|
Студенческие группы Интеллигенты
- не революционеры,
А.Барабанова: "Центральный университетский кружок, занявший ведущее положение среди студенческих кружков города, возник в 1880 году. Его организаторами и руководителями стали А. И. Желябов и С. Л. Перовская. Вожаками университетской молодежи, пользовавшимися наибольшим авторитетом, были два друга, Папий Павлович Подбельский и Лев Матвеевич Коган-Бернштейн" В.Иохельсон: "В каждом высшем учебном заведении был свой народовольческий кружок, связанный с центром более близкими к нему людьми. Так, технологами руководил Гриневицкий, погибший при убийстве Александра II; студентами института путей сообщения — Арончик, участвовавший в московском подкопе. С университетской группой и медиками имели сношения Ширяев, Исаев и также Желябов и другие. С медичками сносились сестры Оловенниковы. С заводскими рабочими вели сношения Пресняков, Панкратов, Коковский, Грачевский, Фроленко и другие. С интеллигентскими сферами сносились главным образом Перовская, Оловенникова, Корба, Фигнер. С литературным миром сносился Тихомиров, Морозов. С земцами имел сношения Иванчин-Писарев, не состоявший в организации." В.А.Бодаев: "В первых числах сентября 1880г. мы (с Флеровым Н.М.) приехали в Петербург и поселились вместе, наняв себе комнату на Мойке, недалеко от Зимнего Дворца. Стали посещать лекции, знакомиться со студенчеством. За сентябрь месяц мы успели собрать сведения об обоих существовавших тогда революционных направлениях: народовольческом и чернопередельческом. Наши симпатии склонились на сторону партии «Народной Воли». В конце сентября или в первых числах октября мне предложили для печатания прокламации поселиться с юристом второго курса В. И. Перовым (из рязанских семинаристов). Нашли себе комнату на Гребецкой улице Петербургской стороны. В день нашего вселения вечером, как было обусловлено ранее, студент Фермер принес к нам гектографскую массу и изготовленный для оттисков текст обращения к студенчеству с призывом приступить к выработке петиции, в которой излагались бы студенческие нужды и требования и которая затем должна была быть передана управлявшему в то время министерством народного просвещения Сабурову. Изготовили несколько десятков оттисков и на следующее утро распространили их среди студентов. На нашем курсе прокламация была оглашена в аудитории студентом Львом Матвеевичем Коган-Бернштейном. С этого дня в университете, в течение всей осени, изо дня в день происходили курсовые сходки, на которых, в горячих дебатах, вырабатывались пункты студенческих требований. Петиции (а, может быть, об'единенная петиция, не помню) были переданы ректору А. Н. Бекетову для представления их Сабурову. Впоследствии стало известно, что они в министерстве были положены «под сукно». Протест против такого отношения власти к студенчеству выразился в резкой форме во время годичного университетского акта 8-го февраля 1881 г., когда краткими, негодующими словами, прочитанными с хор Л. М. Коган-Бернштейном, и пощечиной, нанесенной Сабурову студентом нашего курса Паппием Подбельским, было заклеймено лицемерие правительственной власти. Во время этих повседневных сходок и прений не могли не выделиться и не обрисоваться вполне отдельные личности. При таких условиях выбрать себе подходящих товарищей было нетрудно. Образовалась группа для пропаганды в рабочей среде, в которую вошли шесть человек—товарищей по курсу: Л. М. Коган-Бернштейн, Паппий Подбельский, Попович, Перехватов, Николай и я. С ноября каждый из нас получил в свое ведение небольшой кружок рабочих. Меня ввели в мой кружок народовольцы: студент Иван Каковский (умерший впоследствии в Петропавловской крепости) и рабочий Иван Михайлович (фамилии не помню). Начались регулярные занятия и в группе, и в рабочих кружках. Для выработки однообразных программ занятий, для обсуждения вопросов, которые могли возникать у каждого из нас в процессе нашей работы в кружках, для взаимной информации о ходе работ — наша группа собиралась раз в неделю. Для связи с Исполнительным Комитетом партии «Н. В.» или, вернее, с теми из его членов, которые руководили пропагандой и агитацией среди петербургских рабочих (А. И. Желябов, Саблин и др.), на заседания нашей группы методично, не пропуская, насколько помнится, ни одного заседания, приходила Софья Львовна Перовская. В первый раз она пришла с И. Каковским. С. Л. взяла на себя выработку программы по географии, а когда речь пошла о программе по русской истории, то С. Л. заявила, что на следующее заседание группы она приведет одного из товарищей, старого работника, занимавшегося этим предметом и хорошо с ним знакомого. Действительно, на ближайшее заседание кружка она пришла с Андреем Франжоли. Он пришел уже с готовой программой, которую и прочитал нам. Программа всем нам очень понравилась и была принята без всяких поправок. Собрания группы происходили у кого-либо из ее членов: сначала собирались у Л. М. Коган-Бернштейна; несколько раз заседания были в нашей комнате на Моховой, в которой Николай и я поселились с декабря месяца." Коган-Бернштейн и Подбельский стали "богатырями революционной молодежи." Г.В.Плеханов: "...Университеты только укрепляют, развивают и обнаруживают то недовольство, которое вызывается и поддерживается общими условиями русской жизни". К.Я.Загорский: "...Я был крайне удивлен, увидав, что в Петербургском университете студенческие сходки собирались совершенно беспрепятственно в университетских аудиториях. И уже совсем был поражен, когда на первой же сходке, на которой пришлось присутствовать, при появлении ректора университета не только не произошло никакого смятения или неловкости, но, напротив того, со стороны студентов раздались самые дружелюбные обращения к нему по имени и отчеству в .том смысле, что нас вызвали, Андрей Николаевич, по ошибке раньше, чем нужно, мы еще не окончили обсуждение вопроса и просим вас прийти для переговоров несколько позднее3. Ректор со своей стороны отвечал также самым благодушным тоном и оставил сходку продолжать свое дело, причем вовсе не нашел нужным напомнить студентам, что всякие самовольные студенческие собрания в стенах университета запрещены. Такое же благожелательство и благодушие имели место и в отношениях между студентами и инспекцией. Вся эта идиллии обусловливалась, однако, всецело личными качествами педагогического персонала Петербургского университета и отчасти сохранившимися в этом университете еще с 60-х годов либеральными традициями, но не опиралась на какие-либо прочные основы, не вытекала ни из общих условий университетской организации, ни, еще меньше, из общих политических условий того времени. Поэтому и длилась сказанная идиллия очень недолго. Как известно, около половины 70-х годов прошлого века происходит не только окончательная остановка в преобразовательном движении 60-х годов, но наступает и решительная реакция в общем направлении всей правительственной политики. Из
различных общественных групп того
времени в наиболее яркой форме это
недовольство действиями
правительства и протест против
принимаемых им мер выражались,
конечно, в среде учащейся молодежи
высших учебных заведений, которая
всегда при старом режиме, начиная уже
с 30-х годов, реагировала на различные
факты и условия университетской, а
затем и общеполитической жизни страны
в более ярких и резких формах, чем все
другие группы населения. Но своего
кульминационного пункта протест
против торжествовавшего тогда
реакционного направления, а вместе с
тем и всего социально-политического
строя достигает в наступающем около
того времени большом оживлении нашего
революционного движения. К этому
именно времени относится образование
и широкое развитие деятельности
сильного тайного общества «Земля и
воля», впоследствии разделившегося на
две самостоятельные революционные
организации: «Народная воля» и «Черный
передел». Все эти организации имели,
конечно, самую тесную связь с высшими
учебными заведениями, в том числе с
университетом. Д. Благоев, осень 1880 г.: "...Обширный зал аудитории (СПб университета) был переполнен сотнями студентов, на одной из скамеек стоял студент и резкими пламенными словами бичевал полицейский произвол, русский реакционный режим, призывал студенчество на борьбу с ним. Его речь сопровождалась бурными аплодисментами... Седой профессор показался из соседней с аудиторией комнаты и направился к кафедре. Однако студенты попросили его отложить свою лекцию, потому что у них сходка. Профессор, улыбаясь, ушел. Сходка кончилась без инцидентов. Однако на другой день, когда предполагалось устроить более широкое студенческое собрание, университет оказался окруженным конной и пешей жандармерией. Тогда начались уличные студенческие демонстрации, столкновения с жандармерией и аресты".
"Народная Воля", №5, февраль 1881г.: "..Как известно, университетский акт 8-го февраля ознаменовался «беспорядками», которые продолжались и в последниe дни. Министерство Сабурова, со своими обещаниями разных льгот и вольностей, откладываемых, однако, на неопределенное время, вызвало против себя даже большее неудовольствие студентов, чем министерство графа Толстого. Система Сабурова, постоянно рекомендующая «погодить», «выждать», «быть благоразумными» и проч., начала деморализовать студентов, выдвигая в их среде на видное место разных молодых стариков, карьеристов, вообще тот тип, который окрещен в студенческой среде кличкой «бонапартистов». Масса студенчества, разумеется, не имеет и не имела ничего общего с «бонапартистами», но, с другой стороны, они,, как всякая масса, не отличаются и безусловным радикализмом. Обе крайние партии составляют, как везде, меньшинство. Имея в виду сплочение, под непосредственным попечением начальства, самых безнравственных элементов студенчества, радикальное меньшинство начало сплачиваться и со своей стороны. В его среде образовался «Центральный Университетский Кружок», который, в виду невозможности фигурировать в качестве легальной организации, решился держать свой личный состав в секрете. Приближающийся акт 8 февраля, на котором можно было безошибочно предположить со стороны «бонапартистов» разные овации начальству, заставил Центральный Университетский Кружок принять меры с своей стороны, для того, чтобы овации не состоялись бы, напротив, министерству было высказано недоверие студентов и их неудовлетворение одними посулами. Форма протеста не была строго предрешена и должна была сообразовываться с обстоятельствами. Человек 300 или 400 из'явили желание поддержать протест; можно было бы, конечно, набрать и более значительное количество пособников, если бы не необходимость конспирации в подготовке дела. Тайна была соблюдена действительно очень строго, так что инспекция не подозревала ничего о готовящемся протесте, хотя департамент государственной полиции имел о нем, повидимому, некоторые сведения и даже делал в этом смысле запрос ректору. Акт 8 февраля, по обыкновению, собрал в университет значительную публику. Тысячи четыре человек присутствовали в зале. По прочтении проф. Градовским университетского отчета, раздались рукоплескания. Но в это время с стороны хор послышался голос (Коган-Берншейна). Приводим эту речь целиком: "Господа! Из отчета ясно: единодушные требования всех университетов оставлены без внимания. Нас выслушали для того, чтобы посмеяться над нами?! Вместе с насилием нас хотят подавить хитростью. Но мы понимаем лживую политику правительства; ему не удастся остановить движение русской мысли обманом! Мы не позволим издеваться над собой: лживый и подлый Сабуров найдет в рядах интеллигенции своего мстителя!". 4000
голосов,—говорит очевидец-студент,—слились
в оглушительный рев, в котором только
и можно было расслышать брань, да
протяжное «во-о-н».. С правой и с левой
стороны хор полетели прокламации,
которыми Цент. Унив. Кружок обличает
лицемерие Сабурова. Ректору удалось восстановить на минуту тишину; он пользуется этим, чтобы обратиться к «благоразумным студентам» с просьбой... выдать бунтовщиков. «Не приучайте студентов к шпионству»—закричали протестанты. Поднявшийся шум мешал расслышать слова говорившего. Крики: «тише», «слушай», «молчать», наполнявшие залу, приводили публику в смущение: не известно было, к кому они относились— к говорившему студенту или к тем лицам, которые мешали ему говорить. В это же время из толпы товарищей выделяется студент I курса Подбельский, подходит к Сабурову и дает ему затрещину. Несмотря на то, что внимание публики было отвлечено шумом на хорах, слух о пощечине разносится по зале. Подымается ужасный шум, раздаются крики: «вон наглого лицемера», «вон мерзавца Сабурова», «вон негодяев». Несколько человек юристов кидаются на хоры, с целью схватить оратора. Происходит кое-где свалка... Ни Бернштейн, ни Подбельский, однако, не были арестованы. Спокойствие в зале мало-помалу восстановилось, и акт продолжался." В.Г.Богораз: "Студенты-народовольцы хотели показать, что они не верят сладким речам Сабурова и не приемлют начальственной гомеопатии и склонны продолжать ответное лечение российского самодержавия железом и огнем, а точнее динамитными бомбами". К.Я.Загорский: "Число студентов, заранее привлеченных к участию в демонстрации и действительно активно участвовавших в ней, было, в общем, относительно очень невелико, а между тем и эти силы пришлось разделить на две части, сосредоточив гораздо более значительную часть товарищей внизу вокруг Подбельского, на котором лежало осуществление центрального момента всей демонстрации — нанесение личного оскорбления высшему представителю правительственной власти, министру народного просвещения. Существовало основательное опасение, что Подбельского могут сразу же остановить, задержать, лишить его возможности даже приблизиться к министру. Необходимо было, чтобы он был в достаточной степени окружен своими, т. е. посвященными во все детали дела. Вследствие этого на хоры, с которых произносилась речь, оказалось возможным направить лишь довольно малочисленную группу товарищей. Огромнейшая масса студенчества вела себя во время акта совершенно пассивно по отношению к демонстрации, ничем ей не противодействуя, но и не выражая никакого активного сочувствия. Пассивность эта обусловливалась, конечно, не тем, чтобы студенчество вообще сочувствовало политике правительства и было против всякого протеста. Причина заключалась, во-первых, в том, что среди широкой массы студентов демонстрация была вовсе не подготовлена и являлась для нее совершенной неожиданностью, и, во-вторых, в том, что самая форма демонстрации была совершенно необычной и для большинства студентов слишком резкой. Поэтому как активных противников протеста, которые своими криками старались заглушить речь Когана-Бернштейна, так и сочувствовавших демонстрации, которые своими возгласами старались поддержать ее, оказалось относительно совершенно ничтожное количество. Первые находились внизу, сосредоточиваясь преимущественно вблизи начальства, на хорах же как вблизи демонстрантов, так и в других местах протесты против демонстрации проявлялись весьма мало заметным образом. Когда я впоследствии вспоминал, какой маленькой кучкой мы окружали на хорах оратора и поддерживали его своими сочувственными криками и все-таки, несмотря на свою малочисленность, могли прервать нормальный ход акта и заставить выслушать нашего оратора до конца, то мне становилось ясным, что все это оказалось возможным лишь потому, что масса студенчества, при более чем индифферентном отношении к правительственной политике, была в широкой мере проникнута сочувствием по отношению к демонстрации, хотя и пассивным, но способным легко превратиться в активную поддержку при малейшей попытке каких-либо насильственных действий против участников- демонстрации. Только этим и можно объяснить, что оба главные деятеля демонстрации П. П. Подбельский и Л. М. Коган-Бернштейн могли совершенно беспрепятственно удалиться из переполненного актового зала, с тем чтобы выйти за пределы досягаемости и продолжать революционную работу на нелегальном положении." "Народная Воля", №5, февраль 1881г.: "На другой день собрался совет университета и повесил головы; поставлен был вопрос: «Как быть после вчерашнего скандала?».. Судили, рядили и порешили, наконец, назначить университетский суд. «Над кем?»—был второй вопрос. На это должен был ответить инспектор, расследовав предварительно дело. Тот долго не задумывался, он указал на лиц, намозоливших ему глаза в период царствования его в университете. И вот к суду привлекаются 9 студентов и 2 вольнослушателя. 10-го февраля в суд явились обвиняемые, за исключением Подбельского и Бернштейна. Роль прокурора выполнял тот же инспектор; один из помощников его был и судебным приставом и свидетелем, другие помощники были свидетелями; некоторые студенты являлись добровольно давать показания и уличать подсудимых. Пункты обвинения известны из легальных газет. Суд всячески старался замять дело, т.-е. взвалить вину на посторонних университету лиц и ограничить число протестовавших 10—15 человек, но тут были принесены листы, на которых подписалось до 500 человек, сочувствующих идее протеста, но считающих форму протеста бестактной, в том числе 82 человека сочувствующих и форме протеста. Суд и совет растерялись. Обнаружить дело в таких грандиозных размерах — неудобно; профессора порешили запрятать эти листы в портфель,—благо ни одна газета не печатает заявлений, и подписей тех студентов." К.Я.Загорский: "Демонстрация вызвала в университете чрезвычайное возбуждение, которое охватило не только все студенчество, но в значительной степени и профессуру. Когда на следующий день после демонстрации (9 февраля, понедельник) я пришел в университет, то был поражен совершенно необычным скоплением студентов в обширных студенческих шинельных. Как будто все студенты, пришедшие в университет, застряли здесь и отказались от слушания лекций в этот день. Но если аудитории и пустовали в этот день, то шинельные представляли собой какой-то гигантский, переполненный до краев котел, в котором кипела и бурлила расплавленная масса. На каждом шагу видны были группы студентов, в которых шли не только оживленные, но прямо страстные дебаты по поводу демонстрации и по целому ряду вопросов, которые в связи с демонстрацией возникали сами собой. Обсуждалось значение демонстрации с политической точки зрения и с точки зрения интересов борьбы за улучшение условий университетской жизни и работы студентов, обсуждался отдельно вопрос о допустимости, с одной стороны, таких элементов демонстрации, как произнесение речи, выражающей протест против политики правительства, протестующие возгласы и тому подобное, а с другой — нанесение оскорбления действием представителю правительственной власти, обсуждался вопрос о правомерности присвоения себе какой-либо студенческой организацией наименования «центральной» вместе с правом говорить и действовать от имени всего студенчества, помню еще, что в одной из групп обсуждался вопрос о допустимости с моральной точки зрения принятия на себя студентами обязанностей шпионов, причем один из споривших, студент Введенский, ставший впоследствии известным профессором философии, с горячностью доказывал, что шпион и доносчик — доблестные граждане и т. д." Александр II: "Хорошо, что большинство высказалось против беспорядка. Кто арестован? Кто и сколько?" К.Я.Загорский: "В результате этого суда были признаны виновными 64 человека, причем в зависимости от содержания ответов, дававшихся на суде, несколько менее половины были присуждены к трем дням, остальные же к 7 дням ареста, а два-три человека вовсе исключены из университета. Суд особенно неодобрительно относился к тем, кто поддерживал в своем ответе суду формулировку петиции, требовавшей «оправдания», и тем самым, следовательно, хотел оказать давление на суд." Е.М.Феоктистов: "Я советовал выслать Меньшуткина и Менделеева в отдаленные города. Разумеется, надо это безотлагательно исполнить, а потом приняться за студентов." М.Т.Лорис-Меликов: "Если случайно занесенный к нам нигилизм принял столь омерзительные формы, то в заслуге этой пальма первенства бесспорно принадлежит графу Толстому. Жестокими, надменными и крайне неумелыми мерами он сумел вооружить против себя и учащих, и учащихся, и саму семью". М.А.Кроль: "Среди нас была также одна мoлoдая женщина (С.Перовская), которая нам очень импонировала своим большим oпытом, знанием рабочей среды и своей способностью ясно и убедительно отстаивать свои мнения. Она держала себя чрезвычайно скромно и нечасто брала слово, но когда она высказывалась какому-нибудь вопросу, то все невольно очень внимательно к ней прислушивались. Вообще ее присутствие создавало какую-то особенно чистую и серьезную атмосферу. Неудивительно, что мы относились к ней с большим уважением". В.А.Бодаев: "Собрания нашей группы регулярно продолжались до февраля 1881 г.; в феврале они прекратились, так как двое из членов группы (Л. М. Коган-Бернштейн и Паппий Подбельский), после демонстрации 8-го февраля во время годичного университетского акта, в которой они приняли на себя главную роль, вынуждены были перейти на нелегальное положение, а затем — и Софью Львовну поглотили иные заботы, как участницу в подготовке события 1-го марта. Занятия с рабочими продолжались до конца мая, хотя и не столь регулярно, как раньше, ибо посещение рабочих кружков сделалось гораздо более затруднительным, так как после 1-го марта надзор полиции — явной и тайной — значительно усилился, хотя и до того на слабость такового нельзя было пожаловаться: не раз приходилось, отправившись часу в восьмом вечера в условленную рабочую квартиру, возвращаться обратно, не проникнув в нее, ибо около дома маячили соглядатаи. Великим постом, по приговору университетского суда, мне и Николаю пришлось отсидеть, в числе других участников сходок, под арестом в здании университета: мне было назначено университетским судом 7 дней, с выговором, а Николаю — 3 дня, тоже, кажется, с выговором. На летние месяцы Николай уехал к своему отцу. За первые девять месяцев нашей петербургской жизни мы имели счастье встречать, в качестве своих старших товарищей-руководителей в революционной деятельности, таких сильных духом, высоких по моральным качествам, самоотверженных людей, как А. И. Желябов, С. Л. Перовская, Гр.Исаев, С. Златопольский, А. Франжоли, И. Каковский, Гриневицкий. С одними из них довольно редкое, с другими даже частое общение оставило неизгладимый след в каждом и на на всю жизнь." П.Н.Милюков: "В годы моего пребывания в университете (Московском) Россия, несомненно, вступала в свой революционный период. И если в последних классах гимназии мы могли только догадываться, что за доступными нам пределами что-то происходит для нас непонятное, а в первые два года университета могли лишь урывками и без достаточного внимания следить за фактами, доходившими до нас больше в форме судебных процессов, то вторые два года, 1879-80 и 1880-1881, составили в этом отношении решительный перелом. ...Мы, конечно, не знали внутренней истории революционной борьбы. ..После взрыва в Зимнем Дворце (февраль 1880) поднимается, наконец, в среде самого правительства вопрос о каком-то шаге навстречу умеренной части общества. Создается Верховный комитет и во главе его ставится харьковский генерал-губернатор, граф Лорис-Меликов с чрезвычайными полномочиями. Одной из первых мер этой “диктатуры сердца” является удаление гр. Д. А. Толстого с поста министра народного просвещения и назначение на его место Сабурова. Толстой перед самой отставкой готовил реформу Устава 1863, дававшего университетам некоторую автономию. Но он не успел провести ее, а Сабуров проектировал расширение автономии на студентов, путем легализации студенческих организаций. Около этого вопроса и разгорелось в 1880 г. очень сложное студенческое движение, в которое и наш курс был непосредственно втянут. Легализовать приходилось, прежде всего, студенческие учреждения, уже существовавшие фактически. Мы издавна имели свою общестуденческую организацию для помощи бедным товарищам. Наша касса пополнялась не только взносами, но и доходами с устройства студенческих балов, на которые очень охотно отзывались артистические силы Москвы. Я сам был представителем этого учреждения по выбору курса, — и не могу сказать, что эта должность была синекурой. ...Охота террористов на царя продолжалась. После новых неудачных покушений наступило 1-е марта 1881 г. Университет, избалованный невмешательством властей, забушевал. Помню маленький эпизод, в котором мне тоже пришлось играть роль. Правые элементы открыли подписку на венок на могилу Государя. Их было мало, сбор шел вяло, и один студент, вместо денег, бросил в шапку пуговицу. Нашелся другой студент, некто Зайончковский, который донес об этом начальству. Над Зайончковским потребовали студенческого суда, который и состоялся — опять-таки под моим председательством. Мне подсказывали со стороны, что ректор согласен даже на увольнение Зайончковского из университета, если суд вынесет такое решение. Но оно мне казалось юридически спорным и политически опасным. И я убедил собрание ограничиться порицанием и запрещением Зайончковскому впредь принимать участие в студенческих делах. Но это были уже последние дни Лорис-Меликовского либерализма. Как известно, правительство Александра III, под влиянием Победоносцева, повернуло очень быстро в сторону реакции. Сабуров, оскорбленный одним студентом из левых, принужден был уйти; его место занял Николаи. Студенчество всё еще не понимало, что его дело было проиграно. Студенческие сходки были запрещены. Но левые настаивали, чтобы была назначена еще одна, последняя общая сходка, на которой само студенчество постановит свои решения. Было ясно, что сходка будет разогнана властями. Тем не менее, я пошел на нее, чтобы убедить сходку разойтись по собственному почину. Произошло всё, как по писаному. В самый разгар горячих речей вошла полиция, а ораторы всё говорили и говорили, пока всех нас не окружили жандармы и не отвели в манеж, против университета. А оттуда, в поздний час, нас отвели, под конвоем конных жандармов, в Бутырскую тюрьму и оставили всех вместе в общей обширной камере. Ночь прошла очень весело: даже появился самодельный сатирический листок. Политические речи продолжались, но уже никого не интересовали. Кое-кто расположился спать на партах; успевшие закупить по дороге продукты принялись ужинать. Всё, наконец, замолкло. Уже на рассвете стали вызывать студентов с протекцией; их родственники убедили начальство, что они присутствовали на сходке “по ошибке” или “по неведению”. Конечно, имена освобождаемых сопровождались шумными выражениями негодования. Утром, переписав всех, нас отпустили. ...В результате, я был исключен из университета, с разрешением подать прошение на тот же курс — то есть до осени." Резолюция
студентов Московского университета
по поводу смерти Александра II:
"...Никаких венков не посылать". В.А.Бодаев: "С конца 1881 г. из более близких товарищей составилась группа, которая вступила в переговоры с Исполнительным Комитетом о принятии ее в организацию партии «Нар. Воли» на определенных условиях, как «Подготовительную группу партии Нар.Воли». Переговоры длились, вследствие затруднительности сношений (с Москвой), довольно долго, и только к весне 1882 года было получено согласие на наши условия. Приехал с этой целью из Москвы Н. П. Андреев, с которым сначала встретился я в квартире Н. М. Саловой, а затем и вся группа — в квартире художника Ярошенко. В состав группы вошли: Н. М. Флеров, я, Л. М. Луговский, А. И. Прохоров, Ф. Ф. Ардентов (в то время—студент последнего курса Петербургской Духовной Академии) и С. С. Салазкин. В мае последовало первое задание нашей группе: М. Ф. Грачевский предложил, чтоб один из группы поехал в Одессу, другой— в Киев, третий—на Урал (на Каслинский или Миусский завод), а остальные трое остались бы в Петербурге. В Одессу поехал Николай, в Киев—Луговский и на Урал—Прохоров. Салазкин, с согласия группы и М. Ф. Грачевского, поехал на короткое время в Касимов к своему отцу, но возвратился лишь в сентябре. Я и Ардентов остались в Петербурге. Помню, что приходилось покупать в аптекарских магазинах громадные бутыли азотной и серной кислоты для динамитной мастерской и передавать их в условленных пунктах лицам, доставлявшим их в мастерскую (напр., Клименко), при несостоявшейся же почему-либо встрече—временно хранить бутыли у себя на квартире. Хозяйка нашей квартиры и ее дочь, ученица Академии Художеств — Марья Павловна Чемоданова—были из сочувствовавших партии «Н. В.». В июне была арестована динамитная мастерская на 11-й линии В. О., были арестован М. Ф. Грачевский, А, П. Корба, Прибылевы, М. А. Юшкова, Клименко и др. В связи с этими арестами были произведены и другие аресты, между прочим — взят был и Л. Е. Луговский, член нашей Подготовительной группы». У меня и Ардентова прекратились всякие связи с центром партии. Прекратились и деловые поручения. Ардентов уехал. Из нашей «Подготовительной группы» я остался один в Петербурге. Днем навещал того или иного из интеллигентов, а вечерами ходил в кружок рабочих или к лицам, занимавшимся в рабочих кружках." К.Я.Загорский: "Из последующей деятельности центрального университетского кружка заслуживают быть отмеченными предпринятые им дальнейшие шаги в деле организации студенчества. Нужно сказать, что среди широких кругов студенчества пользовались довольно значительным сочувствием упреки против центрального кружка в том, что он является самозваным и отнюдь не может считаться представителем всего студенчества или хотя бы даже только существующих в его среде многочисленных кружков и что таким образом самое наименование «центральный» он присвоил себе самовольно. Между тем центральный кружок, со своей стороны, был убежден, что он выражает действительное настроение и стремление к организации передовой части студенчества. Последнее давно уже по собственной инициативе стремилось выйти из распыленного состояния, в котором ему полагалось быть по университетскому уставу, и сплотиться в форме различного рода кружков и организаций, центральный же кружок завершил эти давнишние стремления студенчества. Необходимо было лишь войти в организационную связь с этими кружками и установить координацию их действий. Это, с одной стороны, устранило бы возможность дальнейших упреков в самозванстве, а с другой — очень облегчило бы в будущем подготовку и проведение коллективных выступлений разного рода. Для осуществления этих организационных мер было поручено членам центрального кружка предложить в тех, так сказать, местных кружках, в которых они участвовали, избрать своих представителей в центральный кружок для постоянного участия в его заседаниях. Предложение это и было сделано в местных кружках и принято ими, причем во всех этих кружках, за исключением одного только случая, избранными в качестве представителей оказались те же члены центрального кружка. Таким образом, был сделан весьма важный шаг в деле организации студентов Петербургского университета. К сожалению, этой новой организации не пришлось развить свою деятельность в сколько-нибудь широких размерах. Событие 1 марта 1881 года и последовавшие за ним политические меры правительства (повсеместное введение положения об усиленной и чрезвычайной охранах, чрезвычайное усиление шпионажа и преследований против всех лиц, возбудивших чем-либо подозрение правительства, в то же время настойчивые слухи о предстоящем введении конституции и т. п.) не только отвлекали внимание как общества, так и самих студентов от университетских дел, но и создали условия, чрезвычайно затруднившие, если не делавшие прямо невозможной, какую-либо подпольную политическую работу." Н.К.Крупская: "Почти все в ранней юности восторженно преклонялись перед героями тeppoра. Отказ от обаятельного впечатления этой геройской традиции стоил борьбы, сопровождался разрывом с людьми, которые во что бы то ни стало хотели остаться верными "Народной воле" и которых молодые социал-демократы высоко уважали". Этот абзац - кусок биографии Владимира Ильича". После нескольких крупных провалов ИК в 1881 -1882 гг. многие студенческих кружков продолжали свою деятельность независимо от Центра и даже критиковали "Программу Исполнительного комитета". Тем не менее кружки по традиции считались народовольческими или сочувствующими "Народной воле". Такими были в Университете кружки студентов-молокан Степанова и Н. И. Семенова, у путейцев кружок, организованный С. П. Дегаевым и С. Ч. Куницким, и кружок А. Я. Ауслендера, у строителей - кружок И. Н. Виноградского, у медиков - Я. И. Бардаха, у технологов- И. А. Прозоровского и Ф. Ястрембского, у бестужевок- Ю. И. Гомолицкой и С. Л. Обуховской и др. Ю. И. Гомолицкая осуществляла связь между кружками бестужевок и технологов, а также между этими кружками и Центральным университетским кружком. На бестужевских курсах в 1881-1882 гг. существовал также кружок, руководимый X. Гринберг и Е. А. Саловой, в который входили О. Н. Фигнер, С. Никитина, 3. Зацепина. Этот кружок распространял в марте 1881 г. народовольческие прокламации. Другой кружок, в который входили Е. Бабенко, А. Простотина и К. Лебедева, располагал в момент его обнаружения полицией 60 экземплярами различных изданий ИК и рукописью "Подготовительная работа партии" и регулярно передавал народовольческие издания в Константиновское училище. Народовольческий кружок существовал в 1881 -1882 гг. и на курсах при Николаевском военном госпитале. В 1882 г. его возглавляла Р. Ф. Франк. В этом кружке (Рыковская, Коган-Шатуновская и др.) вел занятия в начале 1881 г. В. С. Гусев, подготовляя курсисток к пропаганде среди женщин-работниц. А.Барабанова: "Группа Бодаева — Флерова имела свою фотографию, в которой печатали портреты революционеров, гектографию и паспортное бюро. Ими ведали студент университета А. В. Пихтин и воспитанник Учительского института С. И. Чекулаев. Эти мастерские не были открыты полицией... Группа организовала даже свою переносную, в чемодане, типографию. Ею распоряжался С. А. Андржейкович. В гектографии Пихтина и Чекулаева с конца 1882 года печатался журнал «Студенчество». Это был первый студенческий нелегальный журнал, который выходил регулярно: в течение года появилось восемь номеров. Издателями его были студенты университета А. Леонтьев и В. Барыбин. Осенью 1883 года после ареста Леонтьева в редакции его заменил П.Якубович. Конец 1882 года знаменовался крупными волнениями в университете, на которые откликнулась университетская молодежь других городов. Их организатором был Центральный кружок, который стремился оживить студенческое движение и даже объединить действия учащихся всей страны. Народовольческие или близкие к ним кружки были не только в университете, но и в других высших учебных заведениях. В Институте путей сообщения было несколько кружков: С. Ч. Куницкого, А. Я. Ауслендера и др., в Технологическом — И. А. Прозоровского и Ф. Ястрембского, в Военно-медицинской академии — Я. И. Бардаха и др., на Бестужевских курсах — Ю. И. Гомолицкой и С. Л. Обуховской, а также X. Г. Гринберг и Е. А. Саловой, на курсах при Николаевском военном госпитале— Р. Ф. Франк." К.Я.Загорский: "Хотя центральный кружок и имел еще несколько заседаний, но вскоре его деятельность должна была вовсе прекратиться, потому что наиболее активные его члены оставили Петербург, некоторые потому, что перешли по собственной инициативе на более широкое поле революционной деятельности, другие же были вынуждены к тому, будучи исключены из университета. Для всякой же подпольной работы настали, как только что сказано, совершенно невозможные условия. При этом не только старые деятели, давно уже известные правительству и его агентам по своей прежней деятельности, лишились возможности работать в Петербурге: даже попытки новых людей, сравнительно недавно выступивших на революционном поприще, попытки относительно очень небольшого революционного значения немедленно становились известными тайной полиции в лице ее главы, известного Судейкина. Так, одна очень небольшая группа студентов, главным образом из того же центрального кружка, предприняла издание гектографированного студенческого журнала. Первый номер этого журнала был отпечатан, как я хорошо помню, в один прием утром в одно из воскресений, и, несмотря на малочисленность номеров журнала и вообще лиц, прикосновенных к этому делу, о выходе этого номера, как потом оказалось, было известно Судейкину уже в тот же день. У автора настоящих строк сложилось тогда убеждение, что никакая группа, хотя бы только из 5—6 человек, не могла бы поработать в Петербурге среди учащейся молодежи или рабочих, хотя бы только два-три месяца без того, чтобы не стать известной Судейкину. " В.А.Бодаев:"В начале сентября мы (с В.С.Гусевым) возвратились в Петербург; приехали Николай и А. И. Прохоров. Я с Николаем заняли одну комнату, а другую—Дарья Павловна с мужем и сыном. Однажды вечером, придя домой, Николай говорит мне: — Предлагают, чтоб кто-нибудь из нас двоих поехал в Минск. — Зачем? — Цель поездки—ориентироваться в вопросе о возможности организовать транспорт заграничных изданий. Кроме того, говорят, что между нелегальным (М.Овчинников "дед"), который там живет, и местным кружком происходят какие-то трения. Так вот—просят попытаться уладить их взаимные отношения. Я находил, что целесообразнее с'ездить Николаю: он сдержаннее и мягче меня. Николай согласился. Пользуясь случаем, он должен был попытаться там, нельзя ли чрез посредство Минской организации получить небольшой печатный станок и шрифт или, по крайней мере, литографский камень для подпольного рабочего органа, который мы считали необходимым издавать. Николай уехал. Дней через десять возвратился. Поездкой остался доволен: принят был обеими сторонами радушно, недоразумения удалось сгладить. Привез с собой несколько печатей, паспортных бланков, выписок из паспортов с оттисками подлинных подписей на них, печатей волостных правлений и мещанских управ. Мы завели у себя паспортное бюро, и первый паспорт, какой мы сообща изготовили, получил от нас В. С. Гусев. Время дегаевщины было гнетущим периодом в жизни петербургского революционера. Казалось, сами стены подслушивают и сообщают в охранное отделение о конспиративных действиях и проектах. Чтоб, насколько возможно, законспирировать себя и те кружки и отдельных лиц, которые были связаны со мною и Николаем, мы обособили себя от других организаций и никому никаких сведений не сообщали о том, что делается в наших рабочих кружках. Помню, Николай вел переписку (очень, впрочем, редкую) с Парижем (со Львом Тихомировым и Воскресенским (Феофан Крылов). Переписка шла при содействии секретаря газеты «Новости» Грекова. Осенью приехал в Петербург Комарницкий, в качестве представителя партии «Народной Воли», с которым мы (т. е. Николай и я) имели непосредственные сношения. Но Комарницкий зимою вынужден был скрыться из Петербурга, так как, по его словам, Судейкин вызвал его к себе и предложил ему прекратить революционную деятельность, грозя иначе сурово разделаться с ним и предупреждая его, чтоб он не пытался скрыться из Петербурга, так как дальше вокзала ему-де все равно не удастся уехать. С нашей помощью Комарницкий был вывезен из города до первой большой станции (кажется, Колпино), где он сел в поезд и уехал в Москву; но вскоре в Москве он был арестован. В 1883 году, а, может быть, в конце 1882 года, Николай и я вели переговоры о снабжении нас литографским камнем и станком для издания рабочей газеты с неким Янчевским, нелегальным, приезжавшим в Петербург из Варшавы от партии «Пролетариат». Попытки эти ни к чему не привели: завести свою небольшую литографию нам так-таки и не удалось. В этот период к нам двоим присоединился новый товарищ—в лице Ивана Ивановича Попова. В нашей рабочей организации мы представляли из себя центр. Организация все более и более расширялась. Связей у нас было много и притом очень разнообразных. Провалов не было, так как дело велось с большой осторожностью, с соблюдением строгой конспирации. Николай и я жили, можно сказать, отшельниками: к нам на квартиру приходили только двое: В. А. Щулепникова и А. И. Прохоров; раза два был Салазкин. Других посетителей не было. Не ходили мы ни в театры, ни на вечеринки. Знакомства заводили исключительно деловые, и притом всегда под вымышленными именами. Сначала 1884 года возникла мысль образовать новую партию: "Партию Молодой Народной Воли". В числе организаторов припоминаю: П.Ф.Якубовича, Овчинникова, И. И. Попова, Николая, себя, Ф.Олесинова и А. И. Прохорова. Готовился выпуск первого номера подпольной газеты новой партии. На одном из заседаний П. Ф. Якубович представил проект передовицы, который, быть может, с некоторыми поправками, был нами одобрен. В кружке шла речь о необходимости для новой партии каким-нибудь крупным террористическим актом ознаменовать свое выступление на политическую арену. Намечались и лица, которых надлежало уничтожить, и—прежде всего—министра внутренних дел Дмитрия Андреевича Толстого. Приехали из Парижа, как представители партии «Народной Воли», Герман Александрович Лопатин и Неонила Михайловна Салова. Между Г. А. Лопатиным и Н. М. Саловой, с одной стороны, и назревавшей новой организацией «Партией Молодой Народной Воли», с другой, начались переговоры о слиянии, но переговоры эти до дня моего ареста к благоприятному результату не привели. В переговорах со стороны «Молодой Народной Воли» принимали участие П. Ф. Якубович, Овчинников и—отчасти—Николай. Николай говорил мне впоследствии, когда лет через шесть мы встретились друг с другом, что причина обостренных отношений, какие тогда возникли между этими двумя организациями, лежала отчасти в нервности и, пожалуй, некотором самолюбии П. Ф. Якубовича, а главным образом в неправильном информировании нашей организации Овчинниковым о тех требованиях, какие будто бы пред'являли к нашей организации Лопатин и Салова, и о том тоне, в каком они, по его словам, вели переговоры. Николай, познакомившись с Г. А. Лопатиным (уже после моего ареста) лично, нашел в нем прекрасного товарища и близко сошелся с ним. Я был
арестован в ночь на 3-е апреля 1884 года.
Николай был арестован 18 июля того же
года в Москве. Николай в течение
нескольких месяцев содержался в
Петропавловской крепости, а затем был
переведен в Дом Предварительного
Заключения, где и пробыл до дня его
высылки в Березов (22 января 1886 г.)" Москва
Осенью 1879 г. в Москве возникают
студенческие народовольческие кружки.Из университетской молодежи
сложился основной состав московской народовольческой организации и,
в частности, довольно большой рабочей группы, созданной в 1881 г. П.
А. Теллаловым. В университете существовало несколько
народовольческих групп - братьев Аппельбергов, М. В. Сабунаева, Н.
Ф. Омирова, И. Ю. Старынкевича, С. К. Шарого. Кроме того,
функционировал центральный кружок университета (Н. Е. Лавров,
М. В. Сабунаев, Н. А. Воронов, П. В. Гуглинский и др.) В Техническом училище существовала группа И. И. Майнова и А. В. Кирхнера. Кроме того, следует указать общегородскую группу для пропаганды среди интеллигенции и рабочую группу. В эту последнюю входили студенты Н. Е. Лавров, И. Ю. Старынкевич, Д. Д. Дьяконов, И. И. Майков, А. В. Кирхнер и др. Этой группой в 1881 г. руководил П. А. Теллалов, затем С. Н. Халтурин (осенью 1881 г.), наконец, некоторое время И. В. Калюжный, арестованный в начале февраля 1882 г. Большая часть студенчества Московского университета была настроена аполитично и с готовностью вела борьбу лишь за свои корпоративные права.
Весной 1881 г. московские студенты
приняли участие в распространении листовок ИК. Воззвания по поводу
казни первомартовцев разбрасывали на улицах Москвы скрывшийся из
Петербурга Л. Коган-Бернштейн и студент Д. Дьяконов. Обоих
захватили "на месте преступления". Распространяли листовки и
другие издания ИК также студенты (преимущественно Университета)
К. Проферанский, Г. Дмитриев, И. Старынкевич и др.
Деятельно участвовали московские
студенты-народовольцы и в пропаганде среди рабочих, возглавлявшейся
П. А. Теллаловым и С. Н. Халтуриным, а затем И. В. Калюжным и А.
Булановым. После разгрома этой группы активность студенческих
народовольческих кружков несколько затихает, ограничиваясь сугубо
конспиративной пропагандой в немногих нераскрытых полицией рабочих
кружках. Только зимой 1882/83 г. в Московском университете намечается некоторое оживление, начинают появляться гектографированные издания.
Киев университетских городах. Провинциальная молодежь с восторгом воспринимала вести о боевых действиях народовольческой партии. У всех было одно желание: идти тем же путем, вступить в бой с ненавистным врагом. Симпатии студенчества к народовольчеству очень облегчали революционную деятельность местных групп в среде молодежи, в организации студенческих кружков, групп пропагандистов для рабочих, выпуске нелегальной литературы. Большую помощь местным народовольческим центрам в организации молодежи оказывали студенты-народовольцы, исключенные из университетов обеих столиц.
Весьма энергично велась пропаганда
среди учащейся молодежи в Киеве. Здесь в 1881 г. существовала
центральная группа учащейся молодежи из представителей кружков
университета, духовной академии, кадетского корпуса и др. Во главе
ее стояли А. И. Бычков и Н. И. Кржеминский. Имелась общая нелегальная
библиотека, которой заведовал А. Бычков. После ареста А.
Бычкова, В. Гортынского и других членов народовольческого центра в
Киеве, организация вновь восстановила свою работу осенью 1882 г.,
когда в Киеве появились А. Н. Бах, А. А. Спандони, Н. Д.
Захарьин и др. Этот центр выпустил в октябре 1882 г.
прокламацию "К учащейся молодежи" с призывом выйти за рамки
студенческих требований и "выступить на поприще общественных
интересов". Харьков Несколько обособленно от Киева держались народовольческие кружки в Харькове, возникшие еще осенью 1879 г. (Д. Т. Буцинский и др.). Здесь в 1880-1882 гг. не раз вспыхивали волнения студентов Университета и Ветеринарного института. О политической направленности этих сходок, в которых участвовала народовольчески настроенная молодежь, говорит уже то, что в конце февраля 1881 г. на сходке в Университете обсуждалось требование вернуть Чернышевского из ссылки. Большинство, однако, отказалось поддержать это предложение. В Харьковском университете в 1882 г. организаторами кружков и "зачинщиками беспорядков" были народовольцы Н. Омиров и С. Шарый, исключенные из Московского университета.
Каменец-Подольский Организацией молодежных кружков в других городах занимался Захарьин. Один из свидетелей впоследствии описал учредительное заседание Каменец-Подольской подгруппы. На этом заседании Захарьин зачитал выработанный цен-
тральной группой в Киеве "Устав
подгруппы". Подгруппа обязывалась делать все, что требуется для
целей партии, как-то: добывать финансовые средства, организовать
политические занятия с рабочими, работать в типографии и т. д.
Каждый из членов подгруппы имел право работать от имени партии и
называться при аресте ее агентом. Ярославль Опасаясь эксцессов молодежи, в Ярославле в день приезда туда летом 1881 г. Александра III студентов Демидовского лицея продержали взаперти вплоть до отъезда царя.
Казань После 1 марта в Казанском университете возник народовольческий кружок В. А. Померанцева, в который вошел, между прочим, и будущий товарищ Александра Ульянова, казненный вместе с ним в Шлиссельбурге, В. С. Осипанов, участник дела 1 марта 1887г. С этого времени в течение полутора лет в Университете регулярно распространяются народовольческие листовки, а местные гектографированные издания с сопроводительными ироническими письмами студенты-народовольцы посылали жандармскому генералу и полицеймейстеру.
Новороссийский университет, Одесса Исключенные осенью 1882 г. из Петербургского университета членами Центрального кружка Л. Я. Штернбергом и М. А. Кролем, поступили через год в Новороссийский университет (Одесса) и возглавили здесь революционную работу. М. А. Кроль: "Там мы встретили целую группу петербургских товарищей. Через несколько недель после нашего приезда Льву (Штернбергу) уже удалось объединить вокруг себя кружок народовольцев. Все члены этого кружка получили боевое крещение в Петербурге." Средняя школа
В провинциальных городах, особенно на юге
России, народовольцы довольно успешно вели пропаганду и в средних
учебных заведениях. Официальная "Записка о революционном движении
в учебных заведениях за 1881 -1887 гг." довольно определенно
называет народовольческими кружки, возникшие в 1881-1883 гг. в
гимназиях и реальных училищах 20-25 городов. Однако в обеих столицах, где средняя школа находилась под особо бдительным попечением учебного начальства и полицейских властей, революционных кружков среди воспитанников гимназий и реальных училищ в это время почти не было. Народовольческие кружки, возникшие почти во всех университетах и институтах, в десятках средних учебных заведений, немало сделали для того, чтобы направить недовольство учащейся молодежи по пути политических протестов, антиправительственных демонстраций. В своих листовках народовольческие кружки указывали на бесплодность жертв, которые приносит чисто академическое, корпоративное движение, звали к организации и выдвигали политические лозунги." |
Оглавление |
Персоналии | Документы
| Петербург"НВ"
"Народная Воля" в
искусстве | Библиография
"Календарь
Народной Воли":"В
организационном отношении—партия
действовала на молодежь посредством «студенческих
подгрупп», бывших при каждой местной
группе. В Спб. же с 1880 г. организована
особая «Центральная студенческая
группа», заявившая себя деятельным
участием во всех студенческих
волнениях."