Об отношении Кибальчича к людям революционер и его друг Л.Г.Дейч писал в своих воспоминаниях:

«Но особенно оптимистом он был в отношении к людям. О всех, с кем он близко сталкивался, он был хорошего мнения! хотя и не превозносил ни кого до небес, не приходил ни от кого в особенный восторг. Он со всеми в тюрьме — как впоследствии на воле — был одинаково хорош, ровен, со всеми жил в мире (нас было в тюрьме человек около 20-ти). Я решительно не знаю случая, чтобы он с кем-нибудь серьезно поспорил, поругался, и думаю, во всю его жизнь с ним не было такого случая. Всегда спокойный, уступчивый...».

Когда Кибальчич сидел в Лукьяновской тюрьме, следователь его уверил, что он «получит каторгу» от 4 до 10 лет. Кибальчич не обладал крепким здоровьем и такого срока каторги не выдержал бы. Но он не падает духом и начинает усиленно заниматься медициной, чтобы лечить людей на каторге и, по окончании срока каторги, на поселении в Сибири. О необыкновенной трудоспособности Кибальчича Дейч так вспоминал:

«Вне прогулок по двору, он всегда занимался чтением. Он не набрасывался с жаром ни на что и также, не торопясь, брался за медицинскую книгу, как и переходил к учебнику нового языка или к «Капиталу» Маркса, который имел при себе. Он одинаково интересовался, кажется, всеми науками, изучению всего способен был отдаться.

Поэтому не удивительно, что Кибальчича мы всегда видели сидящим за книгой, даже в тюрьме, где, как известно, на многих часто находит полнейшее равнодушие, апатия, и целые часы, а то и дни, заключенные проводят в лежании на койке или шатания по крошечной камере.

Даже прогулки по двору он использовал не в одном только гигиеническом отношении. В эти часы он знакомился с бытом уголовных, старался сойтись с ними и, насколько было возможно, занимался, конечно, среди них пропагандой. С некоторыми из них он был в близких, даже товарищеских отношениях».

По судебным уставам, принятым в 1864 году, дела по государственным преступлениям рассматривались в общем порядке уголовного судопроизводства — либо судебными палатами, либо (в исключительных случаях, по высочайшему повелению) Верховным уголовным судом. Дознание и предварительное следствие были возложены на членов судебных палат и специальных следователей под присмотром лиц прокурорского надзора.

Практика подготовки политических дел для передачи их в суд следователями судебных палат показала властям, что велись следствия долго и «слишком церемонно», с соблюдением всех предусмотренных законами требований. Поэтому 19 мая 1871 года вышел закон, согласно которому производство дознания по политическим делам отныне передавалось жандармам — под наблюдением прокуратуры.

Судебные палаты организовали суды с участием присяжных заседателей, которые избирались из представителей всех сословий при довольно умеренной имущественном цензе (доход или жалование не менее 400 рублей в год). В число их обычно попадали чиновники низшего и среднего класса, лица свободных профессий, торговцы, «хозяйственные» крестьяне, т.е. представители средних слоев населения и мелкобуржуазной интеллигенции, зачастую настроенные против деспотического режима. Такие присяжные могли и оправдать «государственного преступника».

Верховный уголовный суд возглавлялся председателем Государственного Совета (одним из великих князей), членами суда являлись председатели департаментов Государственного Совета и кассационных департаментов Сената. Прокурорские обязанности в ходе предварительного следствия и на суде возлагались на министра юстиции.

Из-за такого состава Верховного суда и громоздкости следственного и судебного разбирательства он созывался только дважды — в 1866 и 1879 годах по делам о покушении на царя Д.В. Каракозовым и А.К.Соловьевым.

После передачи следствия по политическим делам в руки жандармов Александр II потребовал от министра юстиции К.И.Палена представить свои соображения о том, какие следует принять меры для предупреждения мягких приговоров. В результате 7 июня 1872 года был принят закон о создании «Особого присутствия Правительствующего Сената для суждения дел о государственных преступлениях и противозаконных сообществах».

Составляли этот суд первоприсутствующий (председатель) и пять сенаторов, которых в каждом отдельном случае назначал сам царь из числа наиболее одаренных карательными способностями. Для того, чтобы суд не казался слишком бюрократическим, к сенаторам присоединяли и сословных представителей от дворян, купцов и крестьян как «делегатов от общества» в таком составе: один из губернских и один из уездных предводителей дворянства, городской голова одного из губернских городов Европейской России и один из волостных старшин Петербургской губернии. Все они тоже назначались царем.

Так называемые представители сословий на самом деле ни кого не представляли и ничего не отражали, кроме желаний министра юстиции. Эти со-. слоеные представители, слитые в одну коллегию с судьями-чиновниками, представляли из себя безгласных статистов, играли жалкую роль понятых, рукоприкладствующих то, что угодно будет постановить чиновникам судебного ведомства.

Судебное следствие по делу Кибальчича поручено члену Харьковской судебной палаты Ненарочкину. Долго тянул он это следствие, но, наконец, в ноябре 1875 года, через 13 месяцев после ареста, следствие закончено и направлено в Министерство юстиции в Петербург. Казалось бы, скоро должен состояться суд над Кибальчичем, где других обвиняемых нет, и поэтому дело по существу очень простое. Но суда все нет.

18 февраля 1877 года дело Кибальчича предварительно рассматривалось на распределительном заседании Особого присутствия. Докладывал сенатор К. К. Петере. Было принято решение:

«Так как в приложенном к обвинительному акту списке не указано ни место содержания подсудимого, ни места жительства свидетелей — возвратить дело для дополнения».

Прошло без малого два года со дня ареста Кибальчича, а он продолжает сидеть в тюрьме в качестве подследственного. Суд над ним еще не назначен.

5 августа 1877 года Кибальчич подает «прошение» министру юстиции, в котором просит ускорить суд над ним. Кибальчич пишет:

«... Я нахожусь уже 22 месяца под стражей... Я обращаюсь... с просьбой сделать распоряжение о скорейшем решении моего дела...

Я попал в государственные преступники чисто по недоразумению и несчастному для меня стечению обстоятельств. Я работал серьезно, занимался науками и во время каникул и поэтому, уезжая... я запасся для чтения научными сочинениями... В Жорнище я почти все время проводил в чтении их...

Однажды на сенокосе.., подошел к одному крестьянину, которого я видел в первый раз и которого не знал даже по имени, и, узнавши, что он отставной солдат и грамотный, вынул из кармана какую-то сказку и подарил ему. В последствии у этого крестьянина оказалась революционная брошюра. .. Возникает вопрос, с какой целью я дал ему эту книжку? Обвинение говорит, что с целью пропаганды... Но ведь, если бы целью здесь служила сознательная революционная пропаганда, то мой поступок был бы совершенно не сообразен со здравым смыслом.

... Если бы я приехал в деревню с целью пропаганды, я бы, конечно, роздал крестьянам не одну книжку, а целые сотни их, зная, что наказание одинаково за дачу одной революционной книжки или тысячи их... Я бы давал их людям, с которыми... близко познакомился... не оставлял бы им этих книжек навсегда, чтоб не существовало существенных улик...

Я же поступил как раз наоборот. В течении двух месяцев моего пребывания в Жорнищах я дал всего одну книжку. Предположить, что, давая ее, я знал, что делаю государственное преступление и что, следовательно, из-за одной ее мог попасть на каторгу и погубить бесполезно и бесцельно свою жизнь — было бы противоестественно.

Поэтому остается только предположить, что я не читал этой революционной книжки, считал ее за сказку, не заслуживающую прочтения, и не знал о ее содержании, что она попала случайно в одну из книг, взятых мною у разных лиц Петербурга, а что дал ее крестьянину потому, что считал как сказку, доступному крестьянскому пониманию... В середине августа я возвратился в Петербург... во время обыска в моей квартире... в мое отсутствие находят у меня под кроватью упакованный тюк с революционными книгами, а в ящике небольшую связку брошюр тоже революционного содержания; кроме того, отдельно между моими книгами найдены один или два номера газеты «Вперед» и две французские книги, трактующие об Интернационале.

При допросе я показал, что принадлежат мне только газете «Вперед» и две французские книги. Каким образом попал ко мне тюк и связка с революционными книгами, я не знаю.

Предполагаю, что... кто-нибудь из моих знакомых... зашел ко мне... и, не заставши меня дома, без церемонии пихнул его (тюк) под кровать...

Когда у меня спросили, какой... из моих знакомых мог бы положить... тюк с книгами, конечно, я отказался ответить на подобный вопрос, как отказался бы ответить на него всякий честный человек... На этом основании меня обвинили в умышленном укрывательстве запрещенных книг, считая мое объяснение... невероятным.

Я надеюсь, что... мое объяснение посчитаете весьма возможным, принявши во внимание следующие обстоятельства. Утром, накануне дня обыска, хозяйка, подметая мою комнату, не заметила никакого тюка под кроватью. Следовательно, тюк был принесен позже — в середине дня или вечером...

Кроме того, в самый день обыска я встретил инспектора академии Пескова, от которого узнал, что обо мне спрашивал у него товарищ прокурора, причем г. Песков посоветовал мне пойти в участок Выборгской части, узнать, зачем я нужен. Я зашел. Узнав, что никто меня не спрашивал, я пошел домой.

Перед домом, где я жил, я увидел... карету пристава и жандармов. Я заключил, что обыск происходит именно у меня.

Если бы я знал, что в моей комнате находятся такие компрометирующие меня вещи... я бы, вероятно, постарался уклониться от ареста - решение вполне естественное. Не считая себя ни в чем повинным... я спокойно иду на свою квартиру и заявляю, кто я таков.

Обвинение говорит, что мое объяснение... неправдоподобно... доказательством чего служат те революционные книги, которые я сам признал за свои. Я не скрываю, что я интересовался положением революционного дела в России... как интересуется им... всякий образованный русский человек.

... Одним словом, если обвинение право, то является невольно вопрос, как мог я, пропагандист, по словам обвинения, поступать так, что как-будто нарочно старался поскорее лишить себя свободы, испортить свою будущность и загубить напрасно жизнь.

... Я еще раз прошу... о скорейшем передании меня суду... или же дозвольте мне... поступить в качестве фельдшера или солдата в ряды армии, где я могу оказать услугу государству...

Бывший студент Медико-хирургической академии

Николай Кибальчич».

Бросается в глаза разница отношений к людям Н.И.Кибальчича и священника местечка Жорнище Наркисса Олтаржевского. Кибальчич почти три года находился в одиночном заключении, чтобы не выдать студента, гостившего вместе с ним в Жорнище, и курсистку Вольхину, скрывшую в комнате Кибальчича тюк с запрещенной литературой А о священнике Олтаржевском в Киевских епархиальных ведомостях (1881 № 17. -С. 7-8) помещена заметка:

«Из м. Жорнище (Липовецкого уезда). Местный священник достопочтенный о. Наркисс Олтаржевский... припоминает о случае появления в его приходе казненного теперь преступника Николая Кибальчича. «Появился было в моем приходе один из святотатственных злодеев - цареубийц Кибальчич и начал распространять свои гадкие книжонки, внушая при этом моим прихожанам, чтобы мне их не показывали и не передавали в мои руки. Но это не помогло. Книжонка было представлена мне прихожанами; я ее препроводил начальству, а злодей был передан в руки правосудия».

Олтаржевский считал, что деятельность Кибальчича в местечке Жорнище была направлена на «ниспровержение существующего строя» и оказалась эффективной. На следствии он заявил:

«Еще прежде получения мной от Стефанюка означенной сказки я заметил между крестьянами местечка Жорнище какое-то брожение и неудовольствие, так как некоторые из них, которые теперь не помню, высказывали, что они платят податей больше, чем помещики, и я могу предположить, что именно распространение между крестьянами означенной сказки могло вызвать между ними брожение и неудовольствие».

Старательность Олтаржевского в борьбе со «злодеями» не осталась без внимания начальства. Те же Киевские епархиальные ведомости (1881, № 22. -С. 2) сообщили, что «орденом св. Анны 3-ей степени за заслуги по военному и гражданскому ведомостям награжден священник Наркисс Олтаржевский (Липовецкий уезд, церковь местечка Жорнище)».

В прошении Кибальчича имеется просьба направить его в армию в качестве фельдшера или солдата. В это время шла русско-турецкая война 1877-1878 годов.

После первых успехов на Балканах летом 1877 года наступили неудачи. Недостаток путей сообщения и особенно железных дорог, малочисленность артиллерии, плохое снабжение войск затрудняло действия русской армии.

Бездарный главнокомандующий русскими войсками на Балканах великий князь Николай Николаевич (брат царя) топтался на месте. В день тезоименитства «Его императорского величества» Александра II - 30 августа 1877 года был предпринят третий, недостаточно подготовленный и потому безрассудный штурм Плевны. Хотели преподнести царю подарок. Штурм не удался. Жертв было много. Осталась песня, которую часто пели на революционных вечеринках:

Именитый пирог из начинки людской Брат подносит державному брату, А на севере там ветер стонет, ревет И разносит мужицкую хату.

Русский народ сражался с турками за освобождение балканских, преимущественно славянских народов. Шла борьба и за независимость Сербии — первоначальной родины Кибальчичей. Николай Кибальчич не хочет остаться в стороне от этой борьбы. Он хочет принять в ней участие и для того, чтобы Сербия приобрела независимость, чтобы сбылась многовековая мечта сербского народа и четырехвековая борьба его за независимость увенчалась бы, наконец, успехом, и для того, чтобы помочь русскому народу, родному народу в тяжкие дни его борьбы.

Кибальчич в начале пребывания в тюрьме считал, что революция может наступить лишь после того, когда населения в царской России усвоит социалистическое мировоззрение. Такова была теория П.Л.Лаврова, и Кибальчич вначале склонялся к этой теории. Однако это не вполне совпадало со складом ума Кибальчича, его склонностью все глубоко проанализировать, обдумать и действовать смело, без страха, не думая об опасности. В теории Лаврова Кибальчича смущало наступление революции в «отдаленном будущем или через тысячелетие», как подтрунивали над Лавровым «бунтари». Вскоре резко проявилось несовпадение его стремлений и действий с теорией Лаврова.

7 сентября 1877 года в Киевский тюремный замок заключили революционера Льва Григорьевича Дейча. Кибальчич первый завязывает с ним знакомство. Как только Дейч вошел в свою камеру, он услышал крик:

— Новичок! Новичок! На окно!

Поняв, что это относится к нему, Дейч попробовал взобраться на окно, но не мог.

— Не могу! Высоко! — закричал Дейч в ответ.

— Подставь парашу! — посоветовал голос.

Подставив парашу, Дейч взобрался, наконец, на окно. В окне противоположного крыла тюрьмы он увидел человека.

— Кто Вы? По какому делу? Откуда Вас привели? — засыпал тот вопросами. Это был Кибальчич. Так состоялось первое знакомство Кибальчича с Дейчем, которое быстро превратилось в дружбу.

Вскоре Дейча перевели в тот же коридор, где находился Кибальчич. Это дало возможность Кибальчичу и Дейчу вести на прогулках дружеские беседы.

Однажды Дейч рассказал Кибальчичу о необыкновенных свойствах нитроглицерина и возникших в связи с этим планах южного и северного кружков «бунтарей» разом совершить ряд крупных террористических актов и этим, как тогда думалось, дать сигнал ко всеобщей революции России. Услышав об этом Кибальчич загорелся.

- Ведь, знаете, такое дело, наверное, вполне выполнимо. Почему же не займутся им серьезно? - спрашивал он с заметной радостью, и на этот раз произнося слова несколько быстрее, чем обычно.

Дейч сообщил Кибальчичу, что он не надеется на выполнение этих планов, так как за их выполнение взялись люди ненастойчивые, неумелые, которые занимаются бесконечным составлением планов, но не приступают к их выполнению.

- Если не пойду на каторгу, я непременно займусь изучением нитроглицерина,- произнес Кибальчич с некоторой грустью в голосе.

Дружба и постоянные встречи Кибальчича с Дейчем продолжались до конца пребывания Николая в Лукьяновской тюрьме. Этому еще способствовало то, что тюремным надзирателем в коридоре тюрьмы, где были заключены Кибальчич и Дейч, в конце 1877 года и в начале 1878 года был революционер Михаил Федорович Фроленко. Он специально поступил на службу в Лукьяновку под фамилией Тихонова для того, чтобы устроить побег из этой тюрьмы Л.Г.Дейча, Я.В.Стефановича и И.В.Бохановского.

Многие из политических заключенных в тюрьме знали Фроленко, а некоторые из них, в том числе и Кибальчич, знали и о цели службы Фроленко в тюрьме. Вне тюрьмы помогал этому побегу товарищ Кибальчича и его сокурсник по Институту инженеров путей сообщения Валерий Осинский. Побег этот удачно осуществился 27 мая 1878 года уже после перевода Кибальчича в Петербург в Дом предварительного заключения. Фроленко вывел заключенных за ворота тюрьмы. Осинский встретил их с телегой, на которой доставил их через Подол к Днепру. Здесь беглецов ждала лодка, на которой они благополучно уехали.

Находившиеся в Киеве революционеры узнали от Фроленко о тяжелом положении Кибальчича, томившегося более трех лет в тюрьме в ожидании суда, и решили организовать взятие его на поруки. Необходимо было обладать достаточной суммой денег - не менее 500 рублей. Эту сумму обещал дать Д. А.Лизогуб. Поручителями могли быть родственники подследственного или адвокат, после его допуска для участия в суде. Так как Кибальчич вначале отказался от поручительства родственников (отец больной, брат Степан на Балканах), то было решено устроить фиктивный брак его с Еленой Андреевной Кестельман.

В июне 1877 года Кибальчич ходатайствует о разрешении вступить в брак. Киевский губернский прокурор обратился с запросом к министру юстиции, дело побывало в III отделении и дошло до царя. Через семь месяцев был получен ответ:

«Ввиду высочайшего повеления... бракосочетание арестанта Кибальчича с Кестельман ныне не подлежит разрешению».

Получив отказ в своей просьбе, Кибальчич 14 февраля 1878 года пишет ей письмо: «Итак все наши хлопоты пошли прахом. Ну да ничего, жениться всегда успеем, была бы охота. Досадно только, что все это стоило много хлопот и суетни и при том не дало никаких результатов...»

Кибальчич сообщает Кестельман, что он написал отцу, чтобы тот ходатайствовал о выпуске его на поруки. Очевидно, он в это время еще не знал о смерти отца в Короле, умершего за десять дней до написания этого письма.

Елена Кестельман вскоре стала невестой революционера Леона Мирского.

В феврале 1878 года Кибальчичу объявили, что его дело назначено к слушанию в Петербурге 1 мая 1878 года в Особом присутствии Сената.

В начале марта 1878 года Кибальчича отправили в Петербург. Везли Кибальчича через Курск и Москву. Свои впечатления об этом путешествии Кибальчич изложил в письме студенту Киевского университета И.М.Щепоткину:

«Я еще до сих пор нахожусь в московском центральном пересыльном замке, завтра двигаюсь в Питер. Путешествие это совершил недаром: нагляделся и наслышался такой массы всяких безобразий и гадостей, что если бы их описать подробно, составилась бы объемистая рукопись. Впрочем эти факты я постараюсь сделать известными тем или иным путем.

На этапе я убедился, как важно считаться дворянином: не дворянина, будь он даже студентом, без всякой церемонии закуют в поручни в течении всей дороги (так было на Моск.-Курс, дороге, где всех недворян заковали по-двое, и на все просьбы арестантов у конвойного офицера расковать их в вагоне, тот отвечал: «Не могу, закон запрещает»).

Впрочем, мне при помощи гривенников для меньших башибузуков и пререканий с большими удавалось отстоять свое достоинство. Замечу, что самые свирепые башибузуки оказываются трусливым народом, стоит показать им зубы...

В Курске сидят трое политических: Попов, Афанасьев и Лавров. Можно сказать, что нигде политические не сидят при худших условиях, как там: без денег, в казенном платье, не имея никаких сношений с внешним миром (они даже не знали, кончилась ли война)... Я их несколько приободрил и оставил им 4 рубля».

О бюрократизме царского судопроизводства и о мытарствах Кибальчича А. Ф. Кони в «Заметке для памяти» писал:

«Дело Кибальчича заслуживает внимания в том отношении, что III отделение дало окончательный отзыв о предании суду 9 сентября 1876 года. Но только теперь, т.е. в конце марта 1878 года Кибальчич, все время сидевший в Киевском тюремном замке, привезен в С.-Петербург, где, вероятно, просидит еще несколько месяцев».

В Петербурге Кибальчича засадили в Дом предварительного заключения на Шпалерной улице 25, открытый только 1 августа 1875 года. Это было огромное здание, заключавшее в себе два внутренних двора, окруженный непрерывными застройками в шесть этажей. Постройка здания стоила по тому времени очень большой суммы — около 800 000 рублей.

Тюрьма была рассчитана на 700 заключенных. Часть дома была занята камерами для общего заключения, другая - камерами одиночного заключения. Обе эти части отделялись друг от друга больницей и мастерскими. Корпус, разделявший два двора, был занят конторою, баней, церквями (православной и лютеранской), квартирами служащих.

Длинная подземная галерея вела из Дома предварительного заключения в зал Петербургского окружного суда, который тогда помещался на Литейном проспекте 4, между Шпалерной и Захарьевской улицами.

Дом предварительного заключения формально не имел целью наказывать содержащихся в нем, поэтому здесь заключенным «жилось» сравнительно легче, чем в других тюрьмах царской России.

Однако кормили заключенных из рук вон плохо. Утром и вечером, кроме кипятка, выдавали кусок черного хлеба. Обед состоял из двух блюд: различные комбинации щей, настолько отвратительных, что их не стала бы есть и свинья, потом каша, или суп с сушеными снетками и гнилой горох.

На день для пропитания заключенного отпускали только пять копеек, а эконом был к тому же наглым вором. Такое питание обрекало заключенного на смерть от истощения, если он не имел средств на улучшение питания за свой счет. Филантропы Петербурга выдавали заключенным ежемесячную субсидию на питание из собранных ими частным образом средств.

Не смотря на то, что тюрьма эта было новой, гигиенические условия ее были очень плохи. Одиночные камеры были очень малы. Длина пять шагов, ширина три шага. Потолок низкий. Размер камер исключал возможность свободного движения. Вентиляция камер действовала плохо. Воздух камер был всегда сперт и зловонен. Ограниченность движения, при плохом питании и спертом воздухе, вызывали массовые заболевания заключенных. Тюремные лазареты были переполнены и не вмещали всех больных, требующих немедленной медицинской помощи.

Миниатюрная камера загромождалась еще койкой, табуреткой и столиком, прикрепленным к стене, раковиной для умывания и стульчаком, помещавшихся в углу под окнами.

Окно небольшого размера, с двумя железными рамами, матовыми стеклами и наружной металлической решеткой, выходило во внутренний двор, куда водили на прогулку заключенных. Расположено оно было под самым потолком, и добраться до него можно было встав н.» стульчак. Этим же путем можно было и приоткрыть его, но лишь на длину короткой цепи, которой были связаны верхние части рамы с карнизом окна.

Н.А.Чарушин назвал такую камеру «каменным гробом с маленьким отверстием под потолком».

Шестиэтажная тюрьма было прорезана многими вертикальными каналами. Каждые две соседние камеры имели одну разгороженную уборную, нечистоты которой сбрасывались в этот вертикальный канал. Следовательно двенадцать камер были связаны одним таким каналом. Эти каналы, кроме своего прямого назначения - стока нечистот, оказались для заключенных хорошим средством связи. Через эти каналы заключенные всех двенадцати камер свободно переговаривались между собою.

Муки одиночного заключения, желание общения с людьми и через них с внешним миром толкали заключенных к переговорам с товарищами. Открывались крышки стульчаков и начинались бесконечные разговоры с товарищами. Вертикальные каналы были невероятно зловонны и их зловоние наполняло камеры заключенных. Тоска одиночного заключения была мучительнее страданий от зловония и заключенные часами находились в этом «клубе». И никакие строгости администрации тюрьмы не могли прекратить пользование этим средством связи.

С 1877 года на летнее время формы «клуба» изменились. Заключенные открывали оконные рамы и, взобравшись на подоконник, видели своих товарищей на других окнах тюрьмы и могли между собой разговаривать. Тюрьма превращалась в амфитеатр с сотнями зрителей.

Желающих разговаривать друг с другом было так много и каждый из них говорил так громко, что получался какой-то сплошной крик, в котором разобрать слова партнера было невозможно. Это заставило арестованных назначить в каждом фасаде по председателю, который поддерживал порядок и устраивал очереди для разговоров.

Нашлись среди арестованных хорошие певцы. В теплые летние вечера часто пели хором. Со временем летний клуб усовершенствовал свою работу: из одного фасада в другой потянулись бечевки - «кони». Через них передавались записки, книги, провизия и даже одежда. Этот клуб стал хорошо известен прокуратуре и III отделению. Жандармерия, примирившись с таким способом общения, старалась извлечь из него для себя пользу. В камере с арестованными подсаживали шпиков, которые должны были подслушивать разговоры заключенных и сообщать их жандармерии.

Ко времени поступления Кибальчича в Дом предварительного заключения там было около 300 политических заключенных, в том числе были обвиняемые по делу «193-х», суд над которыми длился около полугода и только 23 января 1878 года закончился. Здесь была буря гордого негодования, буря протестов против несправедливости и жестокости царизма.

Несмолкаемые словопрения, бесконечные проекты достижения революции, лучшего государственного устройства России - всегда доходили до слуха Кибальчича и до его сознания. Это бурлящее море общественного гнева не могло не повлиять на Кибальчича. Его вера в силу мирной пропаганды, 

в силу убеждения, в силу логики, под напором жизненных явлений начала колебаться. Он видел в тюрьмах невинных людей, он сам невинно сидел в тюрьме, это воочию опровергало возможность справедливости при самодержавии.

За справедливость нужно бороться, нужно добиваться ее революционными средствами. Но его безукоризненная честность, его потребность все глубоко анализировать, все подвергать исчерпывающей логической обработке не позволяет ему одно огульно охаять, другое огульно возвеличить и принять.

С позиций кабинетного ученого, последовательного, невозмутимого, методичного, Кибальчич в письмах из заключения, в спокойном бесстрастном тоне объективного ученого, с соблюдением всех правил научной методологии, разобрал весь сложный опыт революционного поколения семидесятых годов. В процессе этого спокойного, объективного разбора он отверг метод мирной пропаганды, и принял платформу народников-революционеров.

Как бы подводя итог этой большой духовной работы по выбору своего жизненного пути Н.И.Кибальчич, незадолго до выхода из тюрьмы, написал Е.К.Брешко-Брешковской, томящейся в Доме предварительного заключения перед отправкой на каторгу:

«Я займусь такой наукой, которая помогла бы мне, и товарищам приложить все силы самым выгодным для революции образом. Очень может быть, что целые годы придется работать над тем, чтобы добыть нужные знания, но я не брошу работы, пока не буду убежден в том, что достиг того, чего мне надо».

Приближался день суда - 1 мая 1878 года. Кибальчич пригласил себе в защитники Александра Александровича Ольхина, человека прогрессивных взглядов, пользовавшегося большим доверием революционеров, как талантливый адвокат и близкий к ним своим революционным настроением. Его знали так же как поэта, автора обновленной «Дубинушки», которую революционеры пели как свой гимн:

... Но ведь время придет, и проснется народ, Разогнет он избитую спину На родимых лесах на врагов подберет Здоровее и крепче дубину...

Особое присутствие Сената отвергло возводимое жандармерией на Н.И.Кибальчича обвинение в злонамеренной пропаганде революционной литературы. А за хранение у себя без разрешение начальства «Сказки о четырех братьях» приговорила Кибальчича к одному месяцу тюремного заключения и уплате судебных издержек в сумме 101 рубль 61 копейка. Это после того как он пробыл в тюрьме около трех лет. Кроме того Кибальчич в течение одного года должен находиться под надзором полиции.

Присутствовавший на суде агент III отделения в кратком отчете, составленном для шефа жандармов, так описывает этот процесс:

«Сего числа заседание Особого присутствия Правительствующего Сената для рассмотрения дел о государственных преступлениях открылось в 12 часов дня.

Сперва рассматривалось дело о подсудимом, сыне священника, бывшем студенте Медико-хирургической академии Кибальчиче, обвиняемом в распространении запрещенных книг, а после перерыва дело о дворянине Николае Вишневецком, обвиняемом в том же преступлении.

Кибальчича защищал присяжный поверенный А.А.Ольхин. Особое присутствие, признав его виновным в чтении запрещенных книг, приговорило к одиночному заключению в один месяц. Наказание это потом, по просьбе защитника, заменено предварительным арестом с освобождением его на поручительство Ольхина.

... Приговор в окончательной форме по этим делам будет объявлен 13 сего мая. Заседание окончилось в 6,5 часов пополудня. Публики было при разбирательстве дела о Кибальчиче около 30, а о Вишневецком - 14 человек. Порядок не был нарушен. 3507, 1 мая 1878 г.».

О процессе Н.И.Кибальчича было также упомянуто в нелегальной газете «Начало» 1878, № 2,: «1 мая - два отдельных процесса Кибальчича и Вишневецкого». В № 4 «Начала», вышедшего в мае 1878 года, было записано: «Кибальчич осужден к одному месяцу ареста, с отдачей по выходе из тюрьмы под надзор полиции сроком на один год».

После окончания суда А.А.Ольхин под залог 500 руб. взял Кибальчича на поруки. Судебные расходы оплатил брат Николая Кибальчича Степан Кибальчич. Он же и оказал Николаю материальную помощь. 7 июня 1878 г. Н.И.Кибальчич был официально признан отбывшим наказание.

На суде над Кибальчичем присутствовала Н.А.Головина, оправданная по процессу «193-х». Она предоставила ему «крышу над головой» в квартире своей матери на Петроградской стороне. Здесь собирались многие из тех, кто уже побывал в тюрьмах за революционную деятельность и те, кто стремился к такой деятельности, несмотря на угрозы новых репрессий.

Оставшиеся на свободе землевольцы сделали ряд попыток устроить побег тем, кто по процессу «193-х» был осужден на каторгу. В квартире матери Головиной Кибальчич познакомился с Н.Н. Богородским, сыном смотрителя тюрьмы Трубецкого бастиона Петропавловской крепости. Н.Н.Богородский служил заведующим тюремной библиотекой и посредством книг поддерживал связь политических заключенных с организацией «Земля и воля».

Н.И.Кибальчич составил план похищения некоторых заключенных из Петропавловской крепости. Он добыл плоские металлорежущие пилки («ножевки»), которые были заделаны в переплет и через Богородского переданы узникам. Предполагалось, что они перепилят решетки на окнах и выберутся на берег Невы.

Неоднократно Кибальчич с друзьями подъезжали на лодках к крепостным стенам... Однако режущие инструменты скоро были возвращены. В камерах узников постоянно дежурили солдаты и унтер-офицеры, перепилить стальные оконные решетки не было возможности. Кроме того, кроме решеток на окнах, были еще ворота и многочисленная стража.

Во время пребывания в заключении определились политические убеждения Н.И.Кибальчича, и он по натуре более склонный к мирной культурнической работе стал решительным сторонником революционных действий. Об этом образно сказал впоследствии Н.И.Кибальчич:

«Тюремное заключение, более или менее продолжительное, оказывает всегда на неустановившихся лиц одно из двух влияний: одних лиц — неустойчивые и слабые натуры - оно запугивает и заставляет отречься от всякой деятельности в будущем; других же наоборот, закаляет, заставляет стать в серьезные отношения к делу, которое представляется теперь в их глазах главной задачей жизни. Я принадлежал к числу вторых».

В этих словах мы находим ответ на вопрос: Почему Кибальчич впоследствии примкнул к революционному народничеству? Это была его реакция на репрессии царизма. К моменту его вступления в революционные организации «Земля и воля» и «Народная воля» он имел почти трехлетний тюремный стаж. Близкое знакомство с революционерами В.Осинским, А. Квятковским, Н.Морозовым тоже способствовало его вовлечению в ряды революционеров.

Кибальчич после выхода из тюрьмы в июне 1878 года съездил в родные места - Черниговскую губернию. Побывал на могиле отца, недавно умершего, повидался с братом Федором, сестрами Ольгой и Екатериной, с родственниками Иваницкими в селах Спасском и Конятине и поехал к Зеньковым.

В метрической книге Успенской церкви города Коропа за 1878 год имеется запись: «4 февраля умер, 5 февраля похоронен приходской Успенской церкви священник Иван Иосифович Кибальчич, 68 лет, от апоплексического удара».

Катя с радостью встретила Кибальчича. Она окружила его вниманием и заботой. Ей очень хотелось, чтобы он отдохнул, поправился, Рядом с горячей любовью у нее появилось к Кибальчичу какое-то материнское чувство. Ей хотелось защитить его, как матери защищают больного или несправедливо обиженного ребенка.

Кибальчич рассказал Кате, что он дважды просил разрешение вернуться в Медико-хирургическую академию для продолжения образования м получил отказ. Ходатайствовал о способном воспитаннике и начальник академии Быков и также разрешения не получил.

В архивах сохранился документ, с которым начальник академии обратился во всесильное III отделение:

«Бывший студент Медико-хирургической академии Николай Кибальчич обратился ко мне с просьбой о принятии его вновь в число студентов. Так как Кибальчич в 1878 году привлекался к ответственности по политическому делу и был присужден к тюремному заключению на один месяц, то имею честь покорнейше просить III отделение почтить меня уведомлением — нет ли препятствий к удовлетворению просьбы означенного лица».

Шеф жандармов Мезенцов написал на этом документе: «Едва ли удобно разрешать?». После согласования вопроса «на верхах» появилась уже окончательная резолюция: «Отвечать отрицательно». Тогда начальник Медико-хирургической академии был «почтительно уведомлен»:

«Господин главный начальник III отделения собственной его императорского величества канцелярии признает со своей стороны необходимым отклонить ходатайство сына священника Николая Кибальчич о принятии его снова в число студентов Медико-хирургической академии...»

Кибальчич рассказал Кате, что совесть ему не позволяет остаться в стороне от борьбы с самодержавием, и он хочет все свои знания, все свои силы и, если понадобится, всю свою жизнь отдать делу защиты народа. Возможно, что опасность, ожидающая его на этом пути, навсегда разлучит их...

Послеглавие

Брешко-Брешковская Екатерина Константиновна (1844-1934), в 70-х годах XIX века принимала активное участие в народническом движении. Привлекалась к суду по процессу «193-х». Приговорена к пяти годам каторжных работ, отбывала их на Каре. В 1883-1896 годах в ссылке. Позднее одна из организаторов и лидеров партии социалистов-революционеров. Участница революции 1905-1907 годов. С 1919 года в эмиграции.

Дейч Лев Григорьевич (1855-1941), народник. Принимал участие в организации «Черного передела». В 1880 году эмигрировал. В 1883 году вместе с Г. В. Плехановым организовал группу «Освобождение труда». В 1884 году был выдан правительству России. Приговорен к 13 годам каторжных работ; отбывал их на Каре. В 1901 году бежал. После Октябрьской революции отошел от политической деятельности. Умер в Москве 4 августа 1941 года.

Ольхин Александр Александрович (1839-1897), адвокат и поэт. Был близок к революционным народникам. Защитник на политических процессах «нечаевцев», «50-ти», о Казанской демонстрации 1876 года ч др. За укрывательства у себя Мирского, стрелявшего в Дрентельна, в 1879 году был выслан в Архангельскую губернию, где находился до 1887 года. В Петербург вернулся в 1894 году.

Тютчев Николай Сергеевич (1856-1924), землеволец. Был сослан в Сибирь. В дальнейшем член партии социалистов- революционеров. После Октябрьской революции занимался историей революционного движения.

Глава VII

«НАРОДНАЯ ВОЛЯ»

Ко времени выхода Н.И.Кибальчича из заключения в России уже существовала организация революционных народников «Земля и воля». Она состояла из лучших представителей разночинной интеллигенции.

Юношество разночинной русской интеллигенции конца 60-х и начала 70-х годов не могло равнодушно взирать на нищету, забитость, бесправие и жестокую эксплуатацию крестьянина-кормильца, «сеятеля и хранителя».

По реформе 1861 года крестьяне получили личные права и право выкупить, во первых, избу и приусадебный участок за сумму до 60 рублей и, во вторых свой земельный надел. Первое было сравнительно легким и за немногие месяцы большинство крестьян это сделало. Второе оказалось тяжким: требовалось согласие помещика и огромный выкуп, превышающий рыночную стоимость земли. Вплоть до 1917 года крестьяне продолжали платить выкупные платежи.

Передовое юношество того времени всеми силами хотело помочь страдальцу-крестьянину. С крестьянством оно повседневно соприкасалось, горькая крестьянская доля постоянно было у него на виду. Такие настроения создавали благоприятную психологическую основу для развития народничества.

В те годы на смену отмирающему крепостническому строю хозяйственной жизни страны приходил капиталистический строй, уже властно захвативший хозяйственную жизнь стран Европы. Этот строй, в Европе того времени, сопровождался исключительно бедственным положением рабочих. О бедствиях рабочих Европы народники России хорошо знали.

Народники старались экономическое развитие России удержать от движения по пути капитализма. Народничество было до известной степени цельным последовательным учением. Отрицалось господство капитализма в России; отрицалась роль фабрично-заводских рабочих, как передовых борцов всего пролетариата; отрицалось значение политической революции и буржуазной политической свободы; проповедовался сразу социалистический переворот, исходящей из крестьянской общины с ее мелким сельским хозяйством.

Человек будущего в России - мужик, думали народники, и этот взгляд вытекал неизбежно из веры в социалистичность общины из неверия в судьбы капитализма.

Старое русское революционное народничество стояло на утопической, полуанархической точке зрения. Мужика-общинника считали готовым социалистом.

Народники верили в возможность крестьянской социалистической революции. Они думали, что нужно только объединить крестьянство и поднять его для достижения этой великой цели, и социалистическая революция свершится, и свершит его крестьянство,- по мнению народников, социалистическое в природе. Следовательно, нужно «идти в народ», нужно поднимать крестьянство на борьбу за социализм. Лозунг «Хождения в народ» охватил громадные слои разночинной молодежи.

Неопытные, слабо подготовленные, переодетые молодые люди в 1874-1875 годах ушли в деревни к крестьянству.

Появление в деревне новых посторонних людей, явно не крестьян, настораживало крестьянство, а попы и старосты сразу же ставили в известность полицию. В результате пришельцев забирали жандармы и их участью становилась одиночная камера тюрьмы, каторга и ссылка. Узникам и политическим каторжникам создавали самые невыносимые зверские условия, многие из них умирали, но на смену им появлялись другие, отдающие свою жизнь на жертвенник любви к народу и борьбы за его счастье. Вот как описывает эту смену видный революционер того времени — Н.А.Морозов:

«В нашей среде было мало, достигших гражданского совершенства и еще менее переваливших через него хотя бы на четыре года. Да и не могло быть, так как срок нашей активной жизни до ареста редко превышал четыре или пять месяцев. Наши поколения сменялись быстро. Тот, кто прожил год, считался уже ветераном».

О моральном ущербе, какой нанесен был народу правительственными репрессиями, Н.И.Кибальчич говорил в своих показаниях на суде над первомартовцами:

«В 1874 и 1875 годах, когда преобладающим настроением партии явилось желание идти в народ, слиться с народной массою, отречься от той cреды, в которой мы были воспитаны, я тоже сочувствовал и разделял взгляды этого направления. Вероятно, я бы осуществил эту задачу, если бы этому не помешал арест. Конечно, если бы не тот арест, если бы не строгие меры властей, по отношению к деятелям, ходившим в народ, то я бы ушел в народ и был бы там до сих пор.

Цели, которые я ставил, были бы отчасти культурного характера, отчасти социалистического, а именно - поднять умственный и нравственный уровень массы, развить общинные инстинкты и наклонности, которые существуют в народе, до социалистических инстинктов и привычек.

Я был остановлен арестом. Если бы обстоятельства сложились иначе, если бы власти отнеслись, так сказать, патриархально, что ли, к деятельности партии, то ни крови, ни бунта, конечно, теперь не было бы. Мы все теперь не обвинялись бы в цареубийстве, а были бы среди городского и крестьянского населения. Ту изобретательность, которую я проявил по отношению к метательным снарядам, я, конечно, употребил бы на изучение кустарного производства, на улучшение способа обработки земли, на улучшение сельскохозяйственных орудий и т.д.».

Понятно, что правительство помещиков и дворян по своей природе на могло пойти на малейшее облегчение положения революционеров-народников. Наоборот оно всемерно усиливало репрессии против них. Вместе с тем стало ясно, что успешная пропаганда среди крестьянства невозможна пока не будет дана свобода слова, печати и собраний.

Следующая