Процесс 16-ти
октябрь 1880 г.

Если мы на народовольцах будем учить наших людей,
то воспитаем террористов.
И.В.Сталин

Дело 16-ти террористов слушалось в Петербургском военно-окружном суде 25—30 октября 1880 г.

Из заметок о "процессе 16-ти" : "Квятковский: Длинная речь с попыткой оправдать свои злодейства. Заявил, что лучше смерть в борьбе, чем нравственное и физическое самоубийство.
Степан Ширяев: Мы принадлежим к разным мирам, соглашение между которыми невозможно. Как член партии, я действовал в ее интересах и лишь от нее да от суда потомства жду себе оправдания. Говорил с особенным, наглым спокойствием.
Иванова: Неприятная внешность, фанатичка. Единственное желание, чтобы меня постигла та же участь, что и моих товарищей, хотя бы даже смертная казнь. Говорят, прижила ребенка от Квятковского. Хорошенькие нравы в этой среде... Ну, тут идет комментарий по сему поводу, малоинтересный... Мартыновский, Цукерман и Бух ничего не имели прибавить в свою защиту.
Тихонов и Окладский: вызывающе дерзко. Тихонов выкрикивал неуместные слова, председатель суда его прерывал.
Тихонов: Я знаю, мне и моим товарищам осталось несколько часов до смерти...
Окладский: Я не прошу и не нуждаюсь в смягчении моей участи. Напротив, если суд смягчит свой приговор относительно меня, я приму это как оскорбление..."

А.И.Зунделевич, о процессе 16-ти: "Крестов у нас в суде, как на кладбище, а звезд, как на небе."

М.Н.Катков, о процессе «16-ти»: "Скандалов, какими отличались прежние процессы, не было»

В окончательной форме приговор был объявлен 31 октября.
Присуждались: к ссылке на поселение в отдаленнейшие места Сибири Е. Н. Фигнер; к ссылке на поселение не в столь отдаленные места М, В. Грязнова; к ссылке в Томскую губ.: В. В. Дриго и А. П. Булич; к каторге: на 4 г. С. А. Иванова; на 8 лет Л. И. Цукерман; на 15 лет А. А. Зубковский, Н. К. Бух, С. И. Мартыновский; на 20 лет Л. А. Кобылянский, А. И. Зунделевич; к бессрочной каторге: С. Г. Ширяев, Я. Т. Тихонов, И. Ф. Окладский, и к смертной казни: А. А. Квятковский и А. К. Пресняков. 

"Secolo": «Побежденные сегодня, они станут победителями завтра, потому что борются с мужеством, героизмом и верой, как люди, обрекшие себя на смерть для торжества великого идеала»

Н.Ф.Анненский: "В Большом процессе («193-х») наивные идеалисты и мечтатели ругались, потрясали решетками, наводили ужас на судей. Это было в семьдесят восьмом году. А через два-три года перед теми же сенаторами, безупречно одетые в черные пары и в крахмальных воротничках, Александр Квятковский и потом Желябов давали в корректнейшей форме показания: «Я уже имел честь объяснить суду, что бомба, назначенная для покушения на императора, была приготовлена там-то и состояла из следующих частей...»

Ф.М.Достоевский,: "Уничтожьте-ка формулу администрации! Да ведь это измена европеизму, это отрицание того, что мы европейцы, это измена Петру Великому. О, на преобразования эта администрация согласится, но на второстепенные, на практические и проч. Но чтоб изменить совершенно характер и дух свой — нет, этого ни за что..."

М.Н.Катков: "Революционер говорит правительству:— «Уступи, или я буду стрелять!», а либерал говорит правительству: — «Уступи, или он будет стрелять!"

Листок "Народной Воли", № 3 от 20 сентября 1880 г.:"В настоящее время... протест народный не ослабевает, масса возвышается даже  до  критики самого  царизма. Остальные сословия, наиболее развитые, не  могут идти  в этом отношении ни в  какое сравнение с крестьянством."

Н.И.Рысаков, о летучем боевом отряде в деревне: "Отряд неуловим и страшен, с крестьянами обращается дружелюбно, даже деньгами ссужает и от  ближайших врагов защищает. Вот  и начало образования силы среди крестьянства".

Листок "Народной Воли", № 4, 1880 г. :""Чем шире  будет  вестись пропаганда и агитация в селах, чем сильнее будет связь  города с  деревней, тем сильнее  может вестись борьба, тем надежнее  будут  народные завоевания".  ...В  видах экономии  сил  и  целесообразности  их приложения  деятельность в деревне не  должна вестись разбросанно,  как  это было  до сих пор".

А.Д.Михайлов, письмо осужденным: "Братья! Пишу вам по поводу последнего акта вашей общественной деятельности... Сильные чувства волнуют меня. Мне хочется вылить всю свою душу в этом, может последнем привете. Некоторым из вас суждено умереть, другим быть оторванными от жизни и деятельности на многие годы. У нас отнимают дорогих сердцу. Но тяжелый акт насилия не подавляет нас. Вы совершаете великий подвиг. Вами руководит идея. Она проявляется могучей нравственной силой. Она будит во всем честном в России гражданский долг, она зажигает ненависть к всеподавляющему гнету.
..Знайте, что ваша гибель не пройдет даром правительству, и если вы совершили удивительные факты, то суждено еще совершиться ужасным.
... Последний поцелуй, горячий как огонь, пусть долго, долго горит на ваших устах, наши дорогие братья."

В.Н.Фигнер:"В октябре (28 ноября 1880г.) был арестован Александр Михайлов, этот  неоценимый страж всей нашей организации, тип хозяина-устроителя, от бдительности  которого не ускользала ни одна мелочь, касающаяся нашей безопасности.  

Раздосадованный отказом одного юноши, он сам пошел в фотографию Александровского на Невском, в которой снимали арестуемых, и спросил карточки, заказанные там. Это были фотографии уже осужденных товарищей. В фотографии произошло замешательство: во время этой заминки один из служащих сделал жест по своей шее, указывая Михайлову на опасность, и Михайлов ушел. Но, несмотря на это и запрет Исполнительного Комитета, на другой день он все же отправился в фотографию, но... когда спускался по лестнице, давно поджидавшие шпионы схватили его."

«Александр Михайлов был всегда в курсе не только всех комитетских дел, но и работы каждого отдельного члена его, и не только работы, но и приемов, способов действия, его привычек и слабых сторон его характера... Может быть, удачное исполнение Михайловым этой повседневной задачи контроля над целостностью и безопасностью учреждений, квартир Исполнительного комитета и самих его членов указывало на то, что тайная организация не может и не должна оставаться без контролирующей и наблюдающей силы; но после исчезновения с исторической сцены Александра Михайлова эта мера не была осуществлена. Исполнительный комитет не передал работу А. Михайлова, добровольно взятую им на себя, другому лицу, и последствия были роковые."

"Народная Воля", "По поводу процесса 16-ти" : "Люди, оторванные от жизни стенами казематов Петропавловской крепости, не имевшие возможности взвесить и оценить всех последствий активной борьбы партии с правительством, могут сводить задачу террора к «самозащите партии и мести за жертвы правительственных репрессалий». Наши товарищи не имели, к несчастью, возможности наблюдать за ростом партии и действием террора на сознание народных масс. Поэтому их нельзя винить за то, что они не пожелали стать пророками и не внесли террора в число средств к достижению задач партии. Это лежит на нашей обязанности, на обязанности всех активных революционеров. Кто же из них станет отрицать, что дезорганизация правительства в крупнейших административных центрах помогла бы начавшемуся восстанию и облегчила бы победу народа?
Террор — как один из способов борьбы с государственной организацией, как сильное агитационное средство в руках социалиста-революционера, — оказал уже услугу народному делу. Мысль о возможности и полезности этого рода борьбы проникает все более и более в сознание не только революционеров всех фракций, но — что еще важнее — в сознание городского рабочего населения и крестьянства. Нужно стоять в стороне от жизни, чтобы не замечать этого или утверждать противное".

А.В.Богданович, из дневника, 30 октября: "Интересно очень показание Гольденберга (жида, который убил Кропоткина в Харькове). Его схватили, он раскрыл всю тайну, потом повесился. Се­годня будет окончен суд. В этом году, говорят, он мало привлек публики, говорят, зала пустая. Это — отрадное явление. Прежде не было места, все ломились попасть в залу."

М.Т.Лорис-Меликов - товарищу министра внутренних дел Черевину, телеграмма от 31 октября 1880 года:"...Прошу доложить Его Величеству, что исполнение в столице приговора суда, одновременно над всеми осужденными к смертной казни произвело бы крайне тяжелое впечатление среди господствующего в огромном большинстве общества благоприятного политического настроения. Еще менее возможно было бы распределить осужденных, для исполнения смертной казни, по местам свершения ими преступления, т.е. в Александровске, Харькове, Москве и Петербурге, расположенным по пути предстоящего возвращения Государя Императора в столицу. Поэтому возможно было бы ограничиться применением ее к Квятковскому и Преснякову; к первому потому, что, приговором суда, он, сверх обвинения его в взводимых на него преступлениях, признан виновным в соучастии во взрыве Зимнего Дворца, при котором убито 11 и ранено 56 лиц, исполнявших долг службы; ко второму же потому, что, хоть по обстоятельствам дела он оказывается менее виновным в взводимых на него преступлениях, но после свершения сих преступлений в минувшем году, он в текущем году совершил новое преступление, лишив, при его задержании, жизни лицо, также исполнявшее свой долг.
Считаю однако обязанностью заявить, что временно Командующий войсками Петербургского Военного Округа Генерал-Адъютант Костанда, при свидании со мной вчерашнего числа, передал мне убеждение свое, почерпнутое из доходящих до него сведений, что в обществе ожидается смягчение приговора дарованием жизни всем осужденным к смертной казни и что милосердие Его Величества благотворно отзовется на большинстве населения."

Генерал Черевин - М.Т.Лорис-Меликову, телеграмма от 3 ноября: "На телеграмму вашего сиятельства № 536 имею честь донести, что на депеше... его величество изволил наложить резолюцию: «Вчера приказал, через Черевина, приговоренных к смертной казни помиловать, кроме Квятковского и Преснякова".

И.Окладский: " Это было объявлено в торжественной форме. Пришел военный прокурор в полной парадной форме, с орденами, комендант и еще кто-то там был, и торжественно объявили..."

А.В.Богданович, из дневника, 2 ноября : "Был Бобриков. Много говорил о последнем суде. Пятерых приговорили к смертной казни, их 4-го будут вешать в 7 часов утра. Это еще большой секрет.
Будут помилованы трое — все те, которые покушались на жизнь государя, а двое, именно — Квятковский, который взорвал финляндцев в Зимнем дворце, и Пресняков, убивший швейцара на Васильевском острове, будут повешены. Государь это мудро придумал."

4 ноября "Был Адельсон (комендант), приехал с места казни, рассказывал впечатление, произведенное пре­ступниками, которых повесили. Оба причастились, оба обнялись сперва со священником, потом, имея уже завязанными руки, поцеловались друг с другом, поклонились войскам. Когда повешен был Квятковский, Пресняков посмотрел сбоку на эту картину и прослезился. Через минутy его ожидала та же участь. Ужасное впечатление!"

5 ноября "Вся печать высказывается очень сочувственно, что государь помиловал трех, тех, которые по­кушались на его жизнь. Нельзя без ужаса слышать все подробности вчерашней казни. Я смотрю очень несочувственно, с отвращением на нигилистов, но такое наказание страшно. Говорят, что палач Фролов все это делает с бессердечием и даже неловко."

Ф.М.Достоевский: "Казнь Квятковского, Преснякова и помилование остальных. NB! Как государство—не могло помиловать (кроме воли монарха). Что такое казнь? — В государстве — жертва за идею. Но если церковь — нет казни.".

Е.А.Штакеншнейдер, из дневника 7 ноября: "Тяжелое и нехорошее впечатление производит казнь даже на нелибералов. Не в нашем духе такие вещи..."

"Народная Воля", №4, 1880: "4 ноября, в 8 часов 10 минут утра, на Иоанновском равелине Петропавловской крепости повешены социалисты-революционеры Александр Александрович Квятковский и Андрей Корнеевич Пресняков.
Они умерли, как умеют умирать русские люди за великую идею: умерли с сознанием живучести революционного дела, предрекая ему близкое торжество."

М.Т.Лорис-Меликов: "Правительство бывает иногда поставлено в необходимость прибегать к смертной казни; но в данном случае оно, по мнению моему, совершило ошибку; преступления Квятковским и Пресняковым были совершены задолго до казни, а потому наказание это, нисколько не удовлетворив пожеланиям масс, ободрило только и ожесточило террористов. Желябов в показаниях своих не скрывал этого чувства".

Н.Рысаков: "Замышляла ли партия осуществить его, не знаю, но знаю, что за последнее время слышались голоса, требующие систематического террора и подразделения его на деревенский и городской".

К.П.Победоносцев - цесаревичу Александру: "Я вижу немало людей всякого чина и звания. От всех здешних чиновников и ученых людей душа у меня наболела, точно в компании полоумных людей или исковерканных обезьян. Слышу отовсюду одно натверженное, лживое и проклятое слово: конституция. Боюсь, что это слово уже высоко проникло и пускает корни.
Повсюду в народе зреет такая мысль: лучше уже революция, русская и безобразная смута, нежели конституция..."

А.Желябов: "...Партия готова и с монархией примириться, но только на основе максимально демократической конституции».

М.Н.Ошанина: "...В ИК народнический элемент постепенно ослаблялся, а политиканство усиливалось. Это означало собственно то, что люди все меньше и меньше начинали верить в способность народа добиться чего-нибудь собственными силами и все больше и больше придавали значение инициативе революционеров. Отсюда и изменение взгляда на захват власти. Под конец деятельности Комитета я не припомню ни одного человека, кто относился бы к захвату власти отрицательно".

Л.А.Тихомиров: "Без революции человечеству 70-х годов грозило полное крушение всего миросозерцания. Он этого не мог допустить, ум был слишком непривычен к работе и, главное, другой веры не мог себе найти. Оставалось одно: единоличный бунт. Если бы революционного материала было в России чуть-чуть побольше, он бы попытал баррикады или переворотный заговор. Но это оказывалось невозможным. Не выходило ничего. Оставалось действовать в одиночку, с группой товарищей, а стало быть - против лиц же, тайком, из-за угла... Под эту разбойничью практику, разумеется, подыскивались цели самые разнообразные: месть, дезорганизация, охрана пропаганды и т. п. В основной подкладке это просто был единственный способ начать революцию, то есть показать себе, будто бы она действительно начинается, будто бы собственные толки о ней - не пустые фразы."

А.Желябов: "Честь партии требует, чтобы он был убит".

А.И.Дворжицкий: "После 2-го апреля 1879 года государь император стал выезжать с конвоем; мне же приказано было находиться постоянно у Зимнего дворца, при прогулках, выездах и возвращениях во дворец его величества. Покойный государь по возвращении с поездки весьма часто подзывал меня и отдавал приказания о наведении справок о замеченных им на улицах подозрительных лицах. Хотя несколько раз мне удавалось напасть удачно на след указанных его величеством личностей, но, во избежание могущих быть ошибок, градоначальник Зуров приказал мне не ограничиваться наблюдением у дворца, а сопровождать государя императора всюду.

Его величество, привыкнув видеть меня около себя везде во время выездов, постоянно обращался ко мне с указаниями на лиц, казавшихся по какой-либо причине ему подозрительными. Следуя за экипажем государя, я старался быть как можно внимательнее, дабы не пропустить что-либо, могущее обратить на себя внимание государя. Случалось часто, что при докладе его величеству о задержании при проезде государя подозрительной личности он замечал: «верно, у него скверная рожа». Задержанные лица отправлялись в секретное отделение канцелярии градоначальника для справок и удостоверения личности."

С.А.Муромцев, А.И.Чупров, В Ю.Скалой, записка «О внутреннем состоянии России»,1880 г.:
"...Мертвая тайна политического процесса в противоположность гласности общего судопроизводства»— это «язва, которая в самом корне разрушает в обществе чувство законности.
...Независимость суда, предосторожности при обысках и арестах, ответственность за неправильное лишение свободы, наказание, налагаемое не иначе, как по соблюдении всех -формальностей гласного и состязательного судопроизводства,— вот необходимые условия существования современного общества. Ни с какими административными ограничениями суда оно не может примириться".

В.Н.Фигнер: "Мы о ценности жизни не рассуждали, никогда не говорили о ней, а шли отдавать ее, или всегда были готовы отдать, как-то просто, без всякой оценки того, что отдаем или готовы отдать. Это казалось так естественно! Мы не презирали “слово”, пропаганду словом, но его одного казалось мало; оно не удовлетворяло: нужны были факты, действие, активное вмешательство в жизнь, чтобы нарушить застой ее, внести изменения в неподвижно установленные формы. Повышенная чувствительность к тяжести политической и экономической обстановки затушевывала личное, и индивидуальная жизнь была такой несоизмеримо малой величиной в сравнении с жизнью народа, со всеми ее тяготами для него, что как-то не думалось о своем. ...У народовольца, определившего себя, не было внутренней борьбы. “Если берешь чужую жизнь — отдавай и свою легко и свободно”, — таково было его настроение. “