ГЛАВА III
 В ОЖИДАНИИ

В течение следующей недели Андрей и Василий сделали все нужные приготовления и благополучно обосновались в своей гостинице. Они прожили там целый месяц, а дело побега не подвинулось ни на волос.

Через несколько дней после приезда Андрея в Дубравник случилось неприятное осложнение. В камеру, где содержались Беркут и Куницын, поместили еще одного арестанта, некоего Цуката, фальшивомонетчика, которого сразу заподозрили в шпионстве. Общим советом уголовных решено было прекратить подкоп до тех пор, пока им не удастся выжить подозрительного сожителя. В продолжение трех недель все они дружными усилиями старались сделать жизнь невыносимой непрошеному гостю. И действительно, несчастный Цукат взмолился к начальству. Его перевели в другую камеру, и тогда только подземная работа возобновилась.

Такие задержки были в высшей степени неприятны, истощая средства и пагубно влияя на общее настроение.

Главные участники в деле вынуждены были проводить все это время в полном бездействии. Было бы безумием с их стороны присоединиться к местной агитации и пропаганде, которые в Дубравнике шли своим чередом, как и в других городах. Им необходимо было держаться в стороне от всего, что могло бы их компрометировать. Самое тщательное изучение их будущего поля действия и прилегающих улиц было сделано в несколько дней. И, покончив с этим, им пока ничего не оставалось, как сидеть сложа руки и выжидать.

Андрею, в качестве купца, нельзя было постоянно сидеть дома, не возбуждая подозрений. Кроме того, ему нужно было поддерживать сношения с Зиной, у которой сосредоточивались все необходимые сведения. Поэтому он каждое утро выходил «по делам» и отправлялся в городской сад или другое условленное накануне место, где, в случае важных новостей, его аккуратно в одиннадцать часов встречала Зина или чаще Вулич. Молодой девушке, очевидно, было приятно его общество, и Зина охотно предоставляла ей это маленькое развлечение.

Остальную часть дня Андрей проводил дома. Исполнив свои обязанности кучера и лакея, Василий присоединялся к нему. Нельзя сказать, чтоб им было очень весело. Несмотря на внешнее спокойствие, они были слишком взволнованы ожиданием предстоящего, чтобы находить удовольствие в занятиях или в чтении. Даже на романе им трудно было сосредоточиться. Иногда они пускались в длинные разговоры, обсуждая с разных точек зрения революционные задачи. Друзья и знакомые, текущая литература, Гамбетта и Бисмарк — все подвергалось обсуждению. Но оба не были охотники до разговоров и большую часть своего времени проводили молча, каждый сидя или лежа в своем углу с папиросой в зубах.

Василий переносил этот образ жизни замечательно легко, Он присматривал за лошадью, смазывал сбрую и по целым часам глядел в окно, с невозмутимым спокойствием покуривая папироску, как будто всю жизнь ничем иным не занимался. Андрей старался примириться с вынужденным бездействием — боец должен уметь выжидать. Выдержка в приготовлениях так же важна для успеха дела, как и храбрость и ловкость в его исполнении. Но Андрея страшно томило такое прозябание изо дня в день, особенно на первых порах после деятельной жизни в Петербурге. С течением времени он, конечно, стал привыкать к новым условиям, и острое чувство тоски притупилось. Но все-таки он со жгучим нетерпением ждал решительного дня, когда товарищи и он сам будут наконец свободны.

Солнце садилось. Оба друга были по обыкновению дома. Андрей лениво растянулся на кушетке; перед ним лежала раскрытая книга, которой он, однако, не читал; Василий сидел у окна и курил, как вдруг раздался стук в дверь. Он вскочил и побежал в переднюю, где ему полагалось пребывать. Нельзя же кучеру сидеть в одной комнате с хозяином! С проворностью, которой трудно было ожидать от такого неуклюжего субъекта, Василий схватил щетку, сунул левую руку в сапог и стал чистить его с усердием настоящего преданного слуги.

Но тревога оказалась напрасной. Вошла Анна Вулич. На этот раз комедия Василия была ни к чему. Бросив сапог и щетку, он последовал за девушкой в комнату.

Вулич приходила изредка в гостиницу, причем всегда спрашивала кучера Василия. В этом ничего не было удивительного. Она была одета как горничная, а Василий, в качестве неженатого молодого человека, мог иметь свой «предмет».

Не встретив никого при входе, Вулич поднялась наверх и сама постучалась.

— Не хотите ли принять участие в пикнике под открытым небом? — сказала она. — Старшая Дудорова выдержала экзамен, и мы празднуем сегодня это событие. Соберется несколько друзей, и будет, наверное, очень весело.

Андрей и Василий охотно приняли приглашение.

— Зина будет? — спросил Андрей.

— Нет-с, они не будут; но они позволили мне пойти, — сказала шутливо Вулич, подделываясь под тон настоящей горничной.

Она направилась к кушетке, с которой поднялся Андрей, подобрав платье, как при переходе через грязную улицу. Усевшись, она позаботилась, чтобы платье не касалось пола.

Комната, в которой жили оба друга, не отличалась образцовой чистотой. Стол, вытираемый локтями, сравнительно был чист; только на четырех углах его виднелась пыль, перемешанная с хлебными крошками. Но на полу расстилался голубовато-серый слой пыли, как первый тонкий снежок. Куски белой, желтой и синей оберточной бумаги были разбросаны в живописном беспорядке. Некоторые из них, впрочем, потеряли уже свой натуральный цвет от пыли: видно было, что уже не, первый день они лежат все на том же месте. Пестрая мозаика пола дополнялась раскиданной там и сям яичной скорлупой, окурками папирос, сухими корками хлеба; и все это хрустело под ногами, а сдвинутое с места, подымало облака пыли.

Дело в том, что комнаты Андрея наняты были без прислуги и убирать их входило в обязанности Василия.

Но Василий, хотя и бегал в лавочку, чистил сапоги Андрея и ставил самовар с похвальной аккуратностью, считал подметание комнаты излишнею тратою времени и энергии. Он никак не мог понять, почему пыль, по которой люди спокойно ходят по улице, так нетерпима на полу. Так как Андрей тоже не обращал на. это внимания, то комнаты подметались приблизительно раз в месяц.

Пикник устраивался в небольшом лесу за версту от города. Нужно было отправиться туда пешком, а ужин предполагалось варить на открытом воздухе, поздно вечером. Василий, как человек практический, сообразил, что им не худо бы сперва подкрепиться. У него все оказалось под рукой, и он объявил, что состряпает закуску в одну минуту.

Оба друга редко ходили обедать в трактиры; оно было бы и дорого, и не совсем безопасно ввиду разношерстных посетителей подобных мест. Поэтому они ели большею частью у себя дома, импровизируя очень дешевые обеды, без всяких хлопот. Кусок ветчины, несколько яиц, сельди и неизбежный чай вполне отвечали их неприхотливым вкусам.

Василий открыл шкафчик, в котором хранились чайная посуда и всякая провизия. Там оказалась краюха хлеба, чай, сахар и немного молока. В обыкновенное время этого было бы достаточно, но ему хотелось отличиться перед гостьей. Он сбегал в лавочку и через несколько минут явился с большим куском сыра и с завернутыми в бумагу горячими сосисками.

Самовар между тем уже кипел и бурлил. Василий поставил его на стол и заварил чай. Посуды у них было немного: две тарелки и две вилки на всех. Они достались Вулич как гостье и Андрею как хозяину. Василий же в качестве кучера удовольствовался блюдцем и перочинным ножиком, привешенным к поясу на ремешке.

— Как хотите, а я не могу есть за таким столом. На нем хоть репу сей! — заявила Вулич, рисуя кончиком мизинца целые узоры на пыльной поверхности стола.

— Только-то! Сейчас вытру, — сказал Василий.

Он оглянулся кругом и увидел висящие на стене розоватые панталоны. Василий был очень бережлив и не любил расставаться со своими вещами, так что он все привез с собою из Швейцарии в надежде, что авось пригодится. Но так как Зина строго-настрого запретила ему показываться где бы то ни было в его необыкновенных розовых панталонах, привлекавших всеобщее внимание, то он и повесил их на стене, чтобы, как он выражался, придать «жилой вид» комнате. Однако желание доставить удовольствие гостье в ту минуту преодолело в нем бережливость. Схватив свои столь долго хранимые панталоны, он оторвал кусок и услужливо вытер им стол, прежде чем рассмеявшаяся девушка успела остановить его.

— Вы настоящий дикарь, Василий! — воскликнула она.

— Почему? — удивился он. — Шерстяной тряпкой лучше вытирать пыль, чем бумажной.

— Очень возможно. Но жаль, что вы не употребляете ни той, ни другой и никогда, я вижу, не берете метлы в руки, — сказала она, указывая на пол. — Вы бы постыдились держать в таком беспорядке комнату вашего хозяина!

Василий только пожал плечами.

— Что комната! Это пустяки, — вмешался Андрей. —--Вы лучше расследуйте, не окончательно ли мы впадаем (в варварство.

И он рассказал, как Василий, с тех пор как стал кучером, мыл лицо только по воскресеньям и приучился обходиться без полотенец, вытирая лицо об подушку, а руки оставляя сохнуть на воздухе.

— Лицо и руки скорее грубеют от этого, — объяснил Василий равнодушным тоном.

Он с невозмутимым спокойствием прихлебывал свой чай, не обращая более никакого внимания на шутки | своего друга, как будто речь шла не о нем.

После чая Василий и Вулич ушли, Андрей же оставался некоторое время дома. Неблагоразумно было бы I выйти втроем. Он нагнал их на площади недалеко от гостиницы.

Уже темнело, когда они подошли к дубовой роще на восточной окраине города. В лесу было пусто, так как день был будничный. Свежий вечерний ветерок донес до них звуки приятного, хотя и не очень сильного баритона, певшего какую-то песню.

— Я знаю, чей это голос. Это Ватажко поет! — воскликнула Вулич.

Она схватила Андрея под руку и ускорила шаги. Дочь юга, она страстно любила музыку и сама недурно пела. Следуя по направлению голоса, они скоро вышли на небольшую зеленую лужайку на опушке леса, окруженную с трех сторон густою стеною деревьев. С четвертой стороны тянулись кустарники, которые скрывали лужайку из виду, но не мешали любоваться окрестностями Дубравника и полями, расстилавшимися направо и налево. Певец сидел под деревом. Он был товарищем Вулич по Женевскому университету и еще совсем молодой человек казавшийся вдвое старше своих лет благодаря обильной растительности на щеках и подбородке.

Молодая женщина, невысокого роста, в темно-синем платье, стояла возле него и слушала пение. Белокурые волосы, обрамлявшие короткими локонами ее миловидное личико, нежный и очень белый цвет кожи, светло-голубые глаза — все вместе придавало ей вид не то херувима, не то барашка.

Она отрекомендовалась Воиновой.

— Варя? Ах, простите за фамильярность! Варвара Алексеевна? — спросил Андрей.

— Да, Варвара Алексеевна, или Варя, что мне больше нравится, — приветливо сказала молодая женщина.

Ее хорошо знали, эту Варю Воинову. И друзья ее были правы, называя ее матерью всех страждущих. Будучи женой доктора либеральных убеждений, она посвятила себя всецело заботам о политических заключенных, делая все, чтобы облегчить их участь, как будто они были членами ее родной семьи.

— Хорошо, что я с вами обоими познакомилась, — сказала она с улыбкой Андрею и Василию, которого она тоже видела теперь в первый раз. — Когда ваша очередь придет, я буду с большим усердием хлопотать о вас.

Они поблагодарили ее за обещание, но выразили надежду, что еще не так скоро попадут в число ее клиентов.

Сестры Дудоровы собирали в лесу хворост, чтобы разложить костер. Привлеченные новыми голосами, они подошли в сопровождении молодого человека в серой блузе с светлыми, как лен, волосами, с бесцветными глазами и пуговкой-носом на очень смешном лице. В объятиях у него была вязанка хвороста, которую он тут же бросил на траву.

— А, Бочаров! — вскричала Вулич. — Идите сюда, я вас познакомлю с друзьями.

Бочаров принадлежал к революционной организации в Дубравнике. Он был «легальный», то есть жил под своим именем, с настоящим паспортом. Однако в последнее время у него пошли неприятности с полицией.

Все уселись на траву, и Андрей выразил удивление, что Бочаров так свободно разгуливает, между тем как, говорят, полиция очень следит за ним.

— Это правда, — сказал Бочаров серьезным тоном. — Но я вошел в соглашение с приставленным ко мне шпионом, и мы отлично уладились. Раз в неделю он является ко мне на квартиру, и я сообщаю ему названия мест, которые я якобы посещал, и он оставляет меня в покое. Вулич заметила, что такая привилегия, должно быть, дорого ему стоит.

— О нет! — воскликнул Бочаров. — Стану я платить! Ни копейки не стоит. Я заставил его сдаться безусловно. В один прекрасный день недели две тому назад, когда мне страшно надоело иметь его постоянно за собою по пятам, я с утра запасся куском хлеба и колбасой и стал ходить с места на место, не останавливаясь ни на минуту. Так я проходил весь день, до вечера, а он все ходил за мною. Устал я, признаться, порядком, но ему досталось еще хуже того, так как он с утра ничего не ел, а я от времени до времени стращал его: «Погоди, говорю, негодяй, я тебя заставлю высунуть язык. Будешь ходить за мною до самой зари и не посмеешь отстать, потому что, предупреждаю тебя, я иду на свидание к важному революционеру». Он молча, нахмурившись, продолжал следовать за мною, пока наконец не выдержал и взмолился: «Послушайте, господин, ведь я тоже, говорит, человек, а не собака. Вы бы постыдились. У меня жена и дети, их кормить надо...» Кто бы мог предположить, что у этих мерзавцев есть жены и дети? Однако я смягчился и предложил ему компромисс, который он тотчас же принял; и вот я опять свободный человек.

Новый гость, прибывший позже других, присоединился к компании в эту минуту, извиняясь, что дела помешали ему прийти раньше. Его звали Миронов, и одно время он был волостным писарем в деревне. Сестры Дудоровы и вообще все революционеры в Дубравнике были о нем очень высокого мнения как о человеке, близко стоявшем к народу. Так что он был некоторым образом героем дня.

Его, между прочим, нарочно пригласили, чтобы познакомить с Андреем и Василием, с которыми он тотчас же вступил в разговор с развязностью человека, сознающего себя знаменитостью и твердо убежденного в том, что он для всякого представляет интерес.

— Миронов! Вот Воинова страстно желает познакомиться с вами,— вскричала, смеясь, старшая Дудорова.

— Вовсе нет! — протестовала Воинова.

— Да, да! Идите сюда!

Миронов улыбнулся Андрею в виде оправдания, как бы желая этим сказать: «Что прикажете делать! Я бы хотел остаться с вами, но... всякое положение имеет свои неудобства».

— Какой отвратительный человек, — шепнула Андрею Вулич. — Если б я знала, что он тут будет, я бы не пришла.

— Чем? Что вы имеете против него? — спросил Андрей. — Говорят, он замечательный пропагандист между крестьянами.

— Это он сам говорит, а нам остается только верить. Как бы там ни было, но он мне противен.

Тем временем зажгли костер, и черный железный котел задымился над красным пламенем. Василий взялся варить гречневую кашу с салом.

Густые потемки охватывали круг, освещенный пламенем костра. Небо низко нависло над лесом; только несколько звезд пробивалось бледными лучами промеж ветвей высоких деревьев. Огни зажглись в городе, который, казалось, разросся и отошел вдаль, принявши вид острова, отделенного от лужайки широким морем мрака.

Все уселись вокруг костра, молча поглядывая на закипавший котел. Василий поправлял огонь и помешивал кашу длинною ложкою. По мере того как он двигался, тень его, чудовищных размеров, то расстилалась по лужайке, то подымалась по стволу какого-нибудь старого дерева, то разбивалась на части и исчезала на неправильной стене торчащих ветвей, фантастически освещенных снизу. Разная мошкара с жужжанием носилась в воздухе, врываясь на секунду в полосу света и затем исчезая во мраке. Треск огня сильнее оттенял окружающую тишину.

— Как раз время, чтобы рассказывать страшные истории с привидениями, — сказала Вулич.

— Отчего же не для пения? — возразила Маша Дудорова. — Ватажко, Вулич, — продолжала она, — устройте хор.

Пробовали петь хором народные песни, но безуспешно. В сущности, только Ватажко и Вулич умели петь, а Бочаров нарочно фальшивил, чтобы посмешить компанию.

Вулич берегла свой голос и только подтягивала. Она знала, что ее очередь впереди, и именно сегодня ей хотелось показать себя.

Украинский элемент преобладал в компании, и все стали упрашивать Вулич, чтобы она спела настоящую малороссийскую песню.

Она согласилась.

— Что мне спеть? — обратилась она к Андрею, сидевшему рядом.

— То, что вам больше всего по душе, — отвечал он.

Вулич кивнула головой.

Она сняла верхнюю кофточку, чтобы ничто не мешало ей, и отошла немного в сторону. На минуту она задумалась, и лицо ее приняло серьезное, почти суровое выражение; потом она запела. Ее полузакрытые глаза смотрели далеко вперед, и, казалось, она вся ушла в свою песню. Но она чувствовала, что взгляд Андрея устремлен на нее и что он изумлен и восхищен ею. Это возбуждало и одушевляло ее, придавая особую прелесть песне в ее собственных глазах. В песне воспевался молодой казак, который оставляет дом и возлюбленную и отправляется к неверным, чтобы освободить от цепей и рабства товарищей, томящихся в турецком плену.

Вулич не была профессиональною певицею, хотя могла бы петь на сцене, если б захотела. У нее был такой сильный голос, что в обыкновенной комнате он резал ухо своей силой. При хорошей обработке голоса она могла бы пойти далеко. Но никакая школа не выучила бы ее петь народные песни лучше, чем она их пела. Она родилась в самом сердце своей родины, среди широких полей, где сложились эти могучие, страстные мотивы, и пела их так, как только дети степей умеют петь. Ее голос звучал мягко и нежно под небесным сводом, в ночной тишине, разливаясь мелодичными волнами по спавшим кругом равнинам.

Ей не аплодировали и вообще ничем не выражали одобрения. Только Маша шепнула Бочарову, что она никогда еще не видела Вулич в таком ударе. Василий хмурился на огонь, опершись щекой на руку, кивая головой от времени до времени. Андрей отошел, чтобы лучше слышать и быть одному.

Девушка не видела его, но она чувствовала, где он. Окончив песню, она тотчас же обернулась к нему, вся раскрасневшись от артистического удовольствия и сознания своего успеха. Легкими шагами она подошла к нему и опустилась на траву, прежде чем он успел разостлать что-нибудь. Она была очень хороша в этот вечер в своем малороссийском костюме, который очень шел ей.

— Иной с удовольствием пошел бы драться с турками, — сказал Андрей, — только бы быть воспетым с таким чувством.

— Понравилась вам моя песня? Я так рада. Я пела ее для вас,— шепнула она, — и про вас. Я уверена, что вам удастся разбить цепи наших товарищей, как сделал казак в песне.

— Но это будет наполовину вашим делом, — сказал Андрей, — потому что вы в нем принимаете такое же участие, как и я. :

— Нет, мы, женщины, не принимаем участия в казацких подвигах и не разделяем казацкой славы! — сказала она тоном сожаления. — Мы можем только подводить вам коней и подавать саблю и ружье... Но мы и не ропщем; довольно с нас и того, что нам выпало на долю, — прибавила она весело.

Под влиянием какого-то внутреннего огня глаза ее блестели особенно ярко, щеки горели радостью и жизнью. Обыкновенно молчаливая, она в этот вечер была олицетворенное веселье, оживляя всех своей шаловливостью и резвостью.

Ужин прошел очень весело, хотя и был очень плохой, так как Василий — всегда крайне заботливый без Нужды — в этот раз забыл помешать кашу в самый критический момент, и она пригорела. Немного погодя Вулич предложила прыгать через огонь, как это делают в петровки деревенские парни и девушки. Она прыгала с; Андреем, Ватажко и еще раз с Андреем. Затем она спела малороссийскую любовную песню «Месяц» с такою трогательною задушевностью, что Василий чуть-чуть не расплакался. Когда же он стал умолять ее, чтобы она повторила то же самое, она разразилась веселою удалою песенкою, полною живого украинского юмора, который по сравнению с лихою веселостью великороссов — то же, что пение парящего в небе жаворонка в сравнении с криками морской чайки, заигрывающей с бурей.

Она наслаждалась своей властью над чувствами и настроением окружающих. Ей приятно было видеть, как лицо Василия внезапно просветлело, как он делал жест рукой, точно бросая что-то на землю, и как он Подергивал плечами, точно готов был вскочить и пуститься вприсядку.

Но ее собственное сердце не разделяло веселья, возбуждаемого в других. Оно все более и более сжималось от грусти, пока она пела веселые песни. К концу силы Изменили ей; подступавшие рыдания сдавили ей грудь, м последняя веселая нота оборвалась с болью: Она с трудом удержала накипевшие слезы.

Она села поодаль, одна, и с той минуты ничто не могло бы заставить ее петь. За весь остальной вечер она почти ни слова более не выронила. Ей хотелось одного: чтобы все скорее разошлись и оставили ее одну.

Из всех присутствовавших одному Андрею эта оборвавшаяся нотка сказала нечто или, вернее, все. Он до некоторой степени был уже подготовлен к такому открытию. Молодая девушка и не старалась скрывать тайну своего сердца.

Сомнений быть не могло: она любила его. А он, что мог он предложить взамен этого величайшего из сокровищ женской души? Одну лишь благодарность и дружбу, но к чему они ей?

Он старался убедить себя, что его огорчило это открытие. Но он знал, что это неправда. Есть мужчины с исключительно тонкою нервною организациею, в которых несчастная любовь возбуждает чрезвычайную нежность и симпатию к женщинам вообще. Но Андрей не принадлежал к их числу. Неудачная любовь к Тане сделала его мстительным по отношению к женщинам. И теперь первым его ощущением было злорадство. Он был отомщен за свое унижение. Мысль, что это не делает его ни на йоту счастливее, явилась позже. Теперь он чувствовал гордость и удовлетворение.

Им нужно было возвращаться в город вместе. У заставы компания разделилась. Василий и Андрей предложили проводить Вулич домой. Но она наотрез отказалась от их услуг: ей не нужно провожатых и она легко доберется до дому одна. Когда Андрей попробовал настаивать, она рассердилась.

Андрей и Василий отправились к себе в гостиницу. Здесь их ожидал сюрприз: на столе оказалось письмо, адресованное Андрею. От заспанного служителя они узнали, что в их отсутствие приходил мальчик из «конторы», куда Андрею полагалось отправляться каждое утро, и оставил записку. На клочке бумажки было неразборчиво и малограмотно нацарапано несколько слов, приглашавших Андрея явиться на другой день в «контору» вместо одиннадцати в десять часов.

Записка могла быть только от Зины и несомненно означала, что что-то случилось. Без крайней необходимости Зина не стала бы нарушать установленного порядка свиданий.

ГЛАВА IV НОВЫЙ ПЛАН

Зина и Андрей должны были встретиться в городском саду. За полчаса до назначенного времени он уже сидел на скамье, в конце уединенной аллеи. Завидев сквозь деревья светло-коричневое платье Зины, он поднялся к ней навстречу.

— Что случилось? — спросил он.

Она не сразу отвечала. В эту минуту мимо них проходил господин, совершавший свою утреннюю прогулку. Некоторое время они шли молча. Лицо Зины было сурово и озабоченно; несомненно что-то случилось, но что именно — Андрей не мог догадаться.

— Ну? — спросил он, когда никто не мог их услышать.

— Все пропало, — ответила Зина, глядя ему прямо в лицо. — Подкоп открыт.

— Открыт? — воскликнул он.

— Вчера ночью. Сядем на скамейку, и я все расскажу по порядку.

Они уселись на любимую скамью Зины. Она была скрыта от любопытных, и в то же время прохожих можно было видеть издали.

Зина в кратких словах изложила все, что произошло. Куницын только что спустился под пол, чтобы вырыть последние несколько футов земли, как в камере произошла свалка между его товарищами. Они играли в карты. Один из них сплутовал, а другой бросился на него с ножом и ранил в плечо. Сторожа сбежались на шум. Куницын едва успел прыгнуть к себе в постель, но не имел времени прикрыть отверстие подкопа. Один из сторожей споткнулся об край торчавшей доски, и затем, [конечно, все открылось.

Андрей внимательно глядел на Зину все время, пока она говорила. Но едва ли он слышал ее слова. Одно он ясно сознавал — это то, что их план лопнул.

— Вот вам результаты всех этих проволочек! — проговорил он укоризненно.

Он был так охвачен досадой, что не почувствовал, как несправедливо и жестоко было его замечание.

— Могло быть и хуже, если б мы не были осторожны, — спокойно отвечала Зина. — Если б сторожа проведали о подкопе раньше, через Цуката, они устроили бы ловушку, я все наши были бы схвачены. Теперь нам только остается начать все сызнова.

— В третий раз, кажется? — сказал Андрей с раздражением.

— Нет, в пятый. Мы пробовали и бросали три различных плана, прежде чем остановились на этом.

— Что же мы теперь будем делать? Есть у вас что-нибудь в виду? — спросил Андрей, стараясь быть спокойным.

— Может быть, что-нибудь и подвернется. Нужно подумать... Борис посоветует... Скверно то, что деньги уплывают.

Наступила длинная пауза, и оба погрузились в свои1 мысли.

Зина первая нарушила молчание:

— Мне сообщили, что прокурор получил распоряжение ускорить процесс Бориса.

Она узнала это от жены одного из чиновников прокуратуры и поделилась новостью с Андреем по своему обыкновению.

— Что из этого воспоследует? — осведомился Андрей.

— Ничего особенного. Им придется подвергнуться новым допросам, вот и все.

— А где производятся допросы: в тюрьме или их возят для этого в другое место? — встрепенулся Андрей.

— Их обыкновенно приводят под конвоем в здание суда, где заседает следственная комиссия. '

— Что, если попытаться освободить их по дороге? — И Андрей повернулся лицом к Зине.

Она с удивлением взглянула на него.

— На улице, в большом городе? Среди бела дня? Да в своем ли вы уме?

— Я не предлагаю этого как нечто окончательное. Мне только сейчас пришло в голову. Во всяком случае, не мешает подумать. Можете ли вы сказать мне, сколько приблизительно бывает конвойных?

— В последний раз их сопровождали четыре жандарма.

— Только четыре! Это еще не так дурно.

Он начал отстаивать свой план более серьезно, доказывая, что опасность нападения на полицию днем среди улицы вовсе не так велика, как это кажется с первого5 раза. Если попытка была бы сделана, то все решилось бы в ту или другую сторону в течение минуты. Толпа не имела бы времени собраться. При первых же выстрелах прохожие разбежались бы, чтобы не попасть в беду. К тому же легко выбрать местом нападения более или менее глухую улицу. Тюрьма находится на окраине города, и прилегающие улицы почти пусты в самую оживленную пору дня.

— Но вы забываете самое главное, — заметила Зина. — Против нас конвой. На четырех жандармов нужно иметь, по крайней мере, четырех с нашей стороны, допуская даже, как вы говорите, что внезапность нападения будет преимуществом для нас. Да трое конвоируемых — вот уже семь человек. Два экипажа и два кучера необходимы, чтобы увезти всех. Подумайте только, что за путаница выйдет.

— И все-таки, если постараться, можно добыть и денег, и людей на это, — сказал Андрей.

—^Пожалуй. Но это будет настоящая битва, а не нападение врасплох, что вовсе не в наших интересах. Какой смысл имеет освобождать арестованных, если в обмен придется поплатиться освободителями?

Андрей произнес многозначительное «д-да» и беспокойно задвигался на своем месте. Его план был слишком сложен; против этого ничего нельзя было возразить.

Он не настаивал на нем больше и стал внимательно рассматривать песок у себя под ногами.

Он пытался мысленно упростить задачу; один экипаж: и одного из нападающих можно отбросить... и все-таки дело было трудное.

~ Что вы скажете на это? — спросила Зина, у которой внезапно мелькнула новая мысль. — Что, если вооружить арестованных?

;— Превосходно! Но разве это возможно?

— Я думаю, что да. Наш надзиратель передает решительно все: он раз доставил им связки пилок и ключей; может быть, он передаст и револьверы. Во всяком случае, я наведу справки.

— Да, и как можно скорее. Это упростит дело до чрезвычайности.

На следующее утро Зина, к великой радости Андрея, сообщила ему, что надзиратель находит предложение совершенно выполнимым.

. В таком виде план упрощался и на следующем собрании был одобрен единогласно. Решено было, что, вооружив арестованных, можно обойтись двумя нападающими при двух экипажах. Василию поручено было купить еще одну лошадь и пролетку, а Зина должна была подыскать двух между революционерами в Дубравнике — одного в качестве кучера, а другого для нападения.

Новые обстоятельства заставили их поторопиться с приготовлениями, чтобы быть наготове для немедленного действия.

Зина узнала, что заключенных потребуют к допросу через две недели, если не раньше. Невозможно было в такой короткий срок приготовить все необходимое для новой попытки. Но нельзя было, с другой стороны, упустить случай, который мог оказаться последним.

Во избежание трудностей Андрей предложил не вербовать новых помощников. Имея сносную верховую лошадь, он брался расстроить конвой кавалерийским нападением, если конвоируемые присоединятся к атаке в тот же самый момент. Борис и его товарищи, все трое, были решительные люди. Они могли бы иметь на своей стороне преимущество двух, а быть может, и трех выстрелов. Если им удастся парализовать одного из конвойных — предложение не невозможное, — численное превосходство будет на их стороне. Вчетвером они легко могут обратить в бегство конвой. Роль Василия оставалась та же. Ему только предстояло запастись кучерским платьем и подновить экипаж, чтобы он имел приличный вид днем. Всем троим легко будет уместиться в одном экипаже, а Андрей на коне сумеет спастись и даже в случае надобности прикрыть Василия.

План был очень рискованный. Что ни говори — арестанты все-таки были арестанты. Один Андрей мог начать атаку. На Василия нечего было рассчитывать, так как его дело было только увезти освобожденных. Но Андрей твердо верил в удачу, и ему удалось внушить эту веру товарищам. Что больше всего говорило в пользу его предложения — это его простота и дешевизна. Долгие отсрочки истощили деньги, добытые на побег. Зине, обладавшей талантом доставать деньги, удалось, правда, через Бочарова сделать заем в две тысячи рублей на три месяца у одного господина в Дубравнике, и петербургский кружок взялся уплатить долг. Но, кроме этой суммы, пока ничего не предвиделось.

Приходилось соблюдать строжайшую экономию. Теперь расходы сводились к покупке лошади и седла, а это было им под силу.

— Вы только не вздумайте покупать мне рысака, — говорил Андрей Зине, которая в качестве кассира охотно слушала такие речи. — На самом заурядном коне можно остановить преследователей, скачущих на извозчиках, — в случае, если таковые окажутся. А если подвернется верховой — казак или кавалерийский солдат, — тогда, будь у меня рысак или нет, все равно все пропало.

Лихорадочная деятельность сменила томительно-сонливое выжидание. В несколько часов Василий и Андрей обошли всех барышников и напали на довольно хорошую степную кобылку. Продавец ручался, что она приучена к седлу. Они ушли и вернулись с подержанным седлом, купленным Василием. Испытавши лошадь и поторговавшись вдоволь, они наконец сошлись в цене и увели свое новое приобретение на постоялый двор.

Следующие несколько дней Андрей провел на коне, изучая нрав своей лошади. Она оказалась очень горячей, быстрой и не очень пугливой. Последнее обстоятельство было первой важности, так как в предстоявшей схватке обмен выстрелами был неминуем. Ему стоило некоторого труда приучить своего Росинанта, как он в шутку называл коня, к звуку выстрелов. Когда, выехавши в поле, он в первый раз выпалил над ее ухом, она подскочила под ним как бешеная. На второй и третий раз она вела себя лучше. После недельного упражнения оба — и всадник и лошадь — были готовы к действию. Выстрел между ушами вызывал в ней дрожь, и ничего более. Остальное время Андрей посвятил изучению предстоявшего поля битвы и возможных путей отступления.

Зина тем временем была занята обучением часовых, сторожевых и вестовщиков. Их было восемь человек, и они должны были целым рядом искусных и деликатных маневров свести конвой и нападающих в данном месте и в данный момент.

Время, когда заключенных потребуют к допросу, было известно лишь приблизительно. Выбор дня и часа зависел вполне от прокурора. Поэтому необходимо было быть постоянно наготове, пока предполагалось, что заключенных потребуют на допрос.

Сигнал, по которому вся машина будет пущена в ход, должен был исходить из самой тюрьмы. Прежде чем сдать заключенных под охрану жандармов, их тщательно обыщут и переоденут в тюремной конторе. Как только им велено будет спуститься вниз, Клейн положит кусок синей бумаги в углу своего окна, ставши для этого на стул.

В дни судебных заседаний, каждое утро с девяти часов до трех пополудни, на это окно наведен был бинокль из одного из домов, расположенных против тюрьмы. Двое из участников предприятия наняли там комнату и по очереди наблюдали. Когда один уставал, другой замещал его, чтобы ни на минуту не оставлять окна из виду.

С появлением сигнала в окне Клейна один из них должен был бежать вниз, в трактир, где Ватажко, в качестве вестовщика, дожидался вместе с одним из часовых. На последнем лежала обязанность известить своих товарищей, сидевших в другом трактире, чтобы они заняли свои места, между тем как Ватажко, взяв извозчика, который был всегда наготове, должен был помчаться в гостиницу к Василию. Здесь же все — люди, лошади и экипаж — были всегда готовы к немедленному выезду.

Принимая во внимание время, необходимое для перемены платья, обыскивания и других формальностей, сопряженных с передачей арестантов на руки конвою, Андрей и Василий успеют получить сигнал от Ватажко и добраться до места раньше, чем заключенные выйдут из тюрьмы.

От тюрьмы до здания суда было сорок минут ходьбы. Перейдя тюремную площадь — дело двух или трех ми-пут, — конвоируемые арестанты вступят в переулок длиною с четверть версты, ведущий в недавно открытую улицу, — немного к востоку от тюремного здания, — довольно широкую и не совсем застроенную. Два ряда недавно посаженных лип тянулись по обеим сторонам ее, но они не мешали свободному проезду экипажа и лошадей. На всем протяжении улицы не было ни одного полицейского поста, и только в конце ее, ближе к центру города, виднелось несколько лавок. Пройти эту улицу возьмет минут двенадцать, и потому решено было сделать нападение здесь. Избранное место нападения находилось в пяти минутах ходьбы от угла переулка. Пять часовых должны были разместиться, не теряя друг друга из виду, по линии, ведущей от тюремной площади к новой улице, чтобы посредством условных знаков моментально доводить до сведения нападающих обо всем, что происходит на. этом пути. Сами же нападающие должны были скрываться из виду до решительного момента.

Лучше всего было сделать попытку на пути в суд. Но в случае неожиданного препятствия — по улице мог проходить в критическую минуту отряд солдат или полицейских, похороны или свадебная процессия — нападение откладывается до возвращения конвоируемых обратно в тюрьму, после допроса. В этом случае придется произвести перемену фронта. Нападение совершится в том же пункте, как наиболее удобном на всем пути; но Андрей и Василий должны ждать в другом месте. Все участники предприятия — часовые и остальные — должны двинуться по направлению к суду, образуя новую линию, с тем чтобы следить за конвоем, которому может вздуматься изменить обратный путь, о чем Андрей извещается немедленно. Во избежание путаницы Зина должна присутствовать на месте и следить, чтобы все было в порядке.

Осуществление этого дела было в высшей степени сложно и затруднительно. Все должно было идти с правильностью часового механизма. Малейшая задержка или промедление могли погубить все.

В воскресенье утром, когда все было готово, они проделали настоящую репетицию, чтобы убедиться, что все пойдет как следует. Роль арестованных и конвоя исполняли Маша Дудорова и Бочаров, причем последний в шутку повесил себе на левое плечо пучок веревок в форме аксельбанта, чтобы больше походить на жандарма. В назначенное время оба торжественно двинулись от тюремной площади к зданию суда, а через час возвращались обратно, причем часовые при виде их подавали сигналы, а вестовщики и нападающие проделывали все необходимые движения, как будто нападение происходило на самом деле.

В общем, все шло очень хорошо. Время и расстояние были точно рассчитаны. Все твердо знали свои роли. Несколько сигналов были заменены другими, так как они оказались недостаточно ясными на расстоянии. Словом, все было наготове. Предполагалось, что заключенных потребуют к допросу на следующей неделе — в понедельник или в среду. Так как понедельник сошел тихо, а по вторникам и четвергам следственная комиссия не заседала, то можно было рассчитывать почти наверное на среду. Василий поднялся утром рано, в шестом часу, и в сотый раз осмотрел каждый винт в экипаже, каждый гвоздь лошадиных подков, каждую пряжку в упряжи. Все было в замечательном порядке, вычищено и смазано как бы напоказ.

Он засыпал лишнюю порцию овса лошадям и с особенным старанием выскреб их щеткой. Затем он пошел наверх, вымылся, причесался и почистил свое платье. Когда пробило восемь, он разбудил Андрея, который крепко спал, просидевши накануне до поздней ночи за работой.

Поставив самовар, Василий собрался идти в конюшню, чтобы запрягать лошадь, когда дверь отворилась и вошла Зина.

Она держала в руках корзинку для провизии, а на голове у нее была накинута серая шаль.

Конечно, она могла зайти с тем, чтобы посоветовать что-нибудь: часто хорошие мысли приходят в голову в последнюю минуту. Так, по крайней мере, утешал себя Андрей, чтобы прогнать дурное предчувствие при ее появлении. Но когда она сняла платок, покрывавший ее рот и подбородок, и Андрей увидал ее бледное, взволнованное лицо, сердце его упало.

— Новая беда? — воскликнул он.

— Нет. Но вот прочтите, — сказала Зина, подавая ему телеграмму из Петербурга, которую он быстро пробежал глазами.

Телеграмма была от Тараса Кострова и заключала в себе самую обыкновенную коммерческую новость, но смысл ее был очень важен. Костров от имени комитета просил отложить их попытку на три дня.

Очевидно, в Петербурге затевалось что-то очень важное в продолжение этих трех дней, и попытка в Дубравнике могла помешать.

Андрей и Зина хорошо понимали возможность таких неприятных совпадений. Но они также знали — Андрей, во всяком случае, знал, — что при теперешнем положении дел уступить такому требованию значило рисковать всем предприятием.

— Как тебе это понравится, — с саркастической улыбкой сказал Андрей, передавая Василию телеграмму.

В ответ Василий скомкал ее в кулак и бросил на стол, протяжно свистнув.

«А я-то как хорошо смазал сегодня экипаж и почистил лошадей!» — мелькнуло у него в голове среди грустных размышлений о неудаче.

Андрей хотел во что бы то ни стало отделаться от этого нового препятствия.

— Слишком поздно откладывать наше дело, — сказал он.

— Вовсе нет, — отвечала Зина. — Раз оно еще не начиналось, его можно отложить.

— Но ведь это значит отказаться от него совсем. Может быть, мы теряем наш последний шанс.

— Может быть, — сказала Зина.

— Ну, в таком случае я не думаю, чтобы они могли требовать от нас такой уступки. Если же они будут настаивать, то мы, с своей стороны, имеем полное право продолжать наше дело до конца, невзирая ни на что. Ведь все было окончательно решено, подумайте! Мы работаем тут месяцами, собираемся завершить дело счастливым окончанием, и вот ради какого-то нового плана, быть может фантастического проекта, от нас требуют отказаться от дела, где речь идет о жизни трех наших товарищей. Нет, это уже чересчур. Никогда ничего не удастся сделать партии, если она будет придерживаться такой тактики!

Зина вспылила, как будто эти слова были для нее личным оскорблением.

— Не говорите глупостей, Андрей! — вскричала она. — Они очень хорошо знают, как обстоит наше дело. Неужели вы думаете, что они не способны взвесить так же, как и мы здесь, что повлечет за собою такая задержка? Если, несмотря на это, они послали телеграмму, значит, их дело важнее нашего. Да ведь вы сами знаете, что нам придется уступить.

Таковы были ее слова. А взгляд ее больших серых глаз говорил в то же время: «Зачем вы мучаете меня понапрасну? Неужели вы думаете, что я менее вас заинтересована в этом деле? Или что я сама не передумала этого много раз?»

Андрей нервно прикусил губы и больше не настаивал.

— Предупредили ли их, — он думал про заключенных, — что сегодня ничего не будет?

— У меня не было времени, — отвечала Зина. — Телеграмма получилась вчера ночью, после моего свидания с надзирателем. Не видя никого на улице, они сами догадаются, что сегодня ничего не будет.

— Нет, так не годится. Они просто подумают, что мы не успели выбраться, и будут ждать нападения на обратном пути. Их нужно сейчас же предупредить. Они могут устроить так, чтобы их вызвали еще раз к допросу.

— Это правда, но как предупредить их теперь?

— Отчего бы нам с вами не выйти к ним навстречу? Увидя нас обоих на улице, пешком, они поймут, что мы пришли их только повидать и что сегодня ничего нельзя сделать.

Зине очень понравилось это предложение. Только она боялась, чтобы конвойные, заметив лицо Андрея, не заподозрили его в следующий раз, когда увидят его в другом костюме и верхом.

— Ну их, все эти предосторожности! — воскликнул Андрей. — Они не вспомнят моего лица, как и сотни других, которые попадутся им по дороге.

Василий по своему обыкновению поддержал Андрея, и Зина уступила. Они тотчас же вышли.

Пройдя несколько сот шагов от гостиницы, они увидели извозчика, мчавшегося по направления к ним. Волосатое лицо Ватажко виднелось из-за спины кучера, которому он что-то объяснял.

— Эй, остановись! — закричал Андрей.

Ватажко соскочил с извозчика. Он мчался с известием, что в окне Клейна выставлен сигнал. Заключенных потребовали в суд. Все часовые были на своих местах.

— Вернитесь скорей и разошлите их по домам, — сказала Зина. — Сегодня ничего не будет, и не нужно, чтоб их видели на улице.

Заметив его озабоченное лицо, она прибавила:

— Ничего особенного, просто отложено на три дня.

Ватажко поторопился исполнить новое поручение. Зина и Андрей отправились на улицу, где рассчитывали встретить Бориса с товарищами.

Было холодное осеннее утро, какое внезапный северный ветер приносит с собою в этот влажный, теплый край. Накрапывал мелкий холодный дождик и колол лицо и руки своими косыми струями. По мере того как они подвигались вперед, дождь усиливался, заставляя прохожих ускорять шаги и прятать свои продрогшие шеи в воротники пальто. Зина открыла зонтик. У Андрея же зонтика не было, потому что он по своей временной профессии принадлежал к классу, где зонтик еще не в большом употреблении. Но дождь его нисколько не беспокоил.

— Какая прекрасная погода! — проговорил он со вздохом, указывая на улицу.

Зина улыбнулась, кивнув утвердительно головой.

Погода была в самом деле очень подходящая для их предприятия, и обидно было упускать такой случай. Даже самые многолюдные центры были почти пусты.

Повернув в улицу, обсаженную липовыми деревьями, которую они могли видеть из конца в конец, они внезапно вздрогнули.

— Вот они! — произнесли оба одновременно вполголоса, не поворачивая головы.

Сквозь густую пелену дождя они увидали своих друзей, подвигавшихся к ним навстречу. Два жандарма шли впереди, два позади. Арестанты находились посередине. Вскоре их легко можно было различить, и они, в свою очередь, увидели своих друзей.

Из них троих один Борис смотрел здоровым и бодрым. Он шел посередине, и его густая русая борода развевалась по ветру. Лицо выражало радость неожиданной встречи, нисколько не озабоченное тем, что может означать эта встреча. Левшин и Клейн были очень бледны, быть может, от болезни, быть может, от волнения.

Обе группы друзей постепенно приближались, сохраняя по внешности полное равнодушие. Чем ближе они подходили, тем важнее было скрыть малейший признак того, что они интересуются друг другом. Но и те и другие, не глядя, видели и чувствовали взаимную близость.

Зина замедлила шаги. Они теперь приближались очень медленно, и все-таки расстояние между друзьями уменьшалось с поразительной быстротой. Чтобы продлить хоть на минуту жгучую радость и в то же время жгучую боль этого немого свидания, Зина подошла к крыльцу какого-то дома, как бы желая укрыться от дождя. Тут ой пришла в голову счастливая мысль, которую она тотчас же привела в исполнение.

Подняв ручку зонтика над своей головой, она взглянула на Бориса и начала стучать в дверь с видом хозяйки дома, которая знает, что ее ждут, и потому не хочет звонить.

Андрей был несколько удивлен, что Зина стучится в чужой дом, но тотчас же догадался, что за этим что-то кроется. Па самом деле Зина телеграфировала мужу сообщение на тюремном языке, в котором каждая буква обозначалась небольшим числом стуков. И Зина и Борис благодаря тюремному опыту умели читать по этой азбуке одинаково хорошо глазами и слухом, точно так же, как опытные телеграфисты разбирают телеграмму во время передачи ее аппаратом.

Вот что Зина сообщала Борису: «Добейтесь еще одного допроса». Она сделала это так быстро, что кончила, прежде чем ее друзья успели пройти мимо дома. Легкий, едва заметный кивок со стороны Бориса дал ей знать, что он понял и постарается исполнить ее поручение.

В эту минуту дверь дома отворилась, и горничная спросила Зину, что ей угодно.

Она осведомилась, дома ли полковник Иван Петрович Крутиков — первое попавшееся ей в голову имя. Узнав, что это дом протопопа Суханова и что никакого полковника Крутикова тут нет, Зина извинилась и ушла.

Арестанты были уже далеко.

Зина и Андрей вернулись домой в самом лучшем настроении духа. Теперь они были уверены, что отсрочка не будет иметь дурных последствий.

Следующая