|
Кровь
надвигается... Переговоры
о Балканах А.Блок С.М.Кравчинский: "Первые кровавые дела начались за год или за два до наступления настоящего террора. То были пока отдельные факты, без всякого серьезного политического значения; но они ясно доказывали, что усилия правительства начали уже приносить свои плоды и что "млеко любви" социалистов прошлого поколения превращалось мало-помалу в желчь ненависти. Вытекая из чувства мести, нападения направлялись вначале на ближайших врагов - шпионов, и в разных частях России их было убито около полудюжины." А.Квятковский: "Чтобы сделаться тигром, не надо быть им по природе. Бывают такие общественные состояния, когда агнцы становятся ими". Убийство шпиона Тавлеева в Одессе 5 сентября 1876 г., стало одним из первых террористических актов на юге России.В деле принимали участие Ф.Юрковский и Г.Попко. А.А.Алексеева:"Прийдя
однажды домой очень поздно ночью,
Юрковский сказал мне: «Ну, Галя, я
убийца. Я только что убил шпиона
Тавлеева и это мне было легче сделать,
чем убить собаку».
И.Миллер - П.Л.Лаврову: " Партий в Одессе, нужно
признаться, столько же, сколько и людей; есть и социал-демократы, и
анархисты - мирные пропагандисты (приверженцы одной пропаганды без
агитации), и
Засулич стреляла в упор, с расстояния полушага «из револьвера, заряженного пулями большого калибра". Трепов взялся за бок и начал падать; покушавшуюся схватили. В.Засулич:"...Я решилась, хоть ценою собственной гибели доказать, что нельзя быть уверенным в безнаказанности, так ругаясь над человеческой личностью... (В. И. Засулич была настолько взволнована, что не могла продолжать. Председатель пригласил ее отдохнуть и успокоиться.) ...Я не нашла другого способа... Страшно поднять руку на человека, но я находила, что должна это сделать." С.М.Кравчинский: "Засулич вовсе не была террористкой. Она была ангелом мести, жертвой, которая добровольно отдавала себя на заклание, чтобы смыть с партии позорное пятно смертельной обиды. Очевидно было, что если всякий подлый поступок должен ждать своей Засулич, то совершивший его может спать спокойно и дожить до седых волос. И, однако, событие 24 января имело огромное значение в развитии терроризма. Оно озарило его своим ореолом самопожертвования и дало ему санкцию общественного признания." А.И.Дворжицкий: "Смелая до дерзости речь защитника, наглое, лживое показание свидетелей со стороны защиты и мягкость председателя суда Кони к защите отразилась на бывшей в суде публике, которая вознаградила речь Александрова шумными рукоплесканиями. Одновременно с заседателем суда по делу Засулич на улице, около здания суда, собралось до двух тысяч молодежи, почему, предвидя возможность оправдания подсудимой и проявления беспорядков, я посылал несколько раз к исправлявшему должность градоначальника генералу Козлову офицеров для доклада о ходе дела, о значительной толпе у здания суда, о недостаточности находившейся в моем распоряжении полицейской силы, состоявшей из двадцати пеших жандармов и городовых, на случай беспорядков. На все мои донесения и просьбы дать мне инструкцию для действий я получал от генерала Козлова каждый раз один и тот же ответ: «примите гуманные меры». В. П. Мещерский: "Торжественное оправдание Веры Засулич происходило как будто в каком-то ужасном кошмерическом сне... Никто не мог понять, как могло состояться в зале суда самодержавной Империи такое страшное глумление над государевыми высшими слугами и столь наглое торжество крамолы... Так, промеж себя, некоторые русские люди говорили, что если бы, в ответ на такое прямое революционное проявление правосудия. Государь своею властью кассировал решение суда, и весь состав суда подверг изгнанию со службы, и проявил бы эту строгость немедленно и всенародно, то весьма вероятно развитие крамолы было бы сразу приостановлено." "Русский
вестник": "...Реакция
общества на оправдание Засулич -
высший предел потворства русской
революции". Ф.М.Достоевский: "Нет у нас, кажется, такой юридической формулы, а чего доброго, ее теперь возведут в героини.» П.А.Валуев - Александру II: “...Теперь остается при выходе из дворца идти и купить револьвер для своей защиты”. Д.
А. Милютин: "...Весьма многие...
А. А.Половцев: "...В сферах царствует полный разлад". 30 января 1878 года - вооруженное сопротивление жандармам на Садовой ул. в Одессе Ковальского, Виташевского, Кленова и др. 2 февраля 1878 года в Ростове на Дону совершено убийство шпиона Акима Никонова. Акт произведен кружком первых русских террористов: Осинского, Сентянина, Свириденко Из
прокламации кружка Осинского: "Это
убийство произведено нами,
революционерами-социалистами. Мы
объявляем об этом во всеобщее
сведение и поучение...
По всем концам России погибают тысячи
наших товарищей жертвой
своих убеждений, мучениками за народ.
И во время этой травли, продолжающейся
уже столько лет, находятся люди без
чести и без совести, люди, которые по
пустому страху или из корысти шпионят
за нами или изменяют нам и выдают наши
дела и нас самих на бесчеловечную
расправу правительству. Так поступил
и Аким Никонов. Он был предатель —
стало быть, враг народного дела... Начальник сыскной полиции Г.Г.Кириллов, "Записка о мерах борьбы с революционной пропагандой в России" от 12 февраля 1878 г.: "Ни одно из дел о преступлениях против государственной власти или порядка управления, в которых более, чем во всяких других делах, встречаются поводы коснуться достоинства государственного строя, не обходится без указания защитников на несовременность, несовершенство или другие его недостатки, выставляемые или причиной, вызывающей преступления, или поводом к оправданию их... Подобный характер защитительных речей, кроме влияния его на неблагоприятный исход правосудия, порождает брожение и недовольство умов и, подрывая в основании правительственный авторитет, более всего способствует поддержанию агитации." А.В.Богданович, из дневника, 14 февраля 1879 г.: "Петербург — чума. Объявил Боткин." В марте 1878 года был убит жандармский полковник Кноп. Летучий листок "Земли и Воли", 01.04.78: "31-е марта 1878 года будет навсегда памятным днем в русской истории. В этот день общество... впервые оценило героизм молодежи, гибнувшей в тюрьмах и на каторге. Оно услышало возмутительные подробности генеральского издевательства над человеческим достоинством, узнало прошлое самой Засулич, заглянуло в ее чистую душу и не только вынесло ей, в лице присяжных, юридическое оправдание, но признало ее воплощением русской совести и мысли. Так началась борьба за гражданские права, и, следовательно, теперь нет спора о том, как и в каком направлении должен быть совершен первый шаг в историческом развитии России. Конституция, Земский собор — вот неминуемая ступень его" Н.А.Морозов: "Чувствовалось полное несоответствие существовавшего у нас самодержавного режима с тем высоким уровнем умственного и нравственного развития, на который успела подняться лучшая часть молодого поколения того времени". М.Е.Салтыков-Щедрин: "...Писатель не знает, в какие чернила обмакнуть перо, чтобы выразить ее (свою мысль), не знает в какие ризы ее одеть, чтобы она не вышла уж чересчур доступной... Ужели есть на свете обида более кровная, нежели это нескончаемое эзопство". Осень 1878 г. характерна для Харькова крупными волнениями студенчества. Предлогом для них стало дело профессора ветеринарного института Журавского, оскорбившего студента. Начались сходки. На одну из общих студенческих сходок явился губернатор князь Кропоткин. Он приказал студентам разойтись, угрожая применением силы. С ним было 200 казаков. Студенты в свою очередь попросили объяснить причину вызова казаков. Объяснение последовало действием: казаки пустили в ход нагайки. Так произошло избиение студентов казаками 14 декабря 1878 г. Из Справки Одесского губернского жандармского управления - М.Т. Лорис-Меликову 29 марта 1880 г:."... В 1878 году появилась партия “террористов”, которая для достижения противоправительственных целей избрала средством политические убийства. Эта последняя партия, по словам Гольденберга, не имела до июля 1879 г. строго определенной организации, точно также как самое появление ее не было последствием ясно очерченной системы действия; вследствие чего деятельность этой партии за это время, проявлявшаяся в единичных, вне общей связи и чьего-либо руководства, случаях, представлялась разрозненною и совершенно бесцельною. В доказательство этого Гольденберг приводит данные, сопровождавшие политические убийства, совершенные за время появления партии “террористов” по июль 1879 г. Первое политическое преступление, выразившееся в покушении на жизнь бывшего С.-Петербургского Градоначальника, Генерал-Адъютанта Трепова не составляло, по словам Гольденберга, такого действия, которое бы имело характер поручения со стороны какого-либо преступного органа, а было делом побуждений одного лица, именно Веры Засулич, действовавшего совершенно самостоятельно. Вторым по времени преступлением было покушение на убийство Товарища Прокурора Котляревского в Киеве, совершенное в начале 1878 г. Необходимость этого убийства, о котором по словам Гольденберга, ему было сообщено незадолго до совершения преступления Валерианом Осинским, - мотивировалась тем, что Товарищ Прокурора Котляревский постоянно принимал строгие меры против арестованных по политическим делам. Участия в этом преступлении он, Гольденберг, никакого не принимал и только впоследствии узнал, что оно было совершено Фоминым, настоящая фамилия которого Медведев, Алексеем Федоровым и Иваном Ивичевичем." Ночью 23 февраля 1878 года в Киеве группа южных бунтарей, среди которых были В. А. Осинский и Ив. Ивичевич, совершила покушение на товарища прокурора Киевского окружного суда М. М. Котляревского. В.Дебагорий-Мокриевич: "Аресты по Чигиринскому делу произведены были жандармским офицером Гейкингом; следствие по делам велось прокурором Котляревским. И вот у Осинского и его друзей, думавших о терроре, вскоре созрело решение убить этих двух представителей власти. В первую очередь поставлен был Котляревский, о котором ко всему другому передавали из тюрьмы, будто там, при обыске, он осмелился раздеть догола одну политическую женщину." 28 марта 1878 г. в Киеве социалисты братья Владислав и Генрих Избицкие при попытке их ареста оказали вооруженное сопротивление. Из Справки Одесского губернского жандармского управления - М.Т. Лорис-Меликову 29 марта 1880 г:."За сим следовало убийство жандармского офицера Гейкинга в Одессе, бывшее по показанию Гольденберга, делом бывшего студента Медико-Хирургической Академии, носившего прозвище “Голопупенка”, которого Гольденберг знал и встречал в Киеве. Поводом к преступлению служило строгое отношение Гейкинга к арестованным." 25 мая 1878 г. в Киеве, по решению Южного ИК "Земли и Воли", Г.А. Попко был убит жандармский следователь барон Гейкинг. Убийство жандарма было совершено в ночь с 24 на 25 мая. Барон вместе со своим другом шли по улице пешком. Гейкинг дошел до дома, где жил, и, продолжая разговор, сел на тумбу. Попко вместе с напарником вели наружное наблюдение за бароном. Увидев, что объект сел, Попко, проходя мимо Гейкинга, нанес ему удар кинжалом в бок. Почувствовав рану, Гейкинг успел достать полицейский свисток и дать сигнал. Р. Стеблин-Каменский: "Попко не мог не видеть, что при конституционном образе правления, предполагающем неотъемлемость некоторых прав личности, вряд ли был бы возможен такой факт, как расправа с Боголюбовым. Далее, для Попко, как для практического деятеля, и тогда уже было ясно, что та работа, которая при абсолютизме всецело ложится на активных работников революции, именно пропаганда теории социализма, при существовании конституции отойдет от них и перейдет к мирным теоретикам, тогда как настоящие революционеры направят все силы на организацию среди самого народа, что не могло, конечно, не быть желательным... Наконец, Попко прямо поставил перед Лизогубом и Осинским вопрос о терроре как об орудии и мести, и политического переустройства. И Осинский, и Лизогуб были согласны с Попко, что террор необходим". С.Лион, Одесса, 1877г.: " Я живо помню, как через несколько дней после этого убийства, когда мы в Одессе еще не знали, кем именно совершен этот террористический акт, Попко картинно и с большим увлечением рассказывал мне все драматические, захватывающие подробности этого исторического события,— как он, выследив Гейкинга, настиг его ночью на улице, возвращающимся откуда-то домой в компании с редактором. «Киевлянина» Шульгиным, как ударил Гейкинга кинжалом в спину и, когда Гейкинг упал, бросился бежать, а за ним вскоре, вследствие поднятой Шульгиным тревоги, погнались городовые а дворники, как он выстрелил в упор в одного из дворников, едва не схватившего его, и убил его наповал, как затем ранил настигавшего его городового; как, наконец, перепрыгнул через какой-то забор на пустыре и, выбившись совершенно из сил,, прилег за этим забором, не будучи уже в состоянии ни бежать,, ни сопротивляться, и готовый сдаться без боя; как погоня из городовых и дворников пробежала с фонарями в очень близком от него расстоянии, не заметив его; как потом, когда затихли шаги удалявшейся погони, он поднялся и измученный добрался до конспиративной квартиры, где жил в то время Дебагорий-Мокриевич, и бывали Осинский, Волошенко и другие... " Л.А.Тихомиров, 1910 г.:"Убийство Гейкинга было большой мерзостью. Этот Гейкинг совершенно никакого зла революционерам не делал. Он относился к своей службе совершенно формально, без всякого особого усердия, а политическим арестованным делал всякие льготы. Его „политические” вообще любили, и Гейкинг считал себя безусловно в безопасности. Но именно потому, что он не берегся, его и порешили убить... Но ничего нет легче, как убить Гейкинга, который всем известен в лицо и ходит по улицам не остерегаясь." И.Ковальский,
1878 г.: "В большинстве случаев,
если мы и говорим о всякого рода
насилиях, о вооруженном сопротивлении
во время арестов и пр., то все это у нас
— одни слова и в этой сфере мы
остаемся чистыми пропагандистами. Мы
распропагандировали. .. ношение при
себе оружия и закупку оружия для
восстающего народа; скажу больше: мы
даже добыли не в малом количестве это
оружие и раздавали его народу, а было
время, когда всякий порядочный
революционер обязан был таскать за
собою револьвер и кинжал. Но когда
дело коснулось факта, мы стали в тупик.
.. И сказался в нас потомок Рудиных и
Репетиловых: «Шумим, братец, шумим, а
толку нет» Г.А.Лопатин - Ф. Энгельсу, ноябрь 1878 г.: "Социалистическая пропаганда среди крестьян, по-видимому, почти прекратилась.. Наиболее энергичные элементы из числа революционеров перешли инстинктивно на путь чисто политической борьбы, хотя и не имеют еще нравственного мужества открыто признаться в этом и хотя эта политическая борьба носит пока чрезвычайно узкий характер, ограничиваясь исключительно актами мести в отношении некоторых лиц и попытками освободить своих отдельных товарищей". 30 января 1878 г., в Киеве, при попытке его арестовать, И. Ковальский стрелял в жандарма, но револьвер дал осечку. Тогда он нанес жандарму рану кинжалом. Ранены были и революционеры, оказавшие сопротивление. Над участниками вооруженного сопротивления властям был организован военный суд (20—24 июня 1878 г.), закончившийся смертным приговором И. М. Ковальскому. Казнен 2 августа 1878 г. И.Ковальский: "Не будь мучеников, не будь начато христианство кровью, не пустило бы оно глубокие корни в общество. Но наша борьба выше, лучше, святее. Мы боремся прямо, непосредственно за истину, мы сознательно действуем без всякой опоры на сверхъестественное. Тем прекраснее будет наша борьба, Тем плодотворнее будут ее результаты. Свет и теплота восторжествуют над мраком и холодом... Победа будет за нами." М.Ф.Фроленко: "В Одессе уже с процесса Ковальского получилось довольно напряженное состояние. Войска, стрелявшие в толпу около суда, убившие одного гимназиста, как мне тогда передавали, желавшего перейти лишь с одной стороны улицы на другую далеко впереди войска, сделали то, что страшно возмутили всех против себя. Возмущение еще более поддерживалось сознанием своего бессилия, невозможностью борьбы с голыми руками; не находя себе исхода, возмущение продолжало бурлить и кипеть, создавая то напряженное состояние, о котором сказано выше. В воздухе стало явно носиться требование ответа, мести за подобные дела. В такой-то момент учреждается здесь генерал-губернаторство, вводится военное положение, и Тотлебен начинает арестовывать, ссылать, казнить. Над городом точно нависает мрачная туча. Это чувствуется всеми, на всех наваливается тяжелый кошмар. Крик, теперь уже не тихий, а громкий, настойчивый, что «так жить нельзя, что надо найти выход», раздается и слышится повсюду. Люди, раньше едва-едва слыхавшие о революционном движении, теперь сами шли, разыскивали радикалов, указывали им на выход, предлагали себя в исполнители, выставляли цареубийство как наилучший, единственный способ положить конец такому удушью. У многих это, конечно, был временный, невольный порыв,—- всякий это понимал, и от таких лиц старались отделаться под тем или другим предлогом, но, живя в такой атмосфере, дыша воздухом, пропитанным ожиданием чего-то особенного, и слыша постоянно крики и требования избавления, трудно, даже невозможно было продолжать думать о деревне, о медленной работе там. Выход требовалось найти сейчас, в данную минуту, указание на средство носилось в воздухе, и потому станет вполне, думаю, понятно, почему такие народники, как Желябов, Перовская, Ланганс и др., оставили деревню и всецело отдались политической борьбе. Тут же надо искать и разгадку их быстрого согласия на цареубийство, на боевую организацию, их споров с чистыми народниками на Воронежском съезде. На Юге о конституции заговорили еще во время турецкой войны. В Одессе однажды выпущено и расклеено было даже объявление, что конституция наконец дана. Одна из таких бумажек попала в редакцию «Новороссийского телеграфа» и чуть не послужила предлогом для заметки в газете. Полиция скоро увидала расклейку и подняла беготню, обычную бучу, хотя на это легко было бы посмотреть, как на простую шалость молодежи. Собственно говоря, это и была шутка, чтобы позлить немножко полицейских. Нарочно наклеили и около самой полиции." Л.Г.Дейч: " ...От имени царя отпечатали „манифест", в котором будто бы в благодарность верноподданным за их жертвы, понесенные в этой войне, Александр II объявляет, что повелел „своему сенату" выработать условия представительства от населения страны. Манифест этот был составлен нами совершенно так, как пишутся правительственные сообщения... Мы решили опубликовать нашу проделку не в одном лишь Киеве, но во многих крупных городах в одно и то же время, выбрав для этого какой-то определенный торжественный день, Наши товарищи-единомышленники разъехались в намеченные нами заранее города и вместе с местными революционерами накануне условленного числа расклеили ночью „царский манифест"... Большие толпы народа, собравшиеся возле наклеенных на стенах и столбах телеграмм, громко толковали об этом радостном известии, комментировали его, говорили, что как раз своевременна конституция и т. д. Конечно, вскоре последовало от начальства опровержение на этот „манифест". Но мысль была брошена нами в массу, которая до того, быть может, никогда не слыхала ни о каких политических свободах, так как в печати тогда об этом невозможно было заикнуться". Доклад Особого совещания от 28 июля 1878г.: "Пропагандисты беспрепятственно печатают свои прокламации, свободно рассылают их всюду в большом количестве и без опасения наклеивают на частных домах и даже на казенных зданиях. Дерзость этих безумцев достигает крайних пределов, они смело производят днем уличные беспорядки.” Л.А.Куперник
- генерал-губернатору М.И.Черткову:
"Преступники политические большею
частью фанатики, их смерть не пугает
(...) Но каждая смертная казнь одного из
них вызывает ожесточение во всех
близких ему по духу (...) Политические
волнения, как бы ни были они, по-видимому,
нелепы и безумны, имеют в корне какую-нибудь
идею, а идеи вырубить невозможно." Доклад Особого совещания, 28 июля 1878 г.: "Пропагандисты беспрепятственно печатают свои прокламации, свободно рассылают их всюду в большом количестве и без опасения наклеивают их на частных домах и даже на казенных зданиях. Дерзость этих безумцев достигает крайних пределов: они смело производят днем уличные беспорядки". «Биржевые ведомости», вечернее издание, № 174, телеграф, пятница 4/15 авг. 1878 года"Весть о совершенном сегодня, в пятницу, 4 августа, покушении на жизнь шефа жандармов генерал-адъютанта Мезенцова быстро разнеслась в столице. Вот фактические данные об этом чрезвычайном происшествии, собранные на месте, насколько дело выяснилось что 11 часов утра. Генерал Мезенцов встает обыкновенно очень рано и совершает ежедневно прогулки пешком, во время которых посещает часовню у Гостиного двора, на Невском проспекте; зайдя в таковую и сегодня, 4 августа, в девятом часу утра, генерал-адъютант Мезенцов по окончании молитвы, в сопровождении своего бывшего сослуживца и товарища, отставного подполковника Макарова, направился обратно домой, через Михайловскую улицу, Михайловскую площадь и Большую Итальянскую улицу. Едва генерал вступил на мостовую Итальянской улицы и поровнялся с домом Кочкурова, перед самыми окнами кондитерской приблизилось к нему двое шедших навстречу людей, весьма прилично одетых. Один из них нанес генералу Мезенцову рану кинжалом и вместе с своим спутником поспешно сел в находившийся тут же экипаж. Г. Макаров сделал попытку задержать покушавшихся на жизнь генерала Мезенцова людей, но в него был сделан выстрел из револьвера; пуля пролетела мимо, а виновники катастрофы, никем не задерживаемые, так как в этом месте не было ни одного полицейского стража, а равно отсутствовала и публика, успели скрыться. Несомненно только, что и собственный экипаж, и хорошая лошадь, и серебряная упряжь на ней свидетельствовали, что владельцы экипажа люди со средствами. На одном из них только усмотрено серое пальто. Сам генерал-адъютант Мезенцов в момент катастрофы не потерял присутствия духа, и когда выбежавшие на выстрел из кондитерской занятые в ней уборкой приказчики с ужасом спросили, кто ранен, генерал Мезенцов отвечал, что ранен он, и при этом указал на окровавленную сорочку. Поддерживаемый г. Макаровым, генерал Мезенцов дошел до угла Садовой и здесь, сев в экипаж, доехал до своей квартиры, на Фонтанке, у Цепного моста. Не прошло и получаса, а уже на месте катастрофы собралась толпа народа, среди которой, понятно, шли живые толки о только что совершившемся неожиданном покушении. Нечего и говорить о том страшном смятении, которое произвело возвращение генерала домой раненым. Почти вслед за ним прибыл градоначальник свиты его величества генерал-майор Зуров, военный министр генерал-адъютант Милютин, министр юстиции статс-секретарь Набоков, прокурор судебной палаты и товарищ шефа жандармов генерал-лейтенант Селиверстов. В начале 11-го часа утра для подания медицинской помощи прибыло несколько врачей, но почти час спустя нельзя было сказать ничего положительного ни о состоянии раны, ни о характере ее, хотя генерал-адъютант Мезенцов, по отзыву лиц, имевших случай его видеть в квартире вскоре после катастрофы, не утратил нисколько своего сознания и полного самообладания."
— Это для кого? — спросил я его. — Для начальника Третьего отделения Мезенцова, — ответил он, и темные глаза его вспыхнули моментальным огнем. — Почему именно для него? — Он беспощаден, как может быть только человек, думающий, что всякую жестокость можно искупить постом и молитвой перед иконами. Он молится, отправляясь в Третье отделение, для того чтобы заточать и ссылать людей, и молится, возвращаясь от тамошних дел. В своей семье он добр, но далее семьи не идет его кругозор. Это кругозор тигра, бросающегося из джунглей на свою жертву и несущего ее детям. — Но ты же перед моим отъездом в Харьков хотел мстить графу Палену? — Пален спасся тем, что вышел в отставку. И это хорошо, Мезенцов много вреднее его. — Значит, ты окончательно решился на это? — Да. Мы с Михайловым уже составили и план и начали его осуществление. Михайлов неделю тому назад поставил незаметных наблюдателей за квартирой Мезенцова. Они уже определили время, когда он выходит каждое утро со своим помощником, каким-то .полковником, молиться в часовне, за несколько улиц от его жилища. Вот там-то на дороге к замаливанию грехов он и будет за них наказан. — Значит, ты думаешь встретить его прямо на улице? - Да. — Но тебя сейчас же схватят! — Может быть, и нет! Меня там будет поджидать Варвар (так назывался знаменитый в революционном движении 70-х годов рысак, на котором были совершены освобождение Кропоткина и ряд других революционных дел). Править будет Адриан, а Баранников будет сидеть в шарабане, и, если меня кто схватит, он его уложит выстрелом из револьвера. Ударив Мезенцова этим стилетом, я постараюсь вскочить в шарабан, и мы умчимся, если нужно, отстреливаясь. Ты знаешь, что Варвара никто не догонит, а шарабан у нас очень легкий и прочный. — Но все же... днем... на людных улицах... в самом центре Петербурга... Ведь все будут против тебя, никто не поймет твоих побуждений... — Я знаю, что мне больше шансов погибнуть, чем спастись, но это и дает мне решимость. Пока есть опасность, это— борьба, а не простая карательная экспедиция, на которую я не способен. Я взглянул на его лицо. Его глаза были устремлены куда-то не то в отдаленное будущее, не то в глубину его собственной души. Мне не верилось, что у него достанет решимости совершить задуманное. Его душа была слишком мягка. Он был ранее артиллерийским штабс-капитаном, но вышел в отставку по гуманитарным соображениям. Я сообразил, что после двух неудачных выходов, ему хочется остаться одному, чтобы поговорить со своею собственной совестью, и, простившись с ним особенно нежно, без дальних разговоров отправился по его указанию. “Ему будет страшно трудно в решительную минуту, — думал я, — и он пройдет мимо своего врага не в силах нанести ему смертоносного удара, как это и было с Паленом, которого, как я уже знал, он не раз встречал в мое отсутствие, но не был в состоянии сделать ему вреда”. И я не ошибся в этом. На следующий же день, когда он вместе с Баранниковым выехал навстречу Мезенцеву, идущему молиться в свою часовню, он прошел мимо него, ничего ему не сделав. Он выехал на следующий день, и повторилось то же самое. — Оставь это дело, Сергей!—сказал я ему, придя после его второго выступления. — Ты только измучишь себя и никогда не будешь в состоянии вонзить в кого бы то ни было свой стилет. — Нет! — меланхолически ответил он мне. — Я пересилю свое мягкосердечие, губительное для революционера, хотя бы пришлось умереть после этого." Б.Б.Глинский: "...Как человек Николай Владимирович (Мезенцев) был одарен всеми высокими качествами души; он был честен в высшем значении этого слова и шел в жизни всегда прямо и смело. ...Когда назначение его сделалось известным, все радовались, что судьба возводила на поприще государственной деятельности столь редкого по качествам человека. Николай Владимирович никогда, нигде и ни перед кем не скрывал своих убеждений... и — что так редко случается — несмотря на свое высокое положение, он никогда не изменялся в отношениях своих к старым товарищам и приятелям. Идеалом его жизни была правда..." С.М.Кравчинский: "Шеф жандармов — глава шайки, держащей под своей пятой всю Россию." Адр. Михайлов: "Кравчинский говорил: Мы возьмем с собой по паре револьверов, шпаг, эспадронов, встретим Мезенцева на площади, и я заставлю его принять дуэль на любом из этих орудий смерти по его выбору. . . Я могу встретиться с врагом только грудь с грудью". Н.А.Морозов:" ....Через день утром вбежал ко мне Ширяев с новой газетой в руках.— Смотрите! — взволнованно воскликнул он, показывая строки. “Начальник Третьего отделения собственной его императорского величества канцелярии, — прочел я, — убит кинжалом на одной из людных петербургских улиц. Убивший скрылся на подъехавшем рысаке”. Словно луч яркого летнего солнца, пробившийся среди непроглядных грозовых туч, осветил вдруг всю мою душу. “Сергей! Милый, дорогой друг! Это ты сделал!” — промелькнуло у меня в уме. Мне вспомнилось, как Кравчинский перед моим отъездом сюда пропустил уже мимо себя три раза Мезенцова. “Да! — повторял я, — он никогда не решился бы поднять на него свою руку без телеграммы об этой самой казни, которая готова была превратить в Вильгельма Телля даже меня!” Как легко стало у меня на душе! “Мой
лучший друг, — думал я, — взял на себя
непосильную обязанность, которая
лежала на мне. Теперь я снова могу жить,
могу снова принимать и красоту
стихийной природы и красоту
внутреннего “На углу Михайловской площади и Итальянской улицы начальник Третьего отделения шел в часовню молиться вместе со своим другом полковником Макаровым. Неизвестный высокий брюнет (явно Кравчинский!), подойдя к нему, поразил его кинжалом в грудь. Когда полковник бросился схватить его, другой, тоже высокий, но более молодой брюнет (в котором я тотчас узнал Баранникова), выстрелил в полковника из револьвера, и, когда тот отскочил, оба сели в шарабан, запряженный серым в яблоках рысаком, и быстро уехали от преследующих”. Адр.Михайлов:"Ко второй половине июля наблюдение установило, что Мезенцев ежедневно по утрам совершает прогулки ровно в 8 часов. В этих прогулках его неизменно сопровождал человек в штатском. Он шел рядом с Мезенцевым, всегда с левой его стороны, и всегда всю дорогу они вели разговоры, как будто на равной ноге. Это был, как выяснилось, полковник Макаров. Обстановка ясная. Регулярность прогулок дала возможность свести до минимума количество участников: три непосредственно участвующих — Кравчинский, Баранников и я, и три сигнальщика — Зунделевич, Л. Ф. Бердников и, тоже член нашей организации, Болгарин. Нападение могло быть произведено в любое утро. И однако, это утро откладывалось со дня на день. 3-го августа получено было известие о казни Ковальского в Одессе. И в этот же вечер было решено завтра же казнить Мезенцева. „Смерть за смерть", как была озаглавлена брошюра Кравчинского по поводу убийства Мезенцева, соответствовала действительности: убийство подготовлялось давно, но непосредственным толчком к нему была казнь Ковальского. Местом действия избрана Михайловская площадь: на углу площади и Итальянской улицы можно было стоять пролетке,—здесь помещалась кондитерская Кочкурова. Открывалась она рано, и пролетка не обращала на себя внимания.
4 августа 1878 г. в 7 1/2 часов я в татерсале. Запрягаю Варвара. Одеваюсь в кучерское. Выезжаю. Ровно в 8 час. я на Михайловской площади. Проезжаю мимо Михайловского сквера, вижу там Сергея и Семена. Сидят на разных скамейках. Сергей читает газету. Газета сложена вдвое. В ее складке, знаю, итальянский стилет, сделанный по специальному заказу — „для охоты на медведей", было объяснено мастеру. Становлюсь у кондитерской Кочкурова вдоль Итальянской лицом к углу Садовой, но так, что у меня на виду панель Михайловской площади. Через четверть часа сквером, затем мимо меня начинают проходить один за другим наши сигнальщики, наконец, вдет Бердников. Знак,— Мезенцев повернул с Невского на Михайловскую улицу. Сергей выходит из сквера и, продолжая читать газету, медленно переходит на панель у кондитерской. Останавливается у ее стены. За ним еще медленнее идет Семен. Мезенцев, беседуя с Макаровым, поравнялся с Сергеем. Вижу быстрое движение руки Сергея. Слышу вскрик Мезенцева. Сергей быстро направляется ко мне. Макаров против ожидания бросился не на помощь Мезенцеву, а за Сергеем. Близко нагоняет его, ударяет концом зонта по
шляпе. В этот момент Семен стреляет в Макарова. Макаров на мгновенье останавливается и поворачивает к Мезенцеву. Сергей садится в пролетку. Перепуганный выстрелом, Варвар бросается каким-то нелепым галопом прыжками.
" Адр. Михайлов:"Семену не сразу удается вскочить в пролетку. И мне приходится одновременно и укрощать Варвара и следить за движениями Семена. Наконец, Семен вскочил. И я могу сосредоточиться на Варваре. Взглянув вперед, вижу: пустынная несколько секунд назад, улица заполнена группами людей. Точно прикованные к месту, они остолбенело-вопрошающими глазами смотрят на нас,—они не знают еще, что произошло за углом, и не понимают, в чем дело. Быстро справляюсь с Варваром. Он своей обычной прекрасной рысью мчит нас к углу Садовой. За нами уже раздаются крики: „Держи! Лови!" За пролеткой уже бегут люди. Поворачиваю на Садовую. Обе стороны этого ее отрезка между Итальянской и Невским заполнены возами с дровами. На полной рыси Варвара маневрирую между ними. На углу Садовой и Невского стоит городовой и мирно беседует с кем-то,—грохот дровяных возов не доносит до него криков позади нас. Быстро пересекаем Невский. Выезжаем к памятнику Екатерины. Проезжаем между ним и Публичной библиотекой. Огибаем справа Александрийский театр и направляем Варвара к Апраксину двору с этой его стороны. Здесь в обычной апраксинской толчее Сергей и Семен сходят с пролетки. Я, как это обычно делают кучера, спустив „господ", пересаживаюсь на заднее сиденье и выезжаю на Садовую. Варвар идет небольшой свободной рысью. " В.П.Мещерский: "..Убийство шефа жандармов генерал-адъютанта Мезенцева, совершенное с такою дерзостью и при том с исчезновением даже следа убийц, повергло в новый ужас правительственные сферы, обнаружив с большею еще ясностью, с одной стороны, силу ассоциации крамолы и слабость противодействия со стороны правительства... Для всех было очевидно, что если шеф жандармов мог быть убит в центре города во время прогулки, то, значит, ни он, ни подведомственная ему тайная полиция ничего не знали о замыслах подпольных преступников, и если после совершения преступления злодеи могли так ловко укрыться, то, значит, в самой петербургской полиции ничего не было подготовлено к борьбе с преступными замыслами крамольников". Правительственное сообщение: "Ныне терпение правительства, исчерпано до конца... Правительство не может и не должно относиться к людям, глумящимся над законом и попирающим все, что дорого и священно русскому народу, так как оно относится к остальным верноподданным русского государя... Правительство отныне с неуклонной твердостью и строгостью будет преследовать тех, которые окажутся виновными или прикосновенными к злоумышлению против существующего государственного устройства, против основных начал общественного и семейного быта и против освященных законом прав собственности... Правительство... считает ныне необходимым призвать к себе на помощь силы всех сословий русского народа для единодушного содействия ему в усилиях вырвать с корнем зло, опирающееся на учение, навязываемое народу при помощи самых превратных понятий и самых ужасных преступлений..." "Голос", 5 августа 1878 г.: "В кого направили они смертельный удар свой? В ближайшего советника Государя Императора, в лицо, облеченное высочайшим доверием, в человека, прямой и честный характер которого снискал ему глубокое уважение всех, его знавших и в Крыму под градом вражеских пуль, и в Варшаве... и в Петербурге, в совете, вершащем судьбы всей России. Везде и всегда он пользовался любовью, — его, русского душою и сердцем, любили даже в Царстве Польском...". Кн.Мещерский: "Для всех было очевидно, что если шеф жандармов мог быть убит в центре города во время прогулки, то, значит, ни он, ни подведомственная ему тайная полиция ничего не знали о замыслах подпольных преступников, и если после совершения преступления злодеи могли так легко укрыться, то, значит, в самой петербургской полиции ничего не' было подготовлено к борьбе с преступными замыслами крамольников".
А. Д. Оболешев: "Русское общество должно понять, что
надо не клянчить, а добиваться свободы! Оно должно это понять и
организоваться для борьбы с правительством. Если русское общество Н.А.Морозов: "Так рисовалась, по газетам, фактическая сторона дела, а моральный его двигатель восстановил я сам по тому, что чувствовал, прочитав телеграмму о казнях в Одессе. — Здравствуй! — воскликнул я, бросаясь в объятия Кравчинского, которого застал у Малиновской в самый момент моего возвращения. Он крепко обнял меня. Как он преобразился! Он словно вырос, его черные глаза сверкали теперь совсем новым огнем. Я смотрел на него с восторгом. — А знаешь, — сказал я ему, не дожидаясь его ответа, — ведь без казни Ковальского с товарищами ты никогда бы этого не сделал. Он утвердительно кивнул головой. — Пойдем, — сказал он мне, — на мою новую квартиру. Мы вышли на Измайловский проспект. — Как ты не боишься ходить по петербургским улицам? Ведь это неосторожно. — Я сам так думал, — отвечал он, — но потом убедился, что опасности не больше, чем и прежде. Все произошло так быстро, что даже полковник Макаров, шедший с Мезенцовым и хотевший схватить меня, едва ли хорошо успел запомнить мое лицо. — Но оно у тебя такое заметное, совсем непохожее на другие. — Это только, когда я без шапки. А тогда я был покрыт шляпой с широкими полями. А на носу были золотые очки, конечно с простыми стеклами." С.М.Кравчинский: "До тех пор, пока вы будете упорствовать в сохранении теперешнего дикого бесправия, наш тайный суд, как меч Дамокла, будет вечно висеть над вашими головами, и смерть будет служить ответом на каждую вашу свирепость против нас. Мы еще недостаточно сильны, чтобы выполнить эту задачу во всей ее широте. Это правда. Но не обольщайтесь. Не по дням, а по часам растет наше великое движение. Припомните, давно ли оно вступило на тот путь, по которому идет. С выстрела Веры Засулич прошло всего полгода. Смотрите же, какие размеры оно приняло теперь! А ведь такие движения растут с все возрастающей силой, подобно тому, как лавина падает со все возрастающей скоростью. Подумайте: что же будет через какие-нибудь полгода, год? Да и много ли нужно, чтобы держать в страхе таких людей как вы, господа правительствующие? Много ли нужно было, чтобы наполнить ужасом такие города, как Харьков и Киев?" Д.А.Милютин, из дневника, 4 августа 1878 г.: «Это не может быть иначе объяснено, как сатанинским планом тайного общества навести террор на всю администрацию. И план ..начинает удаваться... Тяжелое чувство приходится испытывать в этой атмосфере». Москва, надпись на афише Артистического кружка, сентябрь 1878 г.: "Да здравствует револьвер! Долой правительство!". В.Дубровин: "Тех, которые приказывают мучить и гнетут народ, надо убивать как Трепова и Мезенцева, и надо убивать государей. Помните эти слова". П.А.Валуев - Александру II, август 1878г.: "Все толкуют о бессилии и неумении правительства". Александр
II, высочайшее повеление от 8 августа 1878
года: "1) лиц, подлежащих высылке
в административном рядке по обвинению
в государственных преступлениях,
ссылать преимущественно в Восточную
Сибирь А.Ф.Кони - цесаревичу Александру: "Будущий историк в грустном раздумьи остановится перед этими данными. Он увидит в них, быть может, одну из причин незаметного по внешности, но почти ежедневно чувствуемого внутреннего разлада между правительством и обществом. Беспристрастно глядя в даль прошедшего, он пожалеет, быть может, о том, что существовало время, когда недальновидные и нерадивые, а подчас и нечестные рабочие грубыми руками обламывали целые цветущие ветви родного, дорогого всем дерева..." П.А.Валуев - Александру II, август 1878г.: “Все толкуют о бессилии и неумении правительства” Ф.А.Бурдин - А.Н.Островскому: "..Кто-то указал [студентам] на агента III отделения, и они принялись его бить, избили до полусмерти, и он едва спасся задним ходом через буфет". В.Ф.Пуцыкович - Ф.М.Достоевскому, август 1878 г.:"От статей, печатающихся во всех газетах... об убийстве Мезенцова, мне делается тошно! ...Я понял все статьи так: если Вы хотите, чтобы мы помогали Вам, т. е. правительству... то дайте русскому народу... конституцию!!! Вот голос печати". Г.С.Померанц:"Дьявол начинается с пены на губах ангела, вступившего в бой за святое и правое дело." Совещание министров у Александра II,1 декабря 1878 г.: "Все принимаемые меры оказались бессильными против козней агитаторов, искусно завладевших... легковерной молодежью”. И.П.Ювачев: "Группа террористов, в ожидании проезда Александра II через Николаев летом 1878 г., подготовляла взрыв пароходной пристани. Через год, 25 июля 1879 г., по этому поводу в Одессе состоялся суд над Чубаровым, Лизогубом, Витенбергом, Давиденко, Попко, Кутитонской, Левандовской, Богомолец и унтер-офицером Черноморского флота Логовенко (процесс 28-ми), а 11-го августа Витенберга и Логовенко повесили в Николаеве." С.М.Кравчинский: "...Что же касается попытки взорвать императорскую яхту в Николаеве, предпринятой Логовенко, то она была открыта полицией заранее вследствие случайного обыска в той самой квартире, откуда была проведена проволока гальванической батареи, соединенной с миной." И.П.Ювачев: "Логовенка моряки хорошо знали и любили его. Когда его везли на позорной колеснице па казнь, он увидел в толпе своего бывшего командира, Владимира Ивановича Бутакова, и крикнул ему: — Прощайте, Владимир Иванович! — Прощай, несчастный Логовенко!—ответил Бутаков. Офицеры рассказывали, что матросы, окружавшие эшафот, очень волновались, приходилось их сдерживать." В
ноябре 1878 года на
севере несколько высланных
попытались бежать, их настигла погоня,
и один из них, Сергей Бобохов, стрелял.
Из тюрьмы он передал на волю для
печати записку, ярко знаменующую
характер наступающего дня: Из инструкции урядникам, 1878 г.: "...Следить, чтобы не происходило никакого шума, бесчинств и неприличия, ..чтобы не распространялись вообще среди народа на фабриках, заводах, в питейных заведениях и т.д. злонамеренные суждения и слухи", ...чтобы продажа в питейных заведениях начиналась не ранее 7 часов утра..." Д.А.Клеменц: "Скажем еще два слова по поводу политических убийств, прежде нежели мы расстанемся с вами. Вы с апломбом, достойным лучшего дела, авторитетно утверждаете, что убийства никогда делу свободы не служили. Не только они зачастую служили ему, мой милый, они даже в некоторых случаях неразрывно слились в памяти народа с самим именем свободы. Спросите вашего сотрудника, Пыпина, насчет легенды о герое Косова поля, «кинжальщике» Милоше Обреновиче, поразившем турецкого султана, и сходите два раза в оперу, послушайте «Вильгельма Телля» Россини и «Юдифь» Серова." Из прокламации "Земли и Воли": "К тебе, русская публика привилегированного и непривилегированного сословия, обращаемся мы, русские социалисты, защитники правды и человеческого достоинства. Пора и тебе опомниться от долгого сна и бездействия и смело стать на сторону социалистов, которые решили, что не следует существовать русскому хищническому правительству... Смерть царскому роду!" "Земля и Воля", №1, октябрь 1878:"...Террористы — это не более как охранительный отряд, назначение которого — оберегать этих работников (пропагандистов) от предательских ударов врагов" 16 декабря 1878 года к поручику Вильманстрандского полка В.Д. Дубровину явились жандармы, он открыл по ним огонь. Его обезоружили; он вырвался, бросился в другую комнату и схватил кинжал (на котором было выгравировано «трудись и защищайся»). Защищаться пришлось недолго — силы были слишком неравные. Дубровина повалили на пол и — не без труда связали. Приказ по войскам гвардии и Петербургского военного округа, 20 апреля 1879 г.:"Отставной подпоручик Дубровин, состоя в рядах 86-го пехотного Вильманстрандского эрцгерцога австрийского Альбрехта полка и прикрываясь почетным званием офицера, осмелился принадлежать в то же время к революционной горсти злоумышленников, стремящейся к ниспровержению основных начал государственного и общественного быта. Внезапный обыск и расследование открыли связь эту, а при произведенном вслед за тем аресте Дубровин, сопротивляясь власти, ранил двух жандармских унтер-офицеров и даже покусился на жизнь начальника их, штабс-капитана Романовского. Признанный Петербургским военно-окружным судом виновным в этих преступлениях, Дубровин сего числа в Петербурге подвергнут смертной казни». В.Д.Дубровин: "Тех, которые приказывают мучить и гнетут народ, надо убивать как Трепова и Мезенцева, и надо убивать государей. Помните эти слова". "Земля и Воля": "Текущий 1878 год долго будет памятен человечеству как один из этапов поступательного шествия революции. Никем не судимые, никому не подсудные земные — боги-цари и царские временщики — убеждаются на собственной шкуре, что и на них есть суд. Решавшие одним почерком пера вопрос о жизни и смерти человека с ужасом увидали, что и они подлежат смертной казни." «Российский революционер становился все более и более агрессивным. Менялась даже внешность его. Вместо прежнего чумазого пропагандиста или даже современного деревенщика-народника в косоворотке и высоких сапогах на криминальную сцену России выходил джентльмен, весьма прилично одетый, вооруженный кинжалом и револьвером». |
Оглавление |
Персоналии | Документы
| Петербург"НВ"
"Народная Воля" в
искусстве | Библиография
Н.А.Морозов:
" Кравчинский, сидя перед окном,
показывал Михайлову четырехгранный
стилет, очевидно, специально
сделанный для него каким-нибудь
сочувствующим оружейником.
мира
людей! Теперь и мне не надо умирать!”