пережила интеллигенция за последнее десятилетие. Лучшие ее представители самоотверженно шли в Сибирь, на казнь, шли за народную волю, за народное счастье... Они шли... а народ все так же безмолвно стоял вне арены борьбы, и звучный голос борцов, казалось, замирал в лучине народной жизни. Но так ли это? Ужели геройская борьба русских революционеров с угнетателями народа не касается жизни многомиллионной массы? Ужели она не оставляет никаких следов в народном сознании? Эти вопросы тем более меня всегда интересовали, что я убежден в том, что знание народа с его общественным миросозерцанием, с его идеалами, чувствами, отзывчивостью, должно лечь в основание революционной теории, претендующей на значение истинной теории.
Понятно, как был я рад случаю, хотя недолго, пожить в селе, да еще в такое интересное время, когда свежо еще было впечатление, произведенное событием 1-го марта, а администрация везде на юге была озабочена слухами о готовящемся избиении евреев.—Живя в городе, трудно себе составить правильное понимание антиеврейского движения в народе, вникнуть в его смысл и дать ему правильную оценку, как историческому общественному факту. А между тем это движение несомненно—самый крупный за последнее время факт в народной жизни, и наблюдение его может на многое пролить свет и приблизить нас к решению многих вопросов, касающихся роли народа в революционном движении. В городе перед вами разыгрывается последнее действие многоактной драмы. Разбитые стекла, разоренные лавки и, как финал пьесы,—казацкие плетки и тюрьма. От вашего наблюдения ускользает психический процесс, переживаемый народом в периоде роста возбуждения, которое в конце-концов разражается целым рядом фактом разрушения. Связь внешних фактов с психическим состоянием народа, с его идеями и чувствами, устанавливается a priori, при помощи грубой аналогии. Разбитые стекла, разоренные лавки отвечают в вашем сознании грубости, вандализму. Отсюда бесконечные рассказы о воровстве, грабеже, пьянстве и толки о пресловутой босой команде. Среди интеллигенции складывается враждебное чувство к народному самоуправству, и трудно бывает отделаться от него, чтобы, игнорируя декоративной стороной дела, вникнуть в его суть. Не то в деревне. Простота жизненных отношений, большая однородность населения дают вам возможность, так сказать, присутствовать при зарождении идей и чувств, видеть их развитие, их рост, и, вследствие этого, внешнее проявление идей и чувств делается для вас фактом вполне понятным и даже до некоторой степени лично вами пережитым. Приехав на пасхальной неделе в село, находящееся в Ч. уезде, К. губернии, с населением в 5.000 душ малороссов и около 400 душ евреев, я, благодаря моему патрону, сразу стал в положение непосредственного наблюдателя местной жизни. В село только-что донеслась весть об Елисаветградском побоище. Неопределенность рассказов, отдаленность самого места события вызвали в народе глухие толки.
«Так им и треба»— это самое крайнее и определенное выражение, которым формулировались отношения местного населения к Елисаветградскому погрому. Можно было еще наблюдать произведенное событием 1 марта впечатление в его чистом виде. Шли толки о самом факте, из уст в уста передавалась масса вариаций. По одним рассказам, убийцы— паны, по другим—ляхи. Приведу один из слышанных мною и показавшийся мне наиболее отвечающим народному мировоззрению: «стриляли в его раз, заборонив его бог; стриляли в друге, знов заборонив; теже було в третий раз; а дали покликав бог Николая чудотворця и других угодникив, да и каже им: и що мини з царем робити, що не хоче вин сам себе боронити; запевне вин людям шкоду робе, що вони в его стриляют. Як теперь вин не спокаиця, то я его на ций раз не затулю, хай вбьють.—Оттож его и вбили». Это об'ясненне факта было пущено в народ одним старым диаконом. Трудно было определить среднее народное понимание факта по обращающимся об'яснениям. В его же настроении можно было отметить две характерные1 черты, именно: никакого сочувствия к личности государя,- никакого к нему сожаления и смутное ожидание каких-то перемен в своей жизни. Бывшие крепостные обсуждали значение присяги так: «Як би ми лиха не наробили, що присягнули. Чи не хоче вин (царь), щоб ми на его робили, як колись то на панив? А може и те, що у панив землю одберуть» — говорили другие. Толки о земле стали усиливаться с распространением слухов о «листах» (прокламациях, которые обошли все соседние с селом деревни и заводы). Говорили о министрах: «як би були министры из выборных, из тутешних людей, воно .було б лучше, бо царь их не боявся б». «То вже щось буде; доживем та побачим, як воно буде!»—Этими выражениями заканчивалась обыкновенная беседа. Народ интересовался общественными вопросами, политикой, прислушивался к чтению газет и рассказам приезжих из города людей. Чувствовалось, что в народе совершается брожение, что повысился уровень его общественности, что его ум и чувство словно вышли из обыденной колеи спокойного отношения к своей судьбе и к окружающей жизни.
Прислушиваясь к говору, присматриваясь к брожению, совершающемуся в народе, я приходил к убеждению, что в народном сознании отсутствует представление о способах добывания себе льгот, о форме, в которую должно вылиться его активное отношение к окружающему злу. Он находился в ожидании чего-то, действия какой-то силы, вне его существующей. Словом, народ чувствовал себя в положении человека, готовящегося наблюдать события, чем действовать. Впоследствии я имел возможность выяснить себе идею этой внешней силы, покуда же мне было ясно одно, что что-то и кто-то должен оформить народное настроение и вызвать народ из состояния глухого брожения к движению. Разразился киевский погром. «Так от оно що! женутъ жидив!» Киевские события определили направление, характер, который должна была принять народная деятельность. Они дали форму, в которую должны были вылиться элементы брожения, складывавшиеся в народе бессистемно, под влиянием многообразных жизненных явлений. Стало ясно, что для осуществления льготной жизни потребуется помощь, участие самого народа; что его силы должны быть прежде всего направлены на изгнание евреев. День за днем шли все усиливающиеся толки о киевских и других погромах. Обсуждение фактов стало складываться в целую систему. Вырабатывалась необходимая аргументация, осмысливалась цель движения, средства, какими оно располагало, а также выяснялась его связь со всей совокупностью жизненных явлений. «И що воно, що усякий народ мае свою основу. Поляки, нимци, грики мают свою землю и столицю. Тильки жиди скризь мишаются; за ними ни купишь, ни продашь ничего. Цилый день робишь, а бувае що и хлиба немае; вин же тильке ходи, а гроши у его есть. А все начальство, як би не воно, хиба вони так расплодились; скризь их понатыкано. Та и богатиют вони через вищо, як не, через начальство: цему, иншому ткне и гроши в кишеню сипляться. И хиба ж таки их не проженутъ? Нехай идут у степа! Чи мало степов? Хай идут у Египет, виткиля вони родом».—А ведь_ евреи, говорю я, боятся ярмарки, что на днях, должна быть.—«Э! тутешни сами ничего не роблять, ничего им тутешних бояться».—А кого же?—«Есть таки. А уже чуди про Киев. Наихало туды з самого Петербурга дви тысячи чоловик, меж ними там усякие, кажуть, и студенти. Получили вони од самого царя позволение прогнать жидов из нашего краю. У Киеви их було забрали в острог, та справились по билетам и выпустили. Вони кажуть: за вищо нас брать, хиба ми душегубы, ми ж робимо по закону. Кажуть, що вони теперь убрались у Билую Церковь, от их то и сюды сподиваются».—А что если войско придет?—спрашиваю я.— «Так що! Хиба у Киеви мало москалив, знесчисленная их там сила, як би захотили, то Днипро народом загатили б. Айже ж кажуть, що и вийско тучечки стоить, де руйнуют жидивское добро, дивиться, щоб не дуже душегубствовали».— А русских богачей не тронут?—«Ни, теперь не зачинають. От як з жидами справляться, то казали, що усим достанется». Толки все усиливались, я внимательно к ним прислушивался и пришел к положительному убеждению, что антиеврейское движение в деревнях носит на себе следы сознательного отношения к жизни, отпечаток идейности; что городской факт «избиение евреев» деревня в своем сознании переработала в идею, вполне отвечающую умственному складу деревенского человека. Самые выдающиеся из сельчан понимали, что движение, только началось изгнанием евреев, что оно и хорошо, что так началось, потому что тут не за что отвечать, «там що дали буде—побачимо».
На моих глазах росло народное возбуждение. Оно складывалось из разных элементов, взаимодействие которых развивало его в смысле расширения его общественного смысла. Доносившиеся слухи об избиении евреев возбуждали как еврейское, так и русское население. Первое, под влиянием страха, держало себя по отношению к русским крестьянам в высшей степени нетактично. Евреи прислушивались к толкам, шептались с местным начальством, шпионили, выискивали и ловили заговорщиков. Всякий проезжий из русских подвергался со стороны евреев допросам и разным неприятностям. Такое отношение евреев к русским не могло, конечно1, не влиять на ускорение роста народного возбуждения. Желая вызвать со стороны русских властей решительные меры к ограждению их безопасности, евреи усиленно толковали о проделках социалистов, приписывая им в этом деле роль подстрекателей; говорили о том, что движение не ограничится избиением евреев, что поговаривают и о богачах из русских; с своею судьбою они связывали судьбу русских кулаков и помещиков. Их старания достигли известных результатов. Русские богачи начали жаться к евреям; они чувствовали себя более солидарными с ними, чем с народом. Шопот с начальством, кумовство с евреями, усиленные хлопоты о вызове войск и о принятии некоторых стеснительных полицейских мер, устрашение народа таким речам: «мы с вас шкуру сдерем, Сибирь вами населим»,—-можно себе представить, какое влияние должно было оказывать такое поведение на душевное настроение народа. В нем давно уже залегла идея солидарности всех богачей, к какой бы национальности они ни принадлежали, и только чувство обособляло в его глазах .евреев в особый класс эксплоататоров. На ряду с возбуждением народа против евреев, там и сям начались попытки ликвидировать земельную собственность землевладельцев и арендаторов. Гурьбой приходили к ним крестьяне и заявляли: «що теперь уже настав час,—земля буде наша; пшениця, що ви засияли, ото наша пшениця, а буряки берить соби. Адже ми давно вже казали вам, що земля буде наша». Таким образом, евреи усиливали возбуждение народа и направляли его мысли в область экономического переворота. В данном случае они же представляли собой фактор, в значительной степени обусловливающий быстроту роста и направление народного волнения. В народном сознании, развивавшемся под влиянием возбуждения, стала вырисовываться идея о существовании какого-то общества, целой группы людей, живущих в Питере. Эта группа по собственной инициативе и только с позволения царя предприняла экономическое освобождение народа, сначала в сфере отношений к народу евреев. В народе живет еще царь, как его доброжелатель, но народ совсем изверился в его силу, в его инициативу. На ряду с царем-доброжелателем, связанным волей минстров-бар, в Питере существует целое общество доброжелателей народных, общество активное, имеющее силу приводить свои планы в действие. Это большой шаг вперед, в области развития общественного миросозерцания народа, в области народных фикций. Путем долгой, вековой борьбы с железною властью правителей народ теряет веру в свои собственные силы. Но идея правды живет еще в нем, должен жить и ее заступник, ее радетель. Таким радетелем правды до последнего времени был царь. Последнее десятилетие и в особенности последние два года деятельности революционной партии сделали свое дело. Революционная деятельность постепенно разрушала старые фикции и создавала идеи, более соответствующие действительной жизни. В народе сложилась уверенность в существовании людей, простых смертных, заботящихся о народном счастьи. Это великая заслуга,, которою может гордиться русский революционер. Этой сложившейся в народе идее принадлежит в будущем великая роль, и степень ее распространения в народе, быть может, определит исход революционной борьбы. Я могу сослаться на массу свидетелей, которые могут удостоверить, что в местности,, где я проживал, решительно все крестьяне приписывали инициативу и руковождение в деле изгнания евреев не местным элементам, а наезжим людям из Питера, в числе которых, по их словам, были студенты. На увещание священника сельский сход отвечал: «да и ми и сами не хочимо, та бог его знае и що воно таке робиться, коли ж издят «вони», та женут жидив». Подобное представление о питерском обществе, как мне передавали, встречалось во всей Киевской губернии. Это всеобщее убеждение крестьян, с одной стороны, поддерживалось рассказами евреев -о социалистах, с другой стороны, само влияло на мнение администрации о причинах беспорядков. Администрация бессознательно поддалась говору народному и об'являла, что беспорядки произведены наезжими людьми. На Курском вокзале задержали сотня рабочих,. подряженных на работы. Во всех селах становые и урядники ждали прихода каких-то неведомых людей и на в'ездных дорогах ставили пикеты. Мужики выглядывали с своей стороны желанных гостей, а в селах, расположенных недалеко от вокзала, ежедневно выходили на машину: «казали, щоб сегодня1сподиваться, а немае». Идея о питерских раз'езжающих по городам и селам людях занимает все умы. Каждый толкует об этих «не тутошних людях». «Кажуть, що вони в куценьких, билих свиточках, з короткими рукавами, в билиньких шапочках».
Вернувшиеся из города люди,—в том числе и один священник,—рассказывают, что они видели в лесах, расположенных на дороге, кучки людей в красных рубахах, но это «довжяо буть не ти, бо ти издать по машини». Толки в народе все усиливаются, возбуждение все растет. Евреи перестают шпионить, так как решительно все говорят о предстоящем их изгнании. Но жизнь в селе еще не вышла из обыденных форм. Торговля, работа, взаимные отношения сельчан—все это идет своим, рае установленным порядком. Вдруг, в один прекрасный вечер разносится весть о погроме села, отстоящего от Д. в 25 верстах. Евреи в панике. Домашние вещи, драгоценности, товары—все это упаковывается и отправляется на вокзал, находящийся в трех верстах от села. Целую ночь кипит работа и продолжается и весь следующий день, и все это делается на глазах русского населения. Мне казалось, что подобное поведение должно было укреплять в народе веру в законность изгнания евреев и возбуждать желание вконец упразднить то, что само себя упраздняло. По крайней мере, я могу сказать о себе, что картина паники сильно волновала меня, раздражала мои нервы. Лично у меня, конечно, не было охоты итти на евреев войной, но я переживал мысли и чувства народа, и мне казалось, что вот-вот, еще час — и разразится погром; я считал минуты... Впервые явилась у меня тогда мысль: как медленно растет народное возбуждение. Казалось, все было готово: и ярмарочный день, и принесенная весть о ближайшем событии, и, наконец, вид паники, раздражающей нервы, а народ все чего-то еще ждал. — Чего это убираются? — спрашиваю я одну группу мужиков. — «Та сподиваютъся, що сегодня наидуть», с спокойной уверенностью отвечают они мне. О самого утра около волости масса народу; становой, уговаривает народ не слушаться злоумышленников. — О чем становой говорил вам? «Казав, що як будут руйновать жидивское добро, то щоб не душегубствовали; вин и жидам дав приказ, щоб вони никого не зачинали». К вечеру распространились ложные слухи, что разорение в нашем селе сопровождалось резней евреев. Последних обуяла паника ужасная. Женщины с детьми кинулись на вокзал. Понуканье лошадей, скрип телег, шум, гвалт! К 11-ти часам все утихло. Я не спал уже другую ночь, с часу на час ждал начала действия. Я ждал... а ночь шла тихо и спокойно. Село будто дремало; пронесется какой-то шопот, послышится отдаленный крик, словно стон, вырвавшийся из окутанной темнотой ночи деревни, - и замрет в воздухе. Воображение рисовало мне богатыря, закованного в цепи.....
Настало утро; 80 пехотинцев и 50 драгун вошли в село. Одни говорили: «що скризь так, по переду, йде вийско, для порядку, а за ними вже и ти». Большинство понимало, что солдаты могут заступиться за евреев. Бодрость евреев (из которых очень многие вернулись по домам) и угощенье, которое они ставили солдатам, говорило за основательность опасения большинства. «Хиба ж москали тут викуватымуть? уберуться, а жиди остануться, не знатемуть вони и часа, як на них найде». Сами солдаты об'ясняли населению, что они пришли защищать христиан, а что жидов бить можно. Тем не менее возбуждение сразу упало. Хотя в народе и слышались иронические отзывы о солдатах и их начальниках, все же в настроении всего села сказывалась какая-то подавленность. Покуда войско от народа далеко, он идеализирует его. Сталкиваясь с ним лицом к лицу, он чувствует в нем силу, готовую насправиться против него. Вот почему и в данном случае вид штыков, стройных рядов выдрессированных солдат, произвел удручающий эффект. На другой день евреи были опечалены: солдаты ушли демонстрировать в соседние деревни. Население оставалось спокойным. Чувствовалось, что гроза отсрочена. Ждать мне не приходилось, и я с большим сожалением покинул село.
----------------------------------------------------------------
ХРОНИКА АРЕСТОВ.
Аресты зимы 80—81 гг., начавшиеся в ноябре мес., усиливались с приближением срока, когда правительству должен был быть нанесен решительный удар: в роковом ходе своем события торопили друг друга. Непосредственно после 1-го марта началось яростное нападение со стороны правительства; ошеломленное, раз'яренное, оно кинулось искать врага по улицам и домам Петербурга. Кто пережил в Петербурге дни, наступившие за 1-м марта, не забудет зрелища бесчисленных правительственных агентов, шпионов и полицейских, рыщущих по городу, высматривающих, выслушивающих и хватающих. Без преувеличения можно сказать, что в то время брали людей, потому что они шли, потому что стояли, потому что взглянули, потому что не посмотрели и проч. При такой системе арестов, можно было, конечно, при большом количестве невинных захватить и множество опасных лиц. Партия, нанесшая правительству решительное поражение, была не приготовлена отразить бешеное нападение. Причин этой неприготовленности много, но мы не можем их здесь касаться. Из печатаемого ниже, весьма неполного, списка арестованных, читатели увидят, сколько неповинных жертв подпало правительственному мщению, и какие потери понесла партия. Аресты велись и в провинции с довольно значительным счастием для правительства. Но как бы ни был велик урон партии, она быстро заживляет свои раны, и теперь уже, в момент, когда пишутся эти строки, погибшие заменены новыми людьми, одушевленными примером товарищей-героев. Партия воспользуется опытом тяжелых несчастий и результатами блестящих побед пережитого времени.
В Петербурге арестованы:
28-го ноября А. Д. Михайлов (нелегальный), 8-го января обыскана мастерская Луцкого, арестованы: Луцкий (выпущен), студент и рабочий (нелег.), 11-го января Г. М. Фриденсон (нелег.), А. Баранников (нелег.), на его квартире:— Клеточников, агент III Отделения, и Н. Колоткевич (нелег.); 13-го января Лев Златопольский. В феврале извозчик (нелег.); на его квартире рабочий Василий, Меркулов (нелег.); 27-го февраля М. Н. Тригони и А. И. Желябов (нелег.); 1-го марта Н. Рысаков (нелег.); 2-го марта в булочной Исакова—Орлов (нелег.); 3-го марта Геся Гельфман (нелег.); Тимофей Михайлов (нелег.). После 1-го марта арестованы: на пороховых заводах обер-фейверкеры Иванов и Филиппов, Осипович и 5 человек, занимающих разные места на заводе; женщины Семенова и Обрашкевич (выпущены), бухгалтер фабрики Мура— Ф. Люстиг; сын бывшего смотрителя тюрьмы Петропавловской крепости Н. Богородский, семейство Решко, в их квартире студент Иванов. 8-го марта—София Перовская (нелег.), 15-го марта А. И. Иванчин-Писарев (нелег.), 16-го марта Н. И. Кибальчич (нелег.), 17-го марта М. Фроленко (нелег.); воспитанник школы правоведения Тырков. Поляки: Богушевич, Ляоковский, фельдшер Покровской общ. Попович. Студенты Мед.-Хир. Академии: Тычинин, Орлов (вып.), Недзельский, Лозинский, Доброхотов, Дубровин, Ильин, Глазко, Еленковский, Матвеев, Беляев. Студенты университета: Передяев, Роевиков, Перш, Панин, Машковцев, Шамшин, Усташович, Левченко, Черемшанекий, Удинцев, Попов, Каменоградский, Горбачев, Авенторжецкий (выпущ.); Волькенштейн, Колитов-ский, Расторгуев, Тенишев, Норкевич, Урсинов (вып.), Вороновский, Якимов (вып.), Попович, Знаменский, Урсинович, Маркозов, Эйхорн, Троицкий, Фермер, Волъшинский, Чернявский, Вериг», Вишневский, Рождественский. Студентки Ник. медиц. курсов: Штенко, Чернявская, Левандо, Франк. Студ. Бестуж. курсов: Пылеева, Грязнова (выпущ.), Оимчевская, Лебедева, Бердичевская, Юркевич, Лазарева, Малахова (в день казни). Студенты: Тримкель и Гаусман. 4 воспитанника школы военных топографов, Беспалов, А. Арончук (нелег.), А. Личкус, фельдш. Калинкинской больницы Л. Чемоданова (нелег.). Олуш. Над. курсов Лебедева. Олуш, фелъдш. курсов Покр. общины: Федорчукова и Е. Оловянникова. Две сестры фельдшерицы Дирмонт. Студенты технологи: Майковский и Гатовский. 1-го апреля взяты на улице: Г. Исаев (нелег.) и студент Гомалицкий и Подбельский (нелег.). От. Ник, курсов Смирнова (арестованы все Смирновы—мужчины и женщины, живущие в Петербурге). Анат. Буланов Сбывший офицер морской службы). Художник Сегал (вып.). Огуд. Пут. Сообщ. Камотский и Дегаев (вып.). Доктор Собольщиков (вып.), Вал. Глазунов (служ. в порте) за то, что не ночевал дома. Помещик Орл. губ. Филатов. Рабочие: П. Скворцов, Ив. Михайлов, Гаврилов, Мац, Бокк, Долбинский, Конкалович, Савельев, Зундштером, Рыбаков, Коряев, Юрьев, Корсак, Фридензон, Герман, Петерсон, Паули, Н. Ивановский, И. Гурьев, акушерка Баранова, двое Покровских, служащих в синоде, и семья Покровских в Гусевом переулке (в том числе 70-лет. старуха) В апреле—Коновкин (нелег.). 26-го апреля—лейтенант Н. В. Суханов, две сестры его и племянник 6-ти лет. 2-го мая— Людмила Терентьева (нел.), взята на улице, следствием чего было открытие типографии «Нар. Воли», хозяева которой успели скрыться. В конце мая — чиновник Мин. Путей Сообщ. Н. П. Калашников. В июне — Роза Личкус, взята на улице, В настоящее время продолжаются аресты среди рабочих.
Не станем перечислять обыски, предпринятые после 1-го марта; они производились без числа и разбора; в Петербурге нет почти дома, не испытавшего обыска. Некоторые дома оцеплялись войсками и полицейскими и обыскивались сверху донизу, между прочим, дома на Фурштадтской, на Малой Итальянской, в Гусевом пер., все дома по набережной Невы, по пути следования погребальной процессии и проч. 15-го апреля обыскивались все больницы Петербурга; тревожили тяжело-больных, искали нелегального человека с крестьянским паспортом, которого не нашли.
В Москве арестованы:
Студент Старынкевич; 8-го апреля, при расклейке прокламаций, студ. Дьяконов и Коган-Бераштейн (нел.), П. Викторов, возвращенный из ссылки, ныне сослан в Самару. Студ. Кащенко и Гофман высланы на родину. 45 студ. Москов. универ. приказано выехать из города. Студ. Серебрянский. Редактор газеты «Русский Курьер»—Нефедов и учитель Орлов (выпущены).
Обыскивались все подвальные этажи домов Мясницкой и на площади храма Спасителя, в ожидании прибытия монарха.
В Киеве арестованы:
Два брата студ. и гимназист Бычковы; студ. Чайковский. Взята типография фракции «террористов народников» и при ней трое мужчин. В 1-х числах апреля—Фанни Морейнис, на ее квартире Вильгельм Ланганс, из процесса 193-х, и Анна Васильевна Якимова (нелегальные).
В Харькове арестованы:
Рабочий Петр Лабанчук в ноябре; восп. реальн. уч. Сигизмунд Обедзинский; студ. Ветер. Инстит. Давид Цимблер, студент университета Николай Лебедев и дворянин Сипович.
В Одессе после 1-го марта арестованы 40 человек.
В Курск е—дворянин Лаврениус.
В П о л т а в е—студ. Хар. Вет. Инстит. Петр Силыч Сибирцев.
В Миргороде — сын священ. Влад. Васильевич Демоновский.
В Костроме — Беловский.
В Варшаве — два брата Галицкие.
В К о в н о — Любимский и двое нелегальных.
В Витебске — рабочий Шамарчин.
В Белостоке — телегр. Казнак и гимн. Куранович.
При переезде через границу арестованы: Николай Ал. Морозов и Алекс. Остафьев (нелег.) и в апреле еще один нелегальный на границе.
-------------------------------------
ОТЧЕТ о суммах, поступивших на народное освобождение с 1 марта по 15 июля 1881 г.
От: Кудрявой—20 р., Волека—60 р., 30 р., С.—15 р. Л. Л.—116 р., 3 апреля Филиппа—2.000 р., К. И.—И. К.— 150 р., Касса п. «Н. В.»—129 р., 50 р., Спасибо—82 р., 20 р., Ъ—22 р., Молния—29 р., Г.—8 р., Т.—11 р. 68 к., 15 р. 8 к, Барыни —3 р., через ЦУК — 46 р., 8 р., 14 р., (в том числе от ВХР.—10 р.), (в том числе от ДМ.)—25 р., (в том числе от Егонастало)—4 р., У—193 р., Бесшабашный С.—1 р., Суммы—5 р., изд. П.—24 р., от Свободных— 50 р., Щ.—2 р., ЦК—10 р. и 10 р., Жаворонка—100 р. Б—на—25р., Кулака из В. с 1 янв.—281р., Оф.—23р., Новорожденного—60р., Покойницы—150 р., Неизвестный—950р. УРУ—500 р., Власа—15 р., Грузина—1 р., Миколы—1 р.. Нерусского—1р,, Сочувствующего—1р., NN—2р., Троих— 2 р., Нидерди—1 р., Армянина—1 р., Дитя—1 р., К. —1 р.. Хо—1 р.., Хохла—3 р., У.—1 р., Остаток—5 р. 10 к., Я-2 р., Из К.—275 р., от Козлова пять—5 р., Ученика—50 к. Улана—1 р. 50 к,, Сергея—4 р., Пена —1 р., Наследника— .1 р. 50 к., Правдолюба—2 р., 5 NN—2 р. 50 к., Сайта— 1р. 50 к., Сочувствующего из Ярославля—22р., У. (2)—1 р. 25 к., через О.—4 р. 10 к., от Новичка—1 р.
Последние — 49 р. 85 к. получены по листку № 26.
От Т. и К.—20 р., Бис—Юр., Кузнеца— Зр., Доктор— 50 р., Оф.—10 р.
По листку № 21 рабочей группы: от Гражданина—1 р., от Д—о—25 р.
-------------------------------------------------------------
СОДЕРЖАНИЕ: Мартиролог.—От Исполнительного Комитета. — От редакции. — Новое царствование. — Корреспонденция из Киевской губ. — Хроника преследований. — Отчет о пожертвованиях.
Типография «Народной Воли». 2 августа 1881 года.
----------------------------------------------------------------------------