Процесс по" делу 1 марта"
I
1 марта 1881
года, в воскресенье, в третьем часу пополудни в
С.-Петербурге, на набережной Екатерининского
канала, против сада Михайловского дворца
совершилось величайшее злодеяние, жертвою
которого пал Его Императорское Величество
Государь Император Александр Николаевич.
Неслыханное по гнусности своей и бедственным
последствиям преступление это и сопровождавшее
его причинение смерти и поранений многим лицам,
совершены были посредством двух производивших
взрывы метательных снарядов.
Обстоятельства злодеяния, исследованного
дознанием в порядке, установленном в I главе 2
разд. 3 книги Устава уголовного судопроизводства,
2 ч. XV т. Свода законов, изд. 1876, по продолжении 1879
года, а в некоторых частях и предварительным
следствием, были выяснены как осмотрами места и
вещественных доказательств преступления, так и
показаниями нижепоименованных
свидетелей-очевидцев: полицмейстера 1-го
отделения полковника Дворжицкого, отдельного
корпуса жандармов капитана Коха, ротмистра
Терского казачьего эскадрона собственного Его
Императорского Величества конвоя Кулебякина,
конвойных казаков: унтер-офицера Кузьмы Мачнева
и рядовых Михея Луценко и Петра Козьменко,
адъютанта с.-петербургской крепостной
артиллерии штабс-капитана Кюстера, офицеров
кадрового батальона лейб-гвардии резервного
пехотного полка штабс-капитанов: Новикова и
Франка и подпоручика Рудыковского, лейб-гвардии
кавалергардского полка поручика графа
Гендрикова, 139-го Моршанского пехотного полка
подпоручика Митрофана Крахоткина, камер-пажа
Косинского, младшего медицинского фельдшера
лейб-гвардии Павловского полка Василия Горохова,
рядовых лейб-гвардии Преображенского полка
Ивана Евченко и Платона Макарова, городового 3-го
участка Александро-Невской части Василия
Несговорова, отставного рядового Петра Павлова и
крестьянина Новгородской губернии,
Старорусского уезда, деревни Пятигорки Михаила
Назарова.
На основании совокупности приведенных данных,
горестное событие преступления представляется в
нижеследующем общем виде:
В третьем часу дня, ныне в Бозе почивший Государь
Император выехал в карете в сопровождении
обычного конвоя из Михайловского дворца по
Инженерной улице, по выезде из которой карета
повернула направо, по набережной
Екатерининского канала, направляясь к
Театральному мосту. Позади быстро следовавшей
кареты Государя Императора, на расстоянии не
более двух сажен от нее, ехал в санях
полицмейстер полковник Дворжицкий, а за ним
капитан Кох и ротмистр Кулебякин. На расстоянии
сажен пятидесяти от угла Инженерной улицы в две
четверти часа пополудни под каретою раздался
страшный взрыв, распространившийся как бы
веером. Выскочив из саней и в то же мгновение
заметив, что на панели, со стороны канала, солдаты
схватили какого-то человека, полковник
Дворжицкий бросился к императорской карете,
отворил дверцы и, встретив выходившего из кареты
невредимым Государя Императора, доложил Его
Величеству, что преступник задержан. По
приказанию государя свидетель проводил его по
тротуару канала к тому месту, где находился уже
окруженный толпою народа задержанный человек,
оказавшийся впоследствии тихвинским мещанином
Николаем Ивановым Рысаковым. Стоявший на
тротуаре подпоручик Рудыковский, не узнав сразу
Его Величество, спросил: “Что с государем?”, на
что Государь Император, оглянувшись и не доходя
шагов десяти до Рысакова, изволил сказать:
“Слава Богу, я уцелел, но вот...”, указывая при
этом на лежавшего около кареты раненого казака и
тут же кричавшего от боли раненого мальчика.
Услышав слова государя, Рысаков сказал: “Еще
слава ли Богу?” Между тем, опередив на несколько
шагов государя, полковник Дворжицкий принял от
лиц, задержавших Рысакова, вынутые из платья его
револьвер и небольшой кинжал. Приблизившись к
задержанному и спросив, он ли стрелял, Его
Императорское Величество, после утвердительного
ответа присутствующих, спросил Рысакова: кто он
такой,— на что тот назвал себя мещанином
Глазовым. Затем, как только государь, желая
посмотреть место взрыва, сделал несколько шагов
по панели канала по направлению к экипажу, сзади,
у самых ног его, раздался новый оглушительный
взрыв, причем поднятая им масса дыма, снега и
клочьев платья закрыла на несколько мгновений
все пространство.
Когда же она рассеялась, пораженным взорам
присутствующих, как пострадавших, так и
уцелевших, представилось ужасающее зрелище: в
числе лиц, поверженных и раненных взрывом,
находился и Государь Император. Прислонившись
спиною к решетке канала, упершись руками в
панель, без шинели и без фуражки, полусидел на ней
возлюбленный монарх, окровавленный и трудно
дышавший. Обнажившиеся ноги венценосного
страдальца были раздроблены, кровь сильно
струилась с них, тело висело кусками, лицо было в
крови. Тут же лежала шинель государя, от которой
остались лишь окровавленные и обожженные клочья.
Раненный рядом с Государем Императором
полковник Дворжицкий, приподнявшись с земли,
услышал едва внятно произнесенные слова
государя: “Помоги” и, вскочив, подбежал к нему
вместе со многими другими лицами. Кто-то подал
платок. Государь, приложив его к лицу, очень
слабым голосом произнес: “Холодно, холодно”.
Тогда, приподняв государя, уже начавшего терять
сознание, окружавшие его лица, в числе которых
были юнкера Павловского военного училища и чины
проходившего мимо караула от 8-го флотского
экипажа, при подоспевшем великом князе Михаиле
Николаевиче, понесли его к саням полковника
Дворжицкого, причем поручик граф Гендриков
покрыл своею фуражкою обнаженную голову
страдальца. Наклонившись к своему августейшему
брату, великий князь спросил, слышит ли Его
Величество,— на что Государь Император тихо
отвечал: “Слышу”, на дальнейший вопрос Его
Высочества о том, как государь себя чувствует,
Государь Император изволил сказать: “Скорее... во
дворец”, а затем, как бы в ответ на услышанное им
предложение штабс-капитана Франка внести его в
ближайший дом для подания первоначальной помощи.
Его Императорское Величество произнес: “Несите
меня во дворец... там... умереть...” То были
последние слышанные свидетелями слова
умирающего монарха.
Императорская карета оказалась сильно
поврежденною взрывом, почему Его Величество
поместили в сани полковника Дворжицкого, куда
сел ротмистр Кулебякин и с помощью конвойных
казаков Козьменко и Луценко повез Государя
Императора в Зимний дворец.
Неисповедимые веления Промысла свершились.
Объявлениями от министра внутренних дел,
опубликованными того же 1 марта, возвещено, что
при вышеописанном втором взрыве Его
Императорское Величество Государь Император был
тяжело ранен, с раздроблением обеих ног ниже
колен, и в тот же день, в 3 часа 35 минут пополудни, в
Бозе почил.
По сведениям, собранным при дознании,
оказывается, что из свиты Государя Императора
при взрывах было более или менее опасно ранены 9
человек, из которых один уже скончался, а из числа
чинов полиции и посторонних лиц, находившихся на
месте преступления, ранены 11, из которых двое (в
том числе 14-летний крестьянский мальчик Николай
Максимов) умерли через несколько часов. (по
другим данным Н.Максомов был только ранен)
По соображении данных, обнаруженных осмотром
местности преступления и оказавшихся на ней
предметов, спрошенные в качестве экспертов:
командир гальванической учебной роты полковник
Лисовский, командир 1-го военно-телеграфного
парка подполковник Шахназаров и капитан 4-го
саперного батальона Родиваповский пришли к
заключению, что по внешнему виду и свойствам
вышеозначенных предметов взрывы были
произведены двумя брошенными снарядами,
заключенными в жестяные оболочки, причем заряд
каждого состоял приблизительно из 5 фунтов
ударного состава и взрывчатого вещества,
по-видимому, нитроглицерина.
Метательный снаряд, причинивший первый взрыв,
как установлено единогласными свидетельскими
показаниями, был брошен под карету Государя
Императора именно Николаем Ивановичем
Рысаковым. Свидетели Назаров и Горохов видели
Рысакова перед самым проездом государя тихо
шедшим по панели канала навстречу императорской
карете, причем Горохов заметил у него в руках
что-то круглое, вроде тарелки, завернутое в белый
платок, а Назаров удостоверил, что, поравнявшись
с каретой государя, Рысаков бросил под лошадей
что-то белое, похожее на ком снега, и побежал, но
был задержан бросившимися на него свидетелями.
По словам Назарова, Рысаков, по задержании его,
казался спокойным и даже смеялся, а по объяснению
свидетелей Горохова, Несговорова и Макарова,
доставивших Рысакова в управление
градоначальника, он просил их оградить его от
разъяренного народа, за исполнение чего
благодарил их.
Что же касается до виновника второго взрыва, то
крестьянин Петр Павлов показал, что когда
государь, отойдя от задержанного Рысакова,
направился по панели канала, то неизвестный
человек, стоявший боком и прислонившись к
решетке, выждал приближение Государя Императора
на расстояние не более двух аршин и, приподняв
руки вверх, бросил что-то на панель, отчего и
последовал второй взрыв.
Несмотря на отсутствие прямых указаний на
личность упомянутого виновника второго взрыва,
при производстве дознания были собраны данные,
приводящие с полной вероятностью к заключению о
том, что означенный взрыв был произведен одним из
пострадавших от него же неизвестным человеком,
который был поднят па месте преступления и
доставлен в бессознательном состоянии в
придворный госпиталь конюшенного ведомства, где
и умер спустя 8 часов, придя несколько в себя и
ответив перед смертью на вопрос о своем имени и
звании — “не знаю”.
По судебно-медицинскому осмотру и вскрытию трупа
этого неизвестного человека, на теле его и
преимущественно на передней части тела, в том
числе в особенности на правой руке, оказалось
множество ранений, причиненных, по мнению
врачей-экспертов, при взрыве, который по
характеру повреждений, в связи со свойствами
взрывчатого вещества, должен был произойти в
весьма близком расстоянии от умершего, не далее
как на три шага.
При производстве совокупного расследования по
делам о предшествовавших покушениях на жизнь
Священной Особы ныне в Бозе почившего Государя
Императора: 2 апреля, 18 и 19 ноября 1879 и 5 февраля 1880
года были обнаружены данные, последовательный
ряд которых приводил к предположению о
задуманном и уже готовящемся в среде известных
по прежним делам преступных деятелей новом
таковом же посягательстве, а при возникновении
настоящего дела выяснились указания на
принадлежавших к этой среде истинных зачинщиков
и руководителей злодеяния 1 марта 1881 года. Из
имеющихся в настоящем деле сведений об
означенных данных, составляющих предмет еще
производящегося, но уже близкого к окончанию
особого дознания, видно, что в ноябре 1880 года был
арестован дворянин Александр Михайлов,
проживавший под фамилией Поливанова, при обыске
у которого найден динамит и другие предметы,
свидетельствующие о его преступной
деятельности. Вслед за тем, при дальнейших
розысках были обнаружены две занимаемые членами
партии квартиры, из которых в первой, по Большой
Подъяческой улице, д. № 37, производилось
заготовление значительного количества динамита,
а в другой, по Подольской улице, д. № 11, помещалась
тайная типография. Посетители этих квартир,
проживавшие под чужими именами и по подложным
видам на жительство, были задержаны один за
другим, причем в числе их оказались известные по
прежним розыскам и процессам агитаторы:
Фриденсон (Агаческулов), Баранников (он же
Кошурников и Алафузов) и Колоткевич (Петров).
Затем результаты исследования привели к
заключению, что в кружке означенных лиц играли
видную и влиятельную роль:
проживавший под своим собственным именем
действительный студент Михаил Тригони и
крестьянин Таврической губернии, Феодосийского
уезда, деревни Николаевки Андрей Иванович
Желябов, разыскиваемый по обвинению в покушении
на жизнь Его Императорского Величества,
совершенном 18 ноября 1879 года близ города
Александровска Екатеринославской губернии.
Желябов был арестован 27 февраля сего года,
одновременно с Тригони, в квартире последнего, на
углу Невского проспекта и Караванной улицы, в
доме Лихачева.
По обнаружении местожительства Желябова,
проживающего вместе с женщиною, именовавшею себя
Лидией Антоновной Войновой, по 1-й роте
Измайловского полка, в доме № 17-18, кв. №23, под
именем Николая. Ивановича Слатвинского, в
квартире его утром 1 марта, всего лишь за
несколько часов до совершения злодеяния, жертвою
которого пал ныне в Бозе почивший Государь
Император, был произведен обыск, при котором,
кроме разных принадлежностей химических опытов,
могущих служить и для приготовления взрывчатых
веществ, были найдены между прочим четыре
жестянки из-под конфет и одна из-под сахару, с
остатками в четырех жестянках (трех из-под конфет
и одной из-под сахару) черного вещества, а также
две каучуковые красные трубки.
По заключению эксперта, заведующего химической
лабораторией Михайловской артиллерийской
академии и училища генерал-майора Федорова,
означенное вещество есть черный динамит, а
каучуковые трубки подобны тем, которые были
употреблены при устройстве нижеупомянутых
метательных взрывчатых снарядов. В названных
жестянках, по мнению генерала Федорова, могло
помещаться около двух пудов динамита.
Женщина, проживавшая вместе с Желябовым под
именем Лидии Войновой, скрылась из вышеуказанной
квартиры Желябова на другой день его ареста, 28
февраля вечером, и была задержана лишь 10 марта на
Невском проспекте околоточным надзирателем
Широковым.
Задержанная оказалась дворянкою Софьей Львовной
Перовской, обвиняемою и разыскиваемою по делу о
покушении на жизнь Священной Особы Государя
Императора, совершенном 19 ноября 1879 года близ
города Москвы, на линии Московско-Курской
железной дороги.
По обыску при Перовской были между прочим
найдены печатные прокламации: от 2 марта 1881 года,
по поводу события 1 марта, 18 экземпляров от
“Исполнительного комитета” и 14 экземпляров от
“Рабочих членов партии "Народная воля"”.
Дознанием выяснено, что в июне 1880 года Перовская,
под именем Войновой, вместе с женщиною,
называвшейся дочерью священника Ольгой Сипович
и еще неразысканною, выбыла из д. № 32-4
Петербургской части, 1-го участка, на углу Большой
и Малой Белозерских улиц, и переехала на
жительство в кв. № 23, д. № 17-18 по 1-й роте
Измайловского полка. В октябре Сипович уехала, по
заявлению ее, в Ораниенбаум, а вскоре после ее
отъезда у Перовской, под видом ее брата,
поселился Желябов, проживавший под именем
Николая Ивановича Слатвинского.
Из показаний свидетелей: старшего дворника д. №
17-18 крестьянина Харитона Петушкова, его
подручного дворника, запасного рядового
Григория Афанасьева и содержательницы мелочной
лавочки в доме крестьянки Ирины Афанасьевой,
называвшиеся Слатвинским (Желябов) и Войновой
(Перовская) жили весьма уединенно, гостей не
принимали, писем не получали, прислуги не имели,
так что Воинова (Перовская) сама покупала
провизию и готовила кушанье. 27 февраля она вышла
из квартиры вместе со Слатвинским (Желябовым),
который уже более не возвращался; Воинова же
(Перовская) вернулась вечером и провела ночь
дома. 28 февраля она два раза через задний ход
приходила в лавочку Афанасьевой, причем в первый
раз купила коленкору, а во второй тесьмы, говоря,
что покупает это для платья. В оба свои прихода в
лавочку она выходила из нее чистым ходом прямо на
улицу, причем, после вторичного ее появления у
Афанасьевой, около 9 часов вечера Воинову
(Перовскую) уже в доме не видели, и 1 марта, по
приезде должностных лиц для производства обыска
в квартире Желябова,— квартира эта оказалась
пустой.
III
Вследствие
сведений, полученных властями при производстве
расследования по настоящему делу о том, что по
Тележной улице, в доме № 5 находится так
называемая конспиративная квартира, т. е. такое
помещение, в котором собирались злоумышленники и
производились приготовления к преступлению 1
марта, в означенном доме, в квартире № 5 сделан
был в ночь на 3 марта внезапный обыск. При
объявлении должностными лицами, явившимися на
обыск, о цели их прибытия лицу, спросившему их о
том через запертую наружную дверь квартиры, в
этой последней послышалось несколько выстрелов
и затем какая-то женщина отперла дверь, через
которую должностные лица и проникли в квартиру. В
первой комнате, направо, они нашли лежащим на
полу окровавленного, только что, по-видимому,
застрелившегося человека. По заключению
приглашенного для подачи ему медицинской помощи
врача Павлова, человек этот нанес себе
выстрелами из револьвера несколько ран, в том
числе одну безусловно смертельную в висок. Не
выходя из бессознательного состояния,
неизвестный тут же вскоре умер. По осмотру
домовой книги и по показаниям свидетелей
оказалось, что он проживал в квартире № 5 вместе с
упомянутою задержанною в ней женщиной, под
именем супругов Фесенко-Навроцких, по подложному
паспорту на имя коллежского регистратора Ивана
Петровича Фесенко-Навроцкого.
При расследовании, произведенном с целью
обнаружить личность застрелившегося человека,
проживавшего под именем коллежского
регистратора Ивана Фесенко-Навроцкого,
подполковник 1-го лейб-гренадерского
Екатеринославского полка Иван Алексеевич Саблин
признал в предъявленном ему фотографическом
снимке застрелившегося родного брата своего,
дворянина Николая Алексеевича Саблина, который в
1878 году выехал из Москвы неизвестно куда, причем
с тех пор родные его никаких известий о нем не
имели.
Женщина, задержанная в конспиративной квартире,
оказалась мозырскою мещанкою Гесею Мироновной
Гельфман. По ее объяснению, проживавший вместе с
нею в этой квартире неизвестный, называвшийся
Фесенко-Навроцким, застрелившийся перед обыском,
был действительно Николай Алексеевич Саблин.
Из имеющихся в деле сведений видно, что
означенный Саблин в 1873 и 1874 годах принадлежал к
революционному кружку, образовавшемуся в Москве,
и, действуя как здесь, так и в Ярославской
губернии, занимался преступной пропагандой в
народе совместно со скрывающимися ныне
революционными деятелями Николаем Морозовым и
Иванчиным-Писаревым. Затем, уехав в 1874 году за
границу, Саблин в марте 1875 года вместе с
Морозовым возвратился в Россию, причем был
задержан в пограничном селении Кибарты, с
прусскою легитимационной картой на имя Фридриха
Вейсмана. Привлеченный к делу о революционной
пропаганде в Империи и преданный суду Особого
присутствия Правительствующего Сената для
суждения дел о государственных преступлениях,
Саблин был признан виновным во вступлении в
преступное тайное сообщество, предусмотренное 2
отд. ст. 250 Уложения о наказаниях, со знанием о
целях его, за что, как изложено в приговоре
Особого присутствия, состоявшегося 18 октября (23
января) 1877-78 годов, он подлежал наказанию,
указанному в 3 степ. 31 ст. Уложения о наказаниях,
причем Особое присутствие, приняв во внимание
обстоятельства смягчающие, в числе других и его,
Саблина, вину в размерах, выходящих из пределов
власти суда, и, между прочим, долговременное
содержание его под стражей и молодость,
определило: ходатайствовать пред монаршим
милосердием о вменении ему в наказание
предварительного ареста, на каковое ходатайство
и последовало высочайшее Его Императорского
Величества ныне в Бозе почившего Государя
Императора соизволение.
По обыску в конспиративной квартире был найден
ряд вещественных доказательств, имеющих
непосредственную связь со злодейским деянием 1
марта. Из числа означенных вещественных
доказательств особое значение, по заключению
экспертов, представляют нижеследующие предметы:
1) две метательные мины, взрывающиеся при
бросании от удара, в жестянках, заключающих в
себе, как подробно объяснено в заключении и
чертежах генерал-майора Федорова, взрывчатый
аппарат, который представляет систему
сообщающихся друг с другом снарядов: а) с серной
кислотой, б) со смесью бертолетовой соли, сахара и
сернистой сурьмы, в) с гремучей ртутью и г) из
пироксилина, пропитанного нитроглицерином.
Передавая друг другу посредством стопина
воспламенение, вследствие удара или сотрясения,
снаряды эти доводят его наконец до смеси
гремучего студня с камфарой, действующего при
взрыве в шесть раз сильнее пороха; часть
означенного аппарата устроена вдвойне таким
образом, чтобы взрыв последовал при падении
метательной мины в каком бы то ни было
направлении;
2) колба и реторта, служащие для химических
опытов;
3) стеклянные шарики с серной кислотой;
4) небольшая деревянная призма, представляющая,
по предложению эксперта, часть модели
метательного снаряда;
5) фарфоровая ступка, в которой перетиралась
бертолетовая соль;
6) записка на клочке бумаги о вышеупомянутой
смеси бертолетовой соли с сахаром и сурьмой;
7) рисунок карандашом на обороте транспаранта
какого-то аппарата для производства
гальванического тока, не имеющего, впрочем,
отношения к метательным снарядам;
8) план города С.-Петербурга с карандашными
отметками, в виде неправильных кругов на здании
Зимнего дворца и со слабыми карандашными же
линиями, проведенными от здания Михайловского
манежа по Инженерной улице, по зданиям
Михайловского дворца и по Екатерининскому
каналу, и
9) сделанный карандашом на обороте конверта план,
без соблюдения масштаба, представляющий, по
сличению его с планом города С.-Петербурга
сходство с местностью между Екатерининским
каналом, Невским проспектом, Михайловским
дворцом и Караванной улицей, с обозначением
Михайловского манежа, Инженерной улицы и Малой
Садовой. На плане этом, между прочим, имеются
знаки на Екатерининском канале, Манежной площади
и круг посередине Малой Садовой.
IV
По указаниям,
сделанным обвиняемым Рысаковым, была обнаружена
квартира, в которой обвиняемая Гельфман
проживала до переезда своего в дом № 5 по
Тележной улице. Квартира эта помещалась под № 25,
в д. № 27-1 по Троицкому переулку, причем Гельфман
жила в нем под именем Елизаветы Андреевны
Николаевой вместе с неизвестным человеком,
проживавшим под именем московского мещанина
Андрея Ивановича Николаева, которого она
выдавала за своего мужа.
Осмотром домовой книги означенного дома №27-1, а
также показанием дворника его — отставного
рядового Усмана Булатова удостоверено, что
Николаевы записаны переехавшими в этот дом 15
сентября 1880 года из Петергофа, а выбывшими 17
февраля 1881 года в Москву. По словам Булатова,
Николаева (Гельфман), жившая с мужем очень
скромно и уединенно, носила куда-то из своей
квартиры картонные листы. Человек, называвшийся
Николаевым, выбыл из квартиры на несколько дней
раньше Гельфман, причем отметился выбывшим в
Москву. Вскоре и Гельфман, заявив, что муж ее
умирает в Москве и что она едет к нему, продала
свою мебель и с одним чемоданом выехала из
квартиры.
3 марта, утром, вскоре после вышеупомянутого
обыска, в доме № 5 по Тележной улице, где были
оставлены чины полиции с приказанием
задерживать каждого, кто придет в обысканную
квартиру,— явился молодой человек и, поднимаясь
по лестнице на второй этаж, где находилась
означенная квартира, был встречен дворником
Мироном Сергеевым. На вопрос последнего — “куда
он идет?” — неизвестный, спросив кучера, указал
на квартиру № 12, каковой вовсе в доме не имеется,
вследствие чего был приглашен в кв. № 5, где и
задержан. Когда же было приступлено к
производству у него обыска, то он, выхватив из
кармана револьвер, сделал шесть выстрелов в
задержавших его полицейских чинов, из которых
нанес схватившему дуло револьвера городовому
Ефиму Денисову опасную для его жизни рану в
правый пах и помощнику пристава 1-го участка
Александро-Нсвской части Слуцкому контузию
груди, с ушибом правого легкого. Обезоруженный и,
вследствие описанного сопротивления, связанный
неизвестный человек был доставлен в управление
с.-петербургского градоначальника, где и
оказался крестьянином Смоленской губернии,
Сычевского уезда, Ивановской волости, дер.
Гаврилкова Тимофеем Михайловым.
Изложенное удостоверяется показаниями
прикомандированного к 1-му участку
Александро-Невской части коллежского асессора
Рейнгольда, помощника пристава Слуцкого,
околоточного надзирателя Зезюкина, городовых
Ивана Шлыкова, Ефима Денисова и дворника Мирона
Сергеева, а также протоколами обыска у Тимофея
Михайлова и судебно-медицинского
освидетельствования Слуцкого.
При обыске у Тимофея Михайлова был найден
печатный экземпляр высочайшего Манифеста от 1
марта 1881 года о восшествии на Всероссийский
престол Его Императорского Величества
императора Александра III; на обороте этой бумаги
оказались написанные карандашом адреса трех
пунктов в городе С.-Петербурге, с означением при
каждом известных часов и, между прочим, с
указанием кондитерской Исакова, на углу Невского
проспекта и Малой Садовой, и с отметкою против
этой записи о 4 часах.
Вследствие такого указания в означенной
кондитерской в 4-м часу пополудни 3 марта были
приведены в известность все лица, оказавшиеся в
ней в этот час, причем был задержан сын
священника Иван Григорьевич Орлов, назвавшийся
мещанином Козыревым, имевший при себе чужой вид
на жительство на это последнее имя, а также
небольшой кинжал. У него же, по обыску, кроме
противоправительственных изданий и рукописей,
указывающих на его преступную агитационную
деятельность в народе, оказалось два исписанных
листа бумаги, в которых говорится о бедственном
положении крестьян и рабочих.
Листы эти, по собственному признанию Тимофея
Михайлова, оказались писанными его рукою.
О задержанном при вышеприведенных
обстоятельствах сыне священника Орлове,
заявившем при допросе о принадлежности своей к
“социально-революционной партии”, возбуждено и
производится особое от настоящего дела дознание.
V
4 марта 1881 года,
вследствие заявления дворников дома № 56-8 (графа
Менгдена), находящегося на углу Малой Садовой и
Невского проспекта, того самого, в котором
помещается и вышеупомянутая кондитерская
Исакова, о том, что содержатель сырной лавки в
подвальном этаже того же дома крестьянин Евдоким
Ермолаевич Кобозев скрылся вместе с женою своею
Еленою Федоровою, а в самой лавке найдена земля и
разные орудия землекопания, местная полиция
произвела осмотр означенной лавки, оставленной
хозяевами, причем по прибытии на место судебного
следователя из жилья, смежного с лавкою, под
ближайшим к ней окном был обнаружен подкоп под
улицу Малую Садовую.
По осмотру судебным следователем при участии
экспертов: генерал-майора Федорова, военного
инженера штабс-капитана Родивановского,
командира гальванической роты полковника
Лисовского и офицеров той же роты: штабс-капитана
Линденера и поручика Тишкова как внутренности
лавки и смежных к ней помещении, так и самого
подкопа, исследованного с помощью поименованных
экспертов и нижних чинов гальванической роты,
оказалось в общих и наиболее существенных чертах
нижеследующее: в самой лавке на прилавке
разложены сыры и оставлены разные записки, не
имеющие значения по своему содержанию; в стоящих
здесь же бочке и кадке, под соломою и за
деревянною обшивкою нижней части, задней и
боковых стен, сложена земля. В смежном жилье
такая же земля найдена под сиденьем дивана и
рядом, в подвальных помещениях, девять
деревянных ящиков, наполненных землею, и шесть
мокрых мешков, в которых, по-видимому, носили
землю. В разных местах разбросаны землекопные и
минные инструменты, как то: бурав с его
принадлежностями, ручной фонарик с лампочкой и
прочее. В жилье стена, под первым от входа окном,
пробита и в ней открывается отверстие, ведущее в
подземную галерею, обложенную внутри досками и
простирающуюся на две с лишком сажени до средины
улицы. В отверстии оказалась склянка с жидкостью
(двухромокислым калием) для заряжения
гальванической батареи системы Грене, 4 элемента
которой найдены тут же в корзине. От батареи шли
по мине проводы, оканчивавшиеся зарядом. По
заключению генерал-майора Федорова, заряд этот
состоял из системы черного динамита, количеством
около двух пудов, капсюля с гремучей ртутью и
шашки пироксилина, пропитанного
нитроглицерином. Такая система вполне
обеспечивала взрыв, от которого должна была
образоваться среди улицы воронка до двух с
половиной сажен в диаметре, а в соседних домах
были бы вышиблены оконные рамы и могли бы
обвалиться печи и потолки. Что же касается до
земли, найденной в лавке Кобозева, то, по
заключению полковника Лисовского, количество ее
соответствует объему земли, вынутой из галереи.
Следствием обнаружено, что называвшие себя
супругами Кобозевыми наняли лавку в доме графа
Менгден в декабре 1880 г. по контракту за 1 тыс. 200
руб. в год и, переехав в январе, открыли торговлю
сыром при такой обстановке, которая скоро
обратила на себя внимание многих свидетелей как
не соответствовавшая свойствам, образу жизни и
внешности обыкновенной торговли и обыкновенных
торговцев. Торговля производилась неумело и как
бы лишь для виду. Кобозев казался человеком,
стоящим гораздо выше своего состояния, жена его
обнаруживала привычки, не свойственные жене
простого торговца, кроме того, часто не ночевала
дома. Вследствие павшего поэтому на лавку
Кобозевых подозрения, в лавке их 28 февраля 1881 г.
по распоряжению градоначальника местной
полицией при участии техника генерал-майора
Мравинского произведен был осмотр под видом
технических и санитарных целей. Осмотр этот не
дал никаких результатов, причем, однако же, по
удостоверению свидетелей: Мравинского, пристава
1-го участка Спасской части Теглева и дворника
Никифора Самойлова, Кобозев казался смущенным и
испуганным. После осмотра 1 и 2 марта Кобозевы
поочередно уходили из дома, а 3 марта Кобозев ушел
утром, жена же его вечером, после чего они более
не возвращались.
Изложенное удостоверяется, кроме показаний
Мравинского, Теглева и Самойлова, еще
показаниями посещавших лавку Кобозевых:
управляющего домом графа Менгдена Георгия
Петерсона, дворников Никифора Ульянова и Павла
Андреева, околоточного надзирателя Исая
Дмитриева, старшего помощника пристава
Лерепланда, с.-петербургского 2-й гильдии купца
Федора Новикова, содержателя
живописно-лакировальной мастерской Ивана
Шмидта.
Паспорта, по которым проживали Кобозевы,
оказались подложными, а настоящий Евдоким
Андреевич Кобозев — безвыездно проживающим в
городе Воронеже.
Дальнейшим расследованием было обнаружено, что
до переезда своего в лавку на Малой Садовой
Кобозевы с 28 ноября 1880 года проживали в доме № 75,
на углу Невского проспекта и Новой улицы, в
меблированных комнатах Афанасьева, где дочь
хозяина Екатерина Афанасьева видела у них на
столе сторублевые кредитные билеты, которые они,
уходя, оставляли неприбранными.
По показаниям дворников Никифора Самойлова и
Никифора Ульянова, в лавку Кобозевых ходили люди,
казавшиеся подозрительными. Так, свидетель
Самойлов заметил, что двое из этих людей,
прошедших мимо него 27 февраля, закрывали свои
лица воротниками. Узнав от Самойлова о приходе к
Кобозевым одного из этих людей, молодого
человека, околоточный надзиратель Исай Дмитриев
проследил его от лавки Кобозевых до угла
Невского и Малой Садовой, где означенный человек
нанял извозчика, так называемого “лихача”, на
Вознесенский проспект за один рубль. По словам
этого извозчика, крестьянина Федора Гордина,
неизвестный дорогой изменил цель своей поездки и
приказал ехать в Измайловский полк, где, на углу
1-й роты и Тарасова переулка, остановив извозчика
посредине улицы, сошел, бросил ему 3 р. 20 к.,
повернул в переулок сзади саней и скрылся.
По предъявлении всех четырех обвиняемых по
настоящему делу дворникам Никифору Самойлову и
Никифору Ульянову, они признали в Андрее
Желябове:
первый — положительно, а второй — по сходству,
одного из людей, приходивших к Кобозевым 27
февраля.
По предъявлении обвиняемого Тимофея Михайлова
околоточному надзирателю Исаю Дмитриеву и
извозчику Федору Гордину, они признали в нем
большое сходство с тем вышеупомянутым человеком,
который 27 февраля, выйдя из лавки Кобозевых,
нанял Гордина на Вознесенский проспект, а затем
сошел в Измайловском полку.
При производстве упомянутого выше обыска в
квартире Желябова и начатого еще утром 1 марта
осмотра всего при этом обыске найденного между
предметами, находящимися у Желябова, оказались
четыре куска сыра, из которых два круга русского
зеленого сыра с клеймом “С. А. С.”, один круг
русского голландского сыра и один — русского
честера. По сличении через экспертов этих сыров с
найденными в лавке Кобозева, они оказались
тождественными между собою, причем в лавке были и
сыры с клеймами "С. А. С.”.
VI
По задержании и
привлечении к настоящему дознанию в качестве
обвиняемых Николая Рысакова, Андрея Желябова,
Софьи Перовской, Геси Гельфман и Тимофея
Михайлова, означенным дознанием было обнаружено,
что между названными лицами, соединенными друг с
другом общностью превратных воззрений и
преступной деятельности, существовали близкие
отношения, непосредственно предшествовавшие
злодеянию и несомненно свидетельствующие о
принадлежности их к одному и тому же тайному
сообществу, которое, замыслив это злодеяние,
привело его в исполнение.
Признаки такового сообщества усматриваются,
независимо от изложенных ниже показаний
обвиняемых, в следующих данных настоящего
дознания:
Вслед за арестом обвиняемого Рысакова были
обнаружены две квартиры его: в первой из них, на
углу 9-й улицы Песков и Мытнинской, в д. № 32-44, кв. №
17, он нанимал комнату под именем вятского
мещанина Макара Егоровича Глазова у коллежского
регистратора Ермолина, представив и паспорт на
означенное имя; во второй квартире, на углу 5-й
улицы Песков и Греческого проспекта, в д. № 6-14, кв.
№ 18, он проживал под своим собственным именем,
нанимая комнату у вдовы надворного советника
Ксении Холодковской. В первой из означенных
квартир, кроме разных рукописей
противоправительственного содержания, были
найдены: 1) номера 2-й и 3-й “Народной воли”; 2)
рукопись под заглавием: “Объяснительная записка
к программе рабочих членов партии "Народная
воля"”; 3) печатный экземпляр самой программы и
4) рукопись под заглавием: “Задачи боевой рабочей
организации”, содержащая воззвание к
“товарищам”, которые приглашаются вести борьбу
с правительством путем открытых насильственных
действий.
Из показаний хозяек квартир, в которых проживал
Рысаков,— Ксении Холодковской и Прасковьи
Ермолиной, видно, что у первой из них он жил до 31
января сего года, причем к нему ходил лишь один
молодой человек, которого он называл своим
товарищем-студентом. Во время проживания
Рысакова у Ермолиной его посещали по вечерам,
вместе и порознь, 6 человек его знакомых, с
которыми он и уходил вместе, возвращаясь домой
поздно ночью.
3 марта, по указаниям Рысакова, была обнаружена и
квартира того самого неизвестного человека,
который умер от повреждений, полученных им при
взрыве 1 марта. Под именем виленского мещанина
Николая Степановича Ельникова он проживал на
Выборгской стороне, по Симбирской улице, в доме №
59, кв. № 22, у квартирной хозяйки Анны Артамоновой.
По осмотру вещей, оставшихся в квартире
Артамоновой, в числе их, кроме шести экземпляров
“Рабочей газеты”, напечатанных в “Летучей
типографии "Народной воли"” и экземпляра
упомянутой уже, найденной и у Рысакова
“Программы рабочих членов партии”, оказались
еще: 1) счет в израсходовании за ноябрь 33 рублей, с
надписью внизу: “отчет Федорова” и 2) платок с
меткою “Н. И. Р.”.
По предъявлении Артамоновой и служанке ее,
солдатской вдове Акулине Смелковой, трупа
неизвестного человека, умершего они признали в
нем своего жильца Ельникова.
Из показаний Смелковой видно, что Ельников
переехал к Артамоновой 15 января 1881 года и вел
весьма уединенную жизнь, принимая лишь по
вечерам гостей: трех мужчин и двух женщин, из
которых один мужчина, высокий и черный, приходил
обыкновенно вместе с женщиною с большим лбом,
казавшеюся его женою. В ночь на 26 февраля
Ельников первый раз ночевал дома;
26-го числа вечером пришли к нему упомянутые
мужчина с женщиной и, кроме того, еще другой
светло-русый его знакомый, причем пробыли у него
до 12 часов ночи; 27 и 28 февраля Ельникова дома не
было, а 1 марта он встал раньше обыкновенного, в 8
часов утра, быстро оделся и ушел, после чего уже
не возвращался.
По предъявлении Смелковой обвиняемых: Рысакова,
Желябова, Софьи Перовской и Геси Гельфман,
свидетельница признала в них лиц, приходивших к
Ельникову и, в частности: в Рысакове —
светло-русого человека, нередко приходившего с
высоким черным мужчиною и его спутницею и
бывшего у Ельникова с ними же 26 февраля; в
Желябове — человека, приходившего к Ельникову не
менее трех раз; в Перовской — упомянутую
спутницу высокого черного мужчины; в Гельфман —
женщину, три раза не заставшую Ельникова дома и в
последний раз оставившую ему записку.
По предъявлении свидетельнице трупа Николая
Саблина, проживавшего в доме № 5 по Тележной
улице под именем Фесенко-Навроцкого и
застрелившегося перед обыском в ночь на 3 марта,
Смелкова признала в нем высокого черного
мужчину, часто приходившего к Ельникову вместе с
упомянутою женщиною с большим лбом.
По предъявлении того же трупа Саблина
свидетельнице Ермолиной она признала в нем
сходство с одним из шести лиц, посещавших
Рысакова в ее квартире.
Сверх упомянутых уже выше предметов, найденных
по обыскам у Желябова, у Саблина и Гельфман, в
доме № 5 по Тележной улице и у Перовской, у них
между прочим оказались:
У Желябова—кроме номеров “Земля и воля” и
“Народная воля”: 1) несколько прокламаций, в том
числе от “исполнительного комитета” по поводу
взрыва в Зимнем дворце 5 февраля 1880 года; 2)
гектографированная “Программа действия
великорусской партии социалистов-федералистов”
с объяснительной запиской и 3) шестнадцать
экземпляров фотографических групп осужденных
государственных преступников.
У Саблина и Гельфман—1) печатная прокламация от
“исполнительного комитета” с надписью внизу:
“Исполнительный комитет 1 марта 1881 года.
Типография "Народной воли". 2 марта 1881 года”,
по поводу злодеяния 1 марта, в которой о нем
объявляется как о совершившемся уже событии, с
изложением его причин и требований,
предъявляемых так называемою
“социально-революционною партиею” к будущему; 2)
многие революционные периодические издания и
брошюры на русском языке; 3) два револьвера с
принадлежностями и кастет; 4) кусок грифеля с
вырезанною на нем печатью московского
генерал-губернатора и 5) записка без адреса,
подписи и числа, на небольшом клочке бумаги,
относящаяся, по-видимому, к организации
преступной деятельности “партии”. В записке
этой говорится о добывании и присылке
револьверов, кинжалов, паспортов, печатей
мещанского старосты, о действии силою, и, между
прочим, значится: “дело пошло как по маслу, нужна
бы женщина, еврейка, для интеллигентной роли;
попросите от меня Гесю, не возьмется ли она за
это, если нет, то тогда пусть А. М. поручит ей
ведение всех дел в Питере, а сама приезжает”.
У Перовской— 1) печатная программа
“исполнительного комитета”; 2) два экземпляра
печатной программы рабочих членов партии
“Народная воля”, 3) 17 экземпляров “приложения”
к номеру 2 “Рабочей газеты”; 4) рукопись под
заглавием: “Подготовительная работа партии”,
содержание которой после введения, трактующего
об общих приготовлениях к восстанию, излагается
по отделам со следующими заглавиями: а)
центральная организация; 6) организации местная и
специальная; в) городские рабочие; г) войско; д)
интеллигенция и молодежь и е) Европа; 5) листки
бумаги с цифрами (по-видимому, шифром) и разными
заметками противоправительственного
направления; 6) записная книжка с разными
чертежами и заметками, представляющими как бы
условные слова и знаки.
Кинжал, бывший при Рысакове на месте
преступления и полученный им, по его показанию,
от Желябова, по внешнему своему виду, имеющимся на
нем знакам и выделке, оказался совершенно
тождественным с кинжалами, отобранными: 1) у
называющего себя харьковским мещанином Иваном
Яковенко, арестованного в Петербурге в день
задержания Тригони и Желябова и обвиняемого по
делу об Александре Михайлове и других так
называемых “террористах” и 2) у вышеупомянутого
сына священника Орлова, задержанного 3 марта в
кондитерской Исакова, по одному из адресов,
найденных у обвиняемого Тимофея Михайлова.