Глава V

СТУДЕНТ

В августе 1871 года Кибальчич отправился в Петербург держать конкурсные экзамены в Петербургский институт инженеров путей сообщения. 11 августа он подал «прошение» о приеме его в студенты.

Институт был лучшим высшим техническим учебным заведением в России и являлся привилегированным учебным заведением. Он носил имя Александра I и пользовался покровительством царского двора. Сюда принимались, как правило, сыновья дворян-помещиков, крупных чиновников и богатых купцов. Детей разночинцев, духовенства и тем более крестьян в этот институт старались не принимать, но к конкурсным экзаменам они допускались.

Кибальчич блестяще выдержал конкурсные испытания, хотя условия конкурса были жесткие. На 180 мест претендовали 305 отлично подготовленных абитуриентов. Профессора-экзаменаторы, заинтересовавшись им, после вопросов по курсу вступительной программы долго беседовали с ним и были изумлены его развитием, его глубокими знаниями, его сообразительностью и железной логикой его выводов. 'Не смотря на это, в списках юношей, зачисленных в число студентов, Кибальчич своей фамилии не нашел.

И лишь 19 сентября 1871 года после заступничества профессоров-экзаменаторов Кибальчич был зачислен студентом института. В том же 1871 году вместе с Кибальчичем поступил в институт Валериан Андреевич Осинский — будущий революционер. Дружба с ним и его влияние способствовали последующему вступлению Кибальчича в революционные организации «Земля и воля» и «Народная воля».

В начале своего пребывания в Петербурге Николай Кибальчич жил у своей сестры Татьяны в доме на Надеждинской улице, угол Баскова переулка. Но после ряда размолвок с консервативно настроенным мужем сестры адвокатом Петровым Кибальчич перешел на частную квартиру.

Уровень преподавания в институте был достаточно высок. Студенты получали хорошую физико-математическую подготовку. Достаточно упомянуть, что на первых двух курсах из 30 часов в неделю на математику, физику, химию, начертательную геометрию и черчение отводилось 22 часа.

Кибальчич с его неугасимым стремлением к знаниям и науке с головой погрузился в изучение любимых им предметов физики и химии. Его усердие и необыкновенные способности были замечены и оценены администрацией института. Как выдающегося студента Кибальчича освобождали от платы за слушание лекций и много раз выдавали ему единовременное денежное пособие в сумме 10-25 рублей. 22 мая 1873 года он был переведен на 3 курс института.

Лекции, работа в лабораториях и увлечение чтением социально-политической литературы занимали все его время. Это были годы развития народнической идеологии. Идеи служения народу и «хождения в народ», захватившие значительную часть студенчества, не миновали и Николая Кибальчича. . Семена, посеянные Герценом, Чернышевским, Добролюбовым, Писаревым, Некрасовым и другими, дали богатые всходы.

Но почти все студенты института принадлежали к имущим сословиям. Такой классовый состав студенчества предопределял уже в основном их мировоззрение и отрицательное отношение к господствовавшим в то время среди молодежи и студентов других высших учебных заведений стремлениям помочь обездоленному народу, экономически обиженному реформой 1861 года.

Н.Кибальчич в беседе с Д.Сильчевским характеризовал студентов института путей сообщения:

- У нас в институте теперь только одни карьеристы, будущие хищники, воры, грабители народа и расхитители народного достояния. И удивительное дело,— продолжал Кибальчич,— откуда взялась эта мечтающая о будущих доходах и богатствах молодежь? У мальчишки еще материнское молоко, как говорится, не обсохло на губах, а он рисует себе, как будет наживать доходы на постройках железных дорог, устроит себе роскошную квартиру с коврами и великолепной мебелью и — тьфу! — заведет себе любовницу из балета, так что ему будут завидовать другие товарищи, менее его преуспевшие в карьере добывания денег всякими правдами и неправдами. Нет, инженером мне не быть, и я решил перейти в Медико-хирургическую академию.

— А там что же? — спросил Сильчевский.

- А оттуда я выйду врачом и постараюсь избрать жительство в деревне. Тогда я буду приносить действительную пользу народу, а не рвать куски от жирного всероссийского пирога. Не только лечить народ, но нести в среду его свет, здоровые понятия о жизни, просвещать его, хотя бы, например, о лучших гигиенических сторонах быта и обихода, помогать народу, лечившемуся у знахарок и знахарей, разрушать его суеверие и невежество. Словом работы предстоит много, и работы честной и хорошей. Наш русский народ - народ умный, и он поймет и меня, и мои идеалы.

Естественно, что среди студентов института Кибальчич не встретил сочувствия своим передовым общественно-политическим идеям. Ближе в этом отношении он сошелся со студентами университета, технологического института и Медико-хирургической академии, где были его соученики по Новгород-Северской гимназии и где идея «хождения в народ» нашла много последователей.

Падение крепостного права вызвало появление разночинца как главного, массового деятеля и освободительного движения вообще и демократической, бесцензурной печати в частности. Господствующим направлением, соответствующим точке зрения разночинца, стало народничество.

Теория народничества была исторически ограниченной. Народники отбрасывали прогрессивное значение развитие промышленности и появление рабочего класса, считали, что в русском крестьянине, с его общинным укладом, уже заложены социалистические инстинкты.

Перспективы работы инженером путей сообщения не сулили близкой связи с народом, и Кибальчич принимает решение о перемене специальности и, следовательно, о переходе в другое учебное заведение. Он считал, что работой врача он больше принесет пользы народу, он будет близок к народу, а этого требовали народнические настроения тогдашнего студенчества, в том числе и Кибальчича. Возможно, что здесь сказалось и влияние старшего брата Степана — военного врача.

Летние каникулы 1872 и 1873 годов Кибальчич проводил в Черниговской губернии, вначале в доме отца в Короле, а затем уезжал на два месяца в Новгород-Северский на уроки для подготовки детей к поступлению в гимназию. За время последних летних каникул Кибальчич принял окончательное решение о переходе в медицинскую академию.

Возвратившись в Петербург после летних каникул 1873 года, Кибальчич подает прошение об увольнении его из института. В результате 25 августа 1873 года он был уволен с третьего курса института путей сообщения и 15 сентября поступил в Медико-хирургическую академию. Она была призвана готовить врачей для армии и флота, но фактически она выпускала врачей вообще. Это по существу был медицинский факультет, который содержался на средства военного министерства и обязан был обеспечить для армии и флота известное количество врачей.

Преподавание в академии проводилось удачным сочетанием теории с практикой. В этом отношении академия выгодно отличалась от преподавания медицины в зарубежных высших учебных заведениях, где царило абстрактно теоретическое преподавание. Изучение анатомии в академии производилось на трупах. Преподавание научных дисциплин естествознания также проводилось практически: студенты активно работали в лабораториях, производя в них физические и химические опыты.

В 1872 году академия своими силами и средствами создала Высшие женские медицинские курсы. Этим академия положила основание высшему женскому образованию в России.

Многие талантливые преподаватели академии уже тогда стояли на материалистических позициях, требовали обоснования научных выводов на эксперименте и фактах наблюдения, а свои дисциплины они старались приблизить к практике медицины и здравоохранения.

Студенчество академии в основном составляли дети купцов, мещан, сельского духовенства и даже крестьян. Это была новая поросль интеллигенции, которая вносила в жизнь академии демократический дух, активизировала участие студентов в общественном и революционно-демократическом движении. Большинство студентов жило очень бедно. Особенно бедствовали студенты первых двух курсов. С третьего курса часть студентов обеспечивалась уже стипендией.

Студенты-медики, начиная с 1863-1870 годов, наряду со студентами технологического института и университета, составляли самую передовую часть петербургской революционной молодежи. Они принимали активное участие во всех крупных студенческих волнениях и демонстрациях. Многие студенты подвергались за это репрессиям.

Студенческая масса была в высшей степени беспокойна, подвижна, склонна к действию толпой или, как выражалась полиция, к действию «скопом». Всякое явление, способное вызвать протест студентов, сопровождалось сходкой в студенческой читальне, которая помещалась в нижнем этаже главного академического здания в доме 6 по Нижнегородской (ныне Лебедева) улице.

В истории Медико-хирургической академии, изданной в 1898 году отмечается о тех годах:

«Большим злом студенческой жизни было увлечение чтением запрещенных книг политического содержания и даже революционной пропагандой».

Прогрессивное движение в студенческой среде академии под влиянием революционных демократов Чернышевского, Добролюбова, Белинского вызвало со стороны правительства репрессии. С 1874 года академией управляла особая комиссия под руководством строевых генералов. Конференция профессоров академии и Главного медицинского управления потеряла свое значение как орган управления настолько, что заседания конференции были отменены. Комиссия разработала новое положение, введенное с 1881 года, по которому академия начала именоваться «Военно-медицинская академия».

Очень добросовестно и с большим прилежанием Н.И.Кибальчич изучал все, что положено по курсу обучения в академии. При его необыкновенных способностях и любви к знаниям он легко и глубоко постигал науки. А его исключительная доброта и постоянная безотказная готовность помочь товарищу сделали его популярным, уважаемым и любимым среди студенчества.

Кроме занятий по курсу обучения, Кибальчич в это время работал в студенческих кружках самообразования, занимался политико-экономическими вопросами, по которым читал рефераты.

Однокурсник Н.И.Кибальчича по Медико-хирургической академии М.Р.Попов в своих воспоминаниях о совместных подах учебы в академии сообщает:

«Устраивались собрания молодежи, где обсуждались вопросы, которые ставила жизнь и литература, где читались рефераты по общественным вопросам, читалась литература, полученная контрабандным путем из-за границы. Первый кружок такого характера, в котором я считался членом, собирался в квартире Кибальчича на Кронверском проспекте. В кружке этом была выработана программа по общественным вопросам, по которой каждый член кружка брал по своему выбору ту или другую общественную тему и готовил реферат. По воскресеньям и четвергам эти рефераты читались, обсуждались; обсуждения эти почасту переходили в бурные прения; затягивающиеся за полночь».

Н. И. Ракитников характеризует этот период так:

«Его (Кибальчича) студенческие годы совпали с бурным периодом «хождения в народ». Сначала в Институте путей сообщения, а главным образом, в Медико-хирургической академии Кибальчич окунулся в атмосферу страстных споров о том, как помочь народу вырваться из тисков нищеты и хронического голодания и выйти на путь широкого человеческого развития. От природы человек спокойный, ничем невозмутимый, с задатками кабинетного ученого, Кибальчич принялся за изучение политической экономии и за выработку своего революционного мировоззрения».

Летние каникулы 1874 года, как обычно, Кибальчич проводил на Украине, в Черниговской губернии. Недалеко от Козельска, в селе Ничеговка жил богатый священник Андрей Костенецкий. Николай Кибальчич нанялся репетитором для занятий с его плохо.успевающим сыном. Свою койку он поставил в помещение, расположенное в саду священника, где зимой находились ульи. Здесь было спокойнее, а главное подальше от хозяина дома, который имел привычку за всеми наблюдать, подсматривать и подслушивать.

В Козельце в то время имелась группа народнически настроенной молодежи. Кибальчич сошелся с этой группой и принимал участие в чтениях и обсуждении нелегальной литературы. С начала лета собирались в лесу или на лугу. Внешне сходки походили на обычные гулянки сельской молодежи.

Кучером у Костенецкого служил молодой парень Василий Незрелко, который подружился с Николаем Кибальчичем и полюбил его. Как-то под вечер Незрелко, находясь на хозяйственном дворе, увидел, что в дом священника зашли полицейские. Василий немедленно уведомил об этом Кибальчича, который читал в саду, около своего помещения какую-то книгу.

— Спрячь куда-нибудь! — попросил Николай и отдал Василию книгу. Василий положив книгу за пазуху, пошел на конюшню, но ему навстречу

уже шли полицейские с церковным старостой. Один из них сказал:

— Пойдешь с нами. Мы сделаем обыск у учителя, а ты и староста будете понятыми1.

Обыск не дал никаких улик для создания «дела». Ночью сделали обыски у всех молодых людей, которые принимали участие в «гулянках». В последствии выяснилось, что обыски производила полиция по доносу ничеговского священника.

Кибальчич немедленно уехал из Ничеговки. При отъезде он презрительно высказал свое мнение священнику: - Иуда в рясе!

После ничеговской встрече с полицией Николай поехал гостить в село Печи к своему крестному отцу, Ивану Зенькову. К этому времени Катя Зенькова сформировалась уже в очаровательную девушку. Она перешла первой ученицей в выпускной класс Черниговского епархиального училища. Стройная, высокая, розовощекая. Любит читать и много уже прочла. Она добра и душа ее полна желания добра родному народу. Особенно ей хочется помочь бедному, забитому крестьянству.

Хочется, чтобы крестьяне жили в достатке, чтобы они были грамотными и развитыми, чтобы они осознали свои права, свою силу и значение, защищали свое достоинство, и уничтожили бы произвол, поругание и несправедливость.

Николай не сводил с Кати глаз и старался все время быть около нее. Катю это явно радовало и ее взгляд также часто подолгу останавливался на нем.

Старик Зеньков все это подмечал и думал: «Пожалуй, дело дойдет до свадьбы. Дай бог, дай бог! Вот только они между собой, хоть и дальние, а все же родственники. На венчание придется просить разрешение архиерея. Ну, что ж, родство далекое — должен разрешить обвенчать. А то, что я Коле крестный отец, нужно скрыть, если архиерей дознается, венчанию не бывать».

От Зеньковых Кибальчич уехал к отцу в Короп. Перед отъездом в Петербург он сказал отцу, что хочет жениться на Кате Зеньковой после окончания ею училища, и просил отца договориться об этом с Зеньковым.

Учебный 1874/1875 год у Кибальчича в Петербурге прошел в напряженной учебе, литературной работе и переводах в иностранных языков для журнала «Здоровье» и других журналов. Он часто писал Кате и получал от нее длинные ласковые письма. Его увлечение идеей «хождение в народ» усилилось и он все. чаще и чаще задумывался над тем, что лучше: идти ли в народ немедленно и бросить академию, или остаться в академии и затем служить народу, уже в качестве врача. Об этом позже на следственном допросе Кибальчич рассказывал:

«Еще будучи студентом Медико-хирургической академии, я составил себе социалистические убеждения на основании чтения нецензурных и некоторых цензурных сочинений; это было в то время, когда в Петербург начали проникать из-за границы социально-революционные издания журнала «Вперед», статьи Бакунина и другие. Впрочем, эти издания имели лишь значение только для выработки моих убеждений в социалистическом отношении; они возбудили у меня ряд вопросов, для разрешения которых я должен был обратиться к легальным сочинениям.

Легальные сочинения дали мне факты, которые подтвердили те выводы относительно русской действительности, которые я встретил в социалистической литературе. Что касается моей деятельности, то в то время я не выработал еще себе определенного плана. Я колебался между решением бросить академию и уйти в народ для социалистической пропаганды и желанием остаться в академии и служить делу партии впоследствии в качестве доктора».

В стенах Медико-хирургической академии молодой Кибальчич получил первый опыт участия в студенческих «беспорядках».

Профессор физиологии И.Ф.Цион придерживался крайне реакционных взглядов, что неоднократно приводило к конфликтам с профессурой и студентами. 17 октября 1874 года, когда он пришел читать лекцию 2-му курсу, где находился Кибальчич, его встретили свистом и шиканием. Это был заранее подготовленный протест против ареста студентов по жалобе Циона, проваленных им на весенних экзаменах и высказавших ему в «непочтительной форме» свое мнение о нем.

На следующий день после срыва лекций командование академии пригрозило репрессиями. Это вызвало еще большее обострение взаимоотношений.

Студенты 2-го курса стали зачинщиками устройства новой обструкции Циону на предстоящей 21 октября лекции, но уже с тухлыми яйцами и гнилыми огурцами. Предупрежденное командование отменило лекции Циона.

Для расследования инцидента была образована комиссия, куда вошли представители академии, военного министерства и полиции.

Начальник III отделения собственной его величества канцелярии — шеф жандармов генерал-адьютант Н.В.Мезенцов доложил царю о «беспорядках» в академии. Александр II, боясь того, что студенческие волнении могут перекинуться на улицы столицы, приказал принять все меры «для предупреждения уличных беспорядков». Кроме того, он повелел не упустить «законного взыскания с зачинщиков».

Было арестовано семь студентов, подозреваемых в организации обструкции. Тогда студенты начали устраивать сходки, на которых выдвигали требования убрать «комиссию» и выпустить арестованных. Эти сходки разгонялись жандармами.

Пришлось вмешаться самому военному министру Д.А.Милютину, не желавшему иметь беспорядки в попечительствуемом им учебном заведении. Арестованные студенты были освобождены. Цион получил возможность уехать в заграничное путешествие, а затем ему пришлось совсем распрощаться с академией. Он обосновался после этого в Париже в качестве представителя Российского министерства финансов.

«Ционовская история» оставила в душе Кибальчича глубокий след. Он увидел, что массовый протест, даже в рамках учебного заведения, является довольно мощным средством борьбы с беззаконием и произволом.

Весной 1875 года Катя Зенькова окончила епархиальное училище. На последнем выпускном экзамене присутствовал викарий Серапион, которого низшее духовенство между собой называло «Скорпион».

Катя Зенькова своими разумными ответами на экзамене, выдержкой, спокойствием и своей внешностью произвела на викария благоприятное впечатление. Ему было известно, что его племянник Костя, окончивший Черниговскую духовную семинарию, мечтает о женитьбе на Кате Зеньковой. К стремлению племянника он относился одобрительно, и воспользовавшись присутствием в Чернигове отца Зеньковой, пригласил его к себе.

Принимая Зенькова, викарий похвалил Зенькова за его дочку Екатерину, первой ученицей окончившую епархиальное училище.

Дальше он говорил о племяннике и ожидавшей его духовной карьере и закончил предложением поженить Катю Зенькову и Костю. Зеньков от этого предложения на минуту растерялся. Потом овладев собой ответил:

— Катя еще очень молода, пусть годок еще подрастет, а через год я готов возвратиться к этому вопросу.

Такой ответ не обидел викария, он как-будто получил принципиальное согласие, но реализация его откладывалась на год. Зеньков же предложением викария был обескуражен. Он уже дал согласие Ивану Иосифовичу Кибальчичу выдать дочь за Николая (Кибальчича). К этому браку лежало его сердце. Он знал, что об этом мечтает Катя, что она в ответ на официальное предложение Николая уже написала ему о своем согласии обвенчаться с ним в конце августа этого года и уехать с ним в Петербург.

Теперь положение осложнялось еще и тем, что Коля и Катя родственники и для венчания их нужно церковное разрешение, а его мог дать только викарий, ведавший этими делами в епархии. Самая просьба такого разрешения содержала уже отказ на его предложение. А «Скорпион» был зол и мстителен. Отцы, Иван Алексеевич Зеньков и Иван Иосифович Кибальчич, долго советовались, как выйти из создавшегося положения, и решили: «Просить у викария разрешения на брак. Он, несомненно, ответит отказом. Тогда обжаловать отказ у архиерея. Вероятнее всего, что и архиерей из солидарности со своим коллегой ответит отказом. Придется перенести дело в святейший Синод. Тут поможет муж Татьяны Кибальчич - присяжный поверенный Петров. Обер-прокурор Синода Победоносцев к нему благоволит. Одно опасение: не узнали бы, что Иван Зеньков - крестный отец Николая Кибальчича. Если узнают, тогда и Победоносцев не поможет...»

На каникулы летом 1875 года Николай Кибальчич опять приехал на Украину. Его родной брат Степан служил врачом 12-го стрелкового батальона, который стоял в местечке Жорнище Липовецкого уезда Киевской губернии (теперь Ильинецкий район Винницкой области).

В Жорнище Степан Кибальчич купил усадьбу и небольшое имение. Здесь же жил дядя Степана и Николая Кибальчич. Это был священник Наркисс Олтаржевский - муж сестры их матери. Кибальчичи часто, по-родственному, бывали в семье Олтаржевского и встречали здесь приветливый прием. Н.И.Кибальчич решил первую часть летних каникул 1875 года провести у брата в Жорнище, а потом переехать к отцу в город Короп и к Зеньковым в село Печи, где предполагалось в августе отпраздновать его свадьбу с Катей...

В Жорнище Кибальчич приехал 2 июня 1875 года. Недели через три в Жорнище приехал приглашенный Кибальчичем его товарищ по академии. Приехавший представился Николаем Сергеевичем Тютчевым: так значилось в его увольнительном удостоверении.

Николай Кибальчич, увлеченный идеей «хождения в народ», не мог не использовать пребывания в Жорнище для связи с крестьянами и для пропаганды народнических идей среди них. Он уже подготовлен к этой пропаганде, изучил революционную литературу, душа его полна стремлений служить народу. Он не случайно привез с собой несколько экземпляров нелегальной книжки «Сказка о четырех братьях и их приключениях».

Студенты помогают в сельскохозяйственных работах по имению. Завязывают знакомство и дружбу с работниками имения, особенно с отставным солдатом Василием Притулой и с деньщиком Степана Кибальчича Григорием Иващенко. Бывают у народного учителя Д. Е.Трусевича, у волостного писаря. Посещают волостные сходы, знакомятся с обеспечением крестьян землей. Знакомятся и ведут продолжительные беседы с отдельными крестьянами. Их особенно интересует Семен Пасько, у которого волостной старшина отобрал часть его земельного надела. Пасько не побоялся обличить старшину в присвоении им волостных денег. За это Пасько подвергли телесному наказанию.

Студенты дают Василию Притуле и Григорию Иващенко почитать «Сказку о четырех братьях и их приключениях» и советуют, прочтя ее, дать почитать другим. Эта сказка с таким невинным названием считалась царским правительством очень опасным произведением, направленным к «ниспровержению существующего строя». Хранение или распространение этой небольшой брошюры считалось серьезным государственным преступлением.

Из Жорнища студенты уехали 31 июля 1875 года. Кибальчич поехал в Короп к отцу, а куда поехал другой — не установлено. «Сказка о четырех братьях» остались в Жорнищах и ходила по рукам крестьян.

Скоро Сказка попала в руки зажиточного крестьянина - пономаря Жорнищевской церкви Владимира Стефанюка. Прочтя Сказку, пономарь понял, что она направлена против правительства, и передал ее священнику Олтаржевскому. Священник переслал брошюру Киевскому митрополиту. Митрополит передал губернатору, губернатор - прокурору. В результате начальник Киевского губернского жандармского управления генерал-майор Павлов завел дело и начал следствие. Следствие показало, что брошюру передал Притуле студент Кибальчич.

После длительных обсуждений Иван Зеньков и Иван Кибальчич составили прошение о разрешении венчания своих детей и послали его викарию.

Племянник викария, узнав о получении этого прошения, взбеленился. Рушилась его мечта. Он был полон злобы и мести. Ему во что бы то ни стало хотелось помешать браку Кати и Коли. Но как это сделать? Дядя, конечно, венчания не разрешит. Но есть еще архиерей, есть Синод. Они могут дать разрешение.

Кандидат в женихи в бешенстве метался, ища средства сделать брак невозможным. Ему помог священник из Ничеговки Костенецкий, которого Кибальчич обозвал «Иудой в рясе». Он был женат на Марии Ивановне Зеньковой - родной сестре Кати и хорошо знал, что Иван Зеньков — крестный отец Коли Кибальчича. Письменно сообщил об этом викарию.

В конце июля 1875 года просители Зеньков и Кибальчич получили ответ на свое прошение:

«... Кровное родство имеет такую степень, которая не может служить препятствием к браку Екатерины Зеньковой и Николая Кибальчича, но скрытое просителями духовное родство (отец невесты — крестный отец Николая Кибальчича) не допускает этого брака. Поэтому венчание указанных лиц не может быть разрешено».

Мотивировка отказа делала безнадежными дальнейшее ходатайства. Николай и Катя были потрясены этим возмутительным отказом. Их жизнь была разбита. Чистая и горячая любовь была задавлена безжалостной, тупой машиной церковного бюрократизма.

Глава VI

ТЮРЕМНЫЕ УНИВЕРСИТЕТЫ

Н.И.Кибальчич уехал из Коропа 17 августа 1875 года. Приехав в Петербург, он 21 августа поселился на Набережной Большой Невы, дом 6, в квартире 43 у хозяйки Анны Евсеевой (дом не сохранился). Вместе с ним здесь же временно поселился его товарищ Трофименко, который 5 октября переехал на другую квартиру. В Петербурге Н.И.Кибальчич с головой ушел в свою учебу и кружковую работу, стараясь этим заглушить боль от потери надежды на брак с Катей.

10 октября 1875 года курсистка Вольхина принесла в комнату Кибальчича пакет с запрещенной литературой и попросила временно его сохранить. Для него нашлось место под кроватью Кибальчича.

11 октября инспектор Медико-хирургической академии гвардии майор Песков встретил Н.И.Кибальчича и сказал ему:

- О Вас справлялась полиция. Вам немедленно следует побывать в 1-м участке Выборгской части.

Кибальчич разыскал в читальне академии своего друга, однокурсника и участника одного с ним кружка М.Р.Попова и попросил;

- Пойдем со мной на квартиру. Заберешь тюк с нелегальщиной, который вчера вечером принесла мне на сохранение одна курсистка. Возможно, что ее проследили и тогда, пожалуй, у меня произведут обыск.

Кибальчич и Попов немедленно отправились на квартиру Кибальчича. Когда они подошли к дому, где жил Кибальчич, то увидели у ворот дома карету и снующих около нее полицейских и жандармов. Было ясно, что в квартире Кибальчича идет обыск.

- Есди ты пойдешь к себе на квартиру, то обязательно попадешь в тюрьму, не ходи и скройся,- сказал Попов.

- Я не могу не пойти домой. Вместо меня могут арестовать Трофименко, который уже уехал от меня, ничего не знает и, конечно, скрываться не будет. Нет, я должен идти.

Кибальчич направился в свою квартиру. Попов ушел домой.

Спустя часа полтора Попов направился к квартире Кибальчича, чтобы узнать, чем кончилось дело. Когда он вошел во двор дома, где жил Кибальчич, то увидел группу жильцов, слушавших рассказ дворника. Попов спросил дворника:

- Где здесь живет Кибальчич?

— Сгорел ваш Кибальчич. Уходите, а то как бы и с Вами того же не случилось. У Кибальчича много кое-чего нашли.

Попов поспешно ушел.

Обыск на квартире Кибальчича был произведен петербургской полицией по письму начальника Киевского губернского жандармского управления генерал-майора Павлова, производившего следствие по делу распространения среди крестьян в Жорнище «Сказки о четырех братьях». Обнаружен был тюк с запрещенной литературой. Об этой находке начальник III отделения сообщил находящемуся в Ливадии царю Александру II:

«Начальник Киевского губернского жандармского управления получил сведения, что студент Медико-хирургической академии Николай Иванов Кибальчич, приезжавший летом сего года на каникулярное время в село Жорнище, Липовецкого уезда, распространял между тамошними крестьянами возмутительные сочинения.

Вследствии сего, по требованию генерал-майора Павлова, 11 текущего октября произведен был у Кибальчича в С.-Петербурге обыск, причем найдено:

1) газета «Вперед» № 1,2,3,4 и 5 - всего 719 экземпляров;

2) брошюра «В память столетия пугачевщины» - 89 экземпляров;

3) «Программа работников» Лассаля — 12 экземпляров;

4) «Сказка о копейке» — 3 экземпляра

5) «Письма без адреса» Чернышевского - 7 экземпляров

и по одному экземпляру «Сборник новых песен и стихов», «Сказка о четырех братьях и их приключениях», «История одного французского крестьянина», «По поводу Самарского голода - записка министра юстиции графа Палена», карточка Пугачева, «L'Internationale», «Меmoire de la Federation Jourasienne», три письма без подписей, рукопись, озаглавленная «Нечто о граде, продавшимся антихристу», рукописный Манифест коммунистической партии. Также найдены 9 свидетельств купеческих из С. Петербургской мещанской управы на имена разных лиц.

Кибальчич арестован и дознание продолжается. 11 октября 1875 года».

На полях доклада имеется пометка: «Доложено его величеству 17 октября 1875 г. Ливадия».

Кибальчич был заключен в тюрьму печально знаменитого III отделения. Это учреждение оставило свой след в истории освободительного движения в России.

После восстания декабристов в 1825 году напуганный царь Николай I решил, что обычная полиция не может охранять царский престол. Нужна особая политическая полиция. Нужна организация, охраняющая царя. Приближенные «Николая Палкина» поняли его желание и в конце января 1826 года генерал-адьютант граф А.Х.Бенкендорф подал царю Николаю I записку:

«События 14 декабря и ужасные заговоры, которые в течение более 10 лет подготовляли этот взрыв, достаточно доказывают, как ничтожность имперской полиции, так и неизбежную необходимость организации таковой согласно искусно скомбинированному и детально выполненному плану...

Для того, чтобы полиция была хороша и охватывала все пространства империи, она должна иметь один известный центр и разветвления, проникающие во все пункты: нужно, чтобы ее боялись и уважали за моральные качества ее начальника...»

Записка эта подверглась изучению царем и обсуждению несколькими избранными им лицами и 25 июня 1826 года, в день рождения Николая I, появился указ об учреждении корпуса жандармов и о назначении Бенкендорфа шефом жандармов. 3 июля того же года состоялся указ о преобразовании, особой канцелярии министерства внутренних дел в "III отделение собственной его императорского величества канцелярии».

Исполнительным органом III отделения был отдельный корпус жандармов, шефом которого являлся главный начальник III отделения. Царское правительство назначало на этот пост наиболее доверенных реакционных генералов (А.Х.Бенкендорф, В.А.Долгоруков, Н.В.Мезенцов, А.Р.Дрентельн). Кроме главного начальника III отделения, имелся еще и управляющий, который являлся заместителем главного начальника.

После падения крепостного права революционное движение в России усилилось. Появились революционные кружки, союзы, организации. У господствующего класса помещиков нарастал страх перед революцией. Царские прислужники знали один путь борьбы с «крамолой»: вешать, гноить в тюремных застенках, истязать на каторге. III отделение являлось штабом полицейского террора. Работы у царских палачей было много. Для этого надо было иметь специальное помещение и свою тюрьму.

III отделение в 1838 году помещалось на набережной реки Фонтанки в доме 16 (прежде принадлежащем графу В.П.Кочубею), около Цепного (Пантелеймоновского) моста против Летнего сада и церкви святого Пантелеймона. Участок, занимаемый этим зданием, выходил на Пантелеймоновскую улицу, дом 9, где были ворота.

Тюрьма III отделения находилась внутри дома 9. Это было здание в три этажа. В нижнем помещался караул, а во втором и третьем - камеры для арестованных. Ход в тюрьму был через массивную дверь из решеток. Одиночные камеры были в то время больших размеров и каждая с одним или двумя окнами, стекла которых были замазаны белой краской. Форточка была ограждена металлической сеткой, чтобы помешать заключенным выбрасывать что-либо во двор. Стенки камер были окрашены желтой краской с черным бордюром внизу.

Прогулок в тюрьме не производилось. Письменных принадлежностей не полагалось. По утрам камеры заключенных обходил жандармский офицер. По коридору все время прохаживался часовой. Число камер было восемь. Еще пять камер находились в самом помещении III отделения.

После допроса Н.И.Кибальчича шеф жандармов - Мезенцов вторично докладывал царю:

«Арестованный в С. -Петербурге 11 текущего октября по делу о Киевском кружке пропагандистов студент Медико-хирургической академии Николай Иванов Кибальчич (о чем доложено было своевременно) на допросе показал: что он 21 года, православный, сын священника, уроженец Черниговской губерния, кончил курс в Новгород-Северской гимназии, был два года в Институте путей сообщения, откуда перешел в Медико-хирургическую академию, что из найденных у него в большом количестве революционных изданий принадлежит ему только «L'Internationale», «Меmoire de la Federation и 4 газеты «Вперед», каким же образом к нему попали остальные сочинения, не знает и может объяснить это только таким образом, что кто-нибудь принес и оставил их у него, как у человека политически благонадежного, но ни на кого подозрения не высказал.

Дознание продолжается. 13 октября 1875 года»

На полях доклада имеется пометка: «Доложено его величеству 18 октября 1875 г. Ливадия».

Особого внимания заслуживает найденный у Кибальчича «рукописный Манифест Коммунистической партии». Это был «Манифест Коммунистической партии» Карла Маркса, переведенный на русский язык и написанный от руки. Этот перевод отличался от единственного, существовавшего в то время перевода Манифеста, сделанного М.А.Бакуниным, и был гораздо лучше его.

Занимавшийся специальным сравнением этого перевода Манифеста с Бакунинским переводом А. Я. Черняк высказал предположение, что автором этого перевода был Н.И.Кибальчич. Он обладал всеми необходимыми данными для того, чтобы наиболее удачно сделать такой перевод. Кибальчич не только хорошо знал языки, но несколько лет занимался изучением политической экономии и экономического положения в России.

В 1963 году исполнилось 115 лет со дня выхода в свет «Манифеста Коммунистической партии». В связи с этой датой в тогдашнем московском Музее Карла Маркса и Фридриха Энгельса открылась выставка редких изданий Манифеста.

«На выставке - сообщил корреспонденту ТАСС тогдашний директор музея профессор Н. В. Матковский, - ... представлено несколько страниц «Манифеста», переписанных ученым-революционером Н.И.Кибальчичем и изъятых у него полицией при обыске в Петербурге 11 октября 1875 года. Анализ текста этой части перевода показывает, что он стоит значительно выше Бакунинского».

Н. И. Кибальчича продержали в тюрьме III отделения месяц. Жандармерии хотелось узнать, кто доставил на квартиру Кибальчича тюк с запрещенной литературой и кто был вместе с ним в Жорнище.

Студент Медико-хирургической академии Н.С.Тютчев также был арестован за соучастие в распространении нелегальной литературы в селе Жорнище, однако он доказал, что каникулы проводил в Симбирской губернии и в Жорнище быть не мог.

Возник вопрос: кто же был в Жорнище вместе с Кибальчичем? Но Кибальчич не назвал фамилии своего товарища, хотя и подвергался настойчивым и жестоким допросам. Фамилия лица, посетившего вместе в Кибальчичем село Жорнище, осталось невыясненной до настоящего времени.

О приемах расправы с арестованными в III отделении, в этой «центральной шпионской конторе», как называл его А.И.Герцен, свидетельствует отрывок из стихотворения, распространенного в Петербурге в XIX веке:

Влепят в назидание

Там ударов сто,

Будешь помнить здание

У Цепного моста...

Н.С.Тютчев описывает допрос Н.И.Кибальчича следственной комиссией: «Рассказывали, что допрашиваемый в «комиссии» при III отделении помещался в известный квадрат паркета, если словесные внушения воспринимались туго, то нажималась специальная пружина, виновный проваливался в открытый люк до пояса, а над провалившейся его частью совершалась экзекуция, причем, секуторы не могли, конечно, видеть лица своей жертвы... Насколько порою этой «комиссией» допросы производились настойчиво и продолжительно (чтобы не сказать пристрастно), автору однажды пришлось убедиться на примере Н.И.Кибальчича.

В октябре 1875 года меня арестовали по первому делу Николая Ивановича... Мне была дана очная ставка с Н.И.Кибальчичем, на которой он подтвердил, в конце-концов, что в Киевской губернии с ним жил не я, а кто-то другой, выдававший себя за студента Тютчева.

Когда меня привели на очную ставку в «комиссию», то меня поразила внешность Кибальчича: этот уравновешенный человек, ничем невозмутимый хохол, был бледен, как полотно, глаза его блуждали и по лицу его спадали крупные капли пота; даже его смятая рубашка была, видимо, вся влажная... Очевидно, его допрашивали уже не один час, не давая ни минуты опомниться».

Кибальчич был человеком, не знавшим страха, не считавшимся с опасностями, человеком великой выдержки и хладнокровия, и, если он был приведен в состояние, описанное Тютчевым, но можно заключить, какие жестокие меры были применены жандармерией к Кибальчичу, чтобы вырвать от него ответ на поставленные вопросы, однако усилия жандармерии не дали результатов. Кибальчич — человек великой воли — стойко выдержал допрос и ответа не дал.

Следствие по делу о революционной пропаганде в селе Жорнище вела Киевская жандармерия, и она затребовала к себе Кибальчича. Ночью 30 октября 1875 года его отвезли на Николаевский (ныне Московский) вокзал и посадили в вагон для арестованных. Об его отправке III отделение сообщило начальнику Киевского губернского жандармского управления:

«Согласно отношению Вашего превосходительства, начальник С. Петербургского губернского жандармского управления отправляет сегодня в Ваше распоряжение студента Николая Кибальчича, обвиняемого в государственном преступлении.

Личность эта представляется крайне подозрительной, дерзкой, и данные им разновременные показания оказываются неоткровенными и явно ложными.

Вследствии сего покорнейше прошу Ваше превосходительство обратить на Кибальчича особое внимание Ваше и принять меры к тому, чтобы он не мог скрыться».

В Киеве Кибальчич был посажен в Лукьяновский тюремный замок, где просидел свыше двух лет в тесной одиночной камере. Имелась там жесткая кровать, железный столик у стены и небольшое зарешеченное окно.

Днем разрешалось открывать окна и тогда представлялась возможность поговорить с соседом по камере. Менялись соседи часто и от новопоступивших заключенных узнавали все новости, были в курсе политических событий.

В Киеве опять начались допросы, очные ставки Были вызваны свидетели по жорнищенскому делу: врач Степан Кибальчич, священник Наркисс Олтаржевский, учитель Д. Е.Трусевич, работник Василий Пригула, крестьянин Семен Пасько и другие.

Николай Кибальчич на допросах держался спокойно, стойко, с достоинством, и жандармерии не удалось доказать в следственных материалах, что Кибальчич вел преднамеренную пропаганду среди населения в местечке Жорнище.

Ни петербургская жандармерия, интересовавшаяся, от кого поступил к Кибальчичу тюк с нелегальной литературой, ни киевская жандармерия, старавшаяся узнать фамилию студента, гостившего у Кибальчича, ничего не добилась. Кибальчич оправдал характеристику о нем петербургской жандармерии, пересланной в Киев,

В Киевской тюрьме Кибальчич попал в бурное и многочисленное общество политических заключенных — революционеров. Он слушал бесконечные споры на революционные темы, был свидетелем и участником резких протестов против произвола правительства, жандармерии, прокуратуры и тюремной администрации.

Как луч солнца за тюремной решеткой, явилась перед ним в киевском тюремном замке Катя Зенькова. Ей весной 1877 года разрешили свидание с родственником. Она с отцом специально приезжала в Киев, чтобы морально поддержать своего жениха в заключении, сказать ему, что она его любит так же, как и раньше.

За несколько минут, пока проходило свидание, Кибальчич поддержал Катю и заверил ее, что они найдут свое счастье. Его не угнетало положение заключенного, он был бодрым, держался мужественно и уверено.

Свидание кончилось, Катя ушла. Но Кибальчич не мог отрешиться от этой встречи. Катя стояла у него перед глазами. Высокая, стройная, прекрасная, в легком весеннем пальто, она казалась выходцем из другого мира, мира свободы, радости, справедливости, доброты, нежности, любви и заботливости о людях. Точно нарочито великий художник — природа создала Катю, чтобы подчеркнуть ужасный контраст тюремного режима — жизни, полной жестокости, грубости, зловония, физического и морального, поругания всего, что есть в человеке светлого и хорошего.

Кибальчич всей силой молодой нерастраченной души любил Катю. Он был уверен, что на свободе он найдет способ обвенчаться с Катей и составит с ней семью. Думы Кибальчича были наполнены Катей.

Но... Кибальчич уже весь вошел в революцию. Все свои силы полностью и без остатка он отдает борьбе с самодержавием за лучшую долю народа. Он знает, что путь этой борьбы долог и тяжел. На этом пути он найдет только тюрьмы, каторгу и виселицу. В лучшем случае его участью будет ссылка в Сибирь с дикой, пустой, полуголодной, суровой животной жизнью. Где же будет место Кати в этой жизни?

Какое он имеет право прекрасную, любящую, нежную Катю вести за собой по пути арестов, допросов, тюрем, каторги и виселиц к смерти? Катя, движимая любовью к нему, пойдет по этому пути. Она принесет свою жизнь в жертву любви. Но он не имеет право принять этой жертвы. Любя Катю, он должен избавить ее от тягчайших мук и страданий. Во имя любви должен уберечь ее от смерти на эшафоте...

Чувство непоколебимого долга неотступно звало его в ряды борцов за счастье народа, за революцию — хотя захватывающая любовь к Кате тянула его к другой жизни, к другому поприщу.

Ко времени первого заключения в тюрьму Н.И.Кибальчичу едва исполнилось 23 года. Он был среднего роста, некрепкого сложения, с бледным и умным лицом, с темнорусой бородкой и спокойными и добрыми голубыми глазами. Говорил очень медленно, растягивая, точно нехотя выдавливая из себя, слова. На малознакомых медлительность его речи производила вначале неблагоприятное впечатление.

Кибальчич казался человеком медлительным, флегматичным и безразлично относящийся ко всему окружающему. При дальнейшем знакомстве такое впечатление быстро исчезало. Он великолепно, с душой и страстью декламировал и при этом его медлительность речи исчезала. Кибальчич с увлечением и большим чувством и подъемом пел. У него был лирический тенор и хорошо им владея, он умел проникать прямо в душу слушателей. Его лицо внушало всем симпатию, его добродушие, простота и мягкость возбуждали . к нему доверие.

Работоспособность Кибальчича всех поражала, а быстрота соображения, логика и умение разобраться в сложных, больших и трудных вопросах вызывала недоумение и- восторг.

В тюрьме Кибальчич изучал английский язык и медицину. Настойчиво добивался разрешения работать в тюремной больнице, но получал отказ. Он много, очень много читал, но когда нужно было что-то сделать для общего блага или для друга, он немедленно переключался на эту работу и делал ее с исключительным усердием, добросовестно и тщательно. В этих случаях у него проявлялась кипучая энергия, собранность, точный расчет и большая сила воли.

Администрация тюрьмы старалась исключить возможность для Кибальчича пропаганды среди уголовников, но Кибальчич упорно старался во время прогулок наладить связь с ними - знакомился и стремился подружиться. Его необыкновенное терпение, настойчивость, ум, логика, доброта и сердечность побеждали.

Следующая