ГЛАВА V
ПРОЩАЛЬНОЕ ПИСЬМО

По возвращении Андрей и Жорж застали Ватажко, дожидавшегося их с большим нетерпением. Давид был тут же — такой истомленный и убитый, каким Андрей еще никогда его не видал.

— Как жаль, что вы раньше не пришли! — обратился к ним Ватажко. — Приходил «Дядя» и хотел вас видеть, Андрей.

— Зачем?

— Вам письмо от Зины, и ему нужно было повидать вас.

— Письмо от Зины? — воскликнул Андрей. — Где оно? У вас?

— Нет, он не мог его получить, не повидавши вас. За тем он и приходил. Надзиратель ждал вас в трактире в условленный час. Но вы не пришли.

Правда, Андрей счел за лишнее явиться на свидание теперь...

— В таком случае я сейчас же отправлюсь к нему на дом, — сказал Андрей, желая поправить свою ошибку.

— Слишком поздно, — возразил Ватажко. — Вы едва ли поймаете ваш поезд в Петербург.

— Черт с ним, с поездом! Если сегодня не удастся, я завтра повидаю надзирателя.

Им, однако, удалось уговорить Андрея не ходить к нему на дом, а назначить свидание на завтра, в трактире, что было безопаснее.

На следующее утро Ватажко отправился к надзирателю, чтобы уговориться относительно свидания, но он оказался на дежурстве в тюрьме и мог вернуться домой только поздно ночью. Ватажко явился ни с чем.

— Он, конечно, не взял с собою письма Зины в тюрьму, не у жены ли оно? — спросил Андрей.

— Я то же думал, — отвечал Ватажко. — Но жена говорит, что ей неизвестно, куда он прячет такие письма.

Все это было до крайности неприятно и означало, что Андрею придется, по крайней мере, прожить еще лишний день в Дубравнике, чего он никак не мог бы себе позволить из-за шпионов.

— Ну, так я пойду к нему в тюрьму, — заявил Андрей и тем вызвал всеобщий протест.

— В тюрьму! В своем ли вы уме? — вскричал Ватажко.

— Почему же нет? Сегодня дают свидания политическим, и я пойду с Варей, которая видается с Дудоровыми.

— Тебя узнают и тут же арестуют, — сказал Жорж.

— Ну вот еще! Кому придет в голову искать меня в приемной тюремного здания? Это только кажется страшно. Впрочем, — прибавил Андрей спокойным тоном, — я пошел бы, если бы даже была опасность. Я должен прочесть это письмо раньше, чем выеду отсюда.

Послание от погибших друзей имело для него, кроме задушевного смысла, еще другое, более важное значение. Он был убежден, что именно в нем, в этом письме, найдет ответ на обуревавшие его сомнения и тревогу, и решил во что бы то ни стало раздобыть его.

Давид молчал. Он был очень взволнован и колебался — ему не меньше Андрея хотелось знать содержание письма Зины. Но вместе с Жоржем он стал отговаривать Андрея от слишком рискованного шага. Он предложил остаться в Дубравнике еще дня два-три и привезти письмо в Петербург.

Но Андрея трудно было урезонить. За последние дни он жил в атмосфере смерти и всевозможных ужасов, и ощущение опасности в нем окончательно притупилось.

— Нечего толковать! — сказал он с нетерпением. — Я пойду один и вернусь к поезду. Встретимся на вокзале.

Не дождавшись возражений, Андрей вышел и быстрыми шагами направился к Варе.

Свидания с политическими происходили между двумя и четырьмя часами пополудни. В половине второго Андрей, с провизией в книгами в руках, направлялся к мрачному квадратному зданию, с которым у него связывалось так много воспоминаний. Варя Воинова шла рядом с ним. Она хорошо знала процедуру тюремных свиданий и охотно согласилась на просьбу Андрея. Ей даже показалась забавной эта затея. Но при виде тюрьмы с ее массивными железными воротами и вооруженными часовыми ею овладело чувство страха и раскаяния: «Что, если его там арестуют?»

— Послушайте, Кожухов, — сказала она, — отдайте мне провизию и книги и ступайте домой. Меня страх берет, что эта шутка окончится скверно.

Андрей поднял опущенную голову и встрепенулся как бы со сна.

— Чему быть, того не миновать, — сказал он рассеянно.

На самом деле он совсем не думал о том, что с ним может случиться, и даже хорошенько не расслышал слов Вари. Его давило мучительное сознание, что два дня тому назад четверо погибших друзей выехали из этих самых ворот и последовали на виселицу.

Часовой впустил их и, когда они переступили высокий порог, с шумом задвинул засовы и запер ворота, Андрей очутился в пасти льва. На минуту он почувствовал изумление и беспомощность человека, внезапно брошенного в тюрьму. Он смотрел и прислушивался. Раздавался сдавленный шум голосов в царившем кругом полумраке. Слабый свет проникал из щелей железных ворот, заходившихся по обоим концам проезда, в котором они стояли. Тюрьма была четырехугольной формы и заключала внутри небольшой двор. Ведущий ко двору проезд, под сводом, служил в то же время приемной для приходивших на свидания.

Когда глаза Андрея привыкли к темноте, он различил группу мужчин, женщин и детей, скучившихся около железных решеток по обеим сторонам узкого проезда. Посетители к уголовным составляли большинство. Но в углу, направо от входа, можно было заметить несколько человек, мужчин и женщин, принадлежавших по внешнему обличью к «привилегированным» классам. Обилие цветов и книг в руках у большинства из них резко отличало их от остальной публики. Они явились на свидание с политическими.

Варя направилась к ним, а Андрей следовал за нею на некотором расстоянии. Обычная обстановка и знакомые лица вернули ей самоуверенность и бодрость. Она забыла и думать об опасности в этом месте, где чувствовала себя совершенно как дома. Она поздоровалась со всеми и обменялась новостями и вопросами. Бледнолицая дама с мальчиком лет десяти задержала ее дольше других. В руках у нее был большой букет цветов.

— Какие чудные цветы! — воскликнула Варя. — Дайте мне немного для моих заключенных. Я сегодня не захватила с собой.

И, овладев букетом, она без церемонии разделила его пополам. Из своей половины она передала часть стоявшему около нее седому господину.

— Вот для вашей дочери, — сказала она. — Цветы больше всего радуют заключенных.

Затем она обратилась к старухе крестьянке, в простом деревенском платье, с темным ситцевым платком на голове.

— Много ли еще у вашего сына денег? — спросила она.

— Два рубля, матушка, — отвечала старуха.

— Этого не хватит на месяц, — заметила Варя. — Я принесу еще два в следующее воскресенье.

Она вынула из кармана толстую потертую записную книжку и сделала в ней отметку. В качестве революционной сестры милосердия она заведовала денежным фондом для заключенных и заботилась о том, чтобы все они, богатые и бедные, получали свою долю денег, книг, белья и всего остального.

— Кто эта барыня с ребенком? — спросил Андрей.

— Жена Палицына, мирового судьи, — сказала Варя. — Его отправляют в Сибирь на каторгу. Она следует за ним. Горько ей приходится, потому что она вынуждена оставить мальчика у родственников.

Варя рассказала ему и об остальных посетителях. Старый господин — местный купец — пришел попрощаться с младшей дочерью, которую, вслед за двумя старшими, ссылают в Восточную Сибирь. Старуха крестьянка навещает сына, одного из лучших пропагандистов-самоучек из рабочих. Другие принадлежали к разным классам и состояниям и были связаны лишь общим горем.

Звяканье цепей и засовов у внутренних ворот прервало их разговоры. Ворота открылись настежь, обдавая на минуту светом мрачный проезд. Затем въехал тюремный фургон с партией уголовных, выходивших на свободу.

Внутренние ворота тотчас же заперли; вслед за ними открылись наружные; фургон исчез, и все снова погрузилось в темноту.

Все дожидались молча. По временам у дверей, ведущих к тюремной конторе, появлялся сторож и выкликал имена тех, к кому пришли на свидание.

— Долго еще нам ждать? — спросил Андрей Варю.

— Нет, недолго. У фальшивомонетчиков свидания уже кончились; теперь идут воры и грабители, а за ними, по списку, наша очередь, — прибавила она о улыбкой.

Наружные ворота хлопнули еще раз, впустив старика в потертой чиновничьей шинели. Он беспокойно оглядывался кругом, щуря свои маленькие глаза и стараясь отдышаться. Очевидно, он торопился, чтобы не опоздать. Когда оп снял шляпу, чтобы вытереть платком лоб и лысину, лицо его показалось Андрею как будто знакомым.

— А вот и Михаил Евграфович! Наконец! — сказала Варя, указывая на тучного полицейского офицера, показавшегося в дверях конторы.

— Посетители к политическим! — выкрикнул он.

Варя быстро поднялась на ступеньки, ведущие к конторе, и тотчас ж подошла к полицейскому, которого довольно хорошо знала.

— Михаил Евграфович, — обратилась она к нему, — я привела с собой брата Дудоровых. Он приехал нарочно из Москвы и уезжает завтра. Он не успел получить разрешение, а между тем...

Полицейский бросил испытующий взгляд на предполагаемого брата, Который приблизился и вежливо поклонился.

— Запишите имя в конторе, — повернулся он к Варе. — Только это в последний раз. Вы знаете правила.

Старый лысый господин тем временем подошел к разговаривавшим. Услыхав имя Дудоровых, он вздрогнул и с большим изумлением посмотрел на молодого человека, заявлявшего себя братом осужденных девушек. Он произнес многозначительное «гм», но пока молчал.

— Позвольте, сударь, — обратился он наконец к офицеру довольно спокойно, — я тоже прошу свидания с сестрами Дудоровыми. Я Тимофей Дудоров, их дядя.

— Не могу разрешить, — резко ответил офицер. — Уже и без того двое пришли к ним на свидание.

— Но у меня специальное разрешение, и они мои племянницы. Раз вы допускаете посторонних, — сказал он, бросая подозрительный взгляд на Андрея.

— Невозможно. Приходите в другой раз, — продолжал офицер, не слушая его.

Отдав громким голосом какое-то распоряжение одному из служащих, он удалился в контору. Но старик не хотел угомониться. Он был вне себя за выказанное ему непочтение.

— Это неслыханно. Я пожалуюсь тюремному смотрителю, — гремел он, направляясь в контору.

Варя вся похолодела. Она предвидела катастрофу. Бросившись к беспокойному старику, она схватила его за руку.

— Что вы делаете! — шепнула она ему, отводя его в сторону. — Он жених Маши, и они любят друг друга до безумия. Они собираются повенчаться, как только выяснится ее положение. Вы их погубите вашими жалобами. Успокойтесь, ради бога, я все улажу.

— А, понимаю! — сказал он смягчившись. — Вам бы следовало меня предупредить.

Варя отправилась в контору для объяснений, а старик подошел приветствовать своего будущего родственника.

— Я знаю вашу тайну, молодой человек, и с своей стороны желаю вам всякого благополучия и счастья, — начал он, но вдруг остановился.

Андрей поднял на него недоумевающий взгляд, и тут они узнали друг друга. Дядя Дудоровых оказался тем самым попутчиком, с которым Андрей возвращался из-за границы в Петербург.

— Мы, кажется, где-то встречались с вами, — произнес он упавшим голосом.

И раздражение и снисходительность исчезли в нем сразу. Он вспомнил свои радикальные речи в вагоне, и теперь страх охватил его и парализовал все его способности.

— Может быть, — заметил осторожно Андрей, — но я никак не могу припомнить, при каких обстоятельствах.

Старик сразу почувствовал дружеское расположение к Андрею и счел лишним освежать в его памяти их разговор.

— Я, конечно, не стану препятствовать вашему свиданию с Машей, — сказал он. — Вы передадите ей от меня привет. Нам, старикам, нужно уступать место молодым.

Со свойственной ему болтливостью он разговорился о своих племянницах, расхваливая обеих, особенно Машу, объясняя, как он был поражен известием об их участии в конспирациях.

— Это эпидемия, сударь мой, чистая эпидемия! — повторял он.

Между тем Варя вернулась с приятными вестями. Все уладилось к лучшему. Дяде дадут свидание с младшей племянницей, а Варя и Андрей повидают Машу.

Дудоров попал в первую партию посетителей и был вызван через несколько минут. Четверть часа спустя он вернулся, очевидно, весьма довольный собою. Проходя мимо Андрея, он с таинственным видом шепнул ему.

— Я поручил передать Маше о вас. Ей будет приятно знать заранее.

Потянулась новая вереница посетителей к политическим — отцы, матери, дети, жены. С цветами и узелками в руках, возбужденные перспективою свидания, они торопливо следовали друг за другом, оживленные каким-то лучом надежды. Назад они возвращались без цветов и с потухшими взглядами. Казалось, бездна, в которую они окунулись на минуту, лишила их и цветов и света. Некоторые из них были так глубоко потрясены, что едва сдерживали свое волнение. Как тени, подвигались они под темным сводом к выходу. Эта картина подействовала подавляющим образом на Андрея. Нервы его, обыкновенно не особенно чувствительные, были сильно потрясены за последние дни. Он читал на лицах этих посетителей историю не поведанных миру страданий и слез, и ему казалось, что за два часа, проведенные им в тюремной приемной, он насмотрелся на такую бездну горя, какой не видал раньше за всю свою жизнь.

Наконец вызвали к Марии Дудоровой.

— Идем! — сказала Варя.

Быстрыми шагами прошли они через какие-то темные коридоры, где сталкивались с шедшими им навстречу тенями, лиц которых они не могли разглядеть. Их ввели в очень высокую светлую комнату, скорее похожую на коридор. Вдоль ее, по обеим сторонам, находилось как бы два громадных шкафа с железными решетками вместо стекол. При ближайшем рассмотрении можно было заметить, что эти решетки — двойные; за первою решеткою была поставлена другая на расстоянии двух или трех аршин от первой. В промежутке между ними ходил стражник. В самой комнате сидели два сонных сторожа; на их обязанности лежало наблюдать за посетителями.

— Где же заключенные? — спросил Андрей.

— Их сейчас приведут. Сперва необходимо заполучить нас, — отвечала Варя.

Старший сторож заявил, что все принесенное для заключенных должно быть передано дежурному.

Андрей взял у Вари вещи и направился к форточке, за которой стоял дежурный, — знакомый Андрею надзиратель. Андрей пропустил вперед других посетителей и затем уже впихнул свой довольно большой узел.

— Сестрам Дудоровым! — сказал он громким голосом и сейчас же прибавил шепотом: — Мне необходимо письмо сегодня. Где оно?

Дежурный, казалось, ничего не расслышал. Он медленно разворачивал и рассматривал содержимое узла.

— В задней комнате, под старым ящиком, — отвечал он, не подымая глаз с жареной курицы, которую разрезал на четыре части, чтобы убедиться, не спрятано ли в ней чего-нибудь.

Варя уже разговаривала с Машей Дудоровой, видневшейся из-за второй решетки. Лицо ее изображало светлое пятно под густой железной вуалью.

— Так вот кто мой жених! — засмеялась она, увидев подходившего Андрея. — Я никак не могла догадаться со слов Кати.

— А как вы поживаете? Как ваша сестра? — спросил Андрей.

Маша сообщила, что они обе совершенно здоровы и что их скоро отправят в Сибирь. Она даже назвала ему прииск, где их водворят.

У Андрея оказалось там несколько товарищей, и он попросил передать им привет.

Они беседовали вполголоса, чтобы их не было слышно извне. В сущности, им нечего было опасаться, так как их знакомый надзиратель притворялся, будто ничего не слышит.

Девушка обещала исполнить поручение и, в свою очередь, из-за решетки посылала ему горячий привет и выражала надежду, что он еще долго будет на свободе и многое успеет сделать.

— Постараюсь! — с чувством отвечал он.

Отрывки этого разговора долетели до Машиного соседа с левой стороны. Она обменялась с ним двумя-тремя словами шепотом.

— Мой сосед Палицын желает с вами познакомиться, Андрей, — сказала ему Маша.

Стоявший за решеткой известный революционер и бывший мировой судья Палицын был человек лет сорока, невысокого роста, с энергичным лицом, квадратным подбородком и такой же головой. Андрей мог бы легко догадаться об этом раньше по жене и сыну, стоявшим против его клетки.

Он был рад познакомиться с Палицыным и выразил сожаление, что они не могут встретиться по сю сторону решетки.

— Почем знать? Может быть, еще встретимся на свободе, — весело отвечал он, вскидывая головой. — Высоки тюремные стены, а ястреб и того выше парит. Ну, да вот мой сынок скоро заместит меня, — прибавил он, указывая на мальчика, который весь вспыхнул.

Их разговор был неожиданно прерван раздавшимся на всю комнату громким восклицанием: «Андрей! Андрей!»

Задремавшие сторожа встрепенулись. Все повернулись в сторону, откуда шел оклик. Андрей смотрел с удивлением и любопытством, Варя — с нескрываемым ужасом.

Один из заключенных с противоположной стороны энергично манил рукой. Андрей прошел через комнату и приблизился к решетке.

— Митя! Возможно ли? Ты здесь? — Он узнал старого друга и товарища по университету, с которым меньше всего ожидал встречи в таком месте.

Сторож вмешался.

— Пожалуйте на ваше место, — сказал он резко. — Запрещено разговаривать с заключенными без разрешения.

— Очень хорошо, — вежливо отвечал Андрей, не торопясь, однако, уходить.

— Третий год! По подозрению! — выкрикивал между тем молодой человек. — Чахотка. Доктор говорит, одна восьмая легких осталась! — продолжал он торжествующим голосом, как будто ему доставляло громадное удовольствие делиться с Андреем такими необыкновенными новостями.

Неудержимый кашель прервал его речь. Подали сигнал о прекращении свидания, и заключенных стали уводить. Посетители тоже начали расходиться. Варя и Андрей замыкали шествие.

Между тем в проезде под воротами происходила какая-то суматоха.

— Что случилось? — спросила встревоженная Варя. — Привезли нового политического, — сообщила ей Палицына.

В самом деле, два жандарма распоряжались в подворотне: один отворял ворота, другой удерживал теснившуюся публику.

Общество тюремных сторожей было совершенно безопасно для Андрея, потому что никто, кроме знакомого надзирателя, не знал его в лицо. С жандармами же дело обстояло иначе; ему следовало избегать их по многим причинам. Но почему-то ему показалось, что именно теперь, после свидания, он вне всякой опасности. Желание узнать, кого привезли, быть может, знакомого, близкого товарища, — заставило его забыть всякую осторожность.

Он протолкнулся вперед и, склонившись к решетке, стал дожидаться при входе, в двух шагах от ворот. Он ждал не напрасно. Когда въехала тюремная карета, он увидел через решетчатую дверцу изможденное, страшно бледное лицо Заики. Продержав его три дня в больнице, власти нашли, что он достаточно оправился, и перевели его в тюрьму.

Пораженный таким ужасным открытием, Андрей не заметил, как сам в эту минуту сделался предметом внимательного созерцания со стороны рыжего жандарма, следовавшего за каретой. Он так заинтересовался Андреем, что, протолкавшись вперед, пошел доложить по начальству.

Через минуту он вернулся с другим жандармом, постарше чином. Но Андрея и след простыл. Не дождавшись Вари, он шмыгнул из ворот и быстро зашагал по направлению к квартире надзирателя, где хранилось драгоценное письмо. Ему было слишком тяжело, и он предпочел уйти один.

Часовой, привлеченный въезжавшей каретой, не заметил выходившего Андрея, и на все расспросы с полною уверенностью отвечал, что никто не выходил из ворот за последние пять минут.

Г Л А В А VI
 ВЕЛИКОЕ РЕШЕНИЕ

Жоржу, мало привыкшему к революционной практике, пришлось провести несколько часов в мучительном ожидании. Страх за Андрея овладел им, и он поминутно обращался к Ватажко с тайной надеждой найти у него успокоение; по юноша своими ответами только усиливал его волнение.

— Нет, мы не должны были отпускать его, — говорил Жорж с чувством позднего раскаяния.

— Авось сойдет, — спокойно заметил Ватажко. — Андрей побывал и не в таких передрягах.

Юноша приобрел уже некоторую опытность и привык довольно хладнокровно относиться к опасностям.

— Положим, — возразил Жорж, — а все-таки так легко бывает провалиться на пустяках.

С этим Ватажко охотно согласился и начал приводить в подтверждение самые поразительные примеры из своего собственного опыта и из жизни товарищей.

Нельзя сказать, чтобы он был подходящим собеседником в эту минуту.

Жорж чувствовал себя обиженным и очень несчастным. Он не мог простить себе, что не настоял на своем, и горько упрекал себя в излишней податливости, — он всегда так делал в подобных случаях. Он охотно преувеличивал свое влияние на Андрея и именно теперь был уверен, что если бы проявил немного больше энергии, то мог бы настоять на том, чтобы письмо было передано Давиду, и отговорить Андрея от его отчаянного похождения.

Велика же была его радость, когда Андрей явился, минута в минуту, к назначенному сроку.

Петербургский поезд уходил в половине десятого. Нужно было торопиться.

— Идем, — сказал Андрей. — Вещи, конечно, уложены?

Но вещи, конечно, не были уложены. Погруженный в думы о том, что могло случиться и чего можно было бы избежать, Жорж забыл обо всем остальном. К счастью, сборы были недолгие. У них было ровно столько вещей, сколько нужно было, чтобы сойти за обыкновенных путешественников, и, наскоро уложившись, они отправились на вокзал.

Из-за Андрея пришлось принять чрезвычайные предосторожности. Ватажко с вещами поехал вперед на извозчике. Он должен был купить билеты, запять места в вагоне и только за несколько минут до отхода поезда встретить Андрея и Жоржа недалеко от станции. Толкаться на людях в ожидании поезда было бы небезопасно.

Оба друга последовали на другом извозчике минут десять спустя и сошли у перекрестка около вокзала. Ватажко подошел к ним раньше, чем они ожидали. Билетов он не стал покупать, так как убедился, что Андрею невозможно даже показаться. Выслеживание уже началось. Рыжий жандарм, очевидно, узнал Андрея, и ему устроили западню на вокзале, наполнив его полицейскими. Два парня в штатском платье — вероятно, шпионы, знавшие Андрея в лицо, — стояли у входа и нагло заглядывали всем в глаза. Они, несомненно, узнали бы Андрея, и по их знаку его бы тут же арестовали.

Оставив вещи в приемной, Ватажко торопился к друзьям и предложил им выбраться из города другим путем, а именно: доехать до следующей станции на лошадях, а оттуда взять билеты в Петербург. Давид выедет к ним навстречу и предупредит в случае опасности.

— Но почему же вы не купили билета Жоржу? Ему, надеюсь, нечего опасаться. Зачем же ему оставаться тут? — заметил Андрей.

Ватажко не подумал об этом; но время еще не ушло, и Жорж мог бы поймать поезд.

Однако он решительно этому воспротивился.

— Решено было, что мы едем вдвоем, — заявил он, — и я не вижу причины, почему и мне не взять билета со второй станции.

Теперь он твердо решил не уступать, как бы в отместку за свою прежнюю податливость.

Андрей, впрочем, не противился.

— Хорошо, — сказал он, — едем вместе.

Он был рассеян, удручен и мало обращал внимания на то, что делалось вокруг. Тюрьма и Зинино письмо глубоко взволновали его и еще более усилили то хаотическое настроение, в котором он находился. Думы овладели им, и он еще не находил выхода из своих сомнений.

Они пошли втроем, причем Ватажко объяснял им, как достать лошадей и вообще устроить все к лучшему.

— Если вы, — прибавил он, — ничего не имеете против пешего хождения, то ничего безопаснее нельзя придумать. Всего каких-нибудь двадцать пять верст.

Такая мысль понравилась им, особенно Жоржу.

— А как же быть с нашим платьем? — спросил он. — Господам не полагается путешествовать пешком, а доставать крестьянскую одежду возьмет еще день.

— Я постараюсь достать платье сегодня же, — сказал Ватажко. — Попробую у братьев Шигаевых, они  мои приятели, плотники.

Новый план был очень хорош, так как давал возможность двинуться в путь рано утром. Ватажко побежал к своим плотникам.

Он вернулся очень поздно, с большим узлом, к себе на квартиру, где Андрей и Жорж приютились на ночь. Все уладилось как нельзя лучше.

В узле оказалось крестьянское платье на двоих и еще два холщовых мешка с разными предметами, какими обыкновенно запасаются странствующие плотники. Кроме того, — что было всего важнее, — братья Шигаевы снабдили Андрея и Жоржа своими паспортами.

Андрей поручил Ватажко поблагодарить плотников за их услугу и обещал вернуть паспорта сейчас же по приезде в Петербург.

— Торопиться ни к чему, — заметил Ватажко. — Паспорт старшего брата, Филиппа, можете держать сколько угодно. Кстати, приметы сходятся с вашими, да к тому же Филипп не побоится неприятностей с полицией из-за вас. Он вас очень полюбил.

— Как так? Не будучи даже знаком со мною? Оно выходит совсем романтично, — сказал Андрей с улыбкой.

— Нет, он знает вас и даже разговаривал с вами, Он был один из пятидесяти. Помните, как на одном из наших собраний один молодой рабочий, черноволосый, заявил, что ему револьвер не нужен, что он явится с топором за поясом: оно сподручнее. Он и есть Филипп Шигаев.

— Да? Так я хорошо его помню. Только забыл его имя. Однако нам долго разговаривать не полагается, — спохватился Андрей с внезапной резкостью. — Давайте ляжем спать. Завтра надо рано вставать.

Он боялся, чтобы начатый разговор не перешел на последние ужасные события. Ему необходимо было отдохнуть физически и нравственно, а между тем связанные с таким разговором мучительные воспоминания окончательно лишили бы его сна.

«До завтра!» — сказал он самому себе, закрывая глаза, с твердым намерением уснуть.

У него было смутное предчувствие, что завтра все выяснится, все решится. Это его слегка успокоило и помогло прогнать нахлынувшие мысли.

Он спал как убитый. Но зато он проснулся раньше других. Вместе с первыми проблесками сознания в нем заговорило твердое убеждение, что ему сегодня предстоит выполнить важное дело, оставленное им недоконченным накануне. Он тотчас же вспомнил, о чем он думал перед сном; вспомнил посещение тюрьмы — и все то, что случилось вчера, все, что он пережил за эти дни, сразу всплыло перед ним.

«Сколько жертв! Зина погибла; Борис, Василий и Бочаров — тоже. Обе Дудоровы и много, много других похоронены заживо. Его самого арестуют не сегодня, завтра. И казнят. И кому какая польза от всех этих жертв?»

В его воображении всплыла картина толпы, возвращавшейся с места казни, и его обдало холодом. Но он прогнал от себя это видение.

Нет, не к тому привели его революционная практика и собственные размышления. Эти жертвы погибли недаром. Они — застрельщики, поднявшие дикого зверя с его логовища и поплатившиеся за то своей жизнью. Оставшиеся в живых товарищи должны теперь продолжать их дело.

Мысль, неопределенно бродившая в его душе со времени рассказа «Дяди», теперь носилась над ним, как ястреб, описывающий круги над своею добычею, и в форме неумолимого вопроса требовала немедленного и окончательного ответа.

Полуодетый, он потихоньку двигался взад и вперед по комнате босиком, чтобы не разбудить Жоржа.

В его голове ясно формулировалась одна мысль: борьба с наемными слугами деспотизма сделала свое дело. Теперь нужно напасть на самого царя, и он, Андрей, должен взять на себя это дело.

«А Таня?» — зазвенел внутри его какой-то голос.

Сердце его оборвалось на минуту, но ничем не ответило на мучительный призыв. Оно получило удар, но, как резиновый мяч, отдало его назад, не залившись кровью. Ввиду бесконечных, неизмеримых страданий России что значит их личное горе? Таня для него ее только жена, она — друг, она — товарищ в великой борьбе. Она одобрит его решение и мужественно вынесет свою долю страданий.

Личные соображения не смущали его. Его волновала принципиальная сторона дела. Следует ли начинать эту борьбу или нет?

Андрей знал, что, каково бы ни было его личное мнение, окончательное решение будет зависеть от исполнительного комитета. Но он знал также, что есть случаи, когда внесенное предложение составляет половину дела, а есть дела, в которых половина так же важна, как и целое.

Серьезность замысла и сопряженная с ним ответственность заставила бы задуматься самого легкомысленного и недобросовестного человека, а Андрей не был ни тем, ни другим.

В его теперешнем настроении ответ напрашивался сам собою. Горечь неудачи, жажда мщения, тяжелые испытания последних роковых дней, все то, что на время было задавлено в глубине души, теперь клокотало в его сердце — грозное и готовое каждую минуту прорваться наружу. Но он не давал воли своей страсти. Ему хотелось обсудить дело по существу, без всякого отношения к самому себе.

Нравственное право и справедливость замышляемого не подлежали для него никакому сомнению. Но своевременно ли, полезно ли было для освобождения страны вступить теперь на этот путь? Снова и снова обсуждал он этот вопрос, взвешивал его со всех сторон, по возможности спокойно и хладнокровно, с внутренним трепетом человека, который ступает на зыбкий мост, переброшенный через пропасть, и с дрожью в душе обдумывает каждый шаг, как бы не оборваться.

И на каждое сомнение он находил один ответ: да, да! конечно, да! Попытка будет и своевременна и полезна. Пусть комитет обсудит, но он обязан внести свое предложение.

Почему, однако, из всех революционеров именно он должен взять на себя этот акт возмездия и самопожертвования?

Но этого вопроса он уже не мог обсуждать беспристрастно, как геометрическую задачу.

То нечто, клокотавшее в его душе, рванулось теперь наружу, не дожидаясь отпора, и охватило огнем все его существо. Оно разом уничтожило все его колебания, заглушило любовь, личные привязанности, чувство жалости, подобно тому как прорвавшийся поток лавы уничтожает дома, ограды, веселые рощи — все, что попадается ему на пути. Андрей круто остановился посреди комнаты. Лицо и глаза его горели мрачным и восторженным пламенем. Он вскинул вверх обе руки тем же самым движением, каким приветствовал Зину, когда она шла на казнь.

Решение — окончательное, бесповоротное — было принято. Теперь о нем можно было заговорить.

Он разбудил Жоржа и сообщил ему, с каким намерением едет в Петербург. Жорж не пришел в восторг от такой новости. Он казался скорее огорченным — более из-за Тани, чем из-за Андрея, хотя не решался коснуться такого щекотливого предмета. В принципе он, однако, ничего не имел против соображений Андрея: на первых порах и этого было довольно.

Они подняли Ватажко, спавшего в соседней комнате, и стали собираться в дорогу. По всем соображениям, надо было выйти из города часов около восьми, когда крестьяне возвращаются домой с базара.

В мешках, присланных плотниками, оказалось по куску хлеба с солью, мерка, кое-какие инструменты и два хороших топора с короткими ручками. Андрей и Жорж засунули их за пояс; они дополняли костюм и в случае нужды могли пригодиться для самозащиты. Одно в путешественниках не гармонировало с их настоящим званием — их обувь. У Ватажко нашлись высокие охотничьи сапоги впору Жоржу. Андрей же вынужден был отправляться в барских сапогах. Но на такую мелочь они решили не обращать внимания и, попрощавшись с Ватажко, быстро вышли, закинув мешки за спину.

Когда они стали подходить к заставе, им тотчас бросились в глаза два городовых, стоявших около нее в ленивой, выжидающей позе. Со времени уничтожения 'от> купа живые столбы порядка и закона были уничтожены; два деревянных столба, выкрашенных в казенные пестрые краски, одни олицетворяли собою начальство. Присутствие же двух полицейских несомненно обозначало что-то необычайное.

Их предположения вполне оправдались, когда они подошли поближе. Баба с пустой корзиной, в которой теперь помещался ребенок, прошла заставу почти незамеченная; но двое пожилых мужчин — крестьянин и мещанин — были внимательно осмотрены с головы до ног полицейскими; их, впрочем, оставили в покое, так как одному из них было лет пятьдесят, а другому — под сорок. С молодым же рабочим, следовавшим за ними, произошла почти драка. Его о чем-то спрашивали, и он, по-видимому, отвечал довольно резко, так как один из полицейских — коротконожка с физиономией бульдога — бросился на него с поднятыми кулаками. Молодой парень отразил удар и убежал вперед, выкрикивая что-то в насмешку.

Нетрудно было нашим путешественникам догадаться, зачем поставлены эти два стража.

— Надо приготовиться! — воскликнул Жорж, закипая воинственной отвагой.

— Вовсе нет, — возразил Андрей. — За этим дело не станет. Предоставь все мне. Увидишь, все сойдет благополучно.

Но внутренне он уже раскаивался, что взял с собою Жоржа. К чему было подвергать его опасностям, которые в конце концов могут оказаться серьезными!

Они очутились у самой заставы. Оба полицейских впились в них глазами — особенно в Андрея — со смешанным выражением наглости и нерешительности.

— Стой! — крикнул коротконогий городовой, преградив им дорогу.

Они остановились. . .. .

— Кто такие и куда идете? — спросил он.

— Плотники, домой ворочаемся, — спокойно отвечал Андрей.

— Имя? Адрес? Какой губернии? Сколько времени проживали в городе? — сыпал полицейский.

Андрей отвечал не колеблясь. Он хорошо изучил свой паспорт.

— Почему не поехал по чугунке? Теперь все ездят.

— Чай, дороги вольные, — огрызнулся Андрей, подумав, что не мешает иной раз дать отпор.

— Ладно! Разговаривай, да с опаской. Паспорт при тебе?

— Паспорт, вот он.

— Покажи, что у тебя в мешке-то?

— Чего показывать? Ничего вашего там нет, — сказал Андрей обиженным тоном. — Только время зря терять с вами.

— Делай, что приказывают, да смотри в оба! — строго заметил ему городовой.

Андрей пожал плечами и раскрыл мешок с полузадетой и полунасмешливой миной. Осмотрев все содержимое, полицейский сам почувствовал, что напрасно теряет время и свое и чужое.

— А ты? — обратился он к Жоржу более мирным голосом.

— Семен Шигаев. Тоже домой иду.

— Братья? — поинтересовался полицейский.

— Да, братаны, — объяснил Жорж, сообразив, как мало сходства у него с Андреем.

Тем временем у ворот скопился народ, ждавший своей очереди.

— Ступайте! — сказал полицейский, беспомощно махнув рукой.

Андрей перебросил свой мешок через плечо и двинулся, радуясь, что инцидент кончился. Но тут другой полицейский — худой, со злым, покрытым оспой лицом, до сих пор не принимавший участия в происходившем, — наклонился к своему сангвинику-товарищу, старшему чином, и стал ему что-то нашептывать, указывая на злополучные сапоги Андрея.

— Стой! — крикнул он Андрею. — Тебя в участок свести нужно.

Жорж тоже остановился. Он не сомневался, что теперь все погибло.

— Зачем в участок? — отвечал Андрей. — Я не пьян, и паспорт мой как следует быть.

— Уж там рассудят! Наше дело останавливать вашего брата.

— По какой же причине?..

— Это уж нам знать!

Дело принимало нехороший оборот. Справиться с такими двумя балбесами было бы легко, но бежать и скрыться среди бела дня представляло большие затруднения.

Быстро обозревая местность и обдумывая, как поступить в случае крайности, Андрей между тем громко протестовал против такого обращения с человеком при паспорте и хвастал своими хорошими местами и хозяевами, которые дадут ему самые лучшие рекомендации.

— Семен, — обратился он к Жоржу в пылу справедливого негодования, — ступай-ка да попроси управляющего господина Архипова, чтобы пришел сейчас сюда. Близехонько, — объяснял он полицейским, называя одну из соседних улиц.

Ему хотелось услать Жоржа. Один он чувствовал бы себя гораздо лучше, и, во всяком случае, его положение было бы не хуже.

Полицейские, казалось, ничего не имели против этого, так как в их инструкциях подобный казус не предвиделся. По Жорж не двигался с места. Он понял маневр Андрея, естественный и совершенно основательный с «деловой» точки зрения, но он не мог уйти, оставив Андрея одного в беде.

— Нет, лучше не ходить, — сказал он. — Ефим Гаврилыч с норовом. Он рассердится, коли его из-за пустяков тревожить.

Андрею невозможно было настаивать.

— Ведите нас в участок, коли так, да скорее. Потому нам некогда.

Прежде чем предпринять что-нибудь, необходимо было оставить это место, потому что у ворот скопилось уже довольно много прохожих и зевак.

— Дожидайся дозора, — коротко ответил полицейский. — Нам из-за вас службу бросать не приходится.

— Ладно!

Они отошли и, усевшись неподалеку на земле, закурили трубки.

Разочарованные в своих ожиданиях любопытные разошлись. Даже полицейские перестали обращать на них внимание. Но дозор мог прийти с минуты на минуту, и нельзя было терять драгоценного времени.

Жорж шепнул своему другу, выпуская клуб дыма:

— Сунь негодяю десятирублевку.

Андрей кивнул головой. Он и сам стал подумывать о подкупе. Выбрав минуту, когда никого не было около, он сказал:

— Сколько возьмете, чтобы отпустить нас с богом?

— А сколько дашь? — был стремительный ответ.

— Вот сколько, — отвечал Андрей, показывая кучку медяков.

Предложить большую взятку при таких обстоятельствах значило бы возбудить подозрение и погубить все.

— Мало! Нас двое. Давай рубль.

— Вишь ты! Да у меня таких шальных денег в заводе нет. Берите гривенник. Я бы и этого не дал, да недосуг мне ждать.

Однако у него не хватило хладнокровия торговаться дольше. Он увеличил взятку, и оба очутились на свободе.

В первой же деревушке они наняли телегу и к обеду добрались до станции. Давид был уже там и известил их, что все в порядке и что шпионов не видать. На этот раз Андрей настоял, чтобы приятная компания разбилась. Они купили себе, каждый отдельно, билеты и заняли места в разных вагонах, уговорившись на промежуточных станциях не признавать друг друга, а встретиться, только достигнув места назначения.

Следующая