Произнесено 26 октября, по прочтении показаний Гольденберга и после речи Квятковского

Процесс 16-ти
Показания С.Ширяева о Липецком съезде

Произнесено 26 октября, по прочтении показаний Гольденберга и после речи Квятковского, на судебном следствии о Липецком съезде.

„Объяснения Гольденберга о цели Липецкого съезда, а также приписываемое им себе участие в возбуждении вопроса о необходимости самого съезда—я считаю ложными и, вполне соглашаясь с тем, что сейчас сказал по этому поводу Квятковский, прибавлю, с своей стороны, следующее.

Вскоре после своего второго приезда в Петербург, в конце апреля 79 года, я познакомился с несколькими лицами, принадлежавшими к народнической партии и, сойдясь с ними довольно близко, получил от кого-то из них приглашение принять участие в съезде социалистов революционеров, имеющем быть в г. Липецке в конце июня. Мне объяснили, что главною задачею этого съезда будет обсуждение народнической программы, с целию внесения в нее некоторых изменений.

Программа эта, сколько мне известно, была выработана приблизительно в 76 году тою фракциёю русской соц|иально-революционной партии, которая известна под именем народнической и органом которой с октября 78 года был журнал „Земля и Воля". Существенным недостатком этой программы, по мнению инициаторов съезда, было то обстоятельство, что она, программа, совершенно игнорирует вопрос политический, т.-е. вопрос о передаче власти в государстве в руки народа, и призывает все силы партии к деятельности, которой цель—экономический переворот.

—Полагаю, что сознание об этом недостатке народнической программы возникло в среде самих членов старо-народнической организации, к которой, между прочим, ни я, ни Гольденберг не принадлежали—и программа которой известна мне главным образом по журналу ,,3емля и Воля". Разделяя вполне мысль о необходимости указанного изменения старой программы, я принял приглашение и приехал в Липецк в назначенный мне срок. Гольденберга в то время еще не было там, — он явился день или два спустя и не участвовал по крайней мере в д в у х первых заседаниях, а на них-то именно и рассматривался главный вопрос, решение которого было целию съезда.

Съезд признал необходимым пополнить программу ,,3емли и Воли" требованием изменения существующего государственного строя в том смысле, чтобы власть в государстве была передана самому народу, путем организации представительных политических учреждений. Это положение и сделалось основным пунктом новой программы, развивая которую съезд стал далее обсуждать средства к осуществлению... намеченной цели...

(Здесь суд спешит прервать дальнейшею изложение программы „Народной Воли", ссылаясь на то, что она известна ему по 3 номеру журнала).

Гольденбергу, когда он явился, были сообщены те решения, к которым пришел съезд без него, и потому для меня совершенно непонятно, как мог он забыть их или умолчать о них. Я могу объяснить это себе тем, что сам он не понимал их важности и, считая существенным и единственно важным то, что на самом деле имеет второстепенное значение — приписывал то же и всем другим участникам съезда.

— Что касается собственно террора, то вопрос о нем возник в виду событий, совершившихся за последнее перед тем время, в виду, того невыносимо-тяжелого положения, в которое была поставлена социалистическая партия в России благодаря правительственным преследованиям, казням, жестоким приговорам, всякого рода административным мероприятиям... (судьи морщатся) .

При этом террору вовсе не придавалось значение средства к достижению целей партии. Он признан был важным и необходимым для интересов самой партии, а не для того дела, которому партия служит, во имя которого она организовалась. Террор должен был, по решению съезда, служить средством самозащиты партии и мести за жертвы правительственных преследований. — Естественно, что участники съезда остановили свое внимание также и на вопросе о цареубийстве, причем я утверждаю, что вопрос этот возник на самом съезде, и лишь после того, как обозначилось резко-реакционное направление правительства за время, истекшее между 2 апреля и сроком съезда, а в ближайшем будущем еще большее усиление и развитие этого направления — возникла мысль о повторении покушения Соловьева. Съезд признал необходимым совершить этот факт в том случае, если правительство будет итти прежним путем, но практические вопросы: о способе, о выборе времени, исполнителей и проч. — совершенно не поднимались на съезде, а тем более не могло быть речи о предпочтении взрыва и т. п. сложных способов, при которых есть шансы для исполнителей факта не быть обнаруженными— способу вроде Соловьевского, с неизбежным -самопожертвованием исполнителя. Вопрос этот мог быть решен только в связи с практическими условиями, и я уверен, как за себя, так и за товарищей, что будь возможным повторение факта в той форме, какую имело покушение Соловьева — никто из нас не задумался бы итти на верное самопожертвование в роли исполнителя.

— Кроме изложенных вопросов съезд занимался еще выработкой устава на случай, если бы нам пришлось выступить, как совершенно новая партия, что впрочем и произошло впоследствии. Но тогда мы еще имели надежду на то, что внесенные нами добавления в старую народническую программу будут приняты всей существовавшей в то время народнической организацией. Впоследствии я узнал, что те из участников Липецкого съезда, которые направились потом на съезд народнической организации в Воронеже, и там участвовали в обсуждении вопроса об изменении программы, но предложение их не было принято всей организацией, почему они и распались на две части: одна — осталась с прежней программой, как самостоятельное общество, другая же примкнула к нам...

То обстоятельство, что в двух местах и почти одновременно происходили съезды, цель которых была одна и та же—не должно казаться странным, если принять в соображение, что на Липецком съезде было много лиц, не состоявших в народнической организации, не имевших права участвовать в ее съезде и даже не знавших, что такой съезд имеет быть, и где именно. А принятие в организацию — войдя в которую мы могли бы настаивать на изменении программы — было обставлено, как я слышал, довольно затруднительными условиями.

— Я утверждаю, что факт непонимания Гольденбергом сущности программы партии „Народной Воли", неуменье его отличать главное от второстепенного — доказывается уже одним тем обстоятельством, что распадение народнической партии на две фракции вышло вовсе не из-за террора и цареубийства, но обусловливалось разницею во взглядах на политическую деятельность. Что же касается террора — я думаю, разногласие здесь не было принципиальным, и стремления фракций могли бы быть соглашены на этом пункте без разделения партии, ибо террор, как известно, допускался и старо-народнической организацией; в подтверждение этого я мог бы сослаться, кроме общеизвестных фактов, еще напр, на передовую статью номера 5-го ,,3емли и Воли", где специально трактуется о цели и значении террора.

— Переходя теперь к некоторым частностям показаний Гольденберга, я утверждаю следующее:
1) ни Зубковский, ни Зунделевич — о самом существовании которого мне сделалось известно лишь много позже — не были в числе инициаторов съезда, и о принятии или непринятии их в наше общество, как их, так и Стефановича, Дейча, С. Ивановой, Преснякова и др. — на съезде вопроса не было;
2) о необходимости убить Тотлебена, Гурко и Черткова съезд не рассуждал, хотя не могу отрицать, что Гольденберг слышал такие рассуждения в отдельных группах...

— В заключение я должен заявить, что для меня еще меньше, чем для других товарищей по процессу, имеет смысл искажение истины из-за каких-нибудь личных мотивов. Мое положение настолько ясно и определенно, что это ни к чему решительно не повело бы."

С. Ширяев.