Неопартизаны против Плеханова
весна-лето 1879 г.
С-Петербург

Тирания должна быть сломлена,
если человек хочет стать
 истинным обладателем мира.
Г.Маркузе

В половине октября 1878 г. оказались опознанными и подверглись аресту в Петербурге крупные деятели «Земли и воли» О. Натансон, А. Оболешев, А. Малиновская, Л. Буланов, Л. Бердников, В. Трощанский и некоторые другие. Этот провал был тяжелым ударом для всего революционного движения 70-х годов.

Г.В.Плеханов: "«В Петербурге, вследствие погрома, я нашел дела в страшном беспорядке, чему доказательством служит то обстоятельство, что из провинции наши товарищи, не извещенные о петербургском провале, продолжали направлять людей, и в том числе, конечно, очень нелегальных, на квартиру, уже находившуюся во власти полиции. Я обратился к Кравчинскому и, узнав от него, что никаких мер для предупреждения провинциальных товарищей о провале принято не было, настоял на немедленном поправлении этой оплошности... и телеграммой вызвал из Ростова Александра Михайлова, отправившегося туда на соединение со мною. С его прибытием дела стали понемногу налаживаться, но сам он, под впечатлением петербургского провала, сильно изменил свои тактические взгляды: прежде он безусловно стоял за агитацию в народе, а теперь стал доказывать, что у нас нет для нее сил и что нам нужно сосредоточиться на терроре. Я шутя говорил ему, что он ошибается, подобно «Новому Времени», твердившему: «наше время — не время широких задач».

С утра до вечера бегал он (А.Михайлов)по Петербургу, доставая деньги, приготовляя паспорта, заводя новые связи, — словом, поправлял все, что было поправимо в нашем тогдашнем положении. Скоро наши дела пришли в некоторый порядок, и общество «Земля и воля» не только не распалось, но приступило даже к изданию своей газеты. Неутомимая деятельность Михайлова за этот период времени составляет одну из самых главных заслуг его перед русским революционным движением."

А.Михайлов: "В настоящую минуту нам, находящимся в городах, нечего и думать об отъезде в деревню, мы слишком слабы для работы в народе.
...Мы должны отныне вступить с правительством в борьбу, разбираясь в средствах только по указанию самой борьбы. Мы должны прежде всего бороться всеми средствами за наше существование, за существование революционной партии в России."

М.Р.Попов:"Провал в Питере, который стоил нам таких людей, как О. А. Натансон, Оболешев. Адриан Михайлов и другие видные члены организации, требовал мести и революционизировал людей в этом направлении. Многие, правда, еще стояли в нерешительности перед этими вопросами, вызванными погромом, но другие во главе с А. Д. Михайловым окончательно решили, что революционное движение должно пойти новым путем."

В.Н.Фигнер: "Общее положение революционной партии за весь период от конца 1876 г. до съезда в Воронеже летом 1879 г. характеризуется тем, что партия еще не проявляла стремления к объединению в одну всероссийскую организацию всех единомышленников, так что, при солидарности в программе, в целях и средствах, они распадались на несколько вполне самостоятельных групп, связанных друг с другом только личным знакомством отдельных своих членов. В то время как на севере общество “Земля и Воля” представляло собою организацию, тесно сплоченную, связанную общим уставом, регулирующим взаимные отношения членов и определяющим их права и обязательства, южане продолжали выказывать размашистую русскую натуру, не признавали дисциплины, не обособлялись резко от массы революционной молодежи и постоянно кочевали между Одессой, Харьковом и Киевом. Ряд правительственных преследований 1877—1879 гг. раздавил эти города; процессы, в которых фигурировали Осинский, Мокриевич, Ковалевская, Стеблин-Каменский, Волошенко, Чубаров, Виттенберг, Ковальский и вереница других имен, унесли их лучшие силы. Для севера подобные же преследования не имели рокового значения, потому что организация обеспечила при каждой потере вызов сил из провинции. Таким образом, летом 1879 г. общество “Земля и Воля” представляло единственную организованную революционную группу, владевшую литературным органом ("Земля и Воля", издававшимся с осени 1878 г.) и располагавшую обширным контингентом лиц. Во главе общества стоял центр, местопребыванием которого был Петербург; этот центр заведывал типографией, изданием органа, всеми денежными средствами общества, вел сношения с провинцией, заправлял всеми текущими делами, не касавшимися провинциальной деятельности; на нем же лежала обязанность расширения связей и сил организации и посылка новых людей в деревню.

Провинциальные члены размещались по губерниям: Саратовской, Тамбовской, Воронежской и Земле Войска Донского, образуя так называемые “общины”, автономные и самостоятельные в своих местных делах. Эти “общины” вербовали новых членов между местными людьми, имеющими определенное положение, среди рабочих и местной молодежи; принимали в свою среду лиц, вновь прибывающих в провинцию, и составляли с ними одно равноправное по местным делам целое, не делая, однако, этих лиц членами общества “Земля и Воля” и не посвящая их в дела и организацию этого общества. Это были местные организации, задающиеся местными целями и связанные с петербургской организацией лишь посредством некоторых своих членов, сохранявших в тайне свою связь с ней. Главной задачей провинциальных групп была деятельность среди (крестьянства для подготовления восстания; сообразно этому, небольшая часть членов оставалась в городах для пропаганды среди рабочих, поддержания денежных связей, заведения полезных для организации знакомств и т. п.; большинство было рассеяно по деревням и селам, съезжаясь в губернский город раз в два-три месяца на общее собрание, для обмена наблюдениями, оповещения о ведении дела и т. д.

Общие нужды и интересы мало помалу сближали провинциалов между собой в союз, все более и более тесный, а расстояние и разобщение с Петербургом ослабляли связь с прежними товарищами. Род деятельности и местонахождение вдали от университетских городов, поставляющих главный контингент революционных сил, ставили провинциальные общины в полную зависимость от центра как в денежном отношении, так и в еще более важном деле — в притоке к ним свежих деятелей из молодежи. Общие условия деятельности в деревне не благоприятствовали этому притоку. По мере того, как часть программы, гласившая об обуздании произвола правительственных агентов, все более и более сосредоточивала на себе внимание петербургских землевольцев, сами они все менее и менее заботились о своих провинциальных товарищах: все средства и силы шли на освобождения, на террористические акты; приток тех и других в провинции все сокращался, и они пришли, наконец, в совсем захудалое состояние.

Мало того, началось и нравственное разъединение. Петербургские землевольцы, упоенные успехами, раздраженные неудачами. в пылу борьбы, которая требовала постоянного напряжения сил, но вместе с тем давала неслыханное по своей силе средство для агитации, с удивлением и презрением стали смотреть на тишину саратовских сел и тамбовских деревень. Отсутствие там всяких признаков активной борьбы, видимая безрезультатность пребывания в деревне целых десятков лиц возмущали их до глубины души. Если десятки революционеров, посвятивших деревенской деятельности более двух лет, оказывались не в состоянии не только поднять народ, но даже представить какие-либо фактические данные относительно возможности подготовления народного восстания в ближайшем будущем, то к чему дальнейшее пребывание их в деревне? Каждый член, остающийся среди крестьян, казался им отнятым от той кипучей борьбы, которой они отдавались с увлечением. Народникам же, в тесном смысле слова, казалось, что городские землевольцы занимаются фейерверками, блеск которых отвлекает молодежь от настоящего дела, от народной среды, столь нуждающейся в ее силах. Убийства генералов и шефов жандармов были в их глазах работой менее производительной и нужной, чем аграрный террор в деревнях; террористические акты проходили в деревне бесследно, не над кем было наблюдать производимое ими впечатление; без пролога и эпилога они не потрясали и самих деревенских землевольцев: они не переживали тревог, опасений и радости борьбы; среди однообразия необозримых степей и моря крестьянских голов они не оплакивали товарищей, которые шли на казнь.

Но если нравственное отчуждение развивалось между землевольцами, жившими в городе, и теми, которые занимались деятельностью в деревне, то не было единодушия и в самом центре — в петербургской группе землевольцев, которая вела всю политику партии. Там, где замышлялись и приводились в исполнение акты борьбы, различие точек зрения отдельных членов, естественно, приобретало острый характер и нее чаще и чаще приводило к конфликтам.

Настроение молодежи и общества повышалось по мере того, как одно за другим, как электрические искры, проносились известия о покушениях и политических убийствах, совершавшихся то здесь, то там. Убийство жандармского офицера барона Гейкинга, покушение на прокурора Котляревского в Киеве и убийство губернатора Кропоткина в Харькове, задуманные и организованные землевольцем Осинским и киевлянами (Попко, Гольденберг, Кобылянский); вооруженное сопротивление при аресте Ковальского и его товарищей в Одессе и демонстрация по поводу суда над ними; убийство шефа жандармов Мезенцова и покушение на Дрентельна, заменившего его, исполненные петербургскими землевольцами; вооруженная попытка под Харьковом освободить Войнаральского на пути следования в централ, сделанная ими же, — все эти факты, необычайные в серой, тусклой жизни России, производили громадное впечатление и встречали такой прием, который окрылял сторонников нового течения. Осинский, живший в Киеве, живой и увлекающийся, с головой отдавался этому течению, а его петербургские товарищи — Александр Михайлов, Н. Морозов, А. Квятковский, Баранников, Тихомиров, Зунделевич и Ошанина, нащупывая верно новый путь революционной деятельности, все яснее сознавали необходимость добиться политической свободы путем активной борьбы с правительством.

Мало помалу в их глазах две стороны программы “Земли и Воли” меняли свое место. В 1876 году, при основании общества, центр тяжести полагался в деятельности в деревне, в подготовлении и организации народного восстания, а “удар в центре” ставился в зависимость от того, что будет делаться в массах; теперь же, в 1878—1879 г., этот “удар” полагался во главу угла и занимал первое место: не что другое, а именно он должен был развязать живые силы народа, дав возможность к выявлению их в момент дезорганизации и смущения правительства. На создание этого момента и должны были отныне направляться все силы партии, все усилия ее.

Так думали А. Михайлов, Квятковский и их единомышленники. Но в той же петербургской группе на ряду с ними находились ярые противники таких взглядов, энергично и упрямо защищавшие прежнюю позицию; таковы были Плеханов и М. Попов, со всей резкостью своих ярких индивидуальностей боровшиеся против новшеств.

Ссылаясь на первоначальную программу, оставшуюся неизмененной, они опирались н на практические соображения, указывая, что после каждого террористического выступления происходят разгромы организации. Правительственная репрессия вспыхивает с новой силой, и аресты часто выхватывают самых ценных людей. Не слишком ли дорогой ценой этих, можно сказать, невознаградимых утрат покупается то сочувствие и одушевление, которое ослепляет товарищей, увлекая их все дальше па односторонний политический путь? И моральное влияние политического террора па молодежь было в глазах Плеханова и Попова вредно для интересов народа: громкие, блестящие схватки с правительством волновали воображение молодежи и отвлекали ее от малозаметной работы среди крестьян — этой насущной деятельности партии, нуждающейся в опоре среди масс.

И вот каждый раз, когда новаторы задумывали новое дело, их планы встречали горячий отпор, вызывали едкую полемику, обостряли взаимные отношения.

После выстрела Соловьева Плеханов и Попов заговорили о необходимости созвать общий съезд членов общества, чтобы на нем решить тяжбу между новым и старым направлением: намерено ли общество держаться прежней программы, или желает внести изменения в духе защитников политической борьбы? В результате— которой-нибудь из сторон пришлось бы подчиниться решению большинства или же выйти из состава общества, чтоб не произошло исключения из него.

Настроение провинции было мало известно в Петербурге. Попов считал его благоприятным для своих взглядов, и это внушало тревогу тем, кто был за новое. Чтобы не быть захваченными врасплох, надо было принять меры и обеспечить себе возможность продолжать политическую борьбу, даже в случае разрыва с прежними товарищами. Тогда-то и возникла группа, послужившая потом главным ядром будущего Исполнительного Комитета партии “Народная Воля”. Александр Квятковский, Александр Михайлов, Морозов, Ошанина, Тихомиров и Баранников организовались внутри общества “Земля и Воля” в обособленную группу, о которой остальные члены не знали. Уже Осинский в Киеве вместе с несколькими местными террористами, не представлявшими одной организации, употреблял термин “Исполнительный Комитет” в прокламациях, которые они издавали по поводу террористических актов, совершаемых по их инициативе, на собственный риск и страх. По примеру Осинского, его единомышленники в Петербурге стали ставить ту же подпись в “Листке Земли и Воли”, который издавался под редакцией Морозова, как приложение к партийному органу, носившему название “Земля и Воля”. “Листок”, при постоянной оппозиции Плеханова, носил агитационный характер и выпускался, когда главный орган почему-либо запаздывал. В нем время от времени от имени “Исполнительного Комитета” появлялись объявления о шпионах и провокаторах, сведения о которых доставлял Клеточников, приехавший из Крыма с предложением служить партии и с одобрения А. Михайлова и его друзей поступивший с января 1879 г. делопроизводителем в III Отделение. Благодаря киевским прокламациям и публикациям “Листка”, название “Исполнительный Комитет” уже имело известное распространение, и группа Квятковского, образовавшаяся втайне в недрах “Земли и Воли”, решила воспользоваться ими и приняла это, уже популярное, наименование. Этот втайне от других землевольцев образовавшийся Исполнительный Комитет тотчас же стал подбирать себе сторонников среди лиц, ни в каких организациях не состоявших, но сочувствовавших тем боевым актам, которые происходили в 1878 г. во всех крупных центрах России. Таких лиц в Петербурге было немало, и вскоре Александр Квятковский и Ал. Михайлов подобрали кружок, в который вошли, как рядовые члены его, не посвящая новых товарищей в то, что в то же время состояли членами Исполнительного Комитета. Кружок был солидарен с задачами Исполнительного Комитета и должен был помогать ему. Связь с этим последним была установлена через Н. Морозова, который являлся официальным представителем Комитета.

В кружок, кроме двух названных организаторов, вошли нелегальные: Н. Кибальчич и из “процесса 193-х”: А. В. Якимова и С. А. Иванова; студенты Г. Исаев и Арончик; супруги Якимовы и приехавший из-за границы Степан Ширяев.
Программа, принятая кружком, носила характер политический: она признавала необходимость политического террора и девизом взяла громкий клич: “Свобода или смерть!”

В смысле боевом кружок “Свобода или смерть” себя ничем не проявил, и это, кажется, послужило причиной, по которой сами участники, в позднейших суждениях, как-будто недооценивали значения его, говоря, что образование кружка, несмотря на свирепое название, преследовало скорее технические задачи и было стадией, подготовлявшей членов его для дальнейшей группировки."

Н.С.Русанов: "Тогдашний Питер... был отражением в миниатюре всей тогдашней России с ее бок о бок существовавшими, но совершенно отъединенными богатством высших классов и бедностью народа, роскошью счастливых мира сего и нищетой пасынков судьба, лоском над поверхностью и грязью внутри."

И.И.Петрункевич, март 1879 г.: "В настоящую минуту земство должно написать на своем знамени три положения: свобода слова и печати, гарантия личности и созыв Учредительного собрания".

А.Михайлов:   "Осень 1878 г. и зима с 1878 на 1879 г. были успешны для народников, действовавших между рабочими. Для этой работы организация имела особую группу людей. Она посвящала себя преимущественно этому делу и потому имела много связей и знакомств среди рабочих различных заводов и фабрик. Как известно уже, народники в этой сфере кроме пропаганды считали необходимым двигать рабочих на борьбу с хозяевами за свои насущные интересы. Борьба должна была дать рабочим единство и уяснить их положение как сословия. Одним из главных средств борьбы признавалась стачка."

Д.А.Милютин: "Общественное мнение в России настроено крайне враждебно правительству.
...Странное настроение: даже в высших правительственных сферах толкуют о необходимости радикальных реформ, произносится даже слово конституция, никто не верует в прочность существующего порядка вещей.
...Наше государство требует коренной реформы снизу доверху....
Такая колоссальная работа не по плечам теперешним нашим государственным деятелям, которые не в состоянии подняться выше точки зрения полицмейстера или даже городового".

А.Михайлов: "Социально-революционная  партия в первые годы своей деятельности не имела сколько-нибудь общей организованности. Великая идея, проникая всюду, выдвигала везде ряды деятелей, по орудие ее, слово и книга, пропагандисты и распространители изданий не имели возможности и умения сплачивать новые силы. Сознание необходимости организации не истекает из отвлеченной идеи; оно есть продукт житейской мудрости, понимание условий деятельности и приспособления к ним. Это, так сказать, техника идейных общественных процессов, которая определяется и развивается жизнью и деятельностью, борьбою за существование и законами естественного подбора.

Время весны 1879 года было моментом наиболее благоприятным для попытки широкой организации. Сами обстоятельства навязывали всем эту мысль. Правительственные репрессии ослабили партию количественно и могли сделать ее сильнее в пять раз качественно, — они создали замечательное единомыслие и единодушие. У большинства повсеместно было одно желание — кровавая борьба с государственною властью. Но были люди, на которых теория влияет более, чем логика фактов, они не разделяли такого настроения. В народнической организации они имели тоже своих представителей, и потому она, несмотря на горячие стремления другой части, не могла, без общего решения этого вопроса, переменить направления. Это было причиной Воронежского съезда."

Л.Г.Дейч: "..Когда в марте 1879 г. А.Соловьев, оставив "поселение" явился в Петербург с решением убить Александра II, то план его целиком поддержали А.Михайлов и остальные... Тихомиров, Морозов, Зунделевич, Квятковский, склонявшиеся к оригинальным взглядам Морозова, поэтому они захотели, чтобы Соловьеву оказано было со стороны общ-ва "З и В". Не так, известно, отнесся к этому Плеханов, в намерении Соловьева он увидел чрезвычайно опасный и крайне вредный акт, выходивший из пределов "самозащиты" и являющийся уже прямым, непосредственным политическим актом, - борьбой не с злоупотреблениями должностных лиц, но уже с господствовавшим в стране самодержавным строем, что совершенно противоречило народнической программе.

Еще до возникновения партии "Народная Воля" у Плеханова установились довольно натянутые отношения с некоторыми членами общества "Земля и Воля", вошедшими, после распадения последнего, во вновь возникшую организацию. Расхождение произошло исключительно на принципиальной почве, - оно касалось вопроса о применении террора, взгляда на то, чего можно ожидать от цареубийства.      

Н.А.Морозов: "Основные причины, вызвавшие Липецкий съезд в той самой необычной форме, в какой он был осуществлен частью членов “Земли и воли”, заключались, насколько я могу ориентироваться во внутренней жизни этого тайного кружка заговорщиков, в теоретических разногласиях между двумя его частями К одной из них, которая часто называла себя по инициативе нашего киевского товарища Осинского исполнительным комитетом принадлежал между прочим я сам с Александром Михайловым а к другой, назвавшей себя народниками, — мой товарищ по редактированию органа “Земли и воли” Плеханов и его бывший сторонник Михаил Попов.

Теоретические разногласия неизбежно должны возникать в истории всякой революционной организации. Тайное общество стремящееся к осуществлению каких-либо политических или общественных идеалов, подчиняется в своем развитии, насколько я мог заметить из опыта всей своей жизни и деятельности совершенно определенным законам.

Их сущность мне ясно представляется, когда я обобщаю себе историю трех революционных организаций, в которых мне пришлось участвовать: “Большого общества пропаганды” 1873— 1874 годов, “Земли и воли” 1878—1879 годов и “Народной воли” 1879—1881 годов.

Не все революционные общества и кружки оканчивают полный цикл своего развития, подобно тому как не всякий человек умирает естественной смертью, но каждое стремится воспроизвести этот цикл по внутренним психологическим мотивам своих участников.

Первый период развития тайного общества есть тот, который непосредственно следует за его возникновением. Это период его молодости. Если общество не явилось на свет мертворожденным, в нем в это время почти не бывают руководителями никакие “знаменитости” из прежних движений. Оно обыкновенно возникает в деспотических странах среди учащейся молодежи, вся жизнь которой еще впереди. Прежние выдающиеся деятели большею частью не присоединяются к нему в этот период, так как еще не уверены, что новое общество представляет из себя нечто серьезное и оправдывает риск вступления. Часто они вовсе не знают об его существовании, потому что я говорю здесь исключительно о тайных обществах, возникающих в тяжелые периоды абсолютизма и политических гонений. Точно так же остаются в стороне и все честолюбивые люди, ищущие в своей деятельности не осуществления великодушных идеалов, а своего собственного возвеличения.

Благодаря такому исключительному подбору членов, полных молодости, энергии, энтузиазма и самоотверженности, первый период развития здесь характеризуется наиболее кипучей деятельностью, но эта деятельность не всегда бывает практична по причине неопытности молодых членов.

Второй период начинается в то время, когда спасшиеся от арестов, бежавшие из ссылок и освобожденные из тюрем товарищи приобретают известный запас опытности. В этот момент характеризующийся присутствием в обществе скрывающихся от правительства членов, начинается наиболее серьезная эпоха деятельности, а вместе с тем возникают и теоретические разногласия относительно того — держаться ли старого пути, или итти по новому, более целесообразному.

Если к этому времени организация успела совершить серьезные дела, то к ней теперь начинают присоединяться отдельные личности и из прежних выдающихся деятелей и вносят в нее приобретенную опытом серьезность и деловитость. Затем в нее начинают стремиться и честолюбцы, и если проникают, то их партийность начинает вредно отзываться на дальнейшей деятельности общества.

Вместо борьбы с первоначальным внешним врагом, начинается борьба между собою отдельных фракций и их вождей, и эта борьба поглощает, наконец, собою большую часть энергии и сил первоначальных и новых членов.

Распадение общества на две части является в это время большим благом, так как все честолюбивые руководители остаются при старой, “уже испытанной и приобретшей популярность”, программе, а за новую оказываются главным образом искренние и бескорыстные энтузиасты, не заботящиеся о том, популярно или нет то, что они считают справедливым или нужным для осуществления своего идеала. Но эти энтузиасты бывают в то же время уже и опытными деятелями, и, таким образом, новое общество, возникшее от деления старого, имеет все шансы на совершение очень серьезных дел в освободительном движении деспотически управляемой страны, а сторонники старой программы быстро сходят со сцены.

Все эти соображения относительно законов, управляющих развитием тайных обществ в период политических гонений, не раз приходили мне в голову еще в то время, когда и я как член общества “Земли и воли” невольно участвовал в их осуществлении.

После трехлетнего заточения я вышел на свободу в январе 1878 года, на следующий день после того, как раздался выстрел Веры Засулич. Большое общество пропаганды, к которому я принадлежал с 1874 года, уже погибло в непосильной борьбе с абсолютизмом, не встретив в народных массах активного содействия своим целям. Попытка оставшихся членов возобновить его при помощи выпущенных вместе со мною товарищей по заточению оказалась бесплодной. Большинство их или устало, или разочаровалось в своей прежней программе, или затерялось где-то в глубине России. Я же присоединился через несколько месяцев к одному небольшому кружку молодежи, находившемуся еще в первом периоде своего развития и потому не имевшему в публике даже официального названия. Часто давали ему шутливое имя “кружка троглодитов”, т. е. пещерных людей, так как местожительство его членов не знал почти никто из посторонней публики.

Эти “троглодиты” и превратились затем в общество “Земля и воля”, так как немедленно после моего вступления они предоставили свою типографию для журнала “Земля и воля”, редакторами которого были вначале Кравчинский, я и мой старый товарищ по Большому обществу пропагандистов, Клеменц, хотя он и не состоял в то время членом кружка троглодитов.

Но Кравчинский этой осенью поразил кинжалом шефа жандармов после того, как тот настоял на исполнении смертного приговора над Ковальским. Ему нельзя было жить в Петербурге, и он был отправлен нами за границу, сейчас же по выходе № 1 “Земли и воли”. Через четыре месяца был арестован Клеменц, и к февралю 1879 года из первоначальных редакторов “Земли и воли” остался один я. В соредакторы мне были последовательно назначены обществом Плеханов и Тихомиров, но все мы оказались в то время имеющими очень мало общего между собою и по теоретическим воззрениям, и по вопросу о средствах какие мы считали пригодными для освобождения своей родины

Я всей душой стремился к борьбе с самодержавием и монархизмом вообще, и наилучшим средством для этого считал способ Вильгельма Телля и Шарлотты Корде. Я только хотел обобщить этот способ в своеобразную систему “неопартизанства”, имеющего исключительною целью обеспечить всем свободу слова, печати и общественных партий. Всякое другое средство борьбы представлялось мне безнадежным среди окружавшего нас произвола и насилия, н всякая другая цель нецелесообразной, так как уже в то время я пришел к убеждению в психической неподготовленности полуграмотных масс современного мне поколения к социалистическому строю, требующему от населения высшей психики, чем существующая теперь, и надеялся только на интеллигентную, а не на демократическую республику. В этом отношении я более всего сходился тогда с представителем киевской группы “Земли и воли” Валерианом Осинским. Плеханов, наоборот, видел в то время все спасение в проповеди социалистических идей и в тайной агитации среди крестьянского населения и рабочих. Тихомиров же стоял посередине между нами, говоря, что и то и другое одинаково важно, и, наконец, написал статью в защиту крестьянского террора, т. е. избиения крестьянами мелких властей, чего не признавали полезным ни я, ни Плеханов.

Все это вызывало ряд постоянных столкновений в редакции “Земли и воли”. Чтобы несколько уладить дело, мне было предоставлено обществом, по настояниям самого энергичного из его деятелей, Александра Михайлова, издавать свой собственный орган под названием “Листок “Земли и воли”. В “ем я мог свободно излагать свои взгляды, а в “Земле и воле”, редактором которой я по-прежнему оставался, я должен был писать лишь статьи, не имеющие отношения к новому способу борьбы. Но это, конечно, нисколько не помогло уладить дело, а только ставило меня в привилегированное положение среди остальных соредакторов.

Разногласия у нас были неизбежны.

Сама жизнь фатально вела наш кружок к переходу на новую дорогу, проповедником которой в печати оказался в то время я. Тайная пропаганда новых, общественных идеалов в широких размерах в периоды жестоких политических гонений, какие совершались в конце 70-х годов, была сама по себе абсурдом. Всякий пропагандист для своей проповеди естественно должен искать еще не початых, т. е. не согласных с ним, или мало развитых в общественном смысле людей, иначе его пропаганда будет простой фикцией. Но, разыскивая таких людей, он неизбежно очень скоро натолкнется на человека, который не будет держать в секрете того, что ему говорили, и кто ему говорил, и таким образом предаст его.

Все попытки активной пропаганды у членов кружка “Земля и воля” скоро кончились их гибелью, а из спасшихся значительная часть убедилась в необходимости бороться с оружием в руках с деспотизмом, погубившим их товарищей за проповедь идей, которые они считали справедливыми. В результате произошло -то, что несколько членов петербургской группы “Земли и воли” стали, как я тогда выражался, неопартизанами, т. е. превратились в боевую группу, боровшуюся с оружием в руках за политическую свободу для всех. Мы (по инициативе Осинского) выпускали свои предупреждения и заявления от имени совершенно фиктивного Исполнительного комитета русской социально-революционной партии, печать которого, вырезанную кем-то из грифельной доски, я хранил у одного из старейших литераторов того времени, Владимира Рафаиловича Зотова. Этим названием мы невольно вводили в заблуждение и публику и правительство, так как никакая социально-революционная партия нас не выбирала и ничьих решений, кроме наших собственных, мы не “исполняли”. Нас было не более пятнадцати человек на всю Россию, и подбирали мы себя, совсем не спрашивая, каких кто убеждений, а исключительно по нравственным качествам и по готовности жертвовать собою в борьбе против деспотизма. За все время существования “Земли и воли” и “Народной воли” я не помню даже ни одного разговора в нашей среде о социализме, за исключением случайного спора между мной и Тихомировым, где дело шло притом же не о сущности, а о том, полезно ли употреблять социализм как агитационное средство и вводить его (как он сделал в написанной им программе)...

...Те же из товарищей, которые все еще не решались выговорить страшный для них, но выдвигаемый самой жизнью девиз: борьба за политическую свободу, говорили, что мы должны призывать всех по-прежнему итти в народ, в деревни, особенно настаивая на том, что в случаях вооруженной борьбы личность царя и членов царской семьи должны быть неприкосновенны. Действия против царя, говорили они, вызвали бы взрыв фанатизма против пропагандистов новых общественных идей в крестьянстве и дали бы повод правительству прибегнуть к таким мерам, которые сделали бы совершенно невозможной жизнь в народе. Гораздо лучше было бы поднять народ не от имени социалистов или революционеров, неведомых ему, а от имени самого царя, как пытались сделать в Чигиринском уезде Дейч и Стефанович. Представительный же образ правления привел бы только к развитию буржуазии в России, как это случилось во всех иностранных монархиях и республиках. Рабочему народу, говорили они, он принес бы только вред.

С этим мы как республиканцы в душе не могли согласиться, и потому в нашей петербургской группе начался такой же раскол, какой уже был у нас в редакции “Земли и воли”. Во главе теоретических противников нового пути стал Плеханов, впоследствии выработавший самостоятельным трудом за границей совершенно иное мировоззрение и сделавшийся идеологом русского марксизма, а во главе практических противников — самый страстный из тогдашних “землевольцев” — ...Михаил Попов.

...После ...покушения (А.Соловьева, 2 апреля 1879 г.), взволновавшего всю Россию, борьба между двумя фракциями “Земли и воли” снова обострилась, опять поднялся старый вопрос о неизбежности распадения. Но мое предложение ускорить раздел, которое я и сам делал с тяжелым чувством в душе, опять встретило сильные возражения. Дело в том, что чувство товарищества было среди нас слишком сильно, несмотря на существовавшие принципиальные разногласия. Мысль, что после раздела мы будем почти чужими друг для друга, подавляла нас. Ведь нас было не более пятнадцати человек, и мы привыкли друг к другу. Вот почему, хотя мы все и были давно убеждены в неизбежности близкого распадения “Земли и воли”, однако ни у кого из нас не хватало силы взять на себя инициативу.

— Пусть сторонники старой программы сами предложат нам условия раздела, — решили мы, “политики”, и стали продолжать совместную деятельность, как и прежде, хотя на душе у нас всех было страшно тяжело, а руки для практической деятельности были наполовину связаны.

Но дальнейшие события скоро сами решили дело.

В одном из “Листков “Земли и воли”, составление которых, как я уже говорил, принадлежало мне единолично, я в первый раз попробовал дать в печати теоретические основы уже практиковавшегося в России нового рода революционной борьбы по способу Вильгельма Телля и Шарлотты Корде. Это было в передовой статье, озаглавленной: “По поводу политических убийств”, и напечатанной, насколько помню, в соединенном втором и третьем номере моего маленького журнала. Там я называл этот способ “осуществлением революции в настоящем”, “одним из самых целесообразных средств борьбы с произволом в период политических гонений”. Слово “терроризм”, уже практиковавшееся в публике, я нарочно исключил в этой статье, так как оно мне чрезвычайно не нравилось, да и действительно не подходило к делу. Владычество путем террора, по моему убеждению, целиком принадлежало правительству, и мы только боролись с ним с оружием в руках. Но это название, к моему сожалению, быстро распространилось в публике, так что впоследствии я и сам употребил его в заглавии моей брошюры “Террористическая борьба”, вместо первоначально данного ей названия “Неопартизанская борьба”, да еще на суде, где я объявил себя террористом по убеждениям.

Моя статья в “Листке “Земли и воли” произвела сильное волнение среди сторонников старой программы. Плеханов, стоявший тогда во главе этой фракции, заявил, как мне передавали, в публике:

— Этот “Листок “Земли и воли” — подделка. Я как один из редакторов “Земли и воли”, ничего не знаю о его выходе и никогда не допустил бы ничего подобного. Главная цель “Земли и воли” есть не политическая борьба с правительством., а пропаганда социалистических идей и агитация среди крестьян и рабочих.

Когда я встретился с ним потом и заговорил об этом “Листке”, которого я, действительно, не успел ему предварительно показать (так как два раза не застал его дома), Плеханов мне сказал, что для улажения недоразумений между нами существует только одно средство: собрать съезд всех членов “Земли и воли”, и пусть они решат, кому из нас быть выразителем ее программы. Я тотчас согласился с этим. Я его любил и очень уважал, несмотря на все наши тогдашние теоретические разногласия. Плеханов и Попов, который был тогда деятельным помощником Плеханова, сейчас же уехали в провинцию, чтобы изложить местным товарищам положение дел в петербургской группе.

О.В.Аптекман: "На нас, «деревенщиков», эта статья произвела прямо-таки удручающее впечатление. Да не только на нас. Я тогда стал завязывать сношения с молодежью, а через Плеханова — и с городскими рабочими. Я могу сказать, положа руку на сердце, что та именно часть молодежи и рабочих, которая в то время была занята творческой, организационной деятельностью — «Землячество» и «Северно-русский рабочий Союз» — была положительно против таких политических экспериментов наших товарищей-террористов. Дело в том, что каждый такой дезорганизаторский факт обыкновенно завершался ответным правительственным разгромом большей или меньшей силы, со всеми вытекающими из него для молодежи и рабочих роковыми последствиями.

Мы после такого разгрома все более и более теряли свои лучшие силы, и близился уж роковой день с его отчаянным криком: «Вар, отдай мои легионы!»"

Н.А.Морозов: "...Изложение спорного вопроса одной из заинтересованных сторон всегда и неизбежно бывает односторонне. Плеханов же и Попов по самой своей природе были агитаторами, и потому понятно, что после их отъезда все провинциальные члены, которых было человек пятнадцать, восстали на меня и на тех, кто поддерживал новую программу деятельности. Весной 1879 года мы получили, не помню от кого из них, грозное послание, где говорилось, что все работающие в народе требуют созыва общего съезда нашего кружка в каком-либо из городов центральной России для того, чтобы нас судить и исключить из своей среды, как людей неподходящих по духу.

Я живо помню, как мы все были взволнованы этим письмом. То, что мы считали неизбежным, но боялись осуществить, теперь совершалось помимо нашей воли.

Никому из нас не приходило в голову даже и мысли, что мы можем склонить на свою сторону кого-либо из деятелей в народе, так резко и решительно приводились в письме их мнения.

— Что нам теперь делать? — задавали мы себе вопрос. — Большинство будет на стороне старой программы, и нас шестерых или семерых просто исключат. Сорганизуемся же поскорее, и даже ранее съезда, так чтобы тотчас после исключения из “Земли и воли” мы сразу выступили как готовая группа и тотчас же начали бы деятельность в новом духе.

Каждый лишний день нам казался лишней отсрочкой, и мы тотчас же написали приглашения нескольким известным нам деятелям в новом духе, как принадлежащим, так и не принадлежащим к “Земле и воле”. Мы звали их на частное совещание в Липецке, который представлялся нам удобным как по причине находящегося в нем курорта, так и потому, что из него легко было переехать в Воронеж, уже назначенный провинциальными товарищами как место для общего съезда кружка “Земля и воля” и для суда над нами.

Нам так хотелось собрать побольше сторонников со всей России, что мы пригласили туда также и Гольденберга, застрелившего незадолго перед этим харьковского губернатора князя Кропоткина за жестокое обращение с политическими заключенными в харьковской центральной тюрьме."

Л.Н.Гартман: "...Вооруженная борьба и террор — ...могут вызвать условия, облегчающие пропаганду социальных идей, дадут народу пример успешной борьбы, пробудят его нравственно и сделают его тем более восприимчивым к учению социализма."

Г.В.Плеханов: "Пока существуют "герои", воображающие, что им достаточно просветить собственные головы, чтобы повести толпу всюду, куда им угодно, чтобы слепить из нее, как из глины, все, что им вздумается, — царство разума остается красивой фразой, благородной мечтой. Оно начнет приближаться к нам семимильными шагами лишь тогда, когда сама „толпа" станет героем исторического действия и когда в ней, в этой серой „толпе' разовьется соответствующее этому самосознание".

В мае 1879 г. ИК "Земли и Воли" организует особую группу специального назначения, получившую название «Свобода или смерть»

А.В.Якимова: "..В террористическую группу «Свобода или смерть» вошли следующие лица: Н. А. Морозов, Л. А. Тихомиров, Александр Квятковский, Баранников, Ст. Ширяев, Гр. Исаев, Зеге фон Ляуренберг, Арончик, Богородский, Гр. Гольденберг, студент Якимов, Е. Д. Сергеева, С. А. Иванова, Н. С. Зацепина и я".

Ю.Богданович: "Только с 1879 года народническая партия выступила на путь непосредственной борьбы с правительством; но это новое направление не было внесено в нее извне, а принято теми же лицами, которые переложили весь предыдущий период деятельности и для которых политическая борьба явилась неизбежным логическим выводом из всего прошлого.

В итоге всей шестилетней жизни партии была утрата более 1.000 человек и последовательное разрушение всех ее поселений: нижегородского, самарского, саратовского, тамбовского, воронежского, Земли Войска Донского. Теперь мы имели перед собою только два выхода: безусловно отказаться от всех своих стремлений и признать невозможность самостоятельного движения или в вступить с силами самой партии в непосредственную борьбу с правительством. Не от нашего произвола зависел выбор, и мы должны были взяться за последнее средство, ибо возможность нравственной жизни для человека определенного уровня столь же обязательна, как и удовлетворение его физиологических потребностей."

И.С.Тургенев   - А.В.Головкину, март 1879 г.: "..Либеральная молодежь в Москве и Петербурге ..находится в каком-то возбужденном состоянии, она точно заряжена электричеством, как лейденская банка; она, за весьма немногими исключениями, не сочувствует кинжальщикам, полагает, что эти фанатики вредят общему правильному поступательному движению; полагают, что поступательное движение должно исходить от правительства."

В. Богучарский: "Образованное общество не было отнюдь настроено сколько-нибудь революционно, но оно, без сомнения, было недовольно политическим режимом и вздыхало о конституции".

Л.Маков, на собрании столичной прессы 4 апреля 1879 г.:   "Обстановка такова, что теперь, господа, кто не за нас, тот против нас. Пресса должна во всем помогать правительству, она должна быть такою, и я вам ручаюсь, что она такою будет или ее не будет."

П.А.Валуев - Александру II, всеподданнейший доклад 24 мая 1879 г.: “..В них (народных массах) заметны две противоположные наклонности. Они готовы по первому призыву оказать содействие правительству против его врагов, но содействие беспорядочное, насильственное, всегда граничащее со своеволием, а потому слишком опасное, чтобы на него можно было рассчитывать. В то же самое время эти массы легко доступны всяким злонамеренным толкам, слухам и обещаниям, относящимся до предоставления им каких-нибудь новых льгот или материальных выгод, и под влиянием таких слухов и обещаний способны отказаться от повиновения ближайшей к ним правительственной власти и самим отыскивать врагов в среде, где эта власть их не устраивает. Вообще во всех слоях населения проявляется какое-то неопределенное, обуявшее всех, неудовольствие. Все на что-то жалуются и как будто желают и ждут перемены”.

Н. Берви-Флеровский: "Социального переворота помимо революции не будет и быть не может... Другое дело конституция. Конечно, не бывало примера, чтобы конституция вынуждалась террором... но, с другой стороны, не бывало также примера, чтоб на высшие сферы был наведен террором такой страх, какой был наведен теперь... Неограниченные государи нигде не уступали требованию конституции добровольно, всюду такое усовершенствование в управлении сопровождалось кровопролитиями и большими страданиями народных масс. Если бы несколько смелых людей могли сделать это дело, рискуя только собою, чего же лучше... Мысль эта созревала в головах деятелей и наконец превратилась в решимость."

И.Шестаков, вице-адмирал: "Нигилизм возрос в страшного мстителя народного горя и унижения."

Н.А.Морозов:"В нашей среде было мало достигших гражданского совершенства и еще менее переваливших через него хотя бы на четыре года. Да и не могло быть, так как срок нашей активной жизни до ареста редко превышал четыре или пять месяцев. Наши поколения сменялись быстро. Тот, кто прожил год, считался уже ветераном".

А.А.Брусилов: "Неудачная Севастопольская война и реформы Александра II захватили и вызвали наружу таившееся революционное движение интеллигенции, которая страстно бросилась в агитацию. Ее мечтаниям не было предела, и никакие реформы ее не удовлетворяли. Правда, и правительство, видя результаты своих реформ, само испугалось своей работы и начало пятиться назад, отбирая одной рукой то, что давало другой.

Освобождение от крепостного права нисколько не удовлетворяло крестьян, ибо земли им было нарезано недостаточно, да и та дана была им не в собственность — давали ее общине. Народ оставался таким же безграмотным и темным, как и раньше.

Лозунг «Вера, царь и отечество» стал постепенно терять свое значение . в глазах крестьян, и чувствовалось скрытое недоумение и недовольство.

Развивать народ, учить его, пропагандировать идеи нового правительственного порядка считалось преступным и сильно каралось, ибо полагали наиболее удобным и легким держать всю народную массу в темноте.

Поэтому ни идеи русской государственности, ни патриотизма, ни православия, освещенные с точки зрения правительства, не имели места, а получала широкий доступ тайная антиправительственная пропаганда. Правительство же основывало свое благополучие на терминах «держи и не пущай», «карай».