Письмо с того света
январь 1881 г - декабрь 1882 г

В.Н.Фигнер:"В один из вечеров января, в трескучий мороз, часов в 10, Исаев пришел домой, весь покрытый инеем. Сбросив пальто и шапку, он подошел к столу, у которого сидели я и человека два из Комитета, и, положив перед нами маленький свиток бумажек, сказал спокойно, как будто в этом не было ничего чрезвычайного:

— От Нечаева, из равелина.

От Нечаева! Из равелина!"

С.Нечаев: "Выбравшись, благодаря счастливой удаче, из промерзлых стен Петропавловской крепости, на зло темной силе, которая меня туда бросила, шлю вам, мои дорогие товарищи, эти строки из чужой земли, на которой не перестану работать во имя великого, связывающего нас дела..."

В.Н.Фигнер: "Мне было 19 лет, и я рвалась из глухого угла Казанской губернии за границу, в университет, когда впервые услыхала это имя: в Петербурге шел процесс «нечаевцев», и я читала отчет о нем в газетах. Надо сказать, что из всего процесса только убийство Иванова, описанное во всей трагической обстановке его, произвело на меня впечатление, оставшееся на всю жизнь; все остальное прошло как-то мимо, осталось непонятным.

В России, как известно, суд приговорил Нечаева к 20-летней каторге. ...Нечаева судили, как уголовного. Но затем, вместо отправки в Сибирь, он исчез бесследно: никто не знал, что было с ним дальше, ни где он, ни того, жив, ли он или мертв.  Так прошли годы, пока теперь, в этот январский вечера 1881 года, его образ не встал перед нами, и из Алексеевского равелина он обратился к Исполнительному Комитету со своим словом.

Как попало к нам это неожиданное слово? Когда Нечаева после суда привели в равелин, в нем был один узник, загадочная фигура — Шевич (Бейдеман), психически неизлечимо больной.

В 1879 г. в равелин привели Мирского, осужденного по делу о покушении на шефа жандармов Дрентельна. Мирский не внушал, однако, доверия Нечаеву, он не захотел войти через него в сношения с «волей» и выказал в этом большую проницательность  Но когда после «процесса 16-ти» народовольцев (в октябре 1880 г.) в равелин попал Степан Ширяев, член Исполнительного Комитета и автор взрыва царского поезда под Москвой, Нечаев нашел в нем человека такой серьезной организации и деятельности, что решил обратиться к «Народной Воле» и с преданным ему солдатом равелина послал Исполнительному Комитету письмо по адресу студента Медико-Хирургической академии Дубровина, земляка Ширяева и хорошего знакомого Исаева.

Письмо носило строго деловой характер; в нем не было никаких излияний, ни малейшей сентиментальности, ни слова о том, что было в прошлом и что переживалось Нечаевым в настоящем. Просто и прямо Нечаев ставил вопрос о своем освобождении. С тех пор, как В 1869 г. он скрылся за границей, революционное движе­ние совершенно изменило свой лик: оно расширилось неизмеримо, сделалось непрерывным и прошло несколько фаз — утопическое настроение хождения в народ, более реалистическую фазу «Земли и Воли» и последовавший затем поворот к политике, к борьбе с правительством, борьбе не словом, а действием, А он? Он писал, как революционер, только что выбывший из строя, пишет к товарищам, еще оставшимся на свободе.

Удивительное впечатление производило это письмо: исчезало все, темным пятном лежавшее на личности Нечаева — пролитая кровь невинного, денежные вымогательства, добывание компрометирующих документов с целью шантажа, все, что развертывалось под девизом «цель оправдывает средства», вся та ложь, которая окутывала революционный образ Нечаева. Оставался разум, не померкший в долголетнем одиночестве застенка; оставалась воля, не согнутая всей тяжестью обрушившейся кары; энергия, не разбитая всеми неудачами жизни. Когда на собрании Комитета было прочтено обращение Нечаева, с необыкновенным душевным подъемом все мы сказали: «Надо освободить!»

Шаг за шагом Нечаев развертывал в последующих письмах свою работу за истекшие годы. Да! Связанный по рукам и ногам, в тайнике равелина, он работал. День за днем он старался подчинить своему влиянию враждебную среду, которая его окружала. Он изучал характер каждого жандарма, каждого присяжного солдата, приставленного к нему. Он неустанно наблюдал, все замечал и складывал в памяти, чтобы на основании собранного материала индивидуализировать способ воздействия на ту или другую душу. День за днем он расшатывал дисциплину среди нижних чинов, которые стерегли его; подрывал в их глазах престиж власти, стоявшей над ними, он агитировал, пропагандировал, развивал ум, действовал на чувства. Вызывал на откровенность и вырывая признания, он забирал людей в свои руки; пользуясь необычайностью обстановки и условий своего заточения и придавая .загадочный характер своей личности и своему положению и прошлом, он импонировал своей страже, поднимал себя к ее мнении и манил чем-то в будущем."

Из материалов следствия: "Начало разговоров с государственным преступником камеры № 5 (Нечаевым) установить не представляется возможным, так как арестант, склоняя каждого вновь поступившего в равелин солдата, выражался, что с ним со времени его заключения говорят все и всегда. Но, соображаясь с ходом преступных действий, выясненных дознанием, можно почти безошибочно определить, что начало разговоров между арестантом и некоторыми нижними чинами относится к 1877 году.”

Л.А.Тихомиров:“В равелине не сменяются несколько лет. Нечаев имел возможность присмотреться к каждому и, пользуясь этим, наметить много лиц, пригодных для его планов. Еще сидя на цепи, он умел лично повлиять на многих из своих сторожей. Он заговаривал со многими из них. Случалось, что, согласно приказу, тюремщик ничего не отвечал, но Нечаев не смущался. Со всей страстностью мученика он продолжал говорить о своих страданиях, о всей несправедливости судьбы и людей. “Молчишь... Тебе запрещено говорить. Да ты знаешь ли, друг, за что я сижу!.. Вот судьба,— рассуждал он сам с собой,— вот, будь честным человеком: за них же, за его же отцов и братьев погубишь свою жизнь, а заберут тебя да на цепь посадят и этого же дурака к тебе приставят. И стережет он тебя лучше собаки. Уж, действительно, не люди вы, а скоты несмысленные...”

Случалось, что солдат, задетый за живое, не выдерживал и бормотал что-нибудь о долге, о присяге. Но Нечаев только и ждал. Он начинал говорить о царе, о народе, о том что такое долг, и т. д.; он цитировал Священное писание, основательно изученное им в равелине, и солдат уходил смущенный, растроганный и наполовину убежденный. Иногда Нечаев употреблял другой прием. Он вообще расспрашивал всех и обо всем и, между прочим, узнавал иногда самые интимные случаи жизни даже о сторожах, его самого почти не знавших. Пользуясь этим, он иногда поражал их своею якобы прозорливостью, казавшейся им сверхъестественной."

Головин, майор жандармского корпуса, “Записка из дознания о беспорядках, бывших в Алексеевском равелине”, март 1882 г.: “...Причин немного, но вполне достаточно для того, чтобы сбить с толку солдата, полу-крестьянина, малоразвитого, безграмотного не успевшего себе усвоить в короткое время службы высокого назначения солдата, обязанностей караульной службы и своего долга, человека с смутным пониманием мере той законной кары, которая ожидает его за нарушения. Такой субъект, иногда не прослужив года в части, попадает в состав команды равелина, без всякой подготовки к тем обязанностям, которые он должен там выполнять. Что же из этого выходит: озлобленный преступник камеры № 5 зорко высматривает, кого бы из солдат можно эксплуатировать в свою пользу, для задуманных им преступных целей.
Сначала приступает к стоящему у двери камеры часовому с обыкновенными вопросами: “который час?”, “которое число?”, требует дежурного жандарма за каким-нибудь делом, и если видит, что солдат податлив, то дело слаживается скоро. Арестант начинает выставлять себя страдальцем, мучеником за простой народ, т. е. их и их отцов; представляет будущее в заманчивом для крестьянина свете, уверяет, что такое время наступит скоро: будет полное равенство и общее благосостояние. Солдат слушает через форточку двери камеры хитрые речи, и времени для этого у него достаточно.
Камера № 5 помещается в большом коридоре; дежурная комната пуста, жандарм от скуки ушел в караулку; смотритель равелина — далеко, в другом коридоре. Если и было время, что на другом фасе того же коридора стоит другой часовой, то ведь то товарищ, ему какое дело, а может, он и сам, когда придется стоять у этой камеры на часах, не прочь послушать, что предсказывает страдалец; а нет — так можно урезонить и пригрозить ему по-товарищески, дабы не проговаривался перед кем не следует. Если же арестанту попадался солдат, не желающий его слушать, то этот человек пускал в ход угрозы, что он его выдаст, как лицо, само заводящее с ним разговоры, или убьет, и т, п.; а товарищи, со своей стороны, убеждали, угрожали, и все, конечно, достигали цели: раз вступив на эту дорогу, приходилось идти дальше.
Привычка к месту и однообразным действиям, хотя бы это и было дело наблюдения, вообще притупляет энергию, вследствие того и надзор незаметно ослабевает. Всем этим пользуется арестант; солдаты, не видя над собою строгого глаза, совершенно подпадают влиянию арестанта, слушаются беспрекословно его приказаний, а тот является как бы начальствующим лицом в равелине, имеет толпу слуг, готовых исполнять его требования”.

В.А.Данилов: "Обособленный от мира и жизни, сам с собой, Нечаев наблюдал жизнь через стеклянное окно в дверях [камеры]. Перед ним были солдаты, простые крестьяне. Опытный глаз Нечаева заметил впечатление, какое производит на солдат его вызов — борьба с администрацией. ..."Он (Нечаев) заметил, что стоя у дверей его каземата, я читаю Евангелие. Нечаев стал говорить мне о борьбе за правду, о Иисусе Христе, пострадавшем за угнетенных", — так передавал мне Ф. И. Т. (охранник Алексеевского равелина) о Нечаеве. Слова его сильно действовали на чистые души солдат. "Выходило так, что Нечаев в нашем представлении был не ниже Иисуса Христа. Я потом говорил товарищам-солдатам, что Ваш Иисус Христос, вот в камере № 5 сидит человек, он нам добра хочет. Он то же, что Иисус Христос".
Нечаев воспользовался своим положением и мало-помалу создал целую организацию. Центром была его идеализированная личность, целью — его освобождение."

Л.А.Тихомиров: "Пользуясь исключительностью своего положения, наводившею солдат на мысль, что перед ними находился какой-то очень важный человек, Нечаев намекал на своих товарищей, на свои связи, говорил о царе, о дворе, намекал на то, что наследник за него... Когда с него сняли цепи, Нечаев умел это представить в виде результата хлопот высокопоставленных покровителей, начинающих брать силу при дворе. То же самое повторилось при истории с книгами и задним числом распространилось на потаповскую оплеуху. Конечно, Нечаев ничего не говорил прямо, но тем сильнее работало воображение солдат, ловко настроенное его таинственными намеками.

Впоследствии, когда положение Нечаева улучшилось и он стал получать книги, газеты, когда разговор с ним перестал быть преступлением, влияние его сделалось чрезвычайным. Его действительно не только считали важной особой, не только уважали и боялись, но нередко трогательно любили; некоторые из солдат, например, старались доставить ему удовольствие, покупая ему газеты или что-нибудь из пищи на собственный счет; особенно привязанные прозвали его “орлом”.
“Наш орел” — так называли они его между собою. Покушение Соловьева чрезвычайно подняло фонды Нечаева. Он давно говорил, что партия наследника (к которой сам будто бы принадлежал) сгонит с престола Александра II. Он предвидел дальнейшие покушения и говорил об этом своим сторожам. Он тут начал прямо показывать некоторым из них, будто у него есть сношения с волей, будто другие сторожа уже перешли на сторону наследника и служат ему, Нечаеву. Когда люди, особенно его любившие, привыкли таким образом к мысли о возможности служить Нечаеву, он стал им это прямо предлагать, и первый, согласившийся на это, был вполне уверен, что он чуть ли не последний и что чуть не вся крепость принадлежит уже Нечаеву”.

Из материалов следствия: "Нечаев говорил, что они, т. е. нижние чины, темные люди, ничего не знают, но что теперь близко то время, когда все узнают, за что страдают он и его сообщники. Он страдает безвинно, за правду, за них, мужиков, и за их отцов. Солдат и мужиков теперь обижают; но скоро настанет другое время. Такие люди, как и он, произведут переворот, бунт, убьют царя, перебьют начальство. Тогда царь не будет управлять так, как теперь. Цари будут выборные, от народа, как в других государствах, например во Франции, будут на отчете, а не самодержцы, и если царь будет хорошо распоряжаться, то и будет царствовать, а если нет, то выберут другого. Кроме того, он и его сообщники отберут землю от помещиков и разделят ее поровну между крестьянами; фабрики же и заводы станут принадлежать рабочим. После покушения взорвать императорский поезд на Московско-Курской железной дороге Нечаев высказывал сожаление, что не удалось убить государя, и говорил, что скоро взорвут дворец, а когда не удался и взрыв Зимнего дворца, то уверял, что “товарищи его все равно где-нибудь подловят государя и непременно убьют его”. Так же он говорил: “Вот видите, царя убили, я   обещал вам это, а когда кончится год, если ныне царствующий император ничего не сделает для мужиков, то и его убьют”. Далее, стараясь убедить нижних чинов, что он страдает за них, преступник говорил, что и они должны стараться за него, должны держаться его и его товарищей."

В.Н.Фигнер: "Так, ведя медленно, но постоянно кропотливую работу, этот необыкновенный узник подчинил себе, по его словам, 40 человек, попадавших в сферу его пропаганды.

От этих лиц постепенно и осторожно он узнавал подробности об обстановке равелина и Петропавловской крепости, о том, что делается в них, об учреждениях, служащих и их взаимных отношениях, обо всех местных порядках и в особенности о типографии крепости и островка, на котором был расположен равелин. В конце концов он накопил множество неоценимых данных, психологических и физических, на основании которых можно было создать план и осуществить освобождение, которое он, оторванный от всего мира, подготовлял годами в своей тиши.

Верный своим старым традициям, Нечаев предполагал, что освобождение его должно происходить в обстановке сложной мистификации. Чтобы импонировать воинским чинам стражи, освобождающие должны были явиться в военной форме, увешанные орденами; они должны были объявить, что совершен государственный переворот: император Александр II свергнут и на престол возведен его сын — наследник, и именем нового императора они должны были объявить, что узник равелина свободен. Все эти декорации для нас, конечно, не были обязательны и только характерны для Нечаева. Когда на заседании Комитета был поставлен вопрос об освобождении Нечаева, то без всяких споров было постановлено ставить это дело силами военной организации, тогда уже вполне сложившейся. Руководителем предприятия, главой отряда предполагался Суханов, как решительный и находчивый человек, привыкший повелевать. Рассматривая условия места действия, Комитет, однако же, нашел, что экспедицию на остров равелина удобнее снарядить по воде на лодках, а не зимой по льду, — это значило отложить ее до весны. Но не только это соображение, и другие обстоятельства заставили остановиться на этом. На руках у Комитета было дело с Александром II. Предыдущие покушения организовались одно за другим, и теперь новая попытка, по счету седьмая, была в полном ходу: в магазине на Малой Садовой шла торговля сырами, и каждую ночь несколько членов Комитета и его агентов работали в подкопе, действуя заступом и буравом и наполняя землею бочки, предназначенные для сыров. Приостановить эту опасную работу — значило бы рисковать успехом всего дела. ...Необходимо было спешить, не оглядываясь по сторонам, не отвлекая внимания ни на что другое. Все вместе заставило Комитет откровенно и прямо сообщить Нечаеву, что предпринятые приготовления к покушению на царя требуют всех наших сил и ставить два дела одновременно мы не в состоянии. Поэтому дело его освобождения может быть организовано лишь после того, как кончится начатое против царя."

Л.А.Тихомиров: “План у Нечаева был очень широкий. Бегство из крепости казалось ему уже слишком недостаточным. Изучив тщательно крепость (он знал ее изумительно, и все через перекрестные допросы своих людей и через их разведчиков), состав ее войск, личности начальствующих и т. д. и рассчитывая, что с течением времени ему удастся спропагандировать достаточное число вполне преданных людей, он задумал такой план: в такой-то день года, когда вся царская фамилия должна присутствовать в Петропавловском соборе, Нечаев должен был овладеть крепостью и собором, заключить в тюрьму царя и провозгласить царем наследника... Этого фантастического плана не мог одобрить Ширяев, несмотря на то что был очарован силой и энергией Нечаева”.

П.Е.Щеголев: "Если бы кто из начальства неожиданно нагрянул в равелин, он мог бы остолбенетъ от изумления. В дежурной комнате галдеж. Солдаты читают не только газеты, но и свежие прокламации и последние номера “Народной воли”, некоторые из них учатся шифровать письма по рецепту Нечаева; по коридору без всякой субординации ходят дежурные, а около дверей камеры № 5, вынеся стул из дежурной, сидит жандармский унтер-офицер и наслаждается рассказом узника № 5. Сам же узник № 5, который был лишен права писать и писал свои жалобы по начальству за неимением чернил собственной кровью, усидчиво писал и зашифровывал за своим столом записочки на волю, а конвойные охраняли неровен час! А с вечера ходившие за старших в караул ефрейтор Колодкин и рядовой Тонышев выписывали из наряда фамилии часовых, которые должны будут на другой день стоять на часах у камеры № 5, и передавали списочек Нечаеву. Нечаев обдумывал списочек и давал наряд на работу. По временам производилась уплата гонораров солдатам. Нечаев получал деньги с воли, но сам не раздавал их: передавал кому-либо из солдат, сам выдавал билетики с обозначением суммы, а казначей выдавал деньги предъявителю билетика.

Вот какие картины мог бы наблюдать посетитель равелина, если бы он явился без предупреждения, врасплох! В такой обстановке с лихорадочным напряжением готовил побег Нечаев силами своими и своих помощников — солдат."

А.П.Прибылева-Корба: “Нечаев выработал два плана, которые передал на рассмотрение Комитета. Первый был основан на том, что в садике, где гулял Нечаев, находилась чугунная крыша водосточной трубы. В отверстие этой трубы Нечаев предполагал спуститься внезапно во время прогулки под наблюдением преданных ему жандармов и часового. Выход трубы находился на берегу Невы, невысоко над водою.
Желябов отправился осматривать местность и выходное отверстие. Ввиду длины канала и возможности задохнуться для беглеца при его прохождении этот план был отвергнут.
Другая версия состояла в том, чтобы приверженцы Нечаева в крепости, т. е. солдаты и жандармы, преданные ему, дали бы ему возможность переодеться л вывели бы его за ворота. Помощь Комитета в этом случае состояла бы в снабжении заговорщиков всем необходимым для побега, включая денежные средства, увоз Нечаева в момент появления его за воротами крепости, обеспечении ему пристанища и проч.”

Ф.И.Завалишин:"Кружок наш (Военная организация НВ) был не прочь пойти на такое предприятие, если бы оно было действительно возможным, но шансы на успех были так малы, что мы не захотели рисковать."

А.Н.Куропаткин: "...Плеве рассказал об огромной популярности Нечаева, сидевшего в Петропавловской крепости. Все было подготовлено, чтобы освободить его. Подкупленные жандармы и сторожа были готовы доставить Нечаева, куда указали бы революционеры. Хотели подъехать на лодке самым смелым образом."

Л.А.Тихомиров: “Нечаев предложил выпустить сперва для местностей, где сильна вера в царя, подложный царский манифест, в котором царь будто бы объясняет своим верноподданным: "По совету любезнейшей супруги нашей государыни императрицы, а также по совету князей, графов и т. д. и по просьбе дворянского сословия мы признали за благо возвратить крестьян помещикам, увеличить срок солдатской службы, разорить все старообрядческие молельни и т. д ”

В то же время должен быть разослан и священникам подложный же “секретный указ” святейшего синода, где сказано, что всемогущему богу угодно было послать России тяжелое испытание: “Новый император Александр II заболел недугом умопомешательства и впал в неразумение”, вследствие чего священники должны тайно воссылать с алтаря молитвы о даровании ему исцеления, никому не открывая сей важной государственной тайны: расчет был, конечно, на то, что священники именно разболтают всем скандальное известие. После этих подготовлений нужно было распустить манифесты от якобы какого-то “Великого Земского собора всея великие, малые и белые России”, во-первых, к крестьянам, во-вторых, к “православному русскому воинству, гвардейским, гренадерским и армейским полкам, коннице и артиллерии, гарнизонным войскам и местным командам”.

В первом объявляется, что царя больше нет, старый убит, а новый с ума сошел; далее, что собор решил произвести передел земли и освободить солдат от службы, и потом говорилось, что “по получении сего манифеста, не медля нимало, во всех селениях собирать мирские сходы и приступать к справедливому переделу всей земли... прежде всего отрешить от должности всех прежних волостных старшин и писарей, а на место их для распоряжения делами выбрать добросовестных людей... приводя их к крестному целованию и т. д. Всех помещиков и т. д., которые сему манифесту воспротивятся, хватать и представлять в мирские сходы, а мир должен творить с ними строгую и короткую расправу... Всех исправников, становых и т. д. хватать, где кого пришлось, и немедленно предавать смерти...” В конце манифеста, довольно длинного, помечается, что составлен он “на Великом Земском соборе, по совету и приговору излюбленных русских людей, мирских выборных ото всех крестьянских обществ”, предписывается всюду развозить манифест и исполнять, а в конце концов подписано: “быть по сему”...

А. П. Прибылева - Корба:“Пока шли эти переговоры, начались подготовления к 1 марта. По мере их развития силы партии напрягались в высшей степени, и для Исполнительного комитета становилось ясным, что побег Нечаева в предполагавшееся время не мог состояться. С другой стороны, у членов Комитета являлось опасение, что отсрочка побега может быть роковою и поведет к крушению всего этого плана. Эта мысль очень тревожила Комитет. Он горячо желал освобождения Нечаева, но убеждался более и более, что одно предприятие повредит другому, а может быть, погубит его. Вследствие столкновения интересов этих двух предприятий Комитет решил предоставить Нечаеву самому выбрать одно из двух и привести в исполнение то из них, на котором остановится его выбор. Это постановление вытекало из сознания, что даже отсрочка побега в сущности равняется смертному приговору Нечаеву,а произнести его Комитет не хотел и не мог. Ответ Нечаева можно было предвидеть. Он отказывался от мысли о равноценности обоих предприятий.."

С.Нечаев:"Обо мне забудьте на время и занимайтесь своим делом, за которым я буду следить издали с величайшим интересом."

Л.А.Тихомиров: "К несчастью для Нечаева, новое покушение на жизнь царя сталкивалось с этим освобождением. Очевидно было, что освобождение, может быть даже вооруженной рукой, из такого государственного тайника, как Алексеевский равелин, должно было возбудить в правительстве панику и сделать надолго невозможным нападение на царя. Нечаеву и Ширяеву было предоставлено самим решить, какое из двух предприятий ставить в первую очередь, и они подали свои голоса за 1 марта, несмотря на то что Желябов уже лично осмотрел равелин и признал побег, при хорошей помощи извне, не только осуществимым, но даже не особенно трудным.

Отказываясь от свободы, Нечаев имел деликатность в своих письмах сохранить самый веселый тон и усиленно доказывал, что дело их, заключенных, ничего не проиграет от отсрочки, хотя сам Желябов был уверен в противном, и нет сомнения, что такой ловкий человек, как Нечаев, должен был прекрасно понимать всю справедливость опасений Желябова”.

В.А.Данилов: "Такой сильный человек, как Нечаев, был вреден для жизни в 80-х годах, поэтому я лично отказал в помощи Грачевскому по освобождению Нечаева, когда он, Грачевский, за этой помощью обратился ко мне в июле 1881 года. Борьба за интерес трудового строя должна быть на почве правды и личного самоотвержения, а не на почве якобинских принципов "цель оправдывает средства" и "чем хуже, тем лучше" — на почве профессиональной лжи..."

В.Н.Фигнер: "Сношения с Нечаевым, начатые через посредство Дубровина, продолжались затем Исаевым, которого Дубровин свел с солдатом, носившим записки. Обыкновенно они встречались в условном месте на улице, и солдат передавал Исаеву небольшой свиток бумаги, в вершок шириной, исписанный особенными иероглифами нечаевского изобретения.

Так продолжалось до 1 апреля, когда Исаев был выслежен и арестован на улице... Вследствие этого ареста связь с равелином на время порвалась.

У Перовской, арестованной раньше Исаева (10 марта), в записной книжке были зашифрованы... два-три адреса швеек, которых посещали жандармы равелина, — их дал Нечаев. ...Позднее эти сношения возобновились через того же Дубровина и велись Савелием Златопольским. ...Окончательное прекращение этих сношений по предательству Мирского,  арест жандармов и солдат, преданных Нечаеву, суд над 23-мя из них (отправлены в дисциплинарный батальон), административная расправа с некоторыми другими ...

Дата смерти Нечаева установлена документально: он умер в равелине 21 ноября 1882 г.

В революционном движении Нечаев представляет собою фигуру совершенно исключительную. Это особый тип, в целом не повторявшийся. Как бы ни тяжела была память об убийстве Иванова и самом беззастенчивом пользовании правилом «цель оправдывает средства», нельзя не изумляться силе его воли и твердости характера; нельзя не отдать справедливости бескорыстию всего поведения его: в нем не было честолюбия, и преданность его революционному делу была искренна и безгранична. Несмотря на отсутствие высших моральных качеств, его личности было нечто внушительное, покоряющее, ни простые души действующее как гипноз. Солдаты -равелинцы, сосланные в Сибирь, встречались в свое время со многими политическими ссыльными из интеллигенции...
Никогда ни у кого из этих людей не вырывалось упрека, слов укоризны по адресу Нечаева, разорившего их жизнь. Все они отзывались о нем с особенным чувством, похожим на страх, и признавались в своем подчинении его воле: «Попробуй-ка, откажись, когда он что-нибудь приказывает! Стоит взглянуть ему только!» — говорил один из них.

Авторитет его личности все еще слепил их. Это было внушение, гипноз, не разрушенный ни испытаниями, ни временем и расстоянием."

27 февраля был арестован Желябов. В его бумагах оказалась шифрованная записка.

Всеподданнейший доклад от 4 декабря 1881 года: "“В записке говорилось, что она будет вручена личностью, известною под кличкой Петух, и далее сообщалось следующее:

"От вас вчера, в четверг, получено: один лист шифра, пятый номер “Воли” и двадцать пять рублей. Сообщение об ротных ершах вам было сделано еще в декабре; повторяю его вкратце: в бога они не верят, царя считают извергом и причиной всего зла, ожидают бунта, который истребит все начальство и богачей и установит народное счастье всеобщего равенства и свободу.

Дьякон всех умнее, молодец, всех преданнее и скромнее (секрет хранит свято); Пила—парень ловкий, но задорный и больше других любит выпить. Притом Пила был часто на замечании, его заподозрили и удалили из равелина ранее других в роту за частые отлучки по ночам.

Молоток и Пила — порядочные сапожники; следовательно, если вы намерены нанять для них квартиру, то они могут для виду заниматься починками сапогов рабочих где-нибудь на краю Питера, близ заводов и фабрик. В их квартире могут проживать под видом рабочих и другие лица, к ним же могут ходить и здешние ерши из роты.

Дьякона можно сделать целовальником в небольшом кабачке, который слыл бы притоном революционеров в рабочем квартале на окраине Питера. Дьякон был бы очень способен на такую роль, но необходимо, чтобы ими руководил человек с сильным характером, который бы мог при случае за неисправность сильно распечь и вообще умел бы держать в страхе, по их выражению, как их держал Трепов. Главное, не оставляйте их без дела, в праздности: они непременно запьянствуют. Обременяйте и поручениями, поддерживайте в них сознание, что они пр носят пользу великому делу. Платите исправно скромное  жалованье, никак не более двадцати рублей, и делайте подарки за ловкость, но требуйте и исправность, и удачность.Тот, кто приобретет на них влияние, может вести их куда хочет; они будут хорошими помощниками в самых отважных предприятиях, и если вначале дело с ними пойдет то количество их может быть увеличиваемо по мере надобности. К ним же надо присоединить и Пахома, который первый с вами познакомился. Рекомендую разжалованного унтера Штыклова”.

Записка, взятая у Желябова, была самым подлинным собственноручным письмом Нечаева из равелина к народовольцам.

Е.М.Феоктистов:"...Комендант ...крепости генерал Ганецкий рассказал Иосифу Владимировичу (Гурко) под большим секретом следующее: однажды, осматривая камеры заключенных, зашел он и к Мирскому, который улучил минуту, чтобы сунуть ему в руку бумажку; это была записка, извещавшая его, что политические арестанты составили план бежать, что им удалось склонить на свою сторону многих солдат крепостной стражи, что все уже готово к побегу, что они предлагали и Мирскому присоединиться к ним, но он предпочел довести обо всем этом до сведения коменданта. Испуганный Ганецкий приступил к расследованию, которое вполне подтвердило показание Мирского. План был задуман чрезвычайно искусно и, без всякого сомнения, увенчался бы успехом. Ганецкий ходатайствовал (все рассказанное произошло уже при государе Александре Александровиче) о полном прощении Мирского, но ходатайство было отклонено".

П. А. Валуев из дневника 15 февраля 1883 года: "Слышал вчера от товарища министра внутренних дел, что совершенно справедлив давнишний рассказ о том, что едва не удался побег всех арестованных из Алексеевского равелина. Один из них выдал тайну. Сторожевая команда и жандармы были переносителями и пособниками”.

Предписание коменданта крепости от 16 ноября 1881 года (№ 317)“временно заведующему арестантскими помещениями Трубецкого бастиона” капитану Леснику: “Предписываю вашему благородию часовому, выставленному в калитке деревянного забора, расположенного у Васильевских ворот, вменить, между прочим, в строгую обязанность прислушиваться к шуму и крику по направлению к Алексеевскому равелину и, если бы он что-либо подобное услышал или услышал бы ружейный выстрел, то немедленно дал знать о том начальнику караула, а этот последний — вам. Ввиду сего обязываю усилить в настоящее время вашу бдительность до последней возможности и быть ночью в таком положении, чтобы тотчас по получении вышеозначенного извещения могли сделать, не теряя ни минуты, следующее:

1. Дать знать мне через присяжного унтер-офицера и в тот же момент с 10 человеками рядовых от караула Трубецкого бастиона бежать в Алексеевский равелин, имея ружья заряженными, оставив Трубецкой бастион под наблюдением остальных чинов караула, жандармов и присяжных унтер-офицеров.

2. Если на звон колокольчика, имеющегося при Васильевских воротах, не будет моментально отворена калитка, а между тем в равелине будут происходить шум или особое движение, то выломать калитку и, взойдя в оную, оказать содействие команде Алексеевского равелина, приказав при действительной надобности употребить против злоумышленников огнестрельное оружие, и

3. Если встретится надобность для ограждения арестантов равелина от освобождения их вторгнувшимися туда злоумышленниками, то, действуя противу последних, не терять из виду и арестантов, при которых усилить караул и в случае опасности вывести их оттуда в нумера Трубецкого бастиона под строгим присмотром”.

Предписание коменданта крепости от 8 ноября (№319) “временно заведующему арестантскими помещениями Трубецкого бастиона” капитану Леснику: “Предписываю вашему благородию с сего числа и впредь до приказания ружейного часового, выставлявшегося до сего времени в калитке деревянного забора, расположенного к Васильевским воротам, ставить ежедневно в 8 часов вечера под Васильевские ворота крепости, ведущие в Алексеевский равелин, с тем:

1. Чтобы он, оставаясь у сих ворот до 7 часов утра, имел наблюдение за тем, чтобы ворота и калитка оных были заперты с внутренней стороны на ключ.

2. Чтобы с того времени решительно никого не выпускал из равелина, а равно и не впускал туда, кроме смотрителя оного, отдельного корпуса жандармов подполковника Филимонова, и то не иначе как по вызове к себе из помещения присяжных фельдфебеля наблюдательной команды Быстрицкого и удостоверения последним, что желающий выйти или войти обратно есть действительно подполковник Филимонов.

3. Для чего вы обязываетесь перед 8 часами вечера фельдфебеля Быстрицкого ежедневно предъявлять всем сменам часовых означенного поста с целью ознакомить их с наружным видом Быстрицкого, и

4. Чтобы часовой этот, оставаясь под Васильевскими воротами, бдительно вслушивался, не происходит ли в Алексеевском равелине шума или особого движения, и если что-либо подобное услышит, а тем более выстрел, то немедленно звонить в устроенный у забора в караул Трубецкого бастиона колокольчик, по которому начальник караула обязан сию же минуту доложить вам, и вы стремительно направляетесь в равелин с людьми и поступаете согласно вышеприведенного предписания моего за № 317”.

Предписание коменданта крепости от 18 ноября (№ 320) смотрителю Алексеевского равелина подполковнику Филимонову: “В дополнение к инструкции, предписаниям и словесным моим подтверждениям, предписываю:

1. Ключ от калитки Васильевских ворот, ведущих в равелин, так равно и от всех других ворот равелина, долженствующих быть запертыми всегда на замок, хранить лично при себе, с тем чтобы днем, при надобности пропустить кого-либо из людей команды равелина или впустить кого-либо из лиц, имеющих право входа в равелин, он был выдаваем поддежурному жандармскому унтер-офицеру, обязанному совместно с разводящим на часы сопровождать входящего и впускать входящих в равелин.

2. С 8 часов вечера, когда все чины равелина должны быть на местах и когда помещение это, с окончания обычных служебных занятий, обращается в полную тишину, ключи от ворот безотлучно должны храниться при вас и всякий выход и вход в равелин должен быть прекращен для всех и каждого.

3. Если вы сами, ввиду чрезвычайного служебного случая, встретите надобность на короткое время выйти после 8 часов вечера из равелина, то это вам лично не воспрещается, но при этом вы обязаны дать знать голосом часовому, стоящему с наружной стороны у Васильевских ворот, и ожидать, пока он вызовет к себе фельдфебеля наблюдательной команды Быстрицкого для удостоверения вашей личности.

4. Часовым от местной команды, выставляемым на ночь на стену Алексеевского равелина с целью обзора окружающей местности, иметь револьверы заряженными.

5. Вменить им в обязанность зорко следить за окружностью и, если заметят приближение к равелину яликов с пассажирами, столпившихся людей на противоположном берегу или на проливе, когда он замерзнет, немедленно давать знать в караул, а этому последнему — вам.

6. По получении такового сведения обязаны стремительно отправиться на стену равелина с частью людей от караула и поступить, смотря по обстоятельствам, с полною осторожностью.

Причем присовокупляю, что на днях вы получите от меня указание относительно нового порядка увольнения людей со двора и топки для них равелинной бани; что же касается наблюдения за людьми команды, увольнения их со двора и наряда в должности по равелину, то это, как я не раз вам подтверждал, остается по-прежнему на вашей личной ответственности и распоряжении. Помощник же ваш, подпоручик Андреев, отвечает лишь за хозяйство в команде, т. е. за продовольствие и обмундирование ее”.

Предписание коменданта крепости от 19 ноября (№321) смотрителю Алексеевского равелина подполковнику Филимонову: “В дополнение к предписаниям моим, последовавшим с 18 числа текущего месяца, предписываю:

1. Под окном камеры заключенного под № 5 иметь часового от равелинного караула постоянно днем и ночью.

2. Чтобы в дежурной комнате, смежной с означенной камерой, с 8 часов вечера находились два жандармских унтер-офицера: один дежурный и другой поддежурный.

3 Чтобы дежурный унтер-офицер по возможности патрулировал по коридорам с целью наблюдения за бдительностью часовых при арестантских камерах и наблюдал по временам в стекло, устроенное в дверях камер, за действием арестантов, делая это по возможности незаметным для них образом.

4 Дежурного и поддежурного вписывать в постовую книгу имеющуюся в карауле для записывания смен часовых и удостоверять оную ежедневно своею подписью”.

Рапорт коменданта крепости от 17 декабря (№ 358) министру внутренних дел: " он, комендант, вследствие обнаруженного в Алексеевском равелине беспорядка признал необходимым:
1) подвергнуть это дело строжайшему дознанию, а всех состоящих при равелине 4 жандармских унтер-офицеров и петербургской местной команды 1 унтер-офицера и 29 рядовых заключить под стражу впредь до выяснения виновности каждого из них;
2) петербургскую местную команду, составлявшую караул в равелине, сменить, если не всю, то по крайней мере 75 человек;
3) до освежения команды временно назначить в равелине сверх 4 новых жандармских унтер-офицеров еще 27 жандармских рядовых при одном унтере.

Рапорт от  18 декабря (№ 359): “в дополнение личного доклада о неудобстве оставлять на службе смотрителя Филимонова”, комендант просил министра удалить его и назначить на его место избранного министром штабс-капитана Соколова.

Директор департамента полиции В. К. Плеве из сообщения жандармскому генералу А. Н. Никифораки: “Из имеющихся в департаменте государственной полиции добытых негласным путем, сведений видно, что письменное сообщение арестантов равелина при посредстве нижних чинов началось с декабря 1879 года; затем, в конце 1880 года, с помещением в равелине государственного преступника Ширяева, были заведены письменные сношения с городом, согласно указаниям этого последнего, сообщеннные им, по-видимому, государственному преступнику Нечаеву, который руководил непосредственно как внутренней, так и внешней перепиской и склонял посредством денег, получавшихся из города тем же путем, нижних чинов к передаче писем и записок. Не все нижние чины принимали одинаковое участие в указанной передаче. В город посылались лишь самые доверенные (нижние чины: Березин, Борисов, Дмитрий Иванов и в особенности Губкин) большая часть занималась передачей внутренних записок покупкой газет, и затем, по-видимому, безусловно вступали в разговоры с арестантами, сообщая им слухи и новости, источником коих служили обыкновенно разговоры унтер-офицеров в караульной комнате, где эти последние, не стесняясь присутствием нижних чинов, передавали друг другу об известных им распоряжениях и слышанные новости от смотрителя.
Из числа жандармских унтер-офицеров Александров также проносил несколько раз письма Нечаева к государственному преступнику Мирскому; остальные трое отличались болтливостью, лишними разговорами и передавали новости.

К сему имею чести присовокупить, что источнику, доставившему изложенные сведения, должно быть оказано известное доверие, так как указания эти находят себе подтверждение как в npoизводившемся уже летом сего года дознании по обвинении вышеупомянутого рядового СПБ. местной команды Губкина в доставлении государственным преступникам средств сношения с посторонними лицами, так и ввиду раскрытых производством расследования по делу 1 марта обстоятельств, именно, обнаружения у казненного государственного преступника Желябова зашифрованного письма, полное содержания коего не представляет ныне сомнения в том, что таковое писано арестантом в равелине”.

Министр внутренних дел  - Александру III, доклад от 4 декабря 1881: “За отказом Желябова давать какие-либо показания, происхождение означенной записки установлено в то время не было, и хотя возникали предположения, не имеет ли она отношения к страже, охраняющей государственных преступников, но таковые не подтвердились, так как ни обыски, произведенные в домах унтер-офицеров Алексеевского равелина, ни наблюдения за этими лицами не привели ни к каким результатам. В настоящее время получены достоверные указания на то, что записка эта писана одним из лиц, содержащихся в упомянутом равелине, так что помещенные в ней сведения, очевидно, относятся к чинам петербургской местной команды, кои содействуют поддержанию сношений между арестованными и их единомышленниками, находящимися на свободе. Ввиду сего один из чинов сей команды, рядовой Иван Губкин, как навлекающий на себя наибольшее подозрение, арестован, и к производству расследования по сему предмету уже приступлено.

Всеподданнейше донося о сем Вашему Императорскому Величеству, считаю долгом присовокупить, что участие Губкина в преступных сношениях арестантов находит себе подтверждение как в имеющихся по сему предмету негласных сведениях, так равно и в том факте, что в сентябре сего года производилось уже дознание о помянутом выше Губкине, бывшем тогда в составе равелинной команды, вследствие павшего на него обвинения в сношениях с какими-то посторонними лицами, прохаживавшимися нередко не в далеком расстоянии от равелина."

Александр III: “Более постыдного дела для военной команды и ее начальства, не бывало до сих пор”.

Д-р Вильмс, рапорт от 21 ноября 1882 г.:“Содержащийся в камере № 1 Алексеевского равелина арестант (С.Нечаев) сего 21 ноября 1882 года около двух часов пополудни умер от общей водянки, осложненной цынготною болезнью, о чем Вашему Превосходительству донести честь имею”.