ГЛАВА V
СХВАТКА

Зина и Борис обменялись письмами вечером того же дня. Зина объяснила заключенным причину отсрочки. Борис, в свою очередь, извещал друзей, что поступил согласно их указаниям; его и товарищей, наверное, потребуют к допросу в следующее заседание комиссии. Это будет в субботу, так как до того заседание не состоится.

В пятницу дело, из-за которого произошла отсрочка, благополучно сошло в Петербурге, и Андрей и Василий очень были довольны, что последовали совету Зины. Тем не менее, прощаясь с нею в этот день, Андрей предупредил ее:

— Если сегодня ночью придет телеграмма вроде той, то вы лучше не являйтесь с нею. На этот раз мы ни за что не отложим, и вы только напрасно нас растревожите.

— Вам нечего бояться, — сказала Зина. — Такие вещи не случаются каждые два дня.

Они еще раз сели, в последний раз, на ту самую скамью, где три недели тому назад Андрей узнал о провале подкопа и где тогда же было положено основание новому плану.

Они думали, но не говорили о завтрашнем дне. Да и не о чем было говорить: все было решено и ничего нельзя было изменить. Они сделали все, что могли, и приняли все меры предосторожности. Теперь течение событий было вне их контроля. Исход зависел от тысячи случайностей, которые предстояло встретить на месте ловко и смело; но ни предусмотреть, ни предугадать их не было возможности.

Зина посмотрела на часы.

— Мне пора идти домой, — сказала она, поднявшись.

— До свиданья, — произнес Андрей, торопливо сжимая обе протянутые к нему руки.

Они попрощались просто и спокойно, как это делали каждый день. За ними могли подсматривать, и они инстинктивно избегали всего необычного в своем обращении, чтобы не давать повода к подозрениям. Слишком многое зависело от завтрашнего дня, чтобы пренебречь малейшими предосторожностями.

На следующее утро Василий с девяти часов сидел в кучерском платье у ворот своего постоялого двора и внимательно присматривался к соседнему повороту.

В половине одиннадцатого Ватажко проехал на извозчике, не останавливаясь. В руке у него был белый носовой платок — условленный сигнал; он им даже слегка помахивал в воздухе для большей очевидности: Ватажко был возбужден и слишком молод, чтобы действовать с самообладанием опытного конспиратора.

Василий бросился наверх уведомить Андрея и встретился с ним на лестнице. Увидав сигнал из окна, Андрей уже спокойно спускался во двор, вполне вооруженный для предстоявшего дела.

Его лошадь была оседлана и доедала свой овес. Он зауздал ее и подтянул подпруги. Василий тем временем повернул экипаж к воротам, сел на козлы и быстро уехал. Одним прыжком Андрей очутился в седле и выехал вслед за Василием.

За воротами они кивнули друг другу головой на прощание, едва обменявшись взглядами. Они не знали, встретятся ли еще раз когда-нибудь; но в ту минуту они были слишком поглощены своим делом, чтобы задумываться о будущем. Они поехали по разным направлениям, так как должны были ждать в различных местах, прежде чем соединятся для общего действия.

В десять минут Андрей доехал уже до маленькой уединенной площади, — когда-то бывший рынок, — по соседству с ведущею в город роковою улицею. Ватажко, в качестве специально приставленного к нему часового, был уже там. Он только что отпустил своего извозчика и нырнул в узенький кривой переулок, соединяющий площадь с улицею. Стоя посередине переулка, он мог видеть оба его конца и сам был на виду, так что мог передавать Андрею все сигналы, получаемые с улицы.

Подъехав к переулку, Андрей увидел своего часового, дававшего ему знать, что заключенные еще не вышли из тюремных ворот. Василий, которого Андрей не мог видеть, находился на своем посту, на другом конце переулка, получая сигналы от ряда часовых, расположенных по направлению к тюремной площади.

Андрей сошел с лошади и стал водить ее под уздцы, как будто прогуливая ее. Оставаться неподвижно, верхом, посреди площади значило бы привлекать к себе внимание любопытных. Он был в купеческом кафтане, под которым легко было спрятать оружие. Проходя мимо переулка, он опять увидел Ватажко — со шляпою на голове, — из чего следовало, что заключенные все еще в стенах тюрьмы. Но в ту же самую минуту он снял ее и остановился с непокрытой головой, сметая со шляпы приставшую соломинку. Сердце сильно забилось у Андрея: друзья, стало быть, вышли из тюрьмы; они шли навстречу.

Однако он не сел еще на коня. Держа лошадь под уздцы, он спокойно шел вперед: он дожидался еще одного, самого важного сигнала.

Заключенных предполагалось снабдить короткими револьверами, которые надзиратель взялся им передать. Но так как перед самым выходом из тюрьмы арестантов тщательно обыскивают, то надзиратель предложил положить револьверы в карманы их шинелей, которые он сам должен был накинуть им на плечи после того, как все формальности будут выполнены.

Все зависело от того, удалась ли эта хитрость. Арестованные, проходя мимо первого подчаска, должны были дать знать, вооружены ли они или нет. Это решало, состоится ли сегодня нападение.

Ватажко, раньше того изображавший праздношатающегося, разглядывающего картинки в окне какой-то лавки, совсем забыл свою роль. Расставив ноги, он стоял посреди переулка и с затаенным дыханием следил за движениями Василия. Когда желанный сигнал был подан, он бросился сообщить добрую весть Андрею.

Его роль как часового была кончена. Ему незачем было дожидаться других сигналов, потому что Василий быстро двинулся вперед, чтобы быть на месте предстоявшего нападения. Ему нужно было приехать туда раньше, чтобы конвоируемые могли его увидеть на своем посту.

Андрей, наоборот, должен был двигаться все время, так как ему необходимо было встретиться с партией в заранее определенном месте. Теперь ему еще рано было показываться на улице; приходилось прождать еще минут пять-шесть. Он лишний раз обошел свою маленькую площадь, держа лошадь на поводу и стараясь идти обыкновенным шагом.

Ватажко шел рядом с ним по тротуару.

— Держитесь у поворота в переулок и не волнуйтесь, — повторил ему в последний раз свои инструкции Андрей. — Если ничего не произойдет, поспешите известить Зину. Помните, где она будет дожидаться? На бульваре, третья скамейка от входа.

— Да, я хорошо помню.

Слова эти относились к тому случаю, если бы нападение пришлось отложить до возвращения партии из суда. Но Андрей надеялся, что надобности в такой нежелательной отсрочке не представится.

— Теперь пора! — воскликнул он.

Он легко вскочил в седло, пока Ватажко держал коня под уздцы.

— Прощайте! — сказал юноша. — Успех зависит от вас.

— И от моего Росинанта, — сказал Андрей с улыбкой и потрепал лошадь по шее.

Кивнув приветливо головой, он поехал рысью в переулок, где прежде стоял Ватажко.

Когда он въехал в улицу, он сдержал лошадь и стал присматриваться. Улица была совершенно безопасна. Но его глаза притягивались, как магнитом, к маленькой колонне, издали казавшейся неподвижной, хотя она приближалась правильным военным шагом.

«Вот они, вот! — сказал про себя Андрей. — Что бы ни случилось, сегодняшний день не пройдет даром».

Своими дальнозоркими глазами он вскоре мог различить трех арестованных и заметил, что Борис был в короткой куртке, без шинели. Он, по всей вероятности, не был вооружен. Было очень досадно. Но Левшин и Клейн были одеты как следует — значит, вооружены. Пожалуй, этого хватит на всех. Очевидно, сами они так думали, иначе не дали бы сигнала, что у них есть оружие.

На левой стороне улицы Андрей увидел экипаж с Василием на козлах. Видна была только его широкая сутуловатая спина в синем кучерском кафтане и глянцевитая шляпа. Он имел вид усталого извозчика, лениво поджидавшего седока.

Ни одного настоящего извозчика не было видно на протяжении улицы. На обязанности часовых, освободившихся теперь со своих постов, было не давать останавливаться извозчикам, чтобы жандармы не могли ими воспользоваться для погони. Их нанимали и уезжали подальше, а затем все отправлялись на бульвар, к Зине, за дальнейшими приказаниями.

Андрей и его товарищи медленно сближались друг с другом, причем Андрей ехал шагом. На улице было почти пусто; только там и сям виднелись редкие прохожие. Но веселая жизнь текла своим чередом в это яркое солнечное утро. Толстая баба в переднике, подвязанном под мышками, толкала вперед тележку с фруктами и сластями, громко выкрикивая свои товары. Два запачканных мальчугана с разинутыми ртами смотрели на соблазнительную тележку и никак не могли понять, отчего это большие, которым все можно, так равнодушно проходят мимо. Окна домов были раскрыты. Веселые лица высовывались оттуда, любуясь прекрасной погодой. С одного балкона доносились громкий разговор и смех.

Андрею показалась странной и удивительной эта веселая беззаботность улицы, которая через несколько минут сделается ареной жестокой борьбы, смятения и кровопролития.

Нападение должно было произойти саженях в десяти позади экипажа, чтобы оставить Василию открытый путь. В момент, когда конвоируемые выстрелят в первый раз по конвою, Андрей должен оказаться в тылу конвоя и напасть на жандармов во время их схватки с арестантами. Он регулировал поэтому свои движения таким образом, чтобы проехать мимо конвоя недалеко от экипажа. Легким давлением ноги он направил послушного коня в пространство между конвоем и Василием. Ни он не глядел на арестованных, ни они на него; но и те и другие с тревогой следили друг за другом. Левшин был ближе к нему. Андрей физически ощущал устремленный на него вопросительный взгляд и едва заметно кивнул головой в знак одобрения. Он только приветствовал их этим движением, но возбужденный Левшин принял это, очевидно, за сигнал. В то же мгновение Андрей увидал, как он вытащил револьвер из кармана и направил его в жандарма, шедшего за ним. Раздался выстрел, послышалось громкое проклятие, и на мгновение все скрылось в облаке дыма, так что Андрей ничего не мог видеть.

Дело началось. Повернув лошадь, Андрей вынул револьвер и выжидал, держа палец на собачке. Сквозь рассеявшийся дым он увидел, как жандарм, который не был ранен, бросился на своего противника и схватил его за горло. В следующую же секунду револьвер Андрея задымился у него в руке, и жандарм грохнулся наземь. Последовало неописуемое смятение.

Возгласы жандармов, крики прохожих и вопли женщин, разбегавшихся в разные стороны, стук торопливо закрываемых окон смешались со звуками быстрых, раздававшихся наудачу выстрелов.

Видя, что действие происходит слишком близко от его кареты, Василий двинулся вперед, остановившись на расстоянии саженей в десять. С поводьями в одной руке, с револьвером в другой, он наблюдал за происходившим и за улицей, свирепо поворачивая головой направо и налево, сверкая своими маленькими глазами наподобие лютого зверя. Освободившись от своего врага, Левшин побежал и вскочил в экипаж благополучно. Клейн собирался последовать его примеру. Но унтер-офицер, высокий, рослый парень, командовавший тылом, успел схватить его за руку и вырвать револьвер. Андрей бросился к нему на помощь. Унтер-офицер выстрелил в него, но не попал, толкаемый во все стороны Клейном, которого он все еще не выпускал из рук. В одну минуту Андрей наскочил на него, пришпорив лошадь, и чуть не смял его под собой.

Вынужденный защищаться от лошади, унтер-офицер на мгновение выпустил Клейна, который тотчас же побежал к экипажу. Жандарм бросился вправо, в надежде повернуть лошадь Андрея и нагнать беглеца, но с быстротой молнии Андрей повернул коня и стал между ними.

— Больно торопишься, голубчик! — крикнул он ему, прицеливаясь.

Два выстрела раздались одновременно. Андрей ранил жандарма в руку, и тот выронил револьвер, между тем как его пуля пробила лишь кафтан Андрея, не задев его; но она ударила лошадь Василия. Подскочив, лошадь помчалась во всю прыть, несмотря на все усилия кучера удержать ее. Левшин и Клейн были спасены; Борис же оставался в руках неприятеля. Но двое из конвойных уже не могли драться. Теперь остались двое против двоих. Бориса можно было увезти на крупе лошади.

«Еще одно усилие — и победа за нами!» — сказал торжествующий Андрей самому себе, приготовляясь к новому нападению.

Борис находился в пяти саженях от него и энергично сопротивлялся двум жандармам, старавшимся связать его шнурками своих аксельбантов. Он было вырвался от них и, будучи невооружен, надеялся как-нибудь скрыться во время суматохи, если ему не удастся попасть в экипаж к Василию. Но они его нагнали, и теперь положение его было очень критическое.

— Держись, друг! — кричал ему Андрей. — Сейчас я — около тебя.

Он бросился на помощь к Борису. Но тут Андрей сделал серьезный промах. Он был хороший стрелок, и ему следовало этим воспользоваться. Но, увидев, как жандарм с рыжими усами связывал руки Борису, он забыл обо всем и, пришпорив лошадь, понесся к ним. Унтер-офицер, хотя и раненный, не потерял еще сил и подбежал на помощь к товарищам. Андрей стремительно бросился на него, почти приподняв грудью лошади его грузное тело, ударившее всею своею тяжестью рыжего жандарма. Тот упал на землю и увлек за собою Бориса; а лошадь инстинктивно поскакала вперед со своим седоком. Таким образом, несколько драгоценных моментов были потеряны, и шансы все больше становились против Андрея. Когда он повернул лошадь, он увидел Бориса, стоявшего неподвижно между двумя жандармами. Он не сопротивлялся более; его лицо было искажено злобой, и глаза устремлены на что-то угрожающее вдали.

— Спасайся! Полиция! — закричал он голосом, которого, Андрею казалось, он во всю жизнь не забудет.

Он оглянулся, и проклятие вырвалось из его груди. Привлеченные шумом, двое полицейских бежали по улице. Третий только что выскочил откуда-то по соседству.

Борис погиб!

Но они еще далеко, можно сделать еще одну попытку. С яростью и отчаянием в душе, со стиснутыми зубами Андрей бросился на жандармов в безумной надежде убить всех троих до прибытия полиции. Но он слишком торопился. Он стрелял почти не целясь, не подумав, что, действуя так, он может легко ранить самого Бориса. Да что за беда, если он даже будет убит! Лучше пасть от руки друга, чем быть удушенным палачом... Ни один из выстрелов не попал в цель, между тем как один из жандармов слегка ранил его в ногу. В бешенстве он бросил пустой револьвер на землю и взялся за другой, который имел про запас.

— Беги! Они тебя поймают! — сквозь дым раздался голос Бориса, более настойчивый, чем прежде.

Двое полицейских направлялись к Андрею. Один из них успел схватить его за полу кафтана, с тем чтобы стащить с лошади. Андрей повернулся в седле и так ударил его тяжелым револьвером по голове, что тот так и покатился. Но надежды больше не оставалось; битва была проиграна. Он пришпорил свою лошадь, подобрав поводья, чтобы нельзя было за них ухватиться, и быстро ускакал. Несколько пуль вдогонку прожужжали мимо его ушей. Он слышал за собою неистовые крики жандармов.

Но — горе тому, кто вздумал бы остановить его в ту минуту! К счастью, никто и не пытался. Его лошадь, которая, казалось, не менее его самого порывалась выбраться из этого места, помчала его с быстротой, делавшей честь ее преданности. Через полминуты он был уже на другом конце проспекта, и перед ним расстилалось открытое поле. Но он туда не поехал, а свернул налево и очутился в настоящем лабиринте узеньких улочек и переулков старого рабочего квартала. Тут он поехал тише, поворачивая то направо, то налево, чтобы сбить с толку преследователей, в случае если они будут справляться, по какому направлению он поехал. Наконец он выбрал узкий темный проход, в котором было только два мальчика, и через него вышел на открытую дорогу. Он снова пустил коня во весь опор и помчался как стрела по мягкой, немощеной дороге.

У юго-восточной заставы он увидел городового, который посмотрел на него, когда он проезжал мимо.

Андрей повернул в улицу, ведущую в город, зная очень хорошо, что городовой сообщит об этом в случае розыска. Пропустив несколько улиц, он опять свернул направо и выехал в открытое поле на прежнюю дорогу.

Завидев деревянные кресты старого кладбища, он сдержал лошадь. Тут кончалось его путешествие. Ехать дальше не было надобности; он находился на другом конце города, в трех верстах от места схватки. Чтобы выследить его, полиции нужно было, по крайней мере, часа два времени. Он был, в сущности, вне опасности, однако времени терять нельзя было.

Осмотревшись кругом и убедившись, что никто его не видит, Андрей спешился и, ведя за собою лошадь, спустился в глубокий овраг старого кладбища.

Здесь он в первый раз вспомнил про свою рану. Она была ничтожной, простой царапиной и не мешала ему двигаться. Но просачивавшуюся кровь нужно было остановить, чтобы она не послужила указанием для преследователей. Он кое-как перевязал ногу. Затем он открыл небольшой саквояж, находившийся за седлом. В нем было длинное, военного покроя пальто из серого холста, какие носят бедные офицеры в отставке, и военная шапка. Спрятав собственную шапку в карман и переодевшись, Андрей принял совершенно другой вид. Лошадь пришлось оставить на месте, в качестве жалкого трофея полиции. Как существо неответственное, она не подвергалась риску быть наказанной за участие в политическом преступлении. Ему даже захотелось оставить на лошади записку в этом смысле, пока он снимал с нее уздечку и седло.

Но ему было не до шуток. Теперь, когда возбуждение, вызванное опасностью, прошло, жалкий результат их усилий поразил его.

«Какое несчастье! Какой страшный удар Зине!» — повторял он с горечью.

Он оставил кладбище и с тоской и тяжестью в сердце вернулся в город, направляя свои шаги на новую квартиру, приготовленную для него Василием.

ГЛАВА VI
ПРИКЛЮЧЕНИЯ ВАСИЛИЯ

Убежище, куда укрылся Андрей, находилось в центре города. Недели за две перед тем Василий нанял там меблированную комнату. Необходимо было, чтобы квартирная хозяйка показала, в случае если ее будут допрашивать, что ее жилец, Онисим Павлюк, как теперь назывался Василий, жил у нее за много дней до столкновения с полицией. По правде сказать, в отыскивании убежища Василий руководился еще одним соображением, более частного характера, — ему хотелось припрятать по возможности больше вещей, которые удобно было перевезти с постоялого двора. Если этого не сделать заблаговременно, думал он, все пропадет там понапрасну. Но об этих соображениях он не сообщал своим товарищам, менее расчетливым, чем он, чтобы не давать нового повода к насмешкам.

Будучи свободен по вечерам, он не ленился совершать ежедневные прогулки версты в три и ухитрялся проживать на двух квартирах сразу. Как только начинало вечереть, он являлся в новое жилище с узелком под мышкой, заявляя, что только что вернулся с работы. В полночь, когда все в доме засыпало, он уходил, повалявшись предварительно на постели, чтобы хозяйка подумала, что он проспал ночь и рано утром ушел.

Василий уговорил и Андрея показаться туда же за несколько дней до покушения, чтобы таким образом сделать новую квартиру вполне безопасной. Он представил своего друга хозяйке как будущего сожителя, которому он сдал полкомнаты со столом. Андрей изображал из себя писца, у которого часто бывает срочная работа на дому; таким образом, он мог впоследствии не выходить по целым дням, не возбуждая ничьих подозрений. Ему было бы опасно показываться на улице в первые дни после их попытки. Весь город был перевернут вверх дном. Жандармы, казалось, хлопотали больше о том, чтобы схватить его, чем поймать беглецов, против которых они не чувствовали личной злобы. Самое подробное и точное описание его примет было роздано повсеместно, и сотни ищеек высматривали его по всему городу. Кроме того, жандармам удалось открыть настоящее имя Андрея, очевидно, благодаря неосторожности кого-нибудь из неопытных товарищей. Это подлило масла в огонь. У него было много старых счетов с жандармами, о чем они теперь и вспомнили.

Василий был в более выгодном положении. Хотя в инструкциях, розданных шпионам, требовалось изловить также и кучера, однако в данном случае они, собственно, не знали, кого ловить. Внимание конвойных жандармов было так поглощено Андреем, что они даже не присмотрелись к внешности его товарища. Описание примет Василия, данное ими, не согласовалось с показаниями служителей постоялого двора, где найден был экипаж, так что полиция пришла к заключению, что человек, смотревший за лошадьми в гостинице, и кучер, увозившие беглецов, были два разных субъекта.

Василий, во всяком случае, считал себя — теперь, как и перед тем, — в полной безопасности в Дубравнике. Он свободно расхаживал по улицам, исполняя всевозможные поручения; покупал еду и приносил газеты Андрею и сообщал новости о друзьях, доставляемые Анною Вулич, с которою он видался через день в городском саду. Он делал все, что мог, чтобы развлечь своего друга и рассеять тоску, очевидно, снедавшую Андрея, хотя он и старался ничего не показывать.

На самом деле неделя, проведенная Андреем в его новом убежище, была одной из самых грустных в его жизни. Мысль, что двое товарищей вырваны из рук неприятеля, не утешала его в потере Бориса. Левшин и Клейн были друзьями, ради которых он ни на минуту не задумался бы нанести удар и рискнуть жизнью. Если бы дело шло об них одних, он был бы вполне счастлив. Но теперь он не мог иначе смотреть на свою попытку, как на поражение. Утрата Бориса испортила все.

Нельзя сказать, чтобы его больше всего мучила жалость к Борису. В эту минуту Андрей вовсе не думал об участи, ожидавшей его друга. Его сердце ныло от сожаления к самому себе за то, что ему не удалось отбить Бориса тогда же, и от глубокого сострадания к Зине, смешанного с чувством стыда за обманутые ожидания и за причиненные ей муки. Если бы не несколько промахов с его стороны, все могло бы кончиться совершенно иначе. Борис был бы теперь с Зиной, а по окончании карантина и он присоединился бы к ним. Картина, представлявшаяся ему, была так привлекательна, так реальна и еще недавно так осуществима, что он с трудом удерживался, чтобы не кричать от бешенства и боли при мысли, что это нелепый сон, жестокая игра воображения.

Он ни на минуту не хотел допустить, что нужно оставить всякую мысль о спасении друга. Необходимо попытаться еще раз. Новое обвинение будет выставлено против Бориса — покушение на бегство из-под стражи. Полиция будет стараться раскрыть подробности. Это повлечет к бесконечным задержкам, которыми и нужно воспользоваться для новой попытки. Андрей составил уже два-три плана в своем воображении. Но все это было смутно, неопределенно и скорее похоже на воздушные замки, чем на настоящие проекты. Между тем недавние происшествия мучительно жгли его мозг. Зачем он сделал этот глупый кивок головой Левшину и тем заставил его выстрелить не вовремя, не давши поэтому возможности Клейну быть готовым? Зачем он потерял голову, увидев Бориса, борющегося с двумя жандармами? Если б он только слегка удержал лошадь или даже напал бы сбоку, он смял бы одного из жандармов, вместо того чтобы повалить на землю Бориса. Андрей придумывал сотни новых комбинаций, и все они оказывались лучше той, к которой он прибегнул на самом деле. Мысль, что эти комбинации тоже могли бы окончиться неудачей, не приходила ему в голову. Он видел только одну сторону дела. Успех представлялся ему таким легким, простым и естественным, что горькая действительность, к которой он возвращался после своих фантазий, казалась ему чем-то невероятно чудовищным.

В одиночестве временного заключения мрачное настроение Андрея все усиливалось с каждым днем. Василия это очень огорчало. Он сделал несколько неудачных попыток развлечь его. Но, как человек робкий и нерешительный, не привыкший влиять на других, он не верил в силу своей убедительности и боялся, что вместо облегчения только растравит раны Андрея.

Он поэтому благоразумно решил оставить его в покое. Андрей оживет, когда вернется к друзьям и работе. Ждать теперь недолго: пароксизм полицейской горячки уже значительно улегся. Не поймав никого, полиция действительно решила, что все участники предприятия давно выехали из города, и скоро наступило время, когда Андрею можно было ослабить свой карантин и начать выходить из дому.

Василий, конечно, сообщил об этом своему товарищу, и он рассеянно согласился с ним, но не торопился воспользоваться благоприятными обстоятельствами.

— Сегодня иллюминация и фейерверк в городе, — добавил Василий. — Вулич хочет посмотреть и сказала, что зайдет за тобой.

Андрей только пожал плечами и заметил, что нисколько не интересуется ни иллюминацией, ни фейерверком.

— Я лучше останусь стеречь квартиру; но почему бы тебе, Василий, не пойти? — прибавил он. — Ступайте вдвоем, и потом ты мне расскажешь, что я потерял, оставшись дома.

Василию это не поправилось.

— Я не могу пойти с Вулич, — сказал он, — потому что у меня сегодня свидание с Зиной.

И он тотчас же ушел, хотя знал, что попадет в назначенное место, по крайней мере, часом раньше, чем нужно. Тем временем должна была прийти Вулич, и он думал, что лучше оставить их одних: молодая девушка, наверное, сумеет разогнать мрачное настроение Андрея.

Доброта и скромность Василия были тут как нельзя более кстати. Во время приступов такой нравственной болезни, какою страдал Андрей, самым лучшим исцелителем является женская дружба. Мужчина никогда не обнаружит перед другим таких ран своего сердца, о которых будет чистосердечно говорить с женщиной.

После открытия, сделанного на пикнике, Андрей не искал общества Вулич, но и не избегал его. У обоих было слишком серьезное дело на руках, чтобы заниматься своими личными чувствами, и она бы обиделась, если бы он вел себя иначе. Они видались часто и очень подружились.

Когда девушка пришла и сообщила ему новости дня, Андрей первый же заговорил о гнетущем его горе.

— Видите, Анюта, — сказал он, — как вы ошиблись, предсказывая мне успех в тот вечер.

Он намекал на разговор в лесу во время пикника.

— Нельзя сказать, чтобы я совсем ошиблась, — возразила она. — Как ваша рана? Василий говорит, что пустяки, а все-таки, мне кажется, вы нездоровы.

Махнув пренебрежительно рукой, Андрей уверил ее, что о ране не стоит разговаривать. Он был бы счастлив, как птица небесная, с дюжиной подобных ран, если бы дело кончилось успешно.

Он заговорил о том, что его мучило, в таком тоне, каким никогда не говорил с Василием. Он не утаил от нее своих поздних сожалений и горького самообвинения.

Горячие и энергичные протесты девушки не заставили его отказаться от своего мнения. Но ему тем не менее приятно было, что она так думает, хотя и ошибается.

— А наши беглецы все еще укрываются в вашем доме? — спросил он.

— Нет, они уехали вчера вечером в Одессу. Город принял нормальный вид. На улицах нет ничего необычайного. Вам незачем оставаться дольше взаперти, иначе это может возбудить подозрения.

Она стала звать его на иллюминацию, и, к великой ее радости, Андрей согласился.

— Я совсем забыла передать вам следующее, — сказала Вулич, взяв его под руку, когда они очутились на улице. — Ваши петербургские товарищи пишут, что одна ваша знакомая предложена Жоржем в члены кружка. Он и спрашивает, согласны ли вы и Зина вотировать за нее.

— Как ее зовут? — спросил Андрей, и лицо его внезапно покрылось яркой краской.

Он слишком хорошо знал, кто она. Была только одна девушка, которую они трое знали и которую Жорж мог бы рекомендовать.

— Таня Репина, — ответила Вулич, 'подозрительно взглянув на него.

— А, Репина! И Жорж ее предлагает? — продолжал Андрей, все более смущаясь.

Рука девушки, опиравшаяся на его руку, задрожала и потом как бы закоченела.

— Кто эта Таня Репина? — спросила она сдавленным голосом.

— Наша приятельница, дочь адвоката Репина, — ответил Андрей, глядя прямо перед собою.

Маленькая рука нервно сжалась, и Вулич медленно отступила, как бы желая его лучите рассмотреть.

— Приятельница, вы говорите?

— Ну да, — сказал Андрей, и их глаза встретились. Лицо Вулич потемнело. В ее глазах сверкнуло выражение неприязни, почти ненависти.

— Это неправда, вы любите ее! — почти вскричала она, выдернув свою руку.

Андрей сердито посмотрел на нее. «Какое право имеет она вмешиваться в тайны, которых я никому не раскрывал?» На минуту их взгляды скрестились, как два сверкающих меча в поединке. Но Андрей, который первый должен был нанести удар, отвернул голову.

Они сделали несколько шагов молча. Когда он снова посмотрел на нее, лицо его было уже не сердитое, а грустное.

— Что ж... да, я люблю ее... — сказал он. — Теперь вы довольны?

— А она... она любит вас? — прошептала девушка, ;наклонив голову.

— Нет, она меня не любит, если вам хочется это знать.

Вулич еще ниже наклонила голову, стараясь концом зонтика снять что-то с носка своего башмака.

— Но почему же? — спросила она, выпрямляясь. В ее голосе было такое наивное, выдававшее ее изумление, что Андрей невольно улыбнулся.

— Это навряд ли будет вам интересно, — сказал он .мягким тоном. — Только знайте и помните, Анюта, — продолжал он, — что ни одной живой душе я не говорил того, что вы знаете.

— Ни даже ей?

— Она последняя, кому бы я признался в этом... Но не будем больше касаться этого сюжета. Ведь вы не для допроса вытащили меня из дому, а для развлечения, ну и постарайтесь исполнить свою миссию.

— Да, конечно! — воскликнула Анюта с живостью, взяв его опять под руку и подымая к нему улыбающееся лицо. — Если б я только была в силах!.. — прибавила она, понижая голос.

— Передайте Зине, что я подаю голос за принятие, — сказал Андрей деловым тоном.

Не успели они скрыться из виду, как Василий вернулся домой. Он очень обрадовался, не застав Андрея. Идти на иллюминацию — была его затея, и он был уверен, что прогулка окажется очень полезной Андрею; Вулич лучше других сумеет развлечь его. Василий говорил это себе с чувством внутреннего удовлетворения, не совсем лишенного зависти. Он так живо воображал удовольствие, какое он бы испытал на месте Андрея!

Под неуклюжей, грубоватой внешностью Василий хранил очень нежное сердце. Он влюблялся множество раз, но почему-то предпочитал всегда безнадежный, молчаливый род любви, избирая своим предметом именно тех женщин, на взаимность которых он меньше всего мог рассчитывать. Лена привлекала его своей холодной недоступностью; в глубине души он все еще оставался ей верен. Но за последнее время он сделал открытие, что может так же безнадежно полюбить Вулич, как и Лену. Он еще не был в нее влюблен, но ему было приятно помечтать о ней, и он стал оказывать ей внимание и услуги, которых она никогда не замечала.

Теперь он предался приятным ожиданиям ее возвращения. «Она, наверное, зайдет, — думал он, — и не откажется от чая после длинной прогулки». Сидя за столом, Василий ждал, мечтательно прислушиваясь к мягкому шуму самовара, который держал наготове для своих друзей. В эту минуту дверь у подъезда хлопнула и заслышались приближающиеся к его комнате шаги. Он встал и отворил дверь. Но вместо того чтобы увидеть тех, кого он так ждал, он очутился лицом к лицу с полицией.

«Вот тебе и на! — внутренне сказал себе пораженный Василий. — Должно быть, из-за моего проклятого паспорта».

Он действительно угадал.

Голова у Василия была устроена на особый лад. Если он действовал, не задумываясь ни на минуту, то обнаруживал необыкновенную находчивость и изобретательность в самых затруднительных обстоятельствах. Но когда ему хотелось быть особенно ловким и он долго размышлял над чем-нибудь, то часто случалось, что у него заходил ум за разум и он делал самые забавные и грубые ошибки.

Именно такую оплошность он сделал, когда устраивал последнюю квартиру. Фальшивый паспорт, полученный им от товарищей в Дубравнике, не вполне удовлетворял его. Он удостоверял о праве мнимого Онисима Павлюка, окончившего курс в среднем учебном заведении, на поступление в высшее учебное заведение. Это придавало паспорту более благородный характер, а Василий, совершенно основательно, предпочел играть роль ремесленника или мелкого торговца. Эти тонкие соображения заставили его подправить паспорт и улучшить его при помощи маленькой подчистки. Василий очень искусно умел «лечить» паспорта, как и вообще умел делать всякие ручные работы. Он уничтожил нежелательное «высшее» и поставил вместо него скромное «низшее» точно таким же почерком, каким был написан весь паспорт. Операция удалась как нельзя лучше.

Когда он сообщил о своем подвиге Андрею, тот просто расхохотался. Паспорт был окончательно испорчен этой поправкой. Сущая бессмыслица, чтобы из высшей школы имели право поступать в низшую.

Василий был поражен верностью этого замечания, которое почему-то раньше не пришло ему в голову. Оставалось утешаться тем, что дело сделано и поправить его нельзя: паспорт был уже отправлен в прописку. Была, впрочем, еще одна надежда на то, что полицейские никогда не читают груды паспортов, представляемых в прописку, и ограничиваются осмотром печатей, подписей и внешнего вида.

— А если даже случайно прочтут, — сказал Андрей улыбаясь, — то примут твою поправку за описку, потому что ни один человек в здравом уме не поместит такой вещи нарочно в фальшивом паспорте.

Случилось именно так, как предполагал Андрей. Квартальный прочел это странное место. Но так как документ оказался во всех других отношениях вполне удовлетворительным и имел на себе несколько прописок из других полицейских участков, то он решил, что не стоит из-за этого производить арест. Прописав паспорт, он отложил его в сторону с тем, чтобы при первой возможности отнести его лично собственнику и навести справки, а затем уже, в случае надобности, принять надлежащие меры.

Появление полиции поразило Василия, но не смутило его. Он охотно отвечал на вопросы квартального, выдавая себя за слесаря на полтавской железной дороге.

— Приехал в Дубравник искать работы, но думаю скоро вернуться домой, — говорил он. С своим загрубелым лицом, жесткими руками и простым платьем Василий очень походил на простого рабочего или городского ремесленника. Он так хорошо играл свою роль деревенского дурачка, так мастерски подделывался к народной речи, был так наивен и робок перед начальством, что у квартального исчезло всякое сомнение относительно самого Василия.

Но квартирная хозяйка доложила полицейскому, что с Василием в комнате проживает другой жилец, паспорт которого еще не отдан в прописку. Описание наружности другого жильца возбудило любопытство квартального.

С простосердечием и словоохотливостью невинного человека Василий объяснил, как он совершенно случайно познакомился с этим Иваном Залупаловым — имя Андрея по паспорту — и как он сдал ему полкомнаты за столько-то.

— А паспорт потребовал у него? — осведомился квартальный.

— Как же, ваше благородие, — с живостью отвечал Василий. — Я отнял у него, чтобы он невзначай не сбежал бы, не уплативши. С чужими нужно осторожно, ваше благородие!

Василий вытащил из своего голенища драгоценный документ, завернутый в тряпку.

— Да ты зачем сейчас в прописку не отдал? — строго спросил квартальный.

— Не успел, ваше благородие, — пробормотал он. — Извините, сделайте милость.

Квартальный ничего не сказал, но имел вид недовольный. Василий почесал затылок, потоптался йогами на одном и том же месте и опустил руку в карман. Вытащив мелкую серебряную монету, он робко положил ее на угол стола перед квартальным.

— Не побрезгуйте, ваше благородие, — сказал он, низко кланяясь, — моим приношением. Оно хоть и малое, но от чистого сердца.

— Возьми назад, дурак! — сказал квартальный, отказываясь от скромной взятки.

Такое наивное проявление чувств почтительности не ухудшило отношений квартального к Василию.

— Когда вернется твой жилец? — спросил он.

— Не могу сказать, ваше благородие, — отвечал Василий своим обычным благодушным тоном. — Он любит- таки выпить, осмелюсь доложить об этом вашему благородию. Иной раз приходит домой очень поздно. А одну ночь и вовсе не спал дома.

— Ладно, а я все-таки подожду, — сказал квартальный, решительно усаживаясь. — А тебя как зовут?

— Онисим, ваше благородие.

— Так вот что, Онисим. Ступай вниз и скажи околоточному, чтобы пришел сюда; и ты с ним возвращайся.

Сердце упало у Василия. Очевидно, вся его комедия была ни к чему.

Но ему ничего не оставалось, как играть свою роль до конца. Он исполнил приказание и вернулся в сопровождении околоточного.

Ничего не подозревая об опасностях, ожидавших его дома, Андрей тем временем бродил по городу вместе с Вулич. Они пошли на иллюминацию и пробыли с четверть часа в городском саду. Андрей не находил никакого удовольствия в том, что видел. Все ему казалось возмутительно глупым в этот вечер — фейерверки, иллюминация и больше всего ребяческое веселье толпы взрослых людей, забавлявшихся такими пустяками.

Они вернулись рано. Андрей хотел проводить Вулич домой, но она не позволила. Их дом был уже «попорчен» пребыванием бежавших. Ему не следовало даже близко подходить к этому месту. Она поэтому предложила проводить Андрея.

Они остановились за несколько домов до его квартиры.

— Не зайдете ли? Еще не поздно, — уговаривал ее Андрей.

— Нет, мне нужно торопиться домой. Я обещала вернуться к десяти.

Они попрощались, и Андрей пошел вперед.

Подымаясь по тускло освещенной грязной лестнице, Андрей увидел Василия, стоявшего на самом верху. Он был босиком, без шапки и без сюртука. Его лицо было бледно. Он усиленно и странно жестикулировал. Насколько Андрей мог догадаться, его друг требовал, чтоб он не шевелился и молчал. Он остановился. Спустившись неслышными шагами, Василий быстро подошел к Андрею и, приложившись к его уху, шепнул:

— У нас полиция. Уходи скорее.

— Полиция! Так уйдем вместе, — шепнул ему в ответ Андрей.

Василий энергично замотал головой в знак отказа и без дальнейших разговоров побежал наверх и исчез не в их комнату, к удивлению Андрея, а в маленький незанятый чуланчик насупротив.

Когда серая тесемка жилетки Василия, торчавшая наподобие короткого хвостика, скрылась за дверь, не оставляя никакой надежды на объяснение, Андрей спустился на цыпочках и вышел на улицу.

Вулич еще не успела повернуть за угол.

— Анюта! — окрикнул ее Андрей внятным, хотя и пониженным голосом, который далеко раздался среди ночной тишины.

Девушка повернула голову и пошла к нему навстречу. Она подумала, что Андрей забыл сообщить ей что-нибудь важное.

— Очевидно, так решено свыше, что я должен вас проводить сегодня домой, — сказал он. — У меня полиция.

Вулич страшно перепугалась.

— Полиция! Василий арестован?

— Нет, он, несомненно, не арестован, потому что иначе они не позволили бы ему ждать на лестнице и предупредить меня.

Он рассказал об их странном свидании.

— Что меня больше всего сбивает с толку, — прибавил он, — это то, что Василий предпочел остаться, между тем как ему так легко было уйти со мной.

— Это очень странно, — заметила Вулич.

Да и на самом деле это было странное приключение — одно из тех, которые бывают только с людьми, как Василий.

Исполнив поручение квартального и приведя врага к себе в комнату, Василий смирно присел на кончик стула в углу. Он сохранял невинный и беззаботный вид, но внутренне страшно волновался. Время шло. Андрей мог вернуться каждую минуту, вероятно, в сопровождении Вулич.

Полицейские заговорили между собой, причем околоточный, стоя подле своего начальника, нашептывал ему что-то на ухо. Василий очень хорошо заметил, как квартальный, а за ним и околоточный посмотрели на место за дверью, где можно бы укрыться в момент, когда войдет Андрей.

Они, эти мерзавцы, составляли, очевидно, план атаки на Андрея спереди и сзади!

Но как помешать этому? Окна их комнаты выходили во двор, так что он не мог оттуда дать Андрею сигнал об опасности. Да и в предстоявшей свалке от него мало было бы пользы, так как он не имел при себе оружия. Его револьвер находился в боковом кармане куртки, снятой им до прихода полиции, и теперь надеть ее он не мог, не возбудив подозрений. Василий не знал, что придумать, когда вдруг отдаленный звук ракеты подал ему хорошую мысль.

— Ваше благородие! — воскликнул он самым невинным тоном. — Можно посмотреть на иллюминацию из окошка? Вон из чуланчика все видно.

Квартальному хотелось поговорить наедине с околоточным.

— Ступай, коли хочешь. Только ты мне понадобишься скоро.

Таким образом Василию удалось забраться в чулан, где он провел отвратительные минуты, стоя у дверей с бьющимся сердцем и прислушиваясь к малейшему шуму внизу.

Когда ему удалось предупредить Андрея, он вернулся в чулан с чувством облегчения и радости и на этот раз вполне насладился хорошо заслуженным развлечением.

Василий по природе был миролюбивый, добродушный и несколько ленивый человек. Он избегал каких бы то ни было тревог и относился к жизни легко, насколько это было возможно в его положении, всегда предпочитая сглаживать или осторожно обходить препятствия, вместо того чтобы идти к цели напролом.

Следующая