«Записки для памяти» о процессе «14-ти»
сентябрь 1884 г.

Судебный процесс по делу «14-ти» был закрытым. Стенографического отчета о нем нет. Отчасти восполняют его отсутствие поденные «Записки для памяти» чиновников Департамента полиции. В шести «Записках» четырех разных (судя по почеркам) полицейских чинов сообщалось в Департамент полиции обо всем, что происходило на заседаниях суда.

С.М.Кравчинский: "На ...процессе по “делу 14-ти”, в октябре 1884 года, в зал судебного заседания не были допущены даже ближайшие родственники подсудимых. Публика в зале была представлена военным и морским министрами и пятью высшими чиновниками, отличающимися сверхъестественной верноподданностью. Все дело велось в таком страшном секрете, что, как сообщал корреспондент “Таймс”, жители соседних домов не подозревали даже о происходившем в здании суда политическом процессе."

Обвинителем на процессе «14-ти» выступал товарищ военного прокурора полковник Г.Д.Рыльке.

Защищали подсудимых на процессе «14-ти» присяжные поверенные В.Д.Спасович (Л.В.Чемоданову), П.В.Макалинский (А.П.Штромберга и А.АСпандони), В.Ф.Леонтьев (В.Н.Фигнер), Б.Б.Дорн (Д.Я.Суровцева и И.П.Ювачева), Б.Н.Казин (М.Ю.Ашенбреннера и А.П.Тихоновича), Д.В.Колюбакин, (Н.М.Рогачева). Л.А.Веселовский и В.В.Мазараки (Н.Д.Похитонова). Четверо подсудимых (Л.А.Волкенштейн, В.Г.Иванов, А.И.Немоловский и В.И.Чуйко) не пожелали иметь защитников.

№ 1

Вечером 24 сентября в заседании военного суда читались показания вызванных в качестве свидетелей осужденных государственных преступников: Желябова, Рысакова, Исаева и др. По поводу показаний Желябова и Исаева подсудимый Рогачев просил суд обратить внимание на то обстоятельство, что оба названных преступника указывают, что для террористических предприятий партия имела особые группы террористов и техников, не имевшие ничего общего с военной организацией.

Затем суд приступил к исследованию деятельности подсудимой Веры Фигнер.

Имея в виду, что деятельность Фигнер не имеет прямой связи с обвинением, предъявленным большинству из подсудимых, председатель спросил их, желают ли они присутствовать на судебном следствии, причем все подсудимые, за исключением Ювачева, заявили желание присутствовать в заседании.

Были прочтены различные протоколы показаний, обысков и осмотров. По поводу экспертизы почерка, коим писан имеющийся при деле паспорт на имя крестьянина Кобозева6, признанного за почерк Фигнер, последняя заявила, что она действительно написала паспорт Кобозеву, но не тот, который приобщен к делу, а последующий. Далее Фигнер ходатайствовала о прочтении показаний Дегаева. По прочтении имеющегося при деле показания упомянутого преступника, в коем он признает свою виновность в устройстве в Одессе типографии, Фигнер заявила, что прося о прочтении показаний Дегаева, она имела в виду те показания, которые были предъявлены ей при дознании генерал-майором Середой и в которых изложены были сведения о деятельности многих ее сотоварищей по обвинению. Председатель объявил, что этих показаний при деле нет. Подсудимые Штромберг и Ашенбреннер заявили, что им также предъявлялись эти показания, а Василий Иванов добавил, что в предъявленном ему при дознании показании Дегаева было упомянуто, что Дегаев слышал от Фигнер, что он, Иванов, был освобожден из тюрьмы офицером Тихоновичем. Председатель вновь объявил, что этих показаний при деле нет, а затем суд перешел к исследованию деятельности подсудимой Чемодановой.

По прочтении протокола обыска в квартире Воскресенского в Харькове Чемоданова подробно, но несвязно рассказала, что после побега из Сибири она направилась на Юг к своим знакомым, но заметив по прибытии в Харьков, что за ней следят, она сделала круг по Харьково-Азовской и Харьково-Николаевской железным дорогам и вновь прибыла в Харьков, чтобы приискать себе вид на жительство. В Харькове она встретила Бычкова, который взялся устроить ее временно в безопасной квартире, пока ей не удастся достать паспорт. Затем Бычков познакомил ее с Воскресенским, который предложил Чемодановой поселиться у него. О деятельности Воскресенского ей ничего известно не было, и она полагала, как он ей о том говорил, что он служит где-то в лавке. Ввиду болезни жены Воскресенского и чтобы не жить у них даром, Чемоданова приняла на себя заведование хозяйством и стала жить по паспорту, данному ей Воскресенским. О нахождении в квартире Воскресенских шрифта Чемоданова узнала лишь спустя некоторое время, благодаря случайному обстоятельству.

На вопрос председателя, за что Чемоданова была сослана в Сибирь, подсудимая объяснила, что она была сослана административным порядком после ареста 3 марта 1881 г. в квартире казненной государственной преступницы Перовской. По этому поводу Чемоданова рассказала, что, прибыв в 1881 г. в Петербург для поступления на женские курсы, она искала швейную работу для существования. На университетском балу ее познакомили с женщиной, которая позвала ее к себе и дала сшить скроенные ею воротнички. Взявшись за эту работу, Чемоданова получила затем более выгодную для себя и недели две спустя отправилась в квартиру этой женщины, чтобы возвратить работу обратно, но была арестована и впоследствии узнала, что упомянутая женщина была Перовская". Из Сибири подсудимая, по ее объяснению, была вынуждена бежать, вследствие невозможности зарабатывать пропитание, так как после введения положения о гласном надзоре20 ссыльным не дозволялись никакие занятия.

№ 2

Вечернее заседание 25 сентября открылось в 7 1/2 часов. По открытии заседания было приступлено к чтению актов дознания, относящихся к подсудимому Чуйко. Чуйко, отрицая знакомство свое с Суровцевым, заявил, что он подписался на брачном договоре Суровцева, так как вообще готов подписываться в качестве свидетеля на всех брачных договорах лиц, ему совершенно не известных.

По прочтении затем актов дознания, относящихся к Иванову, подсудимый Иванов заявил: «Я просил о вызове двух неявившихся свидетелей, которые рассказали бы о расположении Киевской тюрьмы. Я полагаю, что суд не обяжет меня сказать, кто именно и каким образом вывел меня из тюрьмы — один ли Тихонович, или для этого нужно было содействие других лиц. Я не признаю возможным указать лиц, способствовавших моему побегу, и потому еще, что Тихонович принял в том вину на себя, признанные же в совершении этого преступления виновными ключники вторичным приговором Киевского военно-окружного суда оправданы». После этого заявления было прочитано показание надзирателя Киевской тюрьмы, из которого, между прочим, видно, что один из осужденных и затем оправданных Киевским судом ключников, здороваясь и прощаясь с арестантом Ивановым, брал его за руку.

По прочтении актов дознания, относящихся к обвиняемому Тихоновичу, защитник последнего обратился к суду с ходатайством предложить Тихоновичу вопрос о том, при каких обстоятельствах и когда примкнул он к партии «Народной воли», а равно о задачах и стремлениях партии. На несколько раз предложенные председателем суда вопросы Тихонович ответил только следующее: «До 1 марта не принадлежал, теперь принадлежу». После изложенного защитник Тихоновича обратился к суду с ходатайством о вызове в суд начальника Дома предварительного заключения, от которого он, защитник, слышал о некоторых странностях в поведении Тихоновича, о чем он, защитник, не считает возможным рассказать суду. После пререканий, последовавших по сему поводу со стороны прокурора и защитника, Тихонович заявил: «Я удивляюсь, почему защитник думает, что я в ненормальном состоянии?» После сего суд удалился в совещательную комнату и по возвращении и залу заседания объявил резолюцию суда об отклонении ходатайства защитника.

По прочтении затем актов дознания, относящихся к подсудимой Волкенштейн, чтение которого не сопровождалось ничьими заявлениями, заседание закрыто в 11 часов.

№ 3

Затем допрошен свидетель — швейцар дома, где жил Суханов (на Николаевской), подтвердивший посещения Рогачевым Суханова. Жена швейцара подтвердила посещения его также Штромбергом, а кухарка квартиры Суханова признала в Фигнер женщину, которая у них однажды ночевала. Фигнер не отрицала этого факта.

В 1 час перерыв на 1/2 часа.

По возобновлении заседания прочитаны два показания Папина о лицах, принадлежавших к военным преступным кружкам (Ашенбреннере и Ювачеве). Ашенбреннер признал, что получил предложение стать членом кружка, но это не осуществилось по неизвестным для него причинам. Ювачев показал, что в последнее время и в бытность свою и Петербурге он уже совсем отстал от дел партии и готовился в Академию.

Затем прочитаны были показания и бумаги, имеющие отношение к Похитонову. Похитонов признал все относящееся к нему, за неважными исключениями в мелочах, признал и поездку в Харьков для свиданий с Филипповой по вызову Дегаева. Допрошен свидетель — дворник дома, где жил Похитонов в Петербурге, — о лицах, посещавших его. Читается письмо, найденное в Доме предварительного заключения в книге, возвращенной Похитоновым. Похитонов заявляет, что писано письмо Николаевым и им читано. Защитник подсудимого Похитонова ввиду того, что в деле нет подлинного показания Дегаева, которое предъявлялось на дознании некоторым подсудимым, просит суд разрешить Фигнер объяснить суду, что это за показание и что в нем заключается. Суд разрешает. Фигнер объяснила, что ей действительно предъявляли тетрадь, писанную несомненно Дегаевым, в которой упомянуты почти все подсудимые и многие другие. Фигнер считает это не показанием, а гнусным доносом.

№ 4

Заседание 26 сентября 4 часа дня. Прочитано показание Маймескулова по поводу образования Ашенбреннером кружка в Николаеве. Ашенбреннер заявил, что он не делал предложений Маймескулову вступить в кружок, а лишь привлек его к ежемесячному денежному взносу для найма помещения, в котором офицеры могли бы собираться для чтения газет и журналов и где Ашенбреннер предполагал читать лекции для ознакомления офицеров с социально-экономическими началами.

Прочитано показание Кирьякова по тому же предмету. Ашенбреннер заявил, что он никогда не предлагал ему освободить из тюрьмы Фанни Морейнис, и вообще просил суд обратить внимание на некоторые несообразности в этом показании.

Затем Ашенбреннер пожелал разъяснить основания, на которых он предлагал Ювачеву образовать кружок. Целью организации предполагалось соединение членов кружков и присоединение их к народу в момент восстания. Способствование восстанию могло быть двух родов — или активное, как самостоятельных деятелей и руководителей известных групп, или пассивное, чтобы противодействовать подавлению восстания, не допуская, например, командуемую часть войск стрелять по бунтовщикам. Далее Ашенбреннер заявил, что по его мнению, программа партии «Народной воли» может быть принята для военной организации только частями, причем террористическая деятельность должна быть вовсе изъята из этой программы, и всякий член организации, желающий принять участие в террористическом факте, должен предварительно выйти из кружка, чтобы не повлечь за собой гибель организации.

Подсудимый Ювачев представил несколько несущественных возражений против показания Маймескулова.

Перерыв до 7 часов.

По возобновлении заседания прочитан протокол обыска Крайского, в коем значится найденная у него записка от Ашенбреннера с указанием на скорый приезд Ювачева в Одессу. Ашенбреннер признал, что записку писал он, но совершенно не по поводу приезда Ювачева по делам будто бы партии, а потому, что, собираясь уезжать из Одессы в годовой отпуск, он написал об этом в Николаев и ожидал, что оттуда приедут его друзья попрощаться, думал, что приедет и Ювачев, но наверное этого не знал.

Затем Ашенбреннер признал, что по предложению Дегаева он поехал в Петербург, чтобы сделаться членом Центрального военного кружка; по приезде обратился, согласно указанию, к Папину, но этот последний ничего определенного не сказал, и в кружок он в конце концов не поступил. По словам Ашенбреннера, ему никогда не предъявлялись никакие уставы или программы, а действовал он «по своему крайнему разумению».

Ювачев объяснил, что виделся с Дегаевым в Одессе на квартире Ашенбреннера и что Дегаев предлагал ему выйти в отставку и, ввиду знакомства с химией, сделаться «техником» в партии, подобно Кибальчичу. Ювачев отказался от этого предложения.

Прочитаны показания Мицкевича, Крайского, Толмачева об организации военных кружков на Юге. Ювачев заявил, что знакомство его с революционными идеями началось со знакомства с Ашенбреннером, в разговорах с коим они признавали необходимость народного восстания, невозможного без участия войска; мысль эта и легла в основание для организации кружка. Ашенбреннер познакомил его с устройством военных кружков в России, существованием центрального кружка и основаниями, на коих следовало организовать кружок в Николаеве.

Сущность показаний Ювачева сводилась к тому, что «кружка», правильно организованного, среди моряков в Николаеве не было, а была лишь близкая связь четырех лиц: Ювачева, Бубнова, Толмачева, Янушевского. Прочитано показание Бубнова о сходке, на которой обсуждалась организация кружка и Ашенбреннером предложен был проект программы, которую и решено было принять. По объяснению Ювачева, сходка эта, на которой присутствовали моряки и Пражского полка офицеры, состоялась по соглашению с Ашенбреннером, который хотел познакомиться с моряками. Вообще же Ювачев возражал против определенных указаний Бубнова о существовании кружка, организованного Ювачевым, хотя признал, что организовать кружок должен был он и что если бы была возможность и средства, то он организовал бы кружок и, вероятно, до сих пор был бы одним из активных деятелей оного.

Ашенбреннер возразил, что он никакой программы на сходке не предлагал.

Защитник Фигнер просил разрешения ссылаться в речи на показание, данное ею на предварительном следствии. Суд отказал, предоставив Фигнер дать подробное показание на суде. Фигнер от этого отказалась.

По просьбе подсудимого Немоловского прочитан ряд свидетельских показаний, удостоверявших пребывание его в Харькове и в Гори. Немоловский возражал против всех этих показаний; в своих объяснениях был сбивчив и путался.

Подсудимый Тихонович заявил, что просит суд считать ложными все показания, данные им по поводу сношений с Никитиной и Ивановым, хотя продолжал признавать факт умышленного выпуска Иванова из тюрьмы.

В 10 часов 10 минут председатель объявляет, что судебное следствие закончено и 27-го числа в 11 часов утра начнутся прения сторон.

№ 5

Заседание 27 сентября. По открытии заседания в 11 часов утра прокурор сказал обвинительную речь, продлившуюся до 2-х часов. Речь в общем хорошая, без эффектных выходок; может быть, даже несколько мягка; поддержано обвинение согласно обвинительному акту.

Затем в 2 часа, после перерыва, слово предоставлено защитникам. 1) Защитник Фигнер, присяжный поверенный Леонтьев, указывал на крайне правдивый характер Фигнер, любовь ее к народу, к «правде», достижения коей она желала, хотя безусловно ложным путем, и во имя коей совершен ею ряд преступлений. 2) Защитник Чемодановой, присяжный поверенный Спасович, отвергал принадлежность подсудимой к партии «Народной воли» и участие ее в каком-либо преступном факте. Признал ее знакомство с членами партии и проживание по подложному виду. 3) Защитник Суровцева, присяжный поверенный Дорн, доказывал, что подсудимый — социалист, но не террорист. 4) Защитник Спандони и Штромберга, присяжный поверенный Макалинский, доказывал, что оба подсудимые — не террористы, сношений с партией имели весьма мало и во время совершения сообществом главного ряда преступлений были в ссылке в Сибири.

№ 6

В 4 часа пополудни начал речь защитник подсудимого Тихоновича присяжный поверенный Казин, который, признавая Тихоновича виновным в освобождении из тюрьмы Иванова, отрицал принадлежность Тихоновича к партии «Народной воли». Освобождение Иванова, по мнению защитника, произошло, вероятно, вследствие платонического сочувствия Тихоновича политическим взглядам Иванова. Далее защитник продолжал: «В обществе существует совершенно справедливое мнение о том, что военнослужащий, впавший в государственное преступление, должен быть подвергнут всей строгости, определенного законом наказания, но Тихонович за освобождение Иванова и подлежит наказанию специальному, как военнослужащий, нарушивший долг военной службы, каковое наказание и полагаю справедливым применить к моему клиенту».

Защитник подсудимого Рогачева, присяжный поверенный Колюбакин, доказывал, что дознанием, а равно и судебным следствием не обнаружено никаких данных к обвинению Рогачева в знании, о готовящемся злодеянии 1 марта и недонесении. Затем защитник, признавая Рогачева принадлежащим к партии «Народной воли» лишь в смысле стремлений последней к получению народом возможно большего самоуправления, отрицал принадлежность Рогачева к террористической фракции и ходатайствовал о применении судом к его клиенту 2-й части 250 статьи Улож(ения) о наказаниях.

Защитник подсудимого Ювачева, присяжный поверенный Дорн, доказывал, что Ювачев не мог быть организатором кружка, так как никакого кружка в сущности не было, а собирались иногда некоторые его товарищи, которые вели между собой разговоры противоправительственного содержания, ввиду чего защитник полагает возможным за выраженное Ювачевым на словах сочувствие к стремлениям партии «Народной воли» применение к нему 2-й ч[асти] 250 ст|атьи| Улож[ения] о наказаниях] в низшей мере.

Вечернее заседание было открыто в 7 часов. Защитник подсудимого Похитонова Мазараки пространно доказывал, что военная организация не имела ничего общего с террористической фракцией и что вообще программа партии «Народной воли» не имеет никакого террористического характера; знакомство же Похитонова с террористами не может доказывать, что и Похитонов — террорист. Похитонов, по мнению защитника, революционер по убеждениям, не принимавший никакого активного участия в деятельности партии.

Специально прибывший из г. Полтавы защитник того же Похитонова присяжный пов[еренный] Веселовский прежде всего рассказал о семье обвиняемого, воспитании, им полученном, причем заявил, что он, узнав о привлечении Похитонова к делу о государственном преступлении, был поражен тем, что сын генерала Похитонова мог сделаться врагом нашего Государя. Подсудимый, по заявлению защитника, до последней турецкой кампании был консервативный по убеждениям молодой человек крайне мягкого характера. Во время оккупации Болгарии политические взгляды Подсудимого несколько изменились, вследствие того, что он вздумал перенести на почву России конституционные порядки, совершенно позабыв о вековой истории России, развитие которой и нынешнее могущество всецело обязано самодержавию. По возвращении в Россию Полигонов имел несчастье познакомиться с Сухановым и Дегаевым, влиянию которых и подчинился. Что могло сделаться с Похитоновым, человеком мягкого характера, после знакомства с означенными лицами и вообще так называемыми социалистами, людьми никуда и ни на что не годными, какими-то недоучками? «Меня поразило, — заявил защитник, — что в печатных бланках протоколов допроса напечатан такой параграф: «Почему не окончили образование?», — из чего предполагается, что всякий привлекаемый по обвинению в государственном преступлении, есть непременно лицо, не окончившее образования».

Похитонов, по мнению защитника, попав в компанию людей, у которых какие-то сумасбродные желания, сделался, пожалуй, мирным революционером по убеждениям, желавшим неосуществимого на земле общего блага, но отнюдь нельзя признавать Похитонова террористом.

По мнению прокурора, Похитонов признается принадлежащим к центральной военной организации, принявшей всю программу партии «Народной воли». Это заключение прокурор основывает на показании Желябова, но «я этому показанию, — продолжает защитник, — не верю; Желябов, извините гг. судьи, врет: это был человек, страшно увлекавшийся вообще и который после ареста воображал, что он в состоянии запугать правительстве», Давая показания о каких-то кружках, рассеянных по империи, каком-то центре, комитете и комиссии. Сравните показание Желябова с показанием Гольденберга этим чистосердечным духовным завещанием. Из показания Гольденберга мы видим, что пресловутый Липецкий съезд, на который будто бы съехались представители всевозможных фракций с различных местностей империи, был н сущности собранием знакомых Гольденберга, и на этом собрании они дали друг другу разные клички, назначив кого членом комиссии, кого членом комитета, и т.д.» В это время защитник был остановлен председателем, предложившим сократить его речь, после чего г. Веселовский ходатайствовал перед судом о применении к его клиенту 2-й ч[асти| 250 ст[атьи] Улож[ения] о наказ[аниях].

Защитник подсудимого Ашенбреннера присяжный пов[еренный| Казин отрицал принадлежность его клиента к террористической фракции, а также и то обстоятельство, чтобы он был организатором кружка, лучшим доказательством чему служит то, что если бы кружок существовал, то члены оного седели бы на скамье подсудимых вместе с Ашенбреннером. По мнений Защитника, Ашенбреннер знакомил своих товарищей по службе или хотел познакомить с последним словом социальных наук для того, чтобы в момент изменения существующего государственного строя стать на сторону народа, почему и должно применить к нему 2-ю ч[асть] 250 ст[атьи] Улож(ения).

Далее защитник продолжал: «В деле имеется показание Кирьякова, из которого, между прочим, видно, что Ашенбреннер предлагал ему освободить из тюрьмы Фейгу Морейниса, но я к этому показанию отношусь с тем же отвращением, с которым и вы, вероятно, относитесь, гг. судьи, так как этот же Кирьяков показал, что он желал выдать своих товарищей ради получения от правительства вознаграждения, что ему, кажется, и удалось».

Подсудимый Немоловский заявил: «Прошу суд приговорить меня к смертной казни».

Подсудимые Чуйко, Иванов и Волкенштейн не пожелали делать каких-либо заявлений.

Перерыв объявлен на 1/2 часа.

В 9 часов вечера по открытии заседания последнее слово было предоставлено подсудимой Филипповой.

Филиппова начала так: «Г. прокурор изумляется, каким образом я могла принимать участие в совершении такого количества преступлений, в которых я вполне изобличена. Между тем, совершенные мною преступления имеют несомненную связь со всей моей жизнью, которая должна была неминуемо окончиться скамьей подсудимых. Я росла в семействе довольно состоятельном, развитом, причем родители мои не отказывали в доле средств для умственного и нравственного моего развития. Получив некоторое развитие, я стала думать о предстоящем мне служении человечеству и решила, что лучшее служение — подача врачебной помощи неимущим классам, для чего отправилась в Швейцарию. По возвращении в Россию я занималась исключительно врачеванием в родной местности, но тут начались против меня интриги со стороны всех властей, за исключением лишь председателя управы. Я поняла, что в России6 при существующих порядках невозможна никакая разумная деятельность, никакой прогресс. Я отличаюсь консерватизмом, в том смысле, что принимаю решения не быстро, но раз я приняла какое-либо решение, то остаюсь при нем непременно. Я решила, что изменить существующий строй возможно только путем насилия, для чего необходимо возможно большее количество людей, сочувствующих насилию, но, вместе с тем, привлекая в свою среду людей сочувствующих, я не считала возможным предлагать им прямо активную деятельность и вместо них шла сама совершать преступления, чем и объясняется изумление прокурора тем количеством преступлений, которое я совершила. Я полагаю, что и г. прокурор признает теперь, что я в этом отношении поступала не бесчестно.

Закончу свое слово тем, что для нас безразлично, будет ли в России республика или конституционная монархия. Мы можем мечтать о республике, но удовлетворимся и конституционной монархией, так как и при последнем режиме возможно развитие личности и соответственное применение к делу».

Подсудимая Чемоданова, доказывая непринадлежность свою к партии, заявила: «Воскресенский, быть может, потому сказал, что я сочувствую интересам их партии, что я особенно относилась к жене его, оказавшейся женщиной вечно скорбящей и потому невольно просящейся на выражение сочувствия. Между тем, сочувствие к личности нельзя смешивать с сочувствием к членам партии. Притом, живя у Воскресенского, я думала только о своих интересах и не могла принимать к сердцу интересы человечества».

Подсудимый Суровцев: «Не принадлежу ни к какой социально-революционной партии».

Подсудимый Спандони: «Ничего не имею».

Подсудимый Тихонович: тоже.

Подсудимый Рогачев: «Прошу обратить внимание на прочитанные здесь показания офицеров, задержанных вместе со мною, — это показания людей раскаявшихся; все они единогласно показывают то же, что и я заявляю, — мы не террористы. Затем я должен заявить, что данные мною показания во время содержания в крепости неточны.

Содержание в крепости поистине ужасно: пищу мне давали в течение целого месяца из совершенно тухлых продуктов, и только после посещения крепости г. товарищем министра внутренних дел меня стали кормить лучше. От испорченной пищи у меня сделалось и головокружение и звон в ушах, но что ужаснее испорченной пищи, так это музыка на башне, играющая каждые четверть часа, Я решил запутать себя, почему и показал, что я знал о приготовлениях к событию 1 марта, и поступил неглупо, ибо меня сейчас перевели в Дом предварительного заключения, где здоровье мое значительно поправилось. Вообще же я давал совершенно верные, откровенные показания". Мои показания оценивал по достоинству и товарищ прокурора Добржинский", но вдруг он изменился. По предъявлении мне показаний Дегаева я понял, почему Добржинский ко мне изменился: из показаний негодяя Дегаева я понял, что это торговец, который продавал своих товарищей и сообщников, судя по ценности той или иной головы. Про меня он сказал: «берите его поскорее — он опасный террорист», но я не террорист и не знал о готовящемся событии 1 марта. Виновным же в принадлежности к военной организации признаю себя вполне».

Подсудимый Похитонов: «Я должен заявить суду, почему я желаю изменения существующего государственного строя, т.е. хочу объяснить причину, которая послужила поводом к изменению моих политических убеждений. Я с восторгом отправился на войну ради освобождения славян и что же я встретил: безобразные порядки в продовольствии армии, гибель ни с того ни с сего 2000 человек (перерыв председателя), ужасное впечатление по поводу невозможного мирного договора (перерыв председателя). Я был отправлен в Болгарию во время оккупации и что же я там встретил? — полную свободу, постоянные сходки, на которых свободно обсуждались всевозможные вопросы политического характера. Я слышал даже зажигательные речи русских губернаторов к болгарам (перерыв председателя). Вернувшись в Россию из освобожденной Болгарии, что я встретил? — полнейшее бесправие, произвол и казни; словом, страшный контраст (перерыв председателя). Я решил, что всему причиною существующий строй, и потому вступил на путь революции».

Подсудимый Штромберг: «Самодержавие больше всего пользы могло бы принести народу при освобождении крестьян. Между тем, мы видим, что деятели того времени были разные — одни были хорошие, а другие дурные.
Председатель: Потрудитесь перейти к рассказу о вашей деятельности.
Подсудимый. Могу ли я говорить о быте народа и приводить статистические сведения?
Председатель: Нет.
Подсудимый: В таком случае я ничего не скажу».

Подсудимый Ашенбреннер: «Я был пропагандистом социальных идей, желая развития своих товарищей, и никогда не принадлежал к партии террористов».

Подсудимый Ювачев, повторив данное суду заявление, кончил так: «Живя в Николаеве, я стремился к добру и что же вышло? — пользы никому не принес и заслужил вполне проклятие своих товарищей, которое будет тяготеть надо мною до гробовой моей доски».

Заседание закрыто в 11 часов.

Заседание 28 сентября. Заседание открыто в 10 часов. Последнее слово предоставлено подсудимому Чуйко, который отказался от дачи заявления, равно как отказались и подсудимые Немоловский, Иванов, Волкенштейн.

Суд удалился для постановки вопросов о виновности подсудимых и наказании.

Генерал А.А.Киреев:"Плеве говорит, что поневоле придется быть снисходительным ввиду такого значительного числа преступников» (из военных)"

В.Н.Фигнер, Л.А.Волкенштейн и все 6 офицеров были приговорены к смертной казни через повешение; В.Г.Иванов и А.И.Немоловский — к вечной каторге; В.И.Чуйко — к 20-ти, А.А.Спандони и Д.Я.Суровцев — к 15-ти и Л.В.Чемоданова — к 4-м годам каторги. 10 октября 1884 г. в Шлиссельбургской крепости были казнены Н.М.Рогачев и А.П.Штромберг. Остальных смертников Александр III «помиловал» вечной (Волкенштейн и Ювачева — 15-летней каторгой. Немоловскому вечная каторга была заменена 20-летней, а Чемоданова вместо каторги была сослана в Сибирь. Трое (Немоловский, Похитонов и Тихонович) погибли в казематах Шлиссельбургской крепости. Волкенштейн была убита царскими карателями уже после освобождения из Шлиссельбурга.

М.Ю.Ашенбреннер: "После оглашения приговора в зале суда один из защитников довольно громко проговорил: «Какой варварский приговор!"