Процесс А.Соловьева

Следствие

А.Соловьев, протоколы допросов, от 5- 6 апреля 1879г: "Я признаю себя виновным в том, что 2"апреля 1879 года стрелял в государя императора, с целью его убить. Мысль покуситься на жизнь его величества зародилась у меня под влиянием социально-революционных учений; я принадлежу к русской социально - революционной партии, которая признает крайнею несправедливостью то, что большинство народа трудится, а меньшинство 'пользуется результатами народного труда и всеми благами цивилизации, недоступными для большинства. Общественный строй, основанный на таком несправедливом распределении труда и капитала, должен быть изменен, а так как меньшинство, пользующееся всеми благами цивилизации, добровольно отказаться от них не может, то и необходимо принудить его к тому силою. Принцип наш — всеобщее равенство, устранение господства капитала над трудом и рабства последнего над первым. А это, конечно, могло бы осуществиться тогда, когда рабочий будет собственником земли и орудий производства. Когда не будет собственности в том смысле, как ее понимают теперь, и никаких различий в правах и положении членов общества, тогда ,очевидно, не может быть и преступлений ни против собственности, ни против личности. Этим принципам я был предан душой еще в то время, когда не приступал к социально-революционной деятельности. Настоящий строй, в основании которого лежит неправда, зло—должен уступить место другому строю, основанному на справедливости. Мы, социалисты-революционеры, об'явили войну правительству,, которое только силою миллиона штыков поддерживает этот рабский строй. Мы, таким образом, в принципе враги правительства, враги государя. Я никогда и прежде не имел верноподданнических чувств, а когда стал убежденным социалистом-революционером, то к царю, как к врагу народа, мог питать только враждебные чувства. Как тени, проходят в моем воображении мученики за народ, фигурировавшие в целом ряде больших политических процессов и безвременно погибшие. Затем картины страданий братьев по убеждениям, томящихся в центральной тюрьме—все это разжигает ненависть к врагам и побуждает к мщению. Но .мысль о цареубийстве все еще была чужда мне.

..Но вот новые оргии самодержавия до глубины души возмущают и дают чувствовать то позорное иго, которое молча несет русское общество. В Харькове, в Петербурге невинных студентов избивают нагайками. Затем возмутительные сцены при стачке рабочих на Новой канаве. Но и тут я не был близок к мысли о цареубийстве, хотя приветствовал бы это событие, если б оно случилось помимо меня.

...После покушения на жизнь Дрентельна и последующих репрессий у меня явилась мысль о цареубийстве самопожертвованием, сперва смутная, а потом она приняла определенную форму, в корой и выразилась 2 апреля.

....Мне говорят, что моим поступком на несколько лет задержан прогресс родины. Я этого не вижу. Последние шаги были не вперед, а назад.

...Уже на вербной неделе во мне установилась мысль посягнуть на жизнь государя, а твердое и обдуманное намерение убить его созрело на страстной, и я намерен был привести его в исполнение теми именно средствами, какими привел. У меня, как и у Веры Засулич, явилось желание чем-нибудь ответить на все зверства. Я действовал по собственному чувству и убеждению, а не вследствие постороннего влияния и не по жребию. В среде партии, к которой я принадлежу, не существует того деспотизма, который бы стеснял свободу действий каждого отдельного члена; напротив того, все члены партии настолько преданы делу и народу, что нет даже места какому-либо принуждению для того, чтобы заставить другого взять на себя то или иное действие, которое, по общему убеждению, необходимо для достижения общей цели. Преследуя общую цель—изменение существующего государственного и общественного строя, — социально-революционная партия, сталкиваясь с ничем ее сдерживаемым произволом своих врагов, должна была прибегнуть к кинжалу и револьверу чисто для самозащиты. И вот результатом этого были: убийство генерала Мезенцова, покушение на жизнь-генерала Дрентельна и т. п. В такого рода действиях выражается возможность : для нашей партии борьбы с правительством, и посредством таких действий воздается должное, по убеждению партии, за тот гнет и несправедливости, которым подвергаются близкие нам люди.

...Сам лично я не принимал участия в революционных изданиях, но знаю, что в Петербурге есть большая типография, знаю даже, что в день выхода в свет первого нумера издания «Земля и Воля» выручено было от продажи (по 25 к. за экземпляр) 400 руб. Правда, недавно взяты были вещи типографские, но самая типография не открыта. Впрочем, в дела комитета нашей партии я не посвящен... Решившись на убийство государя императора, я не рассчитывал ни на спасение, ни на какую-либо помощь для себя, но я был убежден, что своим поступком не изменю к худшему строя нашего общества, что вреда родине я не принесу, а пробужу ее и заставлю вдуматься в свое положение. Хотя, как я уже сказал, решился на этот поступок по собственной воле, однако, убежден, что действовал вполне в духе моей партии и что она от меня не отречется, потому что, если бы даже мой поступок, -вместо изменения общественного порядка к лучшему, вызвал реакцию, то она не могла бы быть продолжительною и должна была бы вызвать, в свою очередь, взрыв неудовольствия в народе. Каждое из таких действий, которым решился я приносить долю пользы, пробуждает общество, и доказательством этого может служить, между прочим, то, что после покушения на жизнь генерала Дрентельна газеты «Новое Время» и «Голос» очень ясно указывали на необходимость конституции.

...Я не могу ясно представить себе новый строй жизни, но думаю, что человечество должно дойти до такого совершенства, что каждый будет удовлетворять всем своим потребностям без всякого ущерба для других, и это убеждение выработалось у меня давно, и на то, чтобы оно сложилось,  влияло, между прочим, чтение многих книг экономического содержания,, как, например, сочинения  Милля,  с примечаниями Чернышевского, и К. Маркса (последнее я читал в Торопце). "

Суд

25 мая 1879 г.

Заседание открылось в 11 час. 10 мин.

Когда был введен в залу суда А. К. Соловьев, то председатель обратился к нему с такими словами:

— Подсудимый, об'явите Верховному Уголовному Суду ваше звание, имя, отчество и фамилию.

— Александр Константинович Соловьев, — последовал ответ,—дворянин, отставной коллежский секретарь, 33-х лет, крещен в православной вере, но религии не признаю.

— Я вас не спрашиваю о ваших личных мнениях о религии,—отрезал председатель.—Где вы имели постоянное место жительства до вашего арестования?

— На Каменном острове у своих родных; определенных занятий не имел. Копию с обвинительного акта получил.

После оглашения списка свидетелей, из которых трое не явились по уважительным причинам, суд постановил дело слушанием продолжать. Затем был прочитан обвинительный акт, где излагалась  история покушения 2-го апреля. Согласно принятому обычаю, председатель обратился к Соловьеву со следующим вопросом:

— Подсудимый, вы обвиняетесь в том, что,  принадлежа к противозаконному сообществу —к так называемой социально-революционной партии,—стремящемуся путем насильственного переворота ниспровергнуть существующий в России государственный и общественный порядок, 2-го апреля сего 1879 года, в 10-м часу утра, в Петербурге, посягая на жизнь священной особы государя императора, произвели несколько выстрелов в его величество из револьвера. Признаете ли вы себя в этом виновным?

— Да, я это сделал,—ответил Соловьев.—Я сделал то, что мне подсказали мое убеждение и моя совесть.

— Подсудимый! Расскажите Верховному Уголовному Суду, каким образом было вами совершено преступление.

— Я просил бы суд уволить меня от рассказа: все это уже выяснено на предварительном следствии. Но я не отказываюсь отвечать на вопросы.

Вслед затем на вопросы председателя Соловьев ответил:

— Ночь с 1-го на 2-е апреля я тиров ел в квартире проститутки , вышел часов в семь и пошел по направлению к Невскому; около 9-ти часов был на углу Невского и Адмиралтейской площади. Государя я не видал, но по движению толпы, которая постоянно ждет государя, я заметил, что он вышел. Тогда, я пошел сперва по панели, по направлению к дворцу, а потом вдоль здания главного штаба, при чем ничего не рассчитывал, так как не видал государя, но когда я подходил к воротам, то в это время вышел государь из-за угла... Ну, я вынул револьвер и стрелял. Сколько выстрелов сделал — не помню, но говорят, что пять.

— Решились ли вы на совершенное вами преступление по чьему-либо внушению или влиянию и имели ли вы соучастников?

— Нет, ни по чьему внушению, и соучастников не имел; при чем намерений своих никому не высказывал.

— С какого времени вы стали принадлежать к так называемой русской социально-революционной партии?

— Это трудно определить, потому что тут не было такого формального приема... Когда я поехал в Новгородскую губернию, тогда фактически стал действовать Формального приема не было, в этой партии этого не водится.

На дальнейшие вопросы председателя Соловьев об'яснил:

— В революционных изданиях я не участвовал; распространял же их случайно, от нечего делать. Из прокламаций, которые были напечатаны, я взял штук 30 и разбрасывал их на улице. Получал же я революционные издания от Федора, встречаясь с ним на Невском, в заранее назначенных местах и в известные часы; на квартире нигде не был. В обвинительном акте сказано, что я получал прокламации пачками; .между тем, я только раз получил пачку прокламаций, а их у меня было только один или два экземпляра для своего прочтения.

После этого председатель, обращаясь к министру юстиции, -спросил: находит ли он необходимым приступить к производству судебного следствия?

— Я об этом ходатайствую,—ответил Набоков.

— Я не имею ничего возразить против ходатайства министра юстиции,—сказал защитник Соловьева,—хотя с своей стороны не вижу необходимости в допросе свидетелей, так как (подсудимый не отрицает обвинения.

Соловьев же пошел еще дальше, заявив суду, что он отказывается от защитника в виду невозможности для последнего сказать что-либо в его оправдание. . .

Но против этого протестовал министр юстиции: — На основании закона, —сказал он,—при производстве дел в верховном уголовном суде подсудимому предоставляются все средства законной защиты, и так как подсудимый не может в настоящее время предусмотреть тех соображений, которые в интересах защиты могут быть представлены верховному уголовному суду защитником, то я полагал бы с своей стороны необходимым предоставить защитнику, назначенному судом, продолжать исполнение своих o6язанностей.

Суд согласился с доводами министра юстиции и, после обзора вещественных доказательств, приступил к допросу свидетелей.

Незадолго до появления последних Соловьеву было задано еще несколько вопросов, касающихся как самого факта покушения, так и сношений его с революционерами. Рассказав все относительно себя, он упорно отказывался начать фамилии тех лиц, с которыми ему приходилось иметь деловые, связи.

— Настоящих фамилий тех лиц социально-революционной партии, с которыми я виделся в Петербурге, я не знал,—сказал Соловьев-—Я знал Федора, фамилия которого была мне неизвестна. Фамилии других тоже не знал; приглашали они меня на квартиры, но кому принадлежали эти квартиры, я не знаю.

Так, допрашивая его брата, Николая Соловьева, министр во что бы то пи стало хотел узнать, о чем подсудимый бредил по ночам:

— Не заметили ли вы в нем какого-нибудь беспокойства ночью? Не известно ли вам, что на вербной неделе сон его стал тревожен и беспокоен?

— Да, он был беспокоен, кричал,—ответил Николай Соловьев.

— Что же он кричал, какие слова?

— Не помню.

— Сестра не говорила, какие это были слова?

— Я слышал от нее, но не помню этих слов.

— Если она говорила вам, какие это были слова, то постарайтесь припомнить. Этим вы устраните необходимость допроса вашей сестры. Вы видите, в каком расстроенном положении он находится. Если вы спали в одной комнате с братом, то вы должны были слышать, что он кричал во сне.

С сестрой Соловьева, Еленой, сделался истерический припадок, и она была удалена председателем в отдельное помещение для оказания ей медицинской помощи.

— Я сам довольно крепко сплю,—ответил Николай Соловьев.

— Разве вы не говорили с сестрой о том, что он бредит?

— Говорили, но я не могу припомнить этих слов.

Когда после этого была введена в залу сестра подсудимого, Елена Соловьева, то председатель, обратившись к ней, сказал:

— Закон предоставляет вам право дать показание или отказаться. Желаете ли вы дать показание по настоящему делу?

Будучи сильно взволнована, Елена Соловьева ничего не ответила.

Тогда обратился к ней член суда, сенатор Черноглазов:

— Вы по закону имеете право отказаться от показания,—сказал он.

— Позвольте не отвечать,—произнесла Елена Соловьева.

Но в это время выступил опять министр юстиции.

— Может быть,—спросил он,—свидетельница пожелает дать не подробное показание, а лишь ответить на некоторые вопросы, которые я ей сделаю?

— Отвечу,—-сказала Соловьева.

— Сколько известно по делу, ваш брат на вербной неделе сделался очень мрачен, нервен и тревожен. Вы заметили это?.. Вы в одной с ним комнате спали?..

— Да, он кричал по ночам,—ответила Е. Соловьева,—но что—не помню.

Таким образом, старание министра выудить нужное ему показание опять не увенчалось успехом. Зато суд, несмотря на протесты защитника Соловьева, разрешил сторонам ссылаться на показание Елены Соловьевой, данное ею на предварительном следствии. По окончании допроса свидетелей, председатель об'явил судебное следствие законченным, и после двухчасового перерыва начались прения сторон. Речь прокурора была богата фактами, защитнику же не оставалось ничего другого, как взывать к милосердию судей г).

Обвинительная речь министра юстиции Д. Н. Набокова.

Дозвольте мне миновать обычные вступительные приемы обвинительной речи и не воспроизводить перед вами картины потрясающего события 2-го апреля, только что восстановленного в представлении вашем подробным показанием явившегося свидетеля-очевидца и об'яснением самого подсудимого. Эти ужасающие подробности настолько возмущают душу, что я не мог пренебречь возможностью воздержаться от их повторительного изложения и от усугубления вызываемой одним лишь воспоминанием о них подавляющей нравственной тяготы. Возможность эта оправдывается в данном случае тою несомнительностью, которою обставлены вое обстоятельства, относящиеся к самому факту преступления. В том, что и вы разделяете этот взгляд, убеждает меня то обстоятельство, что вы, с своей стороны, не нашли нужным прочтение показаний неявившихся свидетелей, относящихся к самому событию 2-го апреля.

Но задачей суда, и в особенности призванного высочайшею волею для окончательного разрешения дела такой громадной важности, простирается далеко за пределы установления самого факта преступления, виновности преступника и применения к нему соответствующей статьи карательного закона. На этом суде лежит обязанность определить те внутренние побуждения, которые руководили преступником, а в виду чрезвычайной особенности настоящего дела и значения его по отношению к государственной и общественной жизни—.бросить внимательный взгляд ;на те внешние причины, из которых выросло злодейское дело 2-го апреля.

Вся обстановка факта (преступления, освещенная показанием самого Соловьева, не оставляет сомнения в том, что суду вашему (подлежит преступник, совершивший злодеяние с заранее обдуманным намерением и притом сделавший все то, что от негр только зависело, для достижения своей неизмеримо преступной цели. Пять выстрелов, из которых по крайней мере четыре были направлены в священную особу государя императора, самый большой калибр револьвера, .выбор времени и места для наиболее верного осуществления задуманного злодеяния, даже фуражка с кокардой, долженствовавшая отвлечь всякое .подозрение—все это факты, говорящие сами за себя. Если же к этому прибавить, что Соловьев, не имея никаких прибыльных занятий, во время трехмесячного пребывания в С.-Петербурге постоянно имел деньги, что в день преступления он был одет с необычным для него щегольством, что револьвер с патронами стоил более 30 рублей, что в кармане у него оказался в значительном количестве трудно доставаемый яд, к действию которого он обратился тотчас по совершении .преступления, то представится вполне ясным, что Соловьев не мог совершить преступления один, без посторонней серьезной помощи. Но обратитесь, г.г. судьи, к показанию самого преступника, и вы увидите, что он понимает всю невозможность, всю несообразность отрицания посторонней помощи, результатом чего являются с его стороны баснословные рассказы о каком-то таинственном Федоре, который безденежно снабжает его револьвером, знакомит с представителями социально-революционной партии в С-Петербурге и имеете с тс(м, будто бы, скрывает от пего свою настоящую фамилию. Припомните, что, по словам Соловьева, преступление им задумано и осуществлено совершенно в духе русской социально-революционной партии, к которой он сам себя причисляет, что самое злодеяние Соловьева есть только крайнее .проявление преступных принципов, проповедываемых «Землею и Волею» и подпольными листками так назыв. «Исполнительного Комитета»,—и вы не затруднитесь определить истинных сообщников Соловьева.

Но что же толкнуло Соловьева на тот преступный путь противоправительственной деятельности, следуя которому он дошел до совершения наитягчайшего преступления? Чисто личных причин у цело не было и не могло быть. В самом деле, в чем заключается то зло, которое причинило ему лично русское правительство и августейшие -представители царствующего дома? Отец его, прослужив всю жизнь в имениях ее императорского высочества в бозе почившей великой княгини Елены Павловны, был щедро вознагражден за свою службу. Обремененный значительным семейством, дожив до глубокой старости, он получал пенсию, нередко повторявшиеся единовременные денежные пособия и сверх того имел постоянную казенную квартиру при службах к именно-островского дворца. Этим, однако, не ограничивались заботы августейшей покровительницы об этой злополучной семье: все дети получили воспитание на счет сумм ее высочества. Из них Александр Соловьев воспользовался наибольшей долей благодеяний, сыпавшихся с избытком на всю семью — он получил возможность окончить полный курс гимназии в качестве казенного пансионера. Оставив университет, Соловьев обратился с ходатайством о предоставлении ему должности, соответствующей его познаниям, и в этом ему не было отказано. Во время состояния в должности учителя торопецкого уездного училища, Соловьев не мог жаловаться на несправедливое отношение его начальства как лично к нему, так и к его довольно усердной и успешной педагогической деятельности. Оставил он училище, очевидно, вполне по собственному произволу, но тем не менее при выходе в отставку получил денежное пособие в размере годового оклада жалования. Те неприятности по службе, о которых упоминает Соловьев, настолько незначительны, что, очевидно, не могли мотивировать выхода его в отставку. Но мы знаем, что уже за несколько лет перед тем началось сближение Соловьева, при посредстве семьи Богдановичей и в особенности Юрия Богдановича, с некоторыми из представителей революционного движения, не имевшего еще в то время точно определенного характера. В каком состоянии умственного развития застает Соловьева это первое столкновение с революционным направлением, нагляднее всего рисует то обстоятельство, что он, по собственным словам, под влиянием сильных религиозных сомнений, усвоив себе еще в гимназии воззрение деиста, а в университете дойдя даже до атеизма, в одном из писем к родным из Торопца, летом 1870 года, описывает свои путешествия в два монастыря, совершенные им по обещанию, для поклонения св. мощам. Я не ошибусь, если скажу, что мало развитый умственно, не выработавший в себе еще никакого определенного кругозора, без твердых убеждений, без знания жизни, Соловьев находился в то время в периоде того умственного брожения, которое представляет чрезвычайно благодарную почву для восприятия революционных идей, требующих прежде .всего веры на слово, без проверки, без критики, без сомнений. Со времени выхода в отставку Соловьев постепенно втягивается в революционную деятельность, с каждым шагом теряя под собой твердую почву и перерождаясь из полезного и знающего свое дело педагога в фанатического, слепого последователя не переработанных собственною головою, взятых на веру бредней наших социалистов-революционеров.

Из обвинительного акта вы уже знаете, как он проходил эту школу русской революции. До 1876 года он подготовляет себя на кузнице у Богдановича, закаляется, так оказать, в этом направлении; затем пускается пробовать свои силы на деле в разных губерниях, преимущественно в Самарской и Саратовской. Приемы везде одни и те же — кузница, должность волостного писаря, изредка попытка попасть в сельские учителя; кузницы эти существуют месяц, много два, должность волостного писаря наскучает также весьма скоро. Во всем сквозят в высшей степени характерные черты—неясность усвоенных идей, незнание ни местности, ни народа, среди которых приходится действовать, а главное, отречение от всякой умственной деятельности, полная остановка умственного развития. В конце декабря 1878 г. он покидает, без видимых причин, Вольский уезд Саратовской губернии, оставив за месяц перед тем должность волостного писаря и разуверившись в возможности что-либо сделать в интересах своей партии. В этом состоянии разочарования, которое констатируется не только показанием Соловьева, но и Богдановичей,. Николая Соловьева и Елизаветы Захаровой, он приезжает в С.-Петербург искать более подходящих занятий на поприще социально-революционной деятельности. Действительно, в то время, как он странствовал по приволжским губерниям, переходя из кузницы в волостные правления, в Петербурге социально-революционная партия значительно изменила характер своей деятельности: она уже располагала подпольной типографией, печатавшей разные подпольные листки и брошюры, в ее распоряжении находился так называемый «Исполнительный Комитет», деятельность которого успела, проявиться в нескольких политических убийствах. Разочарование, с которым Соловьев вернулся в Петербург и которое было итогом безуспешного для интересов революционной партии, почти двухлетнего скитальчества его по разным городам и селам нескольких губерний, составляет во многих отношениях весьма знаменательный факт. Достаточно уже погруженный в революционные теории, Соловьев должен был сознать, что его взгляды и безотчетные верования могут казаться ему пригодными, пока они вращаются в его болезненно-настроенном воображении; но лишь только км приходится сталкиваться с действительными, здоровыми условиями жизни русского народа, их постигает одна неизменная участь—полнейшее разочарование в успехе, в возможности что-либо сделать в духе этих революционных замыслов и теорий. Признавая себя социалистом-революционером, Соловьев домогается отстоять свою самостоятельность в убеждениях и ревниво защищает независимость принятого им решения посягнуть на цареубийство от влияния петербургской революционной организации, утверждая, что в среде русских соц.-революционеров господствует полнейшая свобода образа мыслей и действий членов этой партии. Не вдаваясь в подробности, я позволю себе только указать на те факты, которые, по моему мнению, не вяжутся с уверениями Соловьева в этом отношении. Несомненно, что Соловьев Торопецкого уезда и Самарской и Саратовской губерний не может быть приравнен к Соловьеву, каким он представляется за последние три месяца пребывания своего в Петербурге. Там мы видим Соловьева:, может быть, и с очень радикальными убеждениями, но довольно осторожного в своих действиях: цели его, как видно, сравнительно умеренные, не идут дальше подготовления народа к восприятию теорий русского революционного социализма; здесь другая картина: Соловьев превращается в радикала-бунтаря, .смотрящего на политические убийства, как на единственный исход из современного положения вещей, а на кинжал, револьвер и яд—как на разумные аргументы правоты своего дела. Сам Соловьев говорит, что приехал он в Петербург без всяких помышлений о цареубийстве, что твердое намерение в этом смысле явилось и созрело в нем только в последнее время. Что же заставило его остановиться на этой ужасной мысли? Конечно, те новые влияния, которые не касались его непосредственно во время его странствований вне Петербурга; встретившись с ними здесь, он подчинился их воздействию и отдался им всецело. Но где искать этих влияний? Без сомнения, не в тех сферах, которые подверглись тщательному исследованию при производстве по этому делу предварительного следствия и которые не играли серьезной роли в его жизни, а в тех, которые он упорно скрывает, но которые для него составляли все в С.-Петербурге, как это наглядно видно из следующих фактов. Соловьев, остановился у своих родных,  но проводил у них только ночи, и то не всегда, днем же оставался дома в самых редких случаях. Обыкновенно целые дни, от раннего утра до позднего вечери, он проводил вне дома. Из следствия видно также, что раза два или три он заходил на короткое время к родственникам своим Вишняковым, весьма редко бывал у Захаровой и раз или два в неделю общим числом заходил к Богдановичам, оставаясь у них недолго. Остальное затем время, т.-е. целые почти дни, он отдавал какому-то делу, в которое он никого не посвящал, проговариваясь о нем только по временам сестре Елене и брату Николаю. Отлучки его из дому имели такой характер, как будто бы он действительно занимался каким-либо делом; так, он уходил обыкновенно между 8 и 9 часами утра одновременно с братом своим Николаем, отправлявшимся на службу; возвращался домой поздно вечером, усталый, часто озабоченный, расстроенный. Даже перед родными он старается придать своим отлучкам вид деловых, уверяв их, что имеет занятия в обществе какой-то железной дороги. Но не бухгалтерские книги, не счеты и бумаги мирного акционерного общества приносил он домой, чтобы докончить работу, начатую вне дома,—приносил он с собой пачки неразрезанных сырых прокламаций, нумера «Земли и Воли», и не в одном экземпляре; прокламации он раскладывал и заклеивал по конвертам для рассылки их разным должностным лицам, разбрасывал по улицам, оставлял в вагонах конно-железных дорог, наконец, снабжал ими для прочтения всех знакомых, относительно которых был уверен, что они на «его не донесут.

Вам известны также более чем подозрительные отношения Соловьева к преступному покушению на жизнь ген.-ад. Дрентельна, совершенному несомненно по инициативе социально-революционной шайки, принявшей это дело на свою ответственность в изданном по этому поводу подпольном листке. Наконец, сам подсудимый признает, что деньги он имел от своих товарищей социалистов, иначе сказать, сообщников по преступлению. После всего этого не будет ошибкой, если я скажу, что Соловьев совершил злодейское посягательство на жизнь священной особы государя императора при несомненном участии преступного революционного сообщества, которое он, быть может для краткости, называет «Федором». Вопрос в том, оказало ли это сообщество давление на Соловьева, заставивши его решиться на злодейское дело, или сам Соловьев .совершенно добровольно предложил свои преступные услуги, — не имеет особенного значения, в виду двух несомненных фактов: что покушение 2-го апреля было прямым осуществлением целей с.-р. шайки, и что .стоящий перед вами Соловьев, вполне сознательно совершивший это злодеяние, до сих пор упорно убежден в правоте своего поступка. Но во всяком случае я не могу умолчать в этом отношении об одном обстоятельстве, бросающем некоторый свет на разрешение этого вопроса. Из показаний Николая Богдановича и Николая Соловьева и др. видно, что в настроении духа Александра Соловьева произошла особенно резкая перемена с субботы на верб ной неделе, когда он принес последний револьвер С этих пор Соловьев ходит, как в воду опущенный, мрачный, расстроенный; по ночам кричит во сне, произносит отрывочные слова и фразы. К этому времени, по словам самого Соловьева, относится окончательное установление в нем решимости совершить покушение. Эта картина психического угнетения указывает на то, что, помимо его собственных побуждений, на его волю производили давление и другие, вне его лежавшие причины. Если бы Соловьев совершенно самостоятельно при шел к мысли о преступлении, то окончательная решимость установилась бы в нем не ранее того, •как он поборол бы в себе все сомнения, и воля его окрепла бы в этом направлении.; между тем, мы видим, что момент преступления застал Соловьева психически не вполне подготовленным. Итак, покушение на жизнь нашего возлюбленного государя совершено не по личным и частным побуждениям, а под влиянием дикого стремления, руководившего всею деятельностью русских социалистов-
революционеров— разрушения всего экономического и государственного строя современного общества. Лишь несколько лет тому назад развернул свое преступное знамя самый нелепый и воинствующий социализм из всех существующих в мире—социализм русский. Казалось бы, русская жизнь менее всего представляла материала для развития этих диких, противогосударственных учений. Ни резкого давления капитала на труд, ни безземельного пролетариата у нас не оказывалось, но на самом деле это не предотвратило зла, а только дало ему чрезвычайно своеобразное направление.

Русский социализм, не имея под собой никакой почвы и стоя совершенным особняком, изгнанный даже из среды своих западных собратий, порешил взять под свою непрошенную опеку все человечество. Дикие  задачи его не ограничиваются одним русским народом,—русского социалиста не удовлетворяет ни одна из существующих форм общественного и государственного устройства, а потому ему мерещится всемирная революция, всемирное разрушение, всемирная анархия... Во имя такого безумного брада, стремящегося .потрать все основы государственной и общественной жизни, .все положения науки и здравого смысла, совершаются возмутительные преступления, имеющие целью поселить смуту в обществе, потрясти вековые основы государства. Во имя этих бредней шайка злонамеренных, недобросовестных людей отнимает у русского общества молодые его силы в том периоде их умственного развития, когда у них еще нет достаточного критериума для истинной оценки всей преступности и пагубности увлекающего их зла. Те же возмутительные бредни привели к злодейскому покушению 2-го апреля. Тот, кто представляет собою дикое воплощение этих разрушительных лжеучений, кто осмелился посягнуть на драгоценное благо русской земли, чья святотатственная, рука дерзнула подняться на богом хранимого венценосного вождя России, предстоит ныне перед вами. Нравственно он уже заклеймен в тех бесчисленных и единодушных выражениях ужаса и негодования, -которыми вся Россия, а за нею и весь образованный мир откликнулись на злодейское посягательство 2-го апреля. Правосудие призвано в лице вашем выразить решающее слово закона. Во имя этого закона я обвиняю подсудимого Александра Соловьева в предумышленном посягательстве на жизнь священной особы государя императора, совершенном в соучастии с преступным сообществом, именующим себя русскою социально-революционною партиею, к которому он принадлежит. Посему и руководствуясь 241 и 249 ст. Ул. о Нак., я имею честь предложить верховному уголовному суду приговорить Соловьева к лишению всех прав состояния и смертной казни.

Защитительная речь присяжного поверенного А. Н. Турчанинова.

«Г.г. верховные судьи! Преступление так ужасно и вместе с тем так очевидно, закон, карающий это-преступление, по крайней мере в главной его части—в отношении покушения на жизнь .священной. особы государя императора—так ясен и не оставляет никакого сомнения, что мне, разумеется, не приходится представлять никаких об'яснений по существу самого обвинения, и что мне, как представителю защиты, назначенному по распоряжению г. председателя суда содействовать отправлению правосудия в этом деле, остается прибегнуть, только к одному праву, оставленному суду в силу закона,—праву повергнуть участь Соловьева монаршему воззрению. Я не знаю, г.г. судьи, сумею ли я сказать вам что-нибудь, достойное вашего внимания в этом отношении. Bы — высшие сановники империи, вам близко знакомы вопросы законодательной политики, государственного управления, соображения государственные, которые от меня очень далеки. Я не знаю, могу ли я, например, ссылаться на закон 1864 г., изменивший в корне действие наших уголовных законов относительно (применения меры наказания в случае покушения на преступление? Могу ли ссылаться «а этот закон и просить вас иметь в виду при суждении об участи подсудимого Соловьева? Этот закон, который установляет новое воззрение нашего уголовного правосудия на такие преступления, которые еще не -окончились, которые не приведены в исполнение,— .этот закон, по моему мнению, едва ли не совершенно справедливо самый факт неприведения в исполнение .преступной воли преступника признает некоторым -образом его извинением; этот закон устанавливает правильность предположения, что в таких случаях не одно только случайное стечение обстоятельств могло .повлиять и а то, что не совершилось преступление, но что влияние на неприведение в исполнение преступления могли иметь и самое настроение воли, отсутствие достаточной решимости на совершение этого преступления. Вам, г.г. верховные судьи, повторяю, гораздо ближе известно, чем мне, уместны ли все эти соображения в настоящем деле, возможно ли их применить здесь. Но не считая для себя возможным обсуждать л вред вами это дело со стороны общегосударственных соображений, я признаю себя обязанным изложить перед вами те соображения, которые возникли у меня из наблюдений, которые вами не могли быть делаемы, по вашему общественному положению, но которые могли быть делаемы мною, по .моему особому положению и особому отношению .к подсудимым, отношению защитника. Защитник — человек, силою закона вводимый в грустное и тяжелое обиталище подсудимого, в место его заключения, с ним с глазу на глаз беседующий, человек, перед которым подсудимый может открывать свою душу, зная, что нет здесь места ни страху, ни ответственности, зная, что защитник присягой и законом обязан хранить, в интересах его защиты, все его тайны,—такой человек, разумеется, может иметь средства и источники для наблюдений, которые недоступны для судьи, для прокурора, для обвинителя, для людей, находящихся в официальных к подсудимому отношениях и стоящих пред подсудимым как угроза его участи. Не первый раз, гг. судьи, призываюсь я к исполнению этой тяжелой обязанности, которая выпала на меня сегодня. 13 лет тому назад я имел случай точно также представлять свои об'яснения пред верховным уголовным судом.* После этого не один раз возлагалась на меня обязанность являться защитником политических преступников, и не одно лицо из таких преступников представлялось мне для моих наблюдений.

В 1866 г. Турчанинов выступал защитником одного из подсудимых по делу о покушении Каракозова на жизнь Александра II.

Высказав .затем общие соображения о силе и влиянии мысли, убеждения, идеи на отдельных .лиц, защитник указал, что едва ли можно признавать Соловьева подлежащим смертной казни за то, что он, под влиянием той обстановки, среди которой находился, не умел и не мог противостоять социалистическим учениям и подвергся их пагубному влиянию.

...Я не нахожу нужным обременять вас, г.г. верховные судьи, какими бы то ни было об'ъяснениями по поводу отдельных -обвинений, которые возводятся на подсудимого Соловьева. Есть ли основание предполагать какую-либо его прикосновенность к покушению на жизнь ген.-ад. Дрентельна, есть ли основание предполагать близкую его связь, с членами так называемого Исполнительного Комитета, есть ли основание предполагать .справедливость разных других меньших -обвинений, которые на него возводятся, мелочные в сравнении с тем главным, которое установлено несомненно? Я повторяю, что нет никакой надобности входить в обсуждение всего этого. Но, заканчивая мою защиту, я не могу не сказать, что я не перестаю думать о том, что рядом со мною стоит человек, часы которого, может быть, сочтены. И это сознание,, что есть человек, который, как бы ни был он преступен, как бы ни были ужасны его замыслы, что есть человек, жизнь которого, может быть, по монаршему милосердию и ее будет пресечена, если вы признаете возможным повергнуть его судьбу всемилостивейшему воззрению—это сознание служит мне достаточным оправданием в том, что я, может быть, несколько много злоупотребляю вашим вниманием, (возобновляя это мое ходатайство перед вами. В особенности кажется мне соответствующим высшей справедливости остановить ваше милостивое внимание на участи подсудимого Соловьева потому, что в этом случае, как мне представляется, может быть, в моем ослеплении, я -следую указаниям высшего промысла, который проявил над Соловьевым дважды -свою неисчерпаемую благость: не только не был приведен в исполнение его дерзновенный замысел на цареубийство, но и его покушение на самоубийство осталось без последствий".

Соловьев отказался от (последнего слова.

Суд после непродолжительного совещания в 10 час. вечера вынес следующую, резолюцию:

«1879 года мая 25 дня. Верховный Уголовный Суд, выслушав дело об отставном коллежском секретаре Александре Константинове Соловьеве, обвиняемом в государственных преступлениях, и признавая его виновным в том, что он, принадлежа к преступному сообществу, стремящемуся к ниспровержению путем насильственного переворота существующего в России государственного и общественного строя, 2 апреля 1879 г., в 10-м часу утра, в С.-Петербурге, с намерением, заранее обдуманным, посягая на жизнь священной особы государя, императора, произвел в его императорское величество несколько выстрелов из револьвера, определил: подсудимого, отставного коллежского секретаря Александра Соловьева, за учиненное им преступление, на основании статей 241, 249, 17 п. 1 и 18 Улож. о Нак., лишить всех прав состояния и подвергнуть 'смертной казни через повешение».

После оглашения этой резолюции председатель раз'яснил Соловьеву, что приговор является окончательным и апелляции не подлежит, но обвиняемый имеет (право в течение 24-х часов обратиться к милосердию царя. Соловьев, как известно, не подал прошения на высочайшее имя, и приговор во шел в законную силу.