Мельников Р.М."Бой 1 августа 1904 г. "Шестнадцатидневное крейсерство «России», «Громобоя» и «Рюрика» в Тихом океане при всем его внешнем успехе и международном резонансе осталось лишь удачным, но одиночным эпизодом в ходе войны и не могло помочь стоявшей на краю гибели Порт-Артурской эскадре. Укоренившиеся со времен Крымской войны взгляды на необходимость пожертвовать флотом ради спасения его базы, отсутствие ясно мыслящих флотоводцев в его высшем командном составе предопределили неудачу робких, предпринятых лишь под нажимом главнокомандующего Е. И. Алексеева, попыток эскадры вырваться из обреченной крепости и тем спасти корабли для продолжения борьбы. Установив на захваченных Волчьих Горах осадную артиллерию и получив возможность корректировать огонь других батарей по внутренним бассейнам Порт-Артура, японцы 25 июля 1904 г. произвели первую бомбардировку стоянки флота в гавани. Только тогда, подчиняясь приказу главнокомандующего, эскадра 28 июля 1904 г. вышла в море, вступив в бой с поджидавшим ее японским флотом. Владивостокский отряд крейсеров должен был выйти ей навстречу, чтобы боем отвлечь на себя эскадру Камимуры и в случае удачи прорыва Порт-Артурской эскадры соединиться с ней в море.
Постоянные задержки сообщений (прямой связи между Порт-Артуром и Владивостоком уже не было) не позволили и на этот ряз своевременно сообщить время выхода Порт-Артурской эскадры. Вышедший вместе с ней миноносец «Решительный» доставил шифровку в Чифу, оттуда ее передали в Мукден и только утром 29 июля, почти через сутки, командующий флотом Н. И. Скрыдлов получил телеграфный приказ Е. И. Алексеева: «Эскадра вышла в море, сражается с неприятелем, вышлите крейсера в Корейский пролив». Предположив, что эскадра вышла раньше, чем была подана телеграмма, командующий флотом в своей инструкции К. П. Иессену устанавливал район возможной встречи — у корейского берега на параллели Фузана. Сюда следовало подойти рано утром и крейсировать на пути, ведущем на север, до 3—4 ч дня, после чего полным 15—17-узловым ходом возвращаться во Владивосток. При встрече с эскадрой Камимуры нужно было, не вступая с ней в бой, отвлечь ее на север. На отходе, если обнаружится преимущество японских кораблей в скорости, разрешалось выбросить за борт часть топлива и запасов воды.
Корабли отряда в это время продолжали заниматься профилактическими работами после недавнего крейсерства: «Громобой», на котором перебирали рулевой привод, находился в суточной готовности, «Рюрик» с разобранным холодильником — в двенадцатичасовой. Работы и прием запасов пришлось форсировать. В 2 ч ночи 30 июля К. П. Иессен получил инструкцию командующего флотом Н. И. Скрыдлова и телеграфное подтверждение командира порта Артур контр-адмирала И. К. Григоровича о выходе эскадры 28 июля. Других сведений не было.
В 5 ч утра, получив с «Богатыря» «добро» на поход, отряд снялся с якоря. Первым покинул бухту стоявший ближе к выходу «Рюрик», за ним последовали «Россия» и «Громобой». В 6 ч 30 мин построились в походный порядок, «Рюрик» занял свое место концевого. Приготовились к бою. Около 10 ч, пройдя внешнее минное заграждение и протраленный фарватер у о. Циволько, отпустили шедшие впереди строем фронта миноносцы № 209, 210, 211. На крейсерах объявили экипажам о цели похода. Чтобы не разойтись с эскадрой, проложили курс от о. Аскольд к о-вам Цусима и перестроились в строй фронта с интервалами между кораблями в 20 кб. На ночь перестроились в строй кильватера, днем 31 июля вновь разошлись во фронт, увеличив интервалы до 50 кб.
В ночь на 1 августа 1904 г. команда и офицеры спали не раздеваясь: миновали все расчетные сроки встречи с эскадрой, росли тревога и напряжение ожидания. С вечера шли 7-узловой скоростью в кильватерной колонне."
В.Пикуль, "Крейсера": "Участник этих событий вспоминал: «К вечеру мы все по обыкновению собирались на юте, пели песни, дурачились и смеялись... Не разошлись ли мы с артурцами, до сих пор их не встретив? Строим планы, какие лихие походы будем делать вместе с крейсерами Артурской эскадры...»
Настроение было хорошее. Скорость приличная.
— Для меня, — говорил каперанг Трусов, — эта операция дорога еще и по отцовским чувствам. Я встречаю не только Артурскую эскадру, но увижу и сына — мичмана с «Пересвета». Что я скажу жене и дочери, если встреча не состоится?
Заступающие на ночную вахту растаскивали к пушкам и приборам чайники, сухари с колбасой. Хлодовский велел разнести по всем постам содовую и сельтерскую воду:
— Мало ли что... Дни жаркие, пить захочется...
Ночью крейсера вышли на параллель Фузана (в Корее) и Хиросимы (в Японии). Здесь они развернулись к весту, выжидая подхода артурцев из Желтого моря. Было четыре с половиной часа, когда резкий свист воздуха в переговорной трубе разбудил Иессена, адмирал приник ухом к медному амбушюру.
— Прошу наверх, — сказал ему Андреев.
— А что там?
— Мы сейчас проскочили мимо каких-то кораблей... еще темно, и было трудно разобраться — каких?
— Сколько до Фузана?
— До берегов Кореи миль сорок, не больше.
— Добро. Сейчас поднимусь...
Горизонт оставался еще непроницаем. Иессен, зевнув в перчатку, с неприязнью смотрел, как Андрей Порфирьевич Андреев, уже нервничая, скрупулезно отмеряет себе из пузырька 15 капель валерьянки. Наконец, это даже смешно:
— Да плесните на глазок. К чему эта математика?
— Нельзя. Медицина — наука точная. Надо пятнадцать... При этом один сигнальщик подтолкнул другого:
— Псих-то наш... все о здоровье печется.
— Нашел время. Хлобыстнул бы всю банку сразу — и за борт! Чего там напрасно мучиться...
Двигаясь в предрассветном пространстве, крейсера легко несли на себе кольчугу броневых покрытий, плутонги орудий и боевых припасов. В их душных отсеках сейчас досыпали последние минуты более двух тысяч человек:
на «России» — 745,
на «Громобое» — 790,
на «Рюрике» — 812...
— Наши... наши идут! — заволновались сигнальщики.
Крейсера пробудились. По правому траверзу обозначились дымы кораблей, и матросы (иные босиком, прямо с коек) перевешивались через жидкие леера бортов, вглядывались в смутные еще очертания корабельных силуэтов.
— Ура! Все-таки прорвались...
— Молодец старик Витгефт!..
— Эй, артурцы! Привет из Владивостока...
— Слава богу, встретились...
— Теперь всем нам будет легше...
Каперанг Андреев резко опустил бинокль.
— Головным — «Идзумо», — тихо сказал он Иессену.
Рассветало. Японские крейсера шли четкой фалангой, сразу же отрезая нашей бригаде пути отхода к северу. Между мателотами противника выдерживались тесные интервалы, как на императорском смотре. Теперь все видели на их мачтах громадные белые полотнища с красными кругами в «крыжах» знамен. Радость встречи угасла. Начинался трезвый подсчет вражеских сил по порядку его кильватера: «Идзумо», «Токива», «Адзума», а концевой еще терялся во мгле.
— Дистанция восемьдесят кабельтовых.
— Вижу. Но кто же концевым? — спрашивал Иессен.
— Три высоких и тонких трубы... Это «Ивате».
Иессен снял фуражку и долго крестился.
— Аллярм! — провозгласил он затем.
Стеньговые флаги, зовущие к бою, мигом взлетели до места, На страже корабельных знамен встали часовые — испытанные в мужестве, дисциплинированные, которые лучше умрут, но не оставят своих постов. Крейсера ожили — в трескотне трапов, уводящих матросов то под самые облака, то бросающих их в преисподни глубоких трюмов. Все грохотало — люки, двери, клинкеты, и за последним вбежавшим все это с лязгом запиралось, будто людей запечатывали в несгораемом банковском сейфе. Унтер-офицеры пристегивали к поясам кобуры с револьверами. А барабанщики все били и били «аллярм». Режущее пение боевых горнов наполнило тишину мотивом битвы:
Наступил
нынче час,
когда каждый из нас
должен честно свой выполнить долг...
Долг!
До-олг!
До-о-олг! "
Р.М.Мельников: "В 4 ч 30 мин утра отряд пришел к месту, назначенному командующим флотом. Повернули на запад, чтобы, крейсируя здесь 7-узловой скоростью, поджидать эскадру. Спустя 10 мин после поворота в неясном еще рассвете увидели справа, впереди траверза, силуэты шедших с севера кораблей. Миг надежды на встречу со своими — и проступивший сквозь редкий туман характерный силуэт построенного во Франции крейсера «Адзума» заставил принять жестокую реальность: это была эскадра Камимуры. Пересекая курс шедшего на запад русского отряда, она спускалась с севера. «Беру свою подзорную трубу и сразу различаю, что эскадра Камимуры состоит из четырех крейсеров...» — писал впоследствии командиру крейсера «Аврора» его сын, участник боя на «России», флаг-офицер штаба начальника отряда мичман В. Е. Егорьев. Да, шедший за головным крейсером «Идзумо» приземистый башенный корабль с одиночной, сдвинутой к корме третьей дымовой трубой мог быть только «Адзумой» — силуэт этого построенного во Франции броненосного крейсера не имел похожих ни в русском, ни в японском флоте.
К. П. Иессен уже принял решение: чтобы уйти от корейского берега (до Фузана было уже около 40 миль) в 4 ч 35 мин повернули обратно — на восток. Японская эскадра, оказавшись слева в 8 милях, постепенно приближаясь, легла на параллельный курс. Следуя движению «России», наши корабли в соответствии с Морским уставом — «В виду неприятеля» — подняли на всех мачтах стеньговые флаги. Почти одновременно огромные полотнища с изображением восходящего солнца появились и на японских крейсерах. В 5 ч 10 мин с уменьшением расстояния до 6 миль японцы открыли огонь. Первые же снаряды их башенных 203-мм орудий со свистом и с треском, вздымая огромные фонтаны воды, легли у бортов русских кораблей. Вслед за «Россией» ответный огонь из 203-мм орудий левого борта открыли шедшие за ней «Громобой» и «Рюрик».
Начали прибавлять скорость. Командир «Рюрика» капитан 1 ранга Е. А. Трусов как всегда начал энергично форсировать скорость крейсера, чтобы не отстать от вырывавшихся обычно вперед при полной скорости более быстроходных «России» и «Громобоя». На этот раз расстояние до своего переднего мателота — «Громобоя» — начало сокращаться неожиданно быстро. Заметили это и на «Громобое». Но крейсера почему-то продолжали идти не самой полной скоростью. Вероятно, по этой же причине флагманский крейсер японской эскадры, не ожидая, что русские пойдут медленнее, чем обычно, быстро вырвался вперед, оставив шедшие за ним три крейсера на расстоянии 8—9 кб. Воспользовавшись этим, русские крейсера сосредоточили огонь по остальным японским крейсерам. Вскоре на концевом «Ивате» (флаг контр-адмирала Митсу) и «Токиве» были замечены взрывы. Громким «ура» приветствовали на «России» этот первый урон, нанесенный японцам. Но очень скоро стало сказываться огромное огневое превосходство японцев, стрелявших залпами из всех 16 башенных 203-мм орудий."
В.Пикуль: "За пять минут до «аллярма» была перехвачена депеша Камимуры в Сасебо: «Воспрепятствуем... бой, нужно еще два крейсера... проход русским по флангу загражден». Панафидин занял свое место. В бортовом каземате все напоминало времена Ушакова и Нельсона, только дерево заменяло железо; внутрь корабля торчали «зады» пушек, выставивших свои дула наружу. В орудийных просветах (портах) отсвечивало море.
Камимура разрядил пушки — ради пристрелки.
Линия его крейсеров в отличие от нашей была однотипна, она несла одинаковую артиллерию, разница была лишь в том, что одни имели гарвеированную (английскую) броню, а флагманский «Идзумо» был закован в крупповскую (германскую)...
— Шпарят как на параде, — сказал Шаламов.
Панафидин выглянул из порта, как с балкона большого дома, прикинув расстояние до противника, и наивно решил:
— А что? Нам выпал прекрасный случай проверить нашу артиллерию на любых доступных дистанциях...
Иеромонах Алексей Конечников обходил боевые посты, окропляя пушки «святой» водицей, дребезжаще распевал:
— Спаси, господи, люди твоея-а-а... а-аминь!
Он явно спешил, ибо боевое расписание призывало его в баню-лазарет «Рюрика». Через дверь носового отсека Панафидин окликнул барона Курта Штакельберга:
— Камимура уже начал, а чего же мы?
— Сейчас... начнем и мы, — ответил Штакельберг, и в этот же момент что-то ярко-рыжее, как шаровая молния, врезалось в носовой каземат, соседний с панафидинским.
— Песок давай... сыпь, сыпь, сыпь! — орал кто-то.
Пушки уже отскочили назад в первом залпе, компрессоры плавно поставили их на место, клацнули замки. Николай Шаламов ловко забросил в пасть казенника свежий снаряд. Панафидин не сразу сообразил: песком будут засыпать лужи крови убитых, чтобы ноги живых не скользили по палубе. Элеваторы, гудя моторами, подавали наверх снаряды и пороховые кокоры. Через дверной проем было видно, как матросы волокут Штакельберга за ноги, и голова барона жалко мотается.
— Куда вы его? Что с ним, братцы?
— Уже готов... открасовался. Амба!
«Как быстро это бывает», — не ужаснулся, а просто отметил в сознании мичман. Но с этого момента он перестал метаться, четко реагируя на мычание сигнальных ревунов, зовущих его батарею к залпам. Русские снаряды при попаданиях давали нечеткий блеск, словно высекали искру из кремня, а японские вызывали клубки густейшего дыма, отчего иногда казалось, что наши снаряды вообще не долетают. Многое становилось ясно — такое, о чем мичман ранее не задумывался. «Рюрик», идущий концевым, ритмично вздрагивал под ударами разрывов фугасного действия.
Николай Шаламов кричал:
— Горим... горим же! Вы что, не видите?
— На «России» трубу сбило, братцы.
— Давай разноси шланги... Трюмные, напор, напор!
Брандспойты выкручивались из рук матросов. Пламя из носового отсека перекинулось в соседний. Японские фугасы взбрасывали кверху куски палубного настила. Все это — в треске огня, в ядовитом дыму. У переживших разрыв шимозы сразу спекались губы, возникала страшная жажда, они орали:
— Пить! У кого есть хлебнуть... хоть глоток!
Пушки, отброшенные взрывами, перекатывались на качке, грозя переломать ноги. В открытые порты море хлестало соленой пеной, а мертвецы, жидкие, как студень, ерзали затылками по тиковым доскам, их уже ничто не касалось...
— Подавай! — требовали комендоры от элеваторов.
Панафидин стянул с кресла убитого наводчика, сам приникнув к прицелу. Краем глаза, целясь в «Идзумо», он видел, что флагманская «Россия» несет уже половину трубы, а дым клубами валит прямо из палубы... Взмахом руки он звал Шаламова:
— Ты жив? Тогда подавай... подавай!
— Уррра-а-а!.. — донеслось сверху, с палубы.
Это радовались, когда взрывом раскрыло корму «Ивате», и он, контуженный, остался на месте, а броневая фаланга Камимуры шла дальше как заговоренная, и борта японских крейсеров вспыхивали яркими точками — в упор били орудия знаменитой фирмы Армстронга... Победные возгласы «Ура!» верно поняли только наружные вахты, а те, что оставались внутри крейсеров (ничего не видящие), решили, что наверху приветствуют появление Порт-Артурской эскадры, и потому тоже кричали:
— Урра-а! Теперь мы вместе... мы спасены..."
Р.М.Мельников: "Несопоставимым с огнем русских шести палубных восьмидюймовок оказался и огромный разрывной эффект японских снарядов. Особенно сильно страдал от этих снарядов концевой «Рюрик», наименее бронированный, с минимальным (только броневые щиты) прикрытием артиллерии и оставшимся неустранимым обилием дерева в палубах, рубках и устройствах. С болью наблюдали с «России» и «Громобоя», как при каждом взрыве на палубе «Рюрика» в громадных столбах дыма и пламени взлетали вверх обломки его деревянных частей.
В 5 ч 23 мин «Россия» неожиданно резко сбавила скорость (с 15 до 10 уз), отчего «Громобой», чтобы не столкнуться с флагманом, должен был, также уменьшив скорость, выйти из строя, круто, до 45 °, повернуть влево в сторону противника. «Рюрику», чтобы не протаранить «Громобой», ничего не оставалось, как выйти из строя поворотом вправо. Виной всему было падение давления пара в котлах кормовой кочегарки флагманского крейсера: взрыв 203-мм японского снаряда чуть ли не наполовину «раскрыл» третью дымовую трубу «России», отчего резко упала тяга в топках, а осколки снаряда, проникшие через броневые решетки дымохода, разбили несколько трубок в одном котле."
В.Пикуль: "Флагманская «Россия» теряла скорость. Клинкет паропроводов (который так и не успели починить в базе) вывел из строя сразу четыре котла. Кормовая труба, уже разбитая, не давала тяги на топки. Сопла вентиляторов с могучим ревом засасывали внутрь крейсера дымы пожаров и невыносимые газы от разрывов шимозы, удушающие людей в низах.
— «Рюрик» горит, — сообщали с вахты. — Горит, но узлы он держит пока что не хуже нас...
Иессен понимал, что отряд, уже избитый с одного борта, нуждается в перемене курса. Где он, спасительный маневр, чтобы расцепить клещи, в которые они попали? С севера — броненосные силы Камимуры, а с юга — адмирал Уриу с легкими крейсерами. Андреев подсказывал Иессену отворот к югу:
— Потом вдоль берегов Кореи вывернемся к северу.
— В любом случае они нас нагонят.
— Несомненно! Но отбиваться будем до крайности...
Об Андрееве писали: «Болезненный, нервный в обычной обстановке, в бою он выказал небывалое хладнокровие и мужество, весело разговаривал с матросами близ орудий, чем сильно поддерживал боевые настроения. Старший офицер крейсера капитан 2-го ранга Вл. Ив. Берлинский был убит наповал, когда стоял рядом с командиром...»
— Не уносите его с мостика, — велел Андреев. — Накройте Андреевским флагом, и пусть остается с нами...
Один за другим смело за борт прожекторы. Японские снаряды разворачивали в бортах такие дырищи, через которые свободно пролезал человек. Пробило фок-мачту. По внутренней ее шахте снаряд, как в лифте, опустился в отсек динамо-машин, но, слава богу, не взорвался, его раскаленная болванка каталась среди электромоторов, стонущих от усилий. Сначала снаряд поливали водой, а потом привыкли к нему, и матросы пинали его ногами, как чушку:
— У, зараза! Валяется тут, ходить мешает...
Иессена предупредили: с юга виден «Нанива».
— Сам черт его несет, — выругался адмирал...
«Нанива» издали пострелял по «Рюрику», потом примкнул в кильватер крейсерам Камимуры, усиливая мощь его огня. Было 05.36, когда Иессен решился на отворот к зюйду.
— Сейчас или никогда, — сказал он...
«Ивате» справился с пожарами после взрыва и занял место в кильватере за крейсером «Нанива». А на наших кораблях одно за другим замолкали орудия. Нет, их не подбили — случилось худшее. На дальних дистанциях боя, когда пушки задирали стволы до предела, слетала резьба шестеренок в подъемных механизмах, и пушки оседали, беспомощные в вертикальной наводке. Андреев спустился с мостика — к комендорам. Артиллерийские кондукторы, люди бывалые, чуть не рыдали:
— Так што там, в Питере-то, думали раньше? Или им дистанция боя в ширину улицы снилась? Ведь погибаем...
— Шестерни дерьмовые! Цена-то им — рупь с полтиной, как за бутылку, из-за них бьют нас, а кто виноват?
Что мог сказать на это Андреев? Да ничего.
— Это преступно, — соглашался он с матросами. — Такое оружие могли поставить на крейсера только враги... Но у нас есть один выход: сражаться до конца!
Люди задирали пушки с помощью талей, удерживая их при стрельбе канатами. Иногда — под огнем противника — они подставляли под орудие свои спины, а порой вспрыгивали на казенную часть стволов, как на бревна, и весом своих тел удерживали пушки в нужном угле возвышения...
На мостике Андреева поджидал Иессен в обгорелом кителе, он держал перед собой обожженные руки, подставляя их под освежающий сквозняк, задувавший в разбитые окна ходовой рубки. Обманным маневром адмирал отводил крейсера к югу, чтобы затем отыскать «окошко» для перехода на северные румбы — спасительные для них. Андрееву он сказал:
— Все бы ничего, и мы бы выкрутились, но с моря, сами видите, подходят еще два японца: «Чихайя» и «Такачихо», а «Рюрик» уже перестал отвечать на позывные... Как у вас?
— Я, — прокричал ему в ухо Андреев, — велел закладывать под машины взрывчатку и готовить кингстоны к открытию!
— Добро, — согласился Иессен и даже кивнул...
(В отряде оставалось лишь четыре орудия в 203-мм против шестнадцати японских, на 14 русских орудий меньшего калибра японцы отвечали залпами из 28 стволов. Камимура подавлял бригаду таким громадным превосходством, какого не имел даже адмирал Того в сражении с Порт-Артурской эскадрой.)
— Отгоните «Наниву», — требовал Иессен. — Он опять лезет к «Рюрику»... На баке, вы слышали? Сигнальщики, дать на «Рюрик» запрос: «Все ли благополучно?»
На вопрос адмирала крейсер долго не отвечал. Издали было видно, как взлетают над ним груды обломков палубы, в столбах рыжего дыма исчезают надстройки... Ровно в 06.28 над искалеченным мостиком распустился кокон флага «Како».
— «Рюрик» не может управляться, — прочли сигнальщики. Наверняка этот сигнал «Како» разобрали и на мостиках «Идзумо»: с японских крейсеров слышались крики радости.
— Запросите «Рюрик» — кто на мостике?
Ответ пришел: крейсер ведет лейтенант Зенилов.
— Это минный офицер, — подсказал Андреев.
Иессен сбросил с себя тлеющий китель:
— А где же Трусов? Где, наконец, Хлодовский?
Камимура не распознал маневра русских, и, казалось, уже пришло время, чтобы, прижавшись к берегам Кореи, развернуть бригаду в норд-остовую четверть горизонта.
— Но теперь мы не можем оставить «Рюрика»!
— Никак не можем, — отозвался Андреев...
Массы железа перемещались с движением орудийных стволов, масса железа быстро уменьшалась с количеством залпов, масса железа раскалялась докрасна и потом остывала — на все на это магнитные компасы реагировали скачками картушек, будто их стрелки посходили с ума от ужаса. Точность совместного маневра бригады была уже немыслима, ибо на трех крейсерах три путевых компаса указывали три разных курса... "
Р.М.Мельников: "В 5 ч 38 мин отряд изменил курс на 20° вправо: адмирал решил огнем левого 203-мм орудия отогнать подходивший с востока и уже открывший по «России» огонь японский крейсер «Нанива» под флагом контр-адмирала Уриу Сотокичи. Оказавшись под огнем, он круто ушел вправо и в первой половине боя, опасаясь огня русских кораблей, держался в стороне. Появление за «Нанивой» двух других японских кораблей с востока и юга («Такачихо» и «Нийтака») потребовало поворота на обратный курс, чтобы, переменив борт и введя в действие ранее не стрелявшие орудия, вдоль корейского берега, позади японской эскадры, прорваться на север. Этот поворот в сторону от неприятеля нельзя было, однако, осуществить без риска столкнуться с «Рюриком», который по-прежнему шел правее и впереди своего места в строю. Выровнять строй увеличением скорости головного корабля не позволяла задерживающая движение «Россия», на поворот «Все вдруг», чтобы головным стал «Рюрик», адмирал, боясь, видимо, потерять управление отрядом, не решился. Пришлось пойти на маневр, имевший роковые последствия.
В 5 ч 45 мин «Рюрику» были сделаны сигналы «Меньше ход», а затем «Вступить в строй». Но уже через 5 мин, не дав «Рюрику» вступить в строй, адмирал начал поворот. Исполняя приказания, «Рюрику» пришлось не только уменьшить скорость, но даже временно застопорить машины. Преждевременно начатый поворот заставил корабли сбавить скорость из-за риска столкновения с «Рюриком». Все это вместе с уменьшившейся дистанцией до противника привело к резкому увеличению числа попаданий японцев по русскому отряду. Именно в это время «Рюрик» и получил тяжелые повреждения в корме, в результате которых вышел из строя рулевой привод. Сильно пострадал и «Громобой»: от снаряда, разорвавшегося на юте, погибло около 50 матросов.
Руль на «Рюрике» установили в нейтральное положение и начали управляться машинами. Корабль успел совершить поворот на запад вместе с отрядом, но уже вскоре начал отставать и сбиваться с курса, развернувшись носом в сторону противника. На сигнал адмирала «Всё ли благополучно?» с «Рюрика» после длительной задержки ответили «Руль не действует». Это было в 6 ч 28 мин. Отстав от отряда уже на 20—30 кб, он попал под сосредоточенный огонь японской эскадры. В 6 ч 38 мин, отказавшись от почти уже удавшегося прорыва, К. П. Иессен повернул обратно на выручку."
В.Пикуль: "«Рюрик» получил снаряд под корму и начал выписывать циркуляцию (подобную той, какую выписывал в Желтом море флагманский «Цесаревич»). Лейтенант Зенилов нашел силы дать ответ на запрос адмирала: «Не могу управляться». После обмена сигналами вражеский снаряд влетел под броневой колпак боевой рубки и разом покончил со всеми живыми...
Лейтенант Иванов 13-й сражался на батареях левого борта, когда его окликнули с трапа:
— Константин Петрович, вам на мостик!
— Что там случилось?
— Идите командовать крейсером...
Из рубки еще не выветрились газы шимозы, Зенилов лежал ничком возле штурвала, Иванов 13-й задел ногою что-то круглое, и это круглое откатилось как мяч. Не сразу он сообразил, что отпихнул голову капитана 1-го ранга Трусова.
— Выбрось ее, — велел он сигнальщику...
Иессен на двух крейсерах продолжал битву с эскадрою Камимуры, а вокруг «Рюрика», выписывавшего концентрические круги, хищно кружили «Нанива» и «Такачихо». С панели управления кораблем все приборы были сорваны, они болтались на проводах и пружинах, ни один компас не работал. Лейтенант Иванов 13-й продул все подряд переговорные трубы, но из всех отсеков лишь один отозвался ему утробным голосом:
— Динамо-пост слушает... чего надо?
— Говорит мостик. Что вы там делаете?
— Заклинило. Сидим как в гробу. Ждем смерти...
Из отчета лейтенанта Иванова 13-го: «Руль остался положенным лево на борт, т. к. подводной пробоиной затопило румпельное и рулевое отделения, была перебита вся рулевая проводка, управление машинами вследствие положения руля на борт было крайне затруднительно, и крейсер не мог следовать сигналу адмирала идти полным ходом за уходящими «Россией» и «Громобоем», ведущими бой с броненосными крейсерами японцев... Огонь нашего крейсера ослабевал».
Глупо было искать живых в рубках мостика. Иванов 13-й все же проверил их снова. Велико было удивление, когда в штурманской рубке он увидел лежащего капитана Салова:
— Михаил Степаныч, никак вы? Живы?
— Жив. Течет из меня, как из бочки. Всего осыпало этой проклятой шимозой... Осколки во — с орех!
— Так чего же не в лазарет?
— Сунься на палубу, попробуй — сразу доконают...
Через открытую дверь Иванов 13-й показал в море:
— Вот они: «Такачихо» и «Нанива»... Что делать?
— Попробуй управляться машинами. Если удастся, круши их на таран, сволочей! Пусть мы вдребезги, но и они тоже...
Вихляясь из стороны в сторону разрушенным корпусом, почти неуправляемый, крейсер «Рюрик» хотел сокрушить борт противника, чтобы найти достойную смерть. Из отчета Иванова 13-го: «Попытка таранить была замечена неприятелем, и он без труда сохранил свое наивыгоднейшее положение...»
— Тогда... рви крейсер! — сказал ему Салов.
— Рано! «Россия» и «Громобой» идут на выручку...
«Рюрик» уже превратился в наковальню, на которую японские крейсера — все разом! — обрушили тяжесть своих орудийных молотов, чтобы из трех русских крейсеров добить хотя бы один."
Р.М.Мельников: "Дальнейший бой свелся к многократным отчаянным попыткам «России» и «Громобоя» отвлечь огонь японцев на себя, дать «Рюрику» возможность исправить повреждение и вместе со своими прорваться во Владивосток. В течение почти двух часов «Россия» и «Громобой», держась около «Рюрика», сделали на коротких галсах шесть резких поворотов. Понятно, что такая вынужденная тактика резко снижала эффективность огня русских кораблей."
В.Пикуль: "Из рапорта адмирала К. П. Иессена: «Видя, что все японские крейсера сосредоточили огонь на одном «Рюрике», все последующее мое маневрирование имело исключительной целью дать «Рюрику» возможность исправить повреждения руля, при этом я отвлекал на себя огонь противника для прикрытия «Рюрика»... маневрируя впереди него, я дал ему возможность отойти по направлению к корейскому берегу мили на две».
Камимура заранее предчувствовал свой триумф:
— Обезьяна упала с дерева, но она снова сидит на его вершине и хохочет, — говорил Камимура. — Русским не уйти даже в Желтое море, где их добьет адмирал Уриу...
— Мина! Мина! Мина! — орали на мостике «Идзумо».
Вот этого японцы не ожидали: из последних боевых усилий последние минеры «Рюрика» выпустили последнюю торпеду, и она, бурля перед собой воду, прочертила гибельный след...
К великому сожалению, мимо «Идзумо»...
Из официальных отчетов японского командования о войне на море (37-38-й год эпохи Мэйдзи, III том): «Рюрик» все еще продолжал доблестное сопротивление. С наших судов сыпался на него град снарядов, оба мостика были сбиты, мачты повалены, не было живого места... на верхней палубе команды убиты или ранены, орудия разбиты, и могли действовать лишь несколько штук.
Четыре котла были разбиты, из них валил пар... крейсер понемногу садился (в море) кормою».
«Рюрик» вписывался в историю, как и крейсер «Варяг»:
Прощайте,
товарищи, с богом, ура!
Кипящее море под нами!
Не думали мы еще с вами вчера,
Что нынче умрем под волнами.
Не
скажет ни камень, ни крест, где лежим
В защиту мы русского флага...
* * *
«Громобою» досталось крепко! Даже писать страшно. Сначала рвануло на фок-мачте площадку фор-марса, где сидели мичман Татаринов и 12 матросов. Со страшной высоты мостик крейсера осыпало кусками человечины, к ногам Дабича упало плечо с эполетом мичмана. В бою разорвало святыню корабля — его кормовой флаг, от часового осталась лишь нижняя половина тела; флаг заменили новым, и до конца боя часовые менялись на посту, заведомо зная, что больше трех минут им у флага не выстоять — все равно укокошат...
— Держаться! — слышались призывы, одинаковые что возле орудий, что подле котельных жаровень. — Братишки, не посрамим чести русского матроса... Бей Кикимору! Лупи Карамору!
Смерть уродовала всех подряд, не разбирая чинов и титулов. На корме «Громобоя» полегло сразу полсотни матросов и офицеров — труп на трупе. Людей разрывало в куски, они сгорали заживо в нижних отсеках, обваривались паром и кипятком, но сила духа оставалась прежней — победоносной. Капитан 1-го ранга Николай Дмитриевич Дабич держался молодецки. Пучки острых осколков врезались под «гриб» боевой рубки, два осколка поразили командира — в бок и в голову. Его утащили вниз, едва живого. Дабича замещал старший офицер кавторанг Виноградский. Минут через двадцать сигнальщики замечают:
— Бежит как настеганный... Носа не видать!
Дабич с головой, замотанной бинтами, взбежал на мостик:
— Ну, слава богу, я снова на месте...
Вторичным взрывом подле него убило пять человек, и его вторично отнесли в каюту. Виноградский продолжал вести крейсер. Не прошло и получаса, как — глядь! — Дабич ползет по трапу на мостик — на четвереньках.
— Николай Дмитрич! — даже обиделся Виноградский. — Или не доверяете мне? Вас же отвели в каюту, лежали бы...
Семнадцать ранений подряд выпустили из Дабича всю кровь, но свой офицерский долг он исполнил до конца.
— Не сердитесь, голубчик, — отвечал Дабич. — Нет у меня каюты. Разнесло ее вдребезги. Вот я и решил, что лучше мостика нет места на свете...
Из интервью Н. Д. Дабича для газет: «Вы не можете представить, как во время боя притупляются нервы. Сама природа, кажется, заботится о том, чтобы все это человек перенес. Смотришь на палубу: валяются руки, ноги, черепа без глаз, без покровов, словно в анатомическом театре, и проходишь мимо почти равно-душно, потому что весь горишь единым желанием — победы! Мне пришлось остаться на ногах до последней минуты».
Уже никто на «Громобое» не боялся смерти, и потому, когда умирающий лейтенант Болотников начал кричать: «Я жить хочу! Спасите меня!» — это произвело на всех потрясающее впечатление, ибо о жизни никто не думал.
Время 06.38. Русский флагман снова геройски развернул крейсера на защиту погибавшего собрата «Рюрика». "