Дегаевская эпопея.
Соломенный Исполком
март - декабрь 1883 г.

Они проявили величайшее самопожертвование и своим героическим террористическим методом борьбы вызвали удивление всего мира. Несомненно, эти жертвы пали не напрасно, несомненно, они способствовали — прямо или косвенно — последующему революционному воспитанию русского народа. Но своей непосредственной цели, пробуждения народной революции, они не достигли и не могли достигнуть.

В.И.Ленин

П.Ф.Якубович - И.И.Попову: "Вспомните этот душный 1883 год, когда ниоткуда не видно было просвета, казалось, вымерло на земле все живое, честное, сильное».

Ж.Лонге:"Нигде ядовитый цветок провокации не распустился с такой пышностью, как на благоприятной почве русского царизма."

Министерство внутренних дел - губернаторам, градоначальникам и обер-полицмейстерам, предписание от 19 марта 1883 г: Одною из наиболее действительных розыскных мер для предупреждения государственных преступлений является, как известно ... поверка видов лиц, прибывающих в столицы на временное жительство. Вследствие чего установлено, чтобы подобная поверка производилась путем сношений Отделений по охранению порядка при Управлениях С.-Петербургского и Московского Обер-Полицмейстеров с полицейскими учреждениями тех местностей, из района коих лицо выбыло в столицу. Очевидно, что мера эта может привести к благоприятным результатам лишь при условии своевременного доставления полицейскими властями, столичным охранным отделениям, необходимых справок."  

С.П.Дегаев, прошение, 10 февраля 1883 г.: "Начальнику Санкт-Петербургского охранного отделения, его благородию господину Г. П. Судейкину от потомственного дворянина, штабс-капитана в отставке Дегаева Сергея Петровича, 1857 года рождения, прошение. Покорнейше прошу, Ваше благородие, дать распоряжение о зачислении меня на службу в Санкт-Петербургское охранное отделение с окладом 300 рублей в месяц. "

М.Гоц: "После ареста члена Исполнительного Комитета Веры Фигнер, партия «Народная Воля» была страшно разгромлена, и, что хуже, была утеряна та преемственная связь, которая давала авторитетность вновь возникавшим центральным организациям, давала им решимость, при довольно еще больших в то время силах, предпринимать попытки в духе захвата власти, или, по крайней мере, центрального террора. Во время возникшего в 1883 г. смутного времени во главе партии стала имевшаяся тогда в Петербурге организация «Красного Креста», которая и образовала при содействии некоторых других крупных деятелей, а главное, уцелевшего Дегаева так называемый «Соломенный Исполнительный Комитет», члены которого, благодаря Дегаеву, почти все были известны Судейкину. Скоро раскаяние Дегаева (имевшее причиной, вероятно, главным образом, запутанное положение, в которое он попал, из-за своей двойной политики с полицией и с революционерами), наметило для этого комитета главную задачу, убийство Судейкина, что и было исполнено к концу года. К тому же времени явился из-за границы Герман Лопатин, посланный, так сказать, водворить порядок в несколько деморализованной предательством Дегаева партии и поставить новую организацию в преемственную связь (через заграничных членов Исполнительного Комитета) с прежними."

Вл.Гиляровский: "Это был 1883 год-- вторая половина апреля. Москва почти на военном положении, обыски, аресты-- готовятся к коронации Александра III, которая назначена на 14 мая. Гостиницы переполняются всевозможными приезжими, частные дома и квартиры снимаются под разные посольства и депутации."

С.А.Иванов, май 1883 г.: "Весь путь следования царя из Петербурга в Москву был охраняем войском, расположенным по линии Николаевской железной дороги на расстоянии 606 верст. Эта линия была разделена на участки, порученные отдельным частям войск, и беспрерывные цепи часовых, расставленных друг от друга на расстоянии от 300 до 500 шагов, тянулись таким образом от Петербурга до Москвы.".

Л.А.Кузнецов: "Москва была переполнена войсками и шпионами, царя возили или по улицам, оцепленным солдатами, или задворками, как какой-нибудь контрабандный товар".

П.А.Валуев: "Печальное впечатление производят расставленные вдоль всей дороги часовые. Слияние царя и народа! Обожаемый самодержец! А между тем он едет короноваться, тщательно скрывая день и час своего выезда, и едет не иначе, как ощетинив свой путь часовым."

Из письма Г.Бухштаб: "Сюрпризов ждут — сюрпризы будут".

А.П.Корба: "Несмотря на наше крушение, никогда политические условия не были столь благоприятны для борьбы, как в настоящий момент, где почти междуцарствие. Отложив осенью (1882 г.) коронацию, они пали столь низко, что никогда им не подняться".

П.А.Теллалов: "...По случаю коронации будут даны такие вольности, при которых будет возможна деятельность в народе... до коронации... хранить глубокое молчание, ни в каком случае не производить ни одного террористического факта, а еще тем более не предпринимать освобождений."

Из писем гр. Уварову и гр. Бобринскому: "Косточек ваших не привезете домой— все там оставите. В Россию приехал Гартман."

М.Г.Шебалин: "Комарницкий уехал из Питера и вскоре также был арестован, кажется, в Москве. Разумеется, эти аресты сильно всполошили и нашу питерскую группу, хотя они не коснулись нас, если не считать Комарницкого. Затем осмотревшись, мы начали с новой энергией прерванную работу. Ни растерянности, ни подавленности в нашей группе не ощущалось. Личная связь с центром после ареста Комарницкого была порвана, да в России после ареста В. Н. Фигнер и не оставалось никого из членов Исп. Комитета. Однако, Комарницкий, уезжая, оставил связи с заграницей и с другими организациями; следовательно мы могли продолжать дела пока совершенно самостоятельно, а потом, связавшись с остальными организациями, постараться об'единиться для совместных действий. Таково было настроение тех лиц петербургской группы, с которыми я главнейшим образом встречался.

В центре группы в то время были братья Карауловы, Николай Андреевич и Василий Андреевич, С. Е. Усова, С. Н. Кривенко. Сносился я с ними чаще всего через Якубовича или через Н. А. Караулова. С Кривенко лично ни разу не виделся. У этих лиц были сосредоточены все оставленные Комарницким связи с заграницей, с другими местными организациями, с литературными кругами, с военными, с рабочими, с молодежью, с нелегальными («профессионалами», как потом говорили). Из нелегальных, помню, я встречал М. П. Овчинникова, Сергея Андреевича Иванова и еще двоих, фамилии и клички которых забыл. Словом, это была центральная группа нашей питерской организации, но Исполнительным Комитетом она никогда не называлась. Прозвание «Соломенный Исполнительный Комитет» могло возникнуть у Г. А. Лопатина разве только потому, что Дегаев, как потом выяснилось, втирая очки Судейкину, представлял этих , 4 лиц членами Исп. Ком. «Н. В.». В общем, у нашей организации имелись достаточные средства для того, чтобы содержать «профессионалов» и технику, которая была пока неустроена. С. А. Андржекович (нелегальный) ухитрялся буквально в карманах носить принадлежности маленькой типографии и, кочуя по разным квартирам, печатать небольшие вещи. Были связи среди рабочих, среди молодежи и в так называемом обществе, словом было все, что необходимо для пропаганды и агитации, для революционной работы,—и она у нас закипела. В особенности энергично работал П. Ф. Якубович, сблизившийся тогда с нашей центральной группой.

В марте 1883 г. решено было нашей группой устроить в Питере типографию, хотя бы для печатания «Листка Народной Воли». Хозяевами этой типографии взялись быть Прасковья Федоровна Богораз и я. В апреле мы наняли квартиру и стали устраивать типографию, которая начала функционировать, впрочем, только в июне. Все это уже описано мною в другом месте, а поэтому, не повторяясь, остановлюсь только на одном эпизоде.

В самом начале мая или в конце апреля, когда еще типография не была налажена, наша группа решила еще раз воспользоваться ловкостью Андржековича, напечатать небольшой «Листок Н. В.». Было очень важно как можно скорее проявить таким образом свое существование и очень хотелось огорошить правительство появлением нелегального «Листка» после стольких арестов. Момент был очень важный и этим об'ясняется нетерпение, нежелание дождаться окончания оборудования нашей типографии и решимость, опять рискнуть печатать «по способу Андржековича», который ходил из одной квартиры в другую, имея в карманах шрифт, и набирал гранки, оставаясь в каждой квартире не больше нескольких часов, или одной ночи. Сверстка гранок и печатание было более сложное дело и требовало особой просторной квартиры, но все-таки время от времени удавалось выпускать маленькие вещи. К сожалению, на этот раз дело .сорвалось. Явившийся ко мне Якубович (Дегаев еще не появился на нашем горизонте) с огорчением сообщил, что в квартире литератора М. А. Протопопова лежит отпечатанная только с одной стороны груда «Листка», что продолжать печатать нельзя, ибо Андржекович либо арестован (Андржекович с Паули были арестованы 6 июня 1883 г., вместе с ручной типографией), либо должен скрыться, а никто другой не возьмется окончить это дело. Тотчас поехали мы к Протопопову, где застали С. А. Иванова, уже нелегального и вызванного, кажется, из Минска для помощи Андржековичу. Семья Протопопова была на даче, поэтому и можно было воспользоваться для печатания этой квартирой. Сам Протопопов присутствовал при наших разговорах,—«как быть с этой бумагой?». Сохранить ее до того времени, когда возможно будет отпечатать и другую сторону, мы нашли нестоящим делом, а поэтому решили свезти ко мне и сжечь в кухонной плите. Сергей Андреевич помог мне доставить эту бумагу на квартиру, и я целую ночь жег ее, благо кухарку мы в то время рассчитали. Трудность работы заключалась в том, что бумага была влажная и ее приходилось сначала подсушивать на плите. Как-никак, первым делом нашей типографии было сожжение нелегальной литературы; но скоро она заработала вовсю, выпустив довольно много нелегальщины. Мы отпечатали: 1) «Листок «Народной Воли» № 1, 2) Приложение к № 1 «Листка», 3) «От мертвых - живым», 4) «Каторга и пытка в Петербурге», 5) «И. С. Тургенев и его стихотворение в прозе «Порог», (На смерть Тургенева), 6) «Листок «Нар. Воли» № 2, 7) Сказка «Царь Ахреян» и еще некоторые мелочи, прокламации, о которых в памяти ничего не сохранилось. .. Сотрудничали у нас Михайловский, Кривенко, Протопопов, Якубович

Положение хозяев типографии заставило нас совершенно «уединиться», и поэтому я очень мало встречался с товарищами и друзьями в период с марта 1883 года по ноябрь того же года, когда типографию решено было убрать, а самим нам скрыться из Питера в виду предполагавшегося террористического акта над Судейкиным. Благодаря этому «уединению», мешавшему моему общению с близкими товарищами, я о многом за это время узнавал только post factum, а между тем время было интересное и тяжелое. Это было время «дегаевщины».

И.И.Попов: "Вскоре после коронации в Петербурге появился Петр Алексеевич (С.П. Дегаев) и сразу занял в петербургской организации центральное положение, я бы сказал, командное положение. Якубович и оба Карауловых отошли на второй план, их руководящая роль, особенно Карауловых, поблекла."

В.Л.Бурцев: "В той революционной среде, где я тогда вращался, очень много было разговоров об арестах, обысках, жандармах, провокациях и т. д. Борьба с революционерами находилась тогда главным образом в руках знаменитого мастера этих дел, — жандармского полковника Судейкина — одного из самых беззастенчивых провокаторов - жандармов. В своей провокации Судейкин доходил до проектов, с помощью революционеров-террористов, убить и великого князя Владимира, и директора Деп. Полиции Плеве, и министра внутренних дел Толстого. В наиболее активной тогдашней партии народовольцев у него был свой агент- провокатор — Дегаев. Благодаря ему, Судейкин в 1882-1883 гг. смог произвести массовые аресты по всей России.

В конце 1882 г. Судейкин разослал по студенческим кружкам воззвание, напечатанное на гектографе. В нем от имени „Общества борьбы с террором" Судейкин призывал студентов к взаимному шпионажу. В воззвании говорилось, что это общество „благодаря обширным связям", которые оно имеет „во всех слоях", всем желающим вступить в его организацию гарантирует или прощение всех ране содеянных ими преступлений, или разрешение выехать заграницу и нуждающимся среди них будет выплачивать субсидии."

Я.В.Стефанович: "Но он все-таки желает знать все, что делается в партии, не из одних полицейских целей, а потому, что передовое революционное движение его интересует, что он сам рожден быть членом тайного общества, чувствует инстинктивную потребность всюду проникать, все выведывать. Если бы он не был жандармом, то был бы Эдисоном. У него энергия изобретательная. Он жалеет, что жизнь толкнула его на сыщицкое поприще. Но что делать, поздно возвращаться назад. Зато никто, даже Игнатьев, не в состоянии сделать столько полезного, сколько он. После своей тирады Судейкин разрыдался....Я и теперь думаю, что плакал он тогда искренно, слишком увлекся перспективой спасения русского общества от торжества реакционной клики. Он честолюбив и сам по себе ничуть не реакционер, а просто авантюрист, желающий слыть прогрессистом и действующим на благо народа, а не царя."

И.И.Попов:"Грандиозные аресты среди военных, арест В. Н. Фигнер, аресты по всей России, новый разгром партии «Народная Воля» в начале 1883 года, в момент, когда она была, быть может, сильна так, как никогда, ни раньше, ни после, наводили нас всех на тяжелые размышления и печальные выводы, которые подтверждались еще тем, что в группах, не связанных с «Народной Волей» — ни в благоевской, ни у милитаристов и др., даже в нашей, которую жандармы не успели еще узнать, — во время этого погрома не было арестов. Поляки говорили нам, что явки, полученные из-за границы, из Польши, «всегда бывали доброкачественны, а вот явки из России за последнее время всегда ведут к провалам... и мы решили ими не пользоваться, да и народовольцам не давать своих». Э. Плосский высказывался особенно резко. Когда мы говорили о неблагополучии в верхах организации «Народной Воли», — он прямо заявил:
— Какое там «неблагополучие»!... Просто кто-то предает. Тогда слова «провокатор» еще не было.
По поводу ареста В. Н. Фигнер, случайно якобы, встретившейся с Меркуловым, Флеров заметил:

— Уж больно все просто... и много здесь случая, чтобы поверить этому факту!"

А.Н.Бах: "Вы подрастете, а мы вас подкосим, вы подрастете, а мы вас подкосим»,— говорил Судейкин, иллюстрируя свои слова жестом косаря".

В.А.Бодаев: "Казалось, сами стены подслушивают и сообщают в охранное отделение о конспиративных действиях и проектах."

А.П.Прибылева-Корба: "Петербургская революционная молодежь, наконец, решилась отыскать предателя во что бы то ни стало. Некоторые лица уже указывали на Дегаева. Было назначено собрание, на котором должен был присутствовать и Дегаев. Чувствуя свою жизнь в опасности, он попросил тогда у Судейкина командировку за границу и выехал с женою в Париж."

И. И. Попов:"В сентябре с петербургского горизонта исчез Дегаев. Через полгода стало известно, что он ездил за границу с покаянием и должен был выполнить ультиматум — помочь убить Судейкина. ...Я ни от кого, кроме Лопатина, не слыхал, чтобы Дегаев в мае ездил в Париж; мне кажется, что в мае и позднее летом Дегаев был в Петербурге, а вот в сентябре или даже в конце августа он действительно исчез с петербургского горизонта и вновь появился уже после похорон Тургенева (27 сентября 1883 года)"

М.С. Коган: "... Я его (Дегаева) лично видел несколько раз и случайно очутился в одном поезде с ним, когда он осенью 1883 г. из Парижа ехал в Женеву к Л. Тихомирову.".

Л.А.Тихомиров: "В начале 1883 года, может быть, в марте, не могу припомнить, — явился ко мне неожиданный посетитель — Сергей Васильевич Дегаев. Я был, конечно, очень рад и засыпал его вопросами о том, что делается в России. Он рассказывал, и в этих разговорах мы провели несколько дней. Но скоро он начал казаться мне несколько странным, в рассказах его концы не сходились с концами, я переспрашивал (у меня таки были способности следователя). Его объяснения еще более запутывали картину, он начал замечать, что я усматриваю в его рассказах какое-то вранье, стал путаться и что-то на третий или четвертый день ошарашил меня неожиданным признанием. Что его к этому побудило? Тут действовало, конечно, очень сложное сочетание чувств и размышлений. Ехал он за границу, конечно, не для такого самозаклания, а для того, чтобы и заграничных народовольцев опутать полицейскими сетями. Что касается лично меня, то он даже имел от Судейкина поручение заманить меня на германскую территорию, где я был бы тотчас схвачен и отправлен в Россию. Но при разговорах со мной в нем пробудилось прежнее уважение к старым деятелям исполнительного комитета, даже преклонение перед ними. Он дрогнул при мысли поднять руку и на меня. Сверх того, он стал предполагать, что я угадываю его тайну, и в то же время кое-что из моих слов внушило ему мысль, не могу ли я стать его единомышленником. Действительно, не упоминая о Николадзе, я высказывал, что положение партии безнадежно, людей нет и что, может быть, было бы выгоднее всего сойтись с правительством на каком-нибудь компромиссе. Вся эта сложность впечатлений потрясла его, сбила с толку, тем более что было ясно: если я действительно угадаю его предательство, то могу погубить его двумя-тремя словами публичного обвинения и разоблачения.

И вот он — может быть, неожиданно и для самого себя — прервал мои расспросы. «Слушайте, — сказал он, — не будем играть в прятки. Расскажу вам начистоту всю правду, а тогда судите меня. Отдаюсь на вашу волю. Что скажете, то я и сделаю».

Так началась его кошмарная правда. Можно представить, с каким вниманием я его слушал, серьезно, сосредоточенно, только ставя при надобности вопросы, но ни малейшим движением лица, ни малейшей интонацией голоса не выдавая своих ощущений, чтобы и не спугнуть его откровенности, и не внушить никакой надежды, а дать ему как можно сильнее вариться в собственном соку. Да, меня недаром считали в комитете дипломатом и выдвигали на труднейшие переговоры. Я рассчитал, что мое бесстрастие будет сильнее всего вытягивать из него жилы. И он действительно старался вырвать у меня хоть какое-нибудь негодующее восклицание, цинично входя в подробности предательства, и какой-нибудь знак одобрения, выставляя высоту своих побуждений. Напрасно. Я твердо держался своей позиции, а на сердце у меня скребли кошки, и, слушая его, я в то же время на все лады обдумывал вопрос: что же я сделаю с этим негодяем?

В декабре 1882 года Дегаев держал типографию Одессы под фальшивым паспортом на имя Суворова и был арестован 20 декабря. Мне случилось видеть его фотографию, снятую в тюрьме. Выражение лица ужасное, мрачное, подавленное, лицо преступника, обдумывающего злодейство. И он действительно находился в таком настроении. «Вы, — говорил он мне, — знаете, что за ничтожества составляют так называемую партию. Ведь я был один на всю Россию. Теперь я арестован и уже не выскочу. Значит, не осталось ни одного человека. Не считать же Веру Фигнер! Я ее очень люблю, но какая же она деятельница! Я мог надеяться как-нибудь вырастить организацию из этой толпы плохеньких новобранцев. Но вот я выбыл из строя. Теперь все пропало. И я, как ни размышлял, приходил к одному заключению, что мне приходится поискать способ сделать что-нибудь из тюрьмы, своими собственными силами, в одиночку».

Эти роковые размышления самовлюбленного человека привели его к мысли попробовать сойтись с Судейкиным... Мысль совершенно глупая. Я говорил, что Дегаев был умен, но, очевидно, его ума не хватало на сложные задачи. Кроме того, нравственная тупость в высшей степени спутывает действия ума, а Дегаев в нравственном смысле был очень туп. Почему, однако, он подумал именно о Судейкине? Судейкин распускал слухи, будто бы он убежденный народник и стоит не против пропаганды, а только против конституции. На этой почве он дурил многих арестованных народников. На эту детскую удочку пошел Дегаев. Он не хотел пропадать, не хотел расстаться с мечтой какого-нибудь великого дела и поддался на фантазию совершить какое-то великое, ему самому еще не ясное дело в союзе с гениальным сыщиком. Он обратился через тюремное начальство с письмом на имя инспектора секретной полиции Судейкина, извещая, что он — Дегаев и просит личного с ним свидания. Судейкин немедленно покатил в Одессу, и у них с Дегаевым начались длинные разговоры, в течение которых он совершенно одурачил самовлюбленного безумца, подпевая в тон его новой мечте, высказывая, что он сам только и мечтал, как бы найти себе друга-единомышленника среди крупнейших революционеров, чтобы совместными усилиями дать совершенно новое направление политике правительства. Он, Судейкин, так же одинок в правительственных сферах, как Дегаев, в сущности, одинок среди революционеров, не способных возвыситься до его новых идей. Соединившись вместе, действуя, с одной стороны, на правительство, с другой — на революционеров, они могут добиться великих результатов в ходе развития России.

Он думал поручить Дегаеву под своей рукой сформировать отряд террористов, совершенно законспирированный от тайной полиции; сам же хотел затем к чему-нибудь придраться и выйти в отставку. В один из моментов, когда он уже почти решился начать свою фантастическую игру, Судейкин думал мотивировать отставку прямо бестолковостью начальства, при котором он-де не в состоянии добросовестно исполнять свой долг; в другой такой момент Судейкин хотел устроить фактическое покушение на свою жизнь, причем должен был получить рану и выйти в отставку по болезни. Как бы то ни было, немедленно по удалении Судейкина Дегаев должен был  начать решительные действия: убить гр. Толстого, великого князя Владимира и совершить еще несколько более мелких террористических актов. При таком возрождении террора, понятно, ужас должен был охватить царя, необходимость Судейкина, при удалении которого революционеры немедленно подняли голову, должна стать очевидной, и к нему обязательно должны были обратиться, как к единственному спасителю. И тут Судейкин мог запросить чего душе угодно, тем более что со смертью Толстого сходит со сцены единственный способный человек, а место министра внутренних дел остается вакантным... Таковы были интимные мечты Судейкина. Его фантазия рисовала ему далее, как при исполнении этого плана Дегаев, в свою очередь, делается популярнейшим человеком в среде революционеров, попадает в Исполнительный комитет или же организует новый центр революционной партии, и тогда они вдвоем — Судейкин и Дегаев — составят некоторое тайное, но единственно реальное правительство, заправляющее одновременно делами надпольной и подпольной России; цари, министры, революционеры — все будут в их распоряжении, все повезут их на своих спинах к какому-то туманно-ослепительному будущему, которое Судейкин, может быть, даже наедине с самим собой не смел рисовать в сколько-нибудь определенных очертаниях"

И.И. Попов: "Вы говорите, что Дегаев прекратил предательство в сентябре... Но как вы объясните то, что Судейкин три месяца терпел Дегаева, не получая от него полезных сведений?"

В.Н.Фигнер: "...Всем арестованным он рекомендовал себя как социалиста, сторонника мирной пропаганды, отрицающего только террор и борющегося исключительно с ним. Всем без разбора он делал предложения вступить в агенты тайной полиции — не для предательства людей, говорил он, а лишь для осведомления о настроениях партии и молодежи".

Л.А.Тихомиров:"Изумительно, что Дегаев мог поверить этой болтовне и воспарил духом до какой-то восторженности. Его жалкая судьба решилась как раз около рождественских праздников. Он форменно принял должность агента секретной полиции и, кажется, на сочельник вызвал к себе сидевшую тоже в тюрьме жену свою для совместного празднования этого дня и начала своего подвига. Жена его была толстая, совершенно неразвитая женщина, едва ли имевшая какие-нибудь идеи, но веровавшая в своего мужа как в непогрешимый авторитет.

А.П.Корба: "Дегаева ввели в просторную красивую комнату, где находился обильно накрытый стол. Вскоре появилась жена, которая с плачем бросилась ему на шею. Нежных супругов оставили наедине".

Л.А.Тихомиров: "Он был в восторге: значит, все хорошо — и ей оставалось только проливать слезы умиления. В этих сладких и торжественных чувствах они встретили праздник со всякими яствами и питиями, в мечтах о будущих великих делах, которые совершит Дегаев. Эти минуты он переживал в таких светлых ощущениях, что даже теперь вспоминал их весь расчувствованный и обрисовывал почти художественную картину: мрачная, бедная обстановка тюремной камеры, еле освещенной тусклой лампой, с одной стороны, а с другой — две человеческие души, освещенные яркими лучами радости и торжества."

Г.П.Судейкин, 1880 г.: "Я, господа, не идеалист и на все смотрю с точки зрения выгоды. Располагай русская революционная партия такими же средствами для вознаграждения агентов, я так же верно служил бы и ей."

В.И.Сухомлин: "Проницательный царедворец (Д.А.Толстой, министр внутр.дел), очевидно, разгадал, куда он метит, и дал ему недвусмысленно понять, что всяк сверчок должен знать свой шесток."

А.П.Корба, разговор Дегаева с Судейкиным, со слов Дегаева: "— Я знаю, что вы мне ничего не скажете, — обратился он к нему, — и не для того я позвал вас, чтобы задавать вам бесполезные вопросы. У меня другая цель относительно вас. Я хочу предложить вам очень выгодные условия. Ваше дело будет прекращено, ваша виновность будет забыта, если вы мне окажете существенную услугу.
— Как! — воскликнул с негодованием юноша. — Вы хотите из меня сделать шпиона! Кто дал вам право говорить мне подобные вещи? — крикнул он, выходя из себя.
Но Судейкин остановил его. Началась игра кошки с мышью, столь любимая Судейкиным.
— Вы даже не выслушали меня, а уже рассердились, — заметил он, самоуверенно улыбаясь. — Не думайте, что я предназначаю вас на роль шпиона или предателя. Я не решился бы на это из уважения к вашей семье; и по вас вижу, что вы слишком благородны для таких ролей. То, что я вам предлагаю, заключается в следующем: правительство желает мира со всеми, даже с революционерами. Оно готовит широкие реформы. Нужно, чтобы революционеры не препятствовали деятельности правительства. Нужно их сделать безвредными. И помните, ни одного предательства, ни одной выдачи я от вас не требую.

...Цари, министры, революционеры — все будет в их распоряжении, все повезут их на своих спинах к какому-то туманно-ослепительному будущему, которое Судейкин, может быть, даже наедине с самим собою не смел рисовать в сколько-нибудь определенных очертаниях."

Л.А.Тихомиров: "Таковы были безумные мечты. В действительности в ожидании будущих благ нужно было, конечно, немедленно посвятить своего нового союзника во все тайны революционных дел. Дегаев сделал это со всей полнотой, перечислил кружки и людей, охарактеризовал их, дал их адреса, открыл, под какими паспортами они проживают, что замышляют, какими шифрами переписываются и т. д. Он выдал все до последней ниточки. Я переспрашивал его поименно о многих. Он подтверждал:

— Да, конечно, выдал.

— И Веру Фигнер?

— Ну понятно.

— Но ведь вы с нею большие друзья.

— Конечно, но что же из этого? Притом Судейкин обещал ее не арестовывать...

Да и вообще Судейкин сказал ему, что не имеет в виду никого арестовывать. Задача состояла в том, чтобы дать деятельности революционеров направление, соответствующее совместным планам Судейкина и Дегаева, и только впоследствии будет видно, кого требуется убрать.

Прежде всего нужно было выпустить Дегаева, и они решили, что это лучше всего сделать в виде бегства из тюрьмы... Это псевдобегство было проделано 14 января 1883 года.

— Так что, вы не сами убежали? — невольно переспросил я. Он криво усмехнулся:

— Ну конечно. Как же я мог убежать? Наши же агенты вытребовали меня из тюрьмы и будто бы повели куда приказано, а потом пустили на все четыре стороны.

Но когда бежавший Дегаев явился к товарищам, это возбудило общий восторг. Вот молодец! Давно уж не было ничего подобного. Вера Фигнер ему безусловно доверяла. Но она была все-таки единственным человеком, способным ему мешать. Когда же она была 10 февраля арестована вопреки обещанию Судейкина, Дегаев стал владыкой революционной России. Еще раньше сама Вера Фигнер сделала его членом устроенной ею «центральной организации», без нее он уже делал что хотел.

...Приводя в порядок провинциальные кружки, Дегаев решил, что нужно организовать также исполнительный комитет, через который можно бы было за ними присматривать. Судейкин одобрил эту мысль. В этот исполнительный комитет, организацию которого начала еще Вера Фигнер, Дегаев не привел ни одного полицейского агента, это было излишне. Но он набрал людей безличных, вполне ему подчинявшихся. Я не помню их фамилий. Впоследствии, когда измена Дегаева разоблачилась, эта организация получила прозвище «соломенный исполнительный комитет».

Таким образом, получилось нечто неслыханное в истории революций. Вся революционная организация была всецело в руках полиции, которая руководила ее высшим управлением и цензуровала революционную печать. Судейкин воспользовался Дегаевым во всей полноте. Он создал какое-то главное управление революционной деятельностью, которого директором был Сергей Дегаев. Но что же делал сыскной маг и волшебник по созданию нового направления правительственной политики? Разумеется, ничего. Он отклонял разговоры об этом, говоря, что предварительно нужно обезопасить власть от покушений революционеров, и стал даже арестовывать некоторых, плохо поддававшихся управлению комитетом. А теперь поручил ему заманить меня на немецкую территорию, где меня должны были схватить и отправить в Россию. Впрочем, он всегда советовался с Дегаевым, а к нему лично относился самым дружеским образом.

Рассказывая обо всем этом, Дегаев раз печально произнес, опустив голову, что ему даже приходит иногда мысль, не обманывает ли его Судейкин.

Я слушал, расспрашивал, а в голове напряженно кипели мысли: что мне делать? Первое желание, огнем меня палившее, было убить этого негодяя, полусумасшедшую ядовитую гадину. Но и это было нелегко. Главный ужас моего положения состоял в том, что я был совершенно одинок. Надежных друзей не было. Опереться было не на кого. А он... почем я знал, сколько около него шпионья? Впрочем, убивать его было во всяком случае невозможно, потому что Судейкин тогда моментально заарестовал бы всех, кого знал, а знал он всех... Нет, этот исход не годился. Нужно что-то другое. Нужно что-нибудь спасающее людей из рук полиции. А я не имел возможности даже известить российских народовольцев об угрожающей им опасности. Начни извещать — пройдет три месяца, а слухи пойдут моментально, и Судейкин узнает и всех перехватает. Да что еще будет делать Дегаев? Слушая его исповедь, соображая его психику, раскрывшуюся передо мной, я ни на йоту не верил его искренности или, лучше сказать, видел ясно, что он сам не знает, что сделает завтра или даже через полчаса. Его положение было такое отвратительное, он так запутался, в нем боролось столько противоположных чувств, что невозможно было предвидеть, какое возьмет верх и в какую сторону толкнет его. Как ни ворочал я мозгами, выходило, что для спасения загубленных им нельзя обойтись без него же самого. А для этого нужно было и хорошенько приструнить его, и не довести его до отчаяния, и показать ему какой-нибудь луч искупления, и пригрозить ему так, чтобы он не вздумал не послушаться меня. Сложная была задача, а решать ее должен был я один, без возможности сторонней помощи и совета. Когда он кончил, решение, как мне казалось, единственно возможное, было у меня готово, но я хотел, чтобы он видел, что я размышляю. Он смолк.

— Ну, вот вам вся правда. Я все открыл. Теперь — что вы скажете?

— Подождите. Нужно взвесить. Я предложил ему для видимости еще несколько вопросов, помолчал и наконец сказал с мрачным и сосредоточенным видом:

— Вы сказали, что отдаетесь на мое решение и сделаете то, что я скажу. Решение мое готово. Вы совершили величайшее преступление. Вы знаете, что полагалось в исполнительном комитете за десятую долю того, что вы сделали. Вас следовало бы убить. Если допустить, что у вас осталась искра порядочности, вам можно бы разрешить самому убить себя, чтобы не создавать осложнений для других и несколько реабилитировать свою память. ...Он слушал смирно и внимательно. Лицо его немножко прояснилось.

— Я не знаю только, — продолжал я, — возможно ли спасти ваши жертвы. Ведь они известны правительству. Со смертью Судейкина они все равно будут схвачены...

Он возразил:

— Нет. Полицейские агенты вовсе не открывают инспекции всего, что знают. Они многое берегут про себя, чтобы оставаться незаменимыми. Судейкин знает все, но далеко не все зарегистрировано в инспекции.

— Ну, тем лучше. Однако нужно теперь же спасти наиболее компрометированных и нужных людей. Вы должны какими хотите способами, под какими хотите предлогами вывезти и выслать за границу вот кого...

Я перечислил несколько человек, мне известных, прибавив, что он должен выслать вообще наиболее скомпрометированных.

— Затем, когда это будет исполнено, вы должны убить Судейкина и приезжайте сюда же.

— Хорошо. Я все это сделаю, — покорно произнес Дегаев.

— Теперь выслушайте мое последнее слово. Если вы не исполните этих обязательств, знайте, что я немедленно опубликую о вашем предательстве. Вы, вероятно, не успокаиваете себя мыслью, что у меня нет доказательств. Доказательств для меня не требуется. Я опубликую весь наш разговор в русских и заграничных изданиях, и вы понимаете, что мне поверят. И вы будете тогда уничтожены, не будете нужны для Судейкина и не в состоянии уже будете вредить. Итак, вот я вам показал линию поведения и мое безотменное решение. А пока я буду молчать, чтобы не помешать вам совершить свое искупление.

— Хорошо, — сказал он. — Угроз не нужно. Я все сделаю.

Молчать мне действительно приходилось безусловно, иначе Дегаев не в состоянии был бы исполнить мои требования. Приходилось схоронить в душе страшную тайну и одному нести ее тяжесть. Только Марине Никаноровне я ее открыл, когда получил возможность лично переговорить с нею. Бумаге я ничего не доверил.

После этого Дегаев пробыл в Женеве еще несколько дней. Это было ему необходимо для поддержания вида, что он тут занят делами. Он был в Женеве, приходил и в Морне. Я раза два провожал его в Женеву, и мы с ним, кажется, испытывали одинаковые чувства опасения. Мне приходило в голову: а что, как он пойдет на попятный? Достаточно было бы легкого толчка, чтобы сбросить меня в пропасть Pas de l'echelle и, схоронив свою тайну вместе со мною, снова стать свободным, делать что заблагорассудится. Ему тоже, видимо, приходило в голову: а что, если он, усыпив меня своим якобы решением, поступит по первому рецепту исполнительного комитета и размозжит мне голову о камни пропасти? Без всяких уговоров мы направлялись не на Pas de l'echelle, а поворачивали налево, на обходной путь через Аннемас, да и туда шли не слишком близко друг к другу и не допускали один другого очутиться сзади. Ни он, ни я не знали, есть ли при спутнике револьвер, и, беседуя о всевозможных предметах, не выпускали с глаз друг друга.

Наконец он убрался, и я вздохнул с облегчением."

И.И.Попов:"С. П. Дегаев появился на петербургском горизонте в мае 1883 года и сразу же занял командное, центральное положение. Конечно, никто не подозревал его в предательстве, хотя приблизительно около этого времени одесская организация «Народной Воли» уклонилась от сношения с петербургской организацией, где уже был Дегаев. Как выяснилось потом, после раскрытия провокации Дегаева, одесситы уже тогда сомневались в нем.

Наша «Рабочая группа» была автономна. По условию ни Якубович, ни Карауловы, ни С. Иванов никому не говорили о персональном составе ее. Не знал ее состава и С. П. Дегаев. В июне я познакомился с Дегаевым, который в это время как-будто бы прекратил выдачи.

Следующая ˃˃