ШЛИССЕЛЬБУРГСКАЯ КРЕПОСТЬ

Н.А.Морозов, В.Н.Фигнер и другие о Шлиссельбургской крепости

остров Орешек, предместье С-Петербурга

Ныне - филиал Государственного музея истории Санкт-Петербурга

СТРОИТЕЛЬСТВО ШЛИССЕЛЬБУРГСКОЙ КРЕПОСТИ

Царизм не мог обходиться долго без своей твердыни. Прошел десяток лет после закрытия этой тюрьмы, и в августе 1881 года новый российский самодержец Александр III решил вновь создать на Шлиссельбургском острове крепкое и надежное место для заточения своих наиболее опасных политических врагов.

Период с половины 80-х годов до 1906 года в истории государственной тюрьмы Шлиссельбургской крепости освещен с наибольшей подробностью. Имеется литература об этой тюрьме за указанный период в виде отдельных книг и статей в журналах. Архивные материалы за эти же годы частично использованы в книге Е. Е. Колосова, встретившей самую положительную оценку бывших шлиссельбургских узников.

О строительстве новой тюрьмы на Шлиссельбургском острове сохранилось в архиве департамента полиции специальное дело. Оно представляет тем больший интерес, что не было использовано до настоящего времени в печати. Из него мы узнаем, что ввиду «предуказанного государем упразднения государственной тюрьмы в Петропавловской крепости и об устройстве таковой в Шлиссельбурге» жандармский генерал Оржевский обследовал крепость на острове Шлиссельбурге. Он представил отчет о своей командировке с приложением двух планов, из которых один знакомил с состоянием старой секретной тюрьмы,, а, другой — с состоянием всей крепости. Мы воспроизведем здесь оба плана и, таким образом, получим полное представление о Шлиссельбургской крепости в 1881 году.

В своей записке Оржевский дает очерк истории крепости с древних времен. Из этого исторического очерка для нас представляют интерес лишь сведения о переименовании Петром I башен в крепости, а именно, он назвал: Портбашню у входных ворот «Государевой», Фохтбашню — «Княжеской» в честь княгини Меньшиковой, Шварцбашню — «Королевской», Кирхбашню — «Угловой» (позднее Головина), Коноселицсбашню — «Светличной», Крутбашню — «Мельничной», Комсбашню — «Колокольной».

При посещении крепости в августе 1881 года товарищем министра внутренних дел Оржевским здесь находились дисциплинарный батальон и катерная матросская команда. Общее число заключенных нижних чинов достигало 411 человек. Прежняя секретная тюрьма была в то время приспособлена для 14 карцеров, в которые заключали провинившихся солдат из дисциплинарного батальона. Дворик при тюрьме, который служил для прогулок узников, оставался при посещении Оржевского «без назначения». Помещение, где, по словам Оржевского, содержался Иоанн Антонович, было в то время занято под мастерскую.

Давая общую характеристику Шлиссельбургской крепости, Оржевский называл ее «совершенно обособленным убежищем, где здание скрыто за высокими массивными стенами».

При разрешении вопроса об устройстве тюрьмы «самого строгого одиночного заключения» было составлено три проекта.

По первому проекту было предположено перестроить старую государственную тюрьму для содержания в ней десяти человек. В камерах должны были быть сводчатые потолки, асфальтовые полы, железные двойные двери, двойные стены. Стоимость перестройки исчислялась в 14 000 рублей.

По второму проекту предлагалось перестроить одноэтажное здание старой тюрьмы в двухэтажное, рассчитанное на 20 одиночных камер. Расходы были исчислены в 30 000 рублей.

Оба эти проекта не были приняты, и был одобрен третий проект. По этому проекту старая тюрьма перестраивалась на 10 одиночных камер и возводилось новое двухэтажное здание на 40 заключенных. Расходы по устройству этих тюрем и различных служебных зданий были определены в 150000 рублей.

Решение устроить на острове государственную тюрьму привело к закрытию в 1881 году тюрьмы дисциплинарного батальона. Проект и сметы были утверждены военным советом. Строительство поручено инженеру-строителю генерал-майору Войницкому, а постройка производилась подрядчиками-купцами.

Уже в ноябре 1882 года Войницкий сообщил об окончании перестройки старой тюрьмы на десять узников и здания для размещения жандармов. Но последовал ответ, что перевод заключенных из Петропавловской крепости будет произведен лишь по окончании всего тюремного строительства и не ранее сентября 1883 года.

Было воздвигнуто три здания вне внутренней ограды. Одно — для смотрителя и его помощника, а также для канцелярии, другое — для кордегардии и кухни для заключенных и служителей, а третье — для проживания жандармов.

Войницкий 2 сентября 1883 г. сообщил в департамент полиции об окончании постройки тюрьмы и всех служебных зданий при ней. Через полтора месяца особая комиссия принимала постройку, признав ее «вполне удовлетворительной». По предложению Покрошинского, первого начальника Шлиссельбургского жандармского управления, было решено устроить между первым и вторым этажами в новой тюрьме металлическую сетку, чтобы помешать заключенным броситься со второго этажа или сбросить кого-либо из чинов администрации. По его же предложению обычные стекла в рамах галереи новой тюрьмы были заменены матовыми.

В протоколе приема записано пожелание комиссии об устройстве двора для прогулок и возбужден вопрос о том, не следует ли уничтожить форточки в камерах, поскольку в тюрьме устроена «искусственная вентиляция». В целях охраны от побегов предложено устроить решетки «на слуховых окнах» в крыше тюрьмы.

Из приемочного акта новой постройки ясно видно, что комиссия направляла все свое внимание на меры строгой изоляции узников и предупреждения побегов из тюрьмы.

С августа 1870 года сюда переведена Выборгская военно-исправительная рота, замененная в 1879 году «дисциплинарным батальоном».

Юридическое оформление управления новой тюрьмой состоялось приказом по военному ведомству от 22 марта 1884 г. «Об управлении и военной охране Шлиссельбургской тюрьмы». Высочайше утвержденное мнение государственного совета об этом было направлено 11 мая 1884 г. Сенатом для распубликования. По этому законодательному акту управление тюрьмой находилось в ведении министра внутренних дел, по званию шефа жандармов, и на острове было утверждено Шлиссельбургское жандармское управление с пешей командой.

При ознакомлении с историей этого законодательного акта выяснилась не лишенная интереса подробность. В основе приказа по военному ведомству от 22 марта 1884 г. лежало высочайше утвержденное 14 февраля 1884 г. мнение государственного совета. При обсуждении проекта об устройстве управления тюрьмой в Шлиссельбургской крепости было высказано возражение в государственном совете против наименования тюрьмы «государственной».

Указывалось, что термин «государственная тюрьма» неизвестен нашему законодательству и было бы совсем нежелательно вводить в законе регламентацию политической тюрьмы. Другими словами, признавалось желательным оставить для действия администрации и ее усмотрения безграничный простор. Эта черта была самой характерной для всякой тюрьмы царизма, а для политической в особенности.

Александр III прекрасно учитывал, чем должна явиться проектированная им тюрьма. Она должна была быть местом замаскированной смертной казни и притом в тяжелой форме. Он добился этого. На основе опыта предшествующих лет он написал после ареста Александра Ульянова и других по делу 1 марта 1887 г.: «Желательно не придавать слишком большого значения этим арестам. По-моему, лучше было бы, узнавши от них все, что только возможно, не предавать их суду, а просто без всякого шума отправить в Шлиссельбургскую крепость. Это — самое сильное и неприятное наказание». Впрочем, по делу 1 марта 1887 г. Александр III широко использовал и смертную казнь, и заточение в государственную тюрьму.

Приказом по отдельному корпусу жандармов № 47 от 1 мая 1884 г. в штат тюрьмы Шлиссельбургской крепости были включены по жандармскому управлению 47 человек. И, кроме того, в штат пешей жандармской команды вошли 98 человек. Назначенные на службу в Шлиссельбургскую крепость жандармы во главе с полковником Покрошинским прибыли в крепость 11 июля 1884 г., а 2 и 4 августа сюда были доставлены первые заключенные из Алексеевского равелина и Трубецкого бастиона в количестве 21 человека.

Для подбора жандармов состоялось нечто вроде конкурса. Из Петербурга были запрошены жандармские управления очень многих городов о кандидатах на службу в новой тюрьме. Предлагался повышенный оклад, но вместе с тем предъявлялись и значительно повышенные требования для занятия жандармских должностей. Кандидатов было предложено немало, и отбор был произведен из унтер-офицеров- жандармских управлений обеих столиц и других городов (Вильно, Ковно, Гродно, Могилева, Одессы, Твери).

Переведенный в Шлиссельбургскую крепость смотритель Алексеевского равелина, уже известный нам Соколов-«ирод», взял с собою оттуда четырех испытанных им жандармов. Своего рода «конкурс» был произведен и среди политических заключенных, из числа которых правительство хотело направить в новую тюрьму самых важных и опасных.

Так составились в тюрьме эти два мира. Один из них образовали послушные исполнители царской воли — жандармы, а другой — восставшие против этой воли люди, отдавшие себя целиком революционной борьбе.

Как было уже указано выше, тюремных зданий в Шлиссельбургской крепости было два. Одним из них являлось здание, с историей которого мы знакомы из двух предшествующих томов нашей работы. Это была так называемая старая тюрьма, постройка вековой давности. Она заключала в себе 10 одиночных камер. В 1884 году их нумерация была иная, нежели до 1870 года. Были и другие небольшие изменения, не менявшие, однако, основной архитектуры этого здания-памятника. Так, например, на восточную сторону ранее выходило три камеры, расположенные рядом под номерами 8, 9, 10. В камере № 9 помещался караул. При народовольцах же, с 1884 года, были оставлены лишь две камеры под номерами 1 и 10. Между ними стало свободное незанятое пространство.

Не останавливаясь на подробностях размещения камер, укажем на план тюрьмы, сделанный Новорусским. На этом плане на месте позднее устроенной кухни до 1870 года помещались жандармы. Размеры камер были неодинаковы, и одни из них в санитарном отношении были несколько лучше других, хотя также не удовлетворяли самым скромным требованиям гигиены.

Новорусский дал описание одиночной камеры в старой тюрьме. Размер ее по диагонали был шагов десять. Большое окно начиналось на высоте роста человека и заканчивалось под сводчатым потолком; стекла были матовые, поэтому камера была сумрачной. Железная кровать днем откидывалась к стене на шарнирах. Железная печь топилась из коридора. Вместо стола к стене была приделана небольшая доска. Клозет был в углу камеры. Для умывания была раковина с проведенной водой. Пол асфальтовый, неокрашенный, шероховатый и постоянно грязный.

Такой общий вид камеры позволил автору сравнить ее со склепом. Но на стене этого склепа висела «инструкция» с правилами поведения заключенных и с угрозами наказания розгами и смертной казнью; эти правила напоминали, что в склепе находится не мертвец, а живой человек, способный действовать, нарушать правила тюремного распорядка со всеми последствиями этого.

Назначение здания старой тюрьмы с 1884 года изменилось. Оно уже не служило местом постоянного заточения узников, а было предназначено для временного пребывания в нем. Сюда помещали на разные сроки — один месяц или несколько долее — заключенных, вновь присланных в крепость. Сюда же переводили из новой тюрьмы для дисциплинарных наказаний на карцерное положение. Здесь находились привезенные в Шлиссельбургскую крепость для казни до исполнения над ними приговора. Старая тюрьма иногда служила последним местом пребывания для умиравших узников, которых переводили сюда перед смертью из новой тюрьмы. Наконец, сюда переводили буйных душевнобольных узников.

Из сказанного видно, что старая тюрьма была тяжким местом заточения. Эта тяжесть еще более увеличилась от того состояния, в котором находилась старая тюрьма.

Крепостной доктор так описывал старую тюрьму в 1890 году: «Здание старой тюрьмы одноэтажное, с трех сторон почти вплотную окружено стенами 4-саженной высоты, одна только сторона, обращенная на восток, несколько свободная и отстоит от стены сажен на десять. Вследствие такой обстановки воздух как на дворе, так и в самом здании тюрьмы застаивается и слабо вентилируется, и прямым следствием является неизбежная сырость, тем более, что уровень полов в тюрьме немного превышает уровень двора. Лучи солнца освещают только по утрам коридор и две боковые камеры (остальные же всегда были лишены солнечного освещения), что составляет громадный недостаток в гигиеническом отношении, так как благодаря близости стен лучи солнца освещают только крышу тюрьмы».

Нужно полагать, что тюремный врач подбирал для характеристики состояния тюрьмы такие выражения, которые не резали бы ухо его начальства, и, несмотря на это, получалась картина самого отвратительного состояния тюрьмы. Забытые требования санитарии должны были ускорить наступление здесь смерти узников и развитие их душевных болезней. То и другое и происходило в действительности.

К времени перевода в 1884 году в Шлиссельбургскую крепость заключенных здесь был произведен ремонт в разных частях крепости вплоть до тюремных стен и башен. Назначение этого ремонта было одно: принять все меры предосторожности против побега заключенных. В этих целях комендант крепости приказал заделать все отверстия в стенах и башнях и выход старого канала из крепости наружу, заложить окно во флажной башне, заделать двери в разных местах крепости и пр.

Эти мелкие ремонтные работы не интересуют нас, а потому мы на них и не будем останавливаться подробнее. Несомненно, что как бы ни были они мелки, они наносили тяжелый удар, с архитектурной точки зрения, Шлиссельбургской крепости как историческому памятнику вековой давности. Однако там, где хотели принять меры против побега узников, ни перед чем не останавливались и ничего не жалели.

На дворе старой крепости близ тюрьмы была воздвигнута постройка, совершенно расходившаяся с общим стилем соседних старинных строений. Это были одиночные дворики для прогулок заключенных. Их создал «прогресс» тюремной архитектуры: до 1884 года их в Шлиссельбургской крепости не существовало. Одиночные дворики, устроенные по иностранному образцу, представляли собою треугольники, отделенные один от другого высокими стенами. Наибольшая сторона этих треугольников была длиной в 15 шагов. Заключенные называли эти дворики клетками и стойлами.

Но не только одиночные дворики для прогулок заключенных были творениями вновь развившейся тюремной архитектуры. Ее созданием была и новая государственная тюрьма. Она представляла полный контраст старинному зданию с десятью камерами, видавшими в своих стенах узников не только XIX, но и XVIII столетия.

М. В. Новорусский в своих воспоминаниях говорит, что, гуляя по дворику старой тюрьмы, он видел новое красное здание, поражавшее его своим, так сказать, изяществом. Оно было двухэтажное, с 40 одиночными камерами. Посреди здания был вестибюль с чугунными гранеными колоннами и ажурными прикрасами, деревянные двери обычного типа, направо от входа — лестница во второй этаж, просторная, с блестящими лакированными перилами, калориферы за дверью с претензией на художественность, светлый коридор и, наконец, светлая камера, маленькая, как игрушечка, и вся залитая светом. Но это впечатление оказалось ошибочным. Камера показалась такой светлой лишь по сравнению с камерой старой тюрьмы. Продолжая описывать внутренность камеры, Новорусский говорит: «Чья-то фантазия разделала внутренность нашей камеры, выкрасивши сажей на масле не только пол, но и стены до высоты 2 аршин. При полном отсутствии мебели, особенно если кровать заперта на крюк, камера превращалась в настоящий катафалк, а белый сводчатый потолок должен был соответствовать серебристой парче, служившей украшением его сверху» .

Камеры были расположены по двадцати в каждом этаже, одна над другой. Во второй этаж «...вела широкая отлогая лестница со ступеньками из плитняка, а для входа в камеры этого этажа служили только узкие галереи, тянувшиеся в виде балконов по обе стороны коридора, как раз на той высоте, где должен быть помост (или пол), разделявший оба этажа. Взамен этого помоста, от пола одной галереи до пола другой, была натянута веревочная сетка, тянувшаяся сплошь во весь коридор и предохранявшая идущих но галерее от соблазна броситься вниз головой».

Таково было устройство старой и новой тюрем в Шлиссельбурге. Громадный промежуток времени разделял те сроки, когда были воздвигнуты эти тюрьмы, резко отличался их внешний вид, но они были схожи между собой по режиму, по задачам, которые им ставились, и по тому духу, которым были пропитаны их казематы. Обе они были детищем российского самодержавия.

За период 1884—1905 гг. тюрьма Шлиссельбургской крепости не подвергалась глубоким изменениям. Однако некоторые изменения были произведены. Одни из них были вызваны стремлением администрации полнее проводить систему одиночного заключения, не допуская общения заключенных между собою и постоянно держа их под наблюдением тюремной стражи. Другие изменения в устройстве одиночных камер были произведены в сторону смягчения режима после долгой и упорной борьбы узников за улучшение своего положения.

К изменениям первой группы относится закладка кирпичом каждого из четырех углов одиночной камеры и превращения ее, таким образом, в шестиугольную. Такая закладка значительно уменьшала размеры камеры, но давала тюремной страже полную возможность всегда иметь перед своими глазами заключенного, который раньше, стоя в углу, мог оставаться вне поля зрения жандармов.

Другое переустройство не внесло видимых изменений в камеры, но тяжело отразилось на заключенных. Администрация обнаружила разговоры заключенных через трубы клозетов отдельных камер и путем ремонта канализационных труб совершенно устранила всякую возможность разговора заключенных через трубы.

К изменениям второй группы относится замена окраски пола и низа стен: черная краска пола была заменена желтою, а стены были окрашены в светло-голубой цвет. Сначала лишь верхние матовые стекла оконной рамы заменили прозрачными, а позднее вставили такие прозрачные стекла во всей раме. Была улучшена вентиляция: вся верхняя часть рамы могла быть открываема в виде форточки.

Но наибольшие изменения произошли в тюремных дворах. С 1886 года были устроены шесть отгороженных высокими заборами огородов. На голую каменистую почву была насыпана земля, привезенная на остров баржами. С течением времени заключенным удалось добиться замены сплошного верха забора решетчатым. Еще позднее появились парники. Но об этих изменениях мы скажем позднее, когда будем характеризовать тюремный режим. Превращение каменистой пустыни в цветущий сад было делом рук самих заключенных.

ИНСТРУКЦИИ 

Режим в Шлиссельбургской крепости определялся инструкциями. Конечно, было бы ошибочно судить о нем только по инструкциям. Они существовали более или менее продолжительное время без всяких изменений, а режим глубоко изменялся. На его изменения влияли различные внешние обстоятельства и прежде всего общая внутренняя политика. Несомненно, что действие или бездействие отдельных статей инструкции находилось в зависимости даже от словесных распоряжении министра внутренних дел или высшего жандармского начальства, а в некоторых случаях содержание инструкции претерпевало глубокие изменения без словесных санкций высшей администрации. Оно происходило в результате борьбы заключенных с начальством тюрьмы, начиная от коменданта и кончая смотрителем.

Надо признать, что такая борьба была главным фактором изменения тюремного режима, и к концу существования Шлиссельбургской крепости, перед ее закрытием как государственной тюрьмы — 8 декабря 1905 г., от прежних инструкций оставалось очень мало. Если бы пришлось разнести по статьям инструкции завоевания заключенных, то мы получили бы совершенно необычную «хартию» тюремных вольностей узников на Шлиссельбургском острове.

Они вошли сюда в 1884 году совершенно бесправными и заранее обреченными' на скорую гибель. Об этом возвещал им текст инструкции, которая была вывешена в каждой камере и содержала всего восемь статей. Статьи были кратки, а их содержание было рассчитано на то, чтобы терроризировать узников. Однако терроризировать их не удалось.

Содержание инструкции 1884 года надо рассматривать как краткий катехизис поведения заключенных. Его можно было бы сделать еще короче, так как он сводился в основном к требованию беспрекословного повиновения тюремному начальству, без пояснений, в чем эти требования могут состоять. Из восьми статей шесть говорили о наказаниях; среди них были упомянуты смертная казнь и 50 ударов розгами для политических заключенных.

Угроза смертной казнью была приведена в исполнение над двумя заключенными (Минаковым и Мышкиным). Телесные наказания не были применены ни к кому. Тюремная администрация ясно сознавала, конечно, что наказание розгами вызвало бы общий бурный протест политических заключенных, которые всегда предпочитали скорее погибнуть, нежели перенести такое наказание.

Кроме розог, в качестве дисциплинарных наказаний были перечислены: лишение чая, лишение матраца на койке, заключение в карцер, в светлый и в темный, на хлеб и воду — на срок до пяти суток. За повторение проступков продолжительность заключения в карцере увеличивалась до восьми суток, причем заключение в темный карцер сопровождалось наложением оков.

Никакой четкости и определенности в инструкции не было. Она не указывала, какие проступки считаются повторными, не определяла, какие именно наказания должны быть применены за те или другие нарушения, и нисколько не ограничивала права администрации назначить одновременно несколько наказаний и держать в карцере хотя бы месяцами с самым кратким перерывом после каждых восьми суток. Не приходится удивляться в этой недвусмысленной неопределенности инструкции, открывавшей широкий простор усмотрению тюремного начальства. Это находилось в полном соответствии с безграничным произволом, царившим в крепости.

В рассматриваемой нами инструкции нет никаких указаний на обязанности заключенных производить какие-либо работы, несмотря на то, что все они были приговорены к каторжным работам. Наоборот, во втором параграфе дано прямое указание на предоставление работы наряду с чтением книг из тюремной библиотеки и правом беседы со священником лишь в виде награды за хорошее поведение. Среди этих наград не упомянуто предоставление права прогулок вдвоем. Это право было упомянуто в полной инструкции с 70-ю параграфами, которая была утверждена командиром отдельного корпуса жандармов генералом Оржевским 4 августа 1884 г. '.

Указанные мною восемь параграфов инструкции, вывешенной на стенах одиночных камер в Шлиссельбургской крепости, и представляли собой извлечение из означенной инструкции 1884 года, которая оставалась без всяких изменений в течение 13 лет, вплоть до 1897 года.

Инструкция 1884 года сковывала всю жизнь узников. Основное содержание инструкции сводилось к стремлению поставить заключенного в условия полной изоляции, не допуская никакого общения ни с внетюремным миром, ни с товарищами по заключению, ни даже с жандармами. Значение такой изоляции усугублялось запретом физического труда и почти всякой умственной работы. Из последующего нашего изложения будет видно, что самым страшным и самым тяжелым в режиме шлиссельбургского заключения было отсутствие труда. Если бы борьба заключенных против этого запрета и за право чтения книг не увенчалась успехом, неминуемая гибель грозила бы всем заключенным.

Несколько параграфов инструкции определяли обязанности тюремной администрации, во главе которой стоял начальник жандармского управления, в пределах всего острова Шлиссельбурга. В состав администрации, кроме жандармов, входил тюремный врач. Кроме того, инструкция предусматривала исполнение религиозных обязанностей православным священником. По мере надобности начальником жандармского управления созывался комитет, состоявший, кроме начальника, из двух его помощников, а также в случае надобности —тюремного врача и священника. Предметом его ведомства являлись хозяйственные, и административные вопросы.

Несколько параграфов определяли обязанности врача. Создавалось такое впечатление, что инструкция проникнута заботами о поддержании здоровья заключенных: врач был обязан посещать больных дважды в сутки, ежедневно посещать тюрьму, обходить через день здоровых заключенных, а заключенных в карцер навещать ежедневно. Ему было предоставлено право опротестовывать постановления комитета, клонившиеся, по его мнению, к причинению вреда здоровью служащих или заключенных (§ 22).

Но из истории Шлиссельбургской тюрьмы мы знаем, что заботы врача о заключенных оставались долгие годы лишь на бумаге. В глазах заключенных тюремный врач, в особенности в первые годы после открытия тюрьмы, ничем не отличался от жандармов. Вся обстановка тюремной камеры и условия тюремного режима должны были подрывать здоровье узников. С этой точки зрения характерно требование инструкции устраивать койку так, чтобы заключенный не мог ею пользоваться в течение дня. Значение этого запрета было тем более тяжело, что заключенные находились в течение дня в полном бездействии.

Свидания заключенных с родными и близкими были допущены инструкцией только в одном случае — при тяжкой болезни заключенного, и притом с разрешения товарища министра внутренних дел (§ 49). Но это «милостивое» разрешение было лишь на бумаге: никогда за все время существования крепости, с 1884 по 1905 гг., таких свиданий не происходило.

Параграф инструкции, посвященный тюремной библиотеке, предписывал ряд ограничений в пользовании книгами, которые выдавались с разрешения начальника жандармского управления. Первоначальный состав книг, выдаваемых из библиотеки, и пополнение его определялись департаментом полиции (§ 48). Право заключенных читать рассматривалось как награда за «хорошее поведение». В первое время состав библиотеки ни в какой степени не удовлетворял заключенных.

Такова была инструкция 4 августа 1884 г. На практике она оказалась еще тяжелее. Она давала тюремной администрации возможность провести тот режим, который превратил каторжную тюрьму в медленную смертную казнь.

Говоря о тех инструкциях и законах, которые определяли положение в тюрьме Шлиссельбургской крепости, следует отметить очень большую роль товарища министра внутренних дел Оржевского в установке жестокого режима этой тюрьмы. Этот жандармский генерал направил составленный им проект «положения о Шлиссельбургской крепости» министру юстиции. В проекте было предусмотрено применение к заключенным всех наказаний, предписанных законом для каторжан, не исключая и телесных.

Министр юстиции, хотя слабо, но, однако, высказал свое мнение об исключении телесных наказаний для заключенных в Шлиссельбургскую крепость .

Он указывал на нежелательность этого наказания в данном случае потому, что большинство политических преступников принадлежит к дворянскому сословию. Министр, по-видимому, предвидел, что применение телесного наказания в Шлиссельбургской крепости может привести к тяжелым событиям: свежа была память о процессе Веры Засулич. Робкое возражение министра юстиции не оказало никакого влияния на министерство внутренних дел. Проект Оржевского полностью был утвержден царем 19 июля 1884 г.

Положение о Шлиссельбургской крепости содержит шесть параграфов. Согласно этому положению Шлиссельбургская крепость предназначалась для содержания в ней государственных преступников, приговоренных к каторжным работам. Отбор заключенных для содержания в этой тюрьме должен был происходить по инициативе министра внутренних дел. Ближайшее заведование тюрьмой возлагалось на товарища министра внутренних дел как командира корпуса жандармов. Ему поручалось составить особую инструкцию для тюрьмы. Ответственность заключенных за маловажные и дисциплинарные проступки определялась по ст. ст. 222—225 книги XVII Свода военных постановлений. За преступления заключенные должны были быть предаваемы военному суду. Положение от 19 июля 1884 г. о Шлиссельбургской крепости легло в основу приведенной выше инструкции от 4 августа 1884 г.

Через два месяца после утверждения приведенной нами инструкции Оржевский 14 октября 1884 г. утвердил документ под названием «Инструкция для чинов управления Шлиссельбургской тюрьмой и заключенных по предметам распределения дня, состава довольствия для заключенных, порядка и времени прогулок, пользования книгами и занятиями». В ней 16 параграфов. Некоторые из этих параграфов повторяют правила предшествующей инструкции, а другие уточняют режим и распределяют обязанности между чинами тюремной администрации. Так, например, в § 1 запрещается кому бы то ни было входить в камеру заключенного без сопровождения старшего помощника начальника жандармского управления. Без такого сопровождения доступ в камеру мог быть разрешен в исключительных случаях лишь священнику.

Следующий, § 2, уточнял, что койки заключенных запираются перед утренним чаем до ужина и могут быть отперты по заявлению врача для больных арестантов, а по приказу администрации — в награду за хорошее поведение.

На старшего помощника начальника жандармского управления была возложена обязанность раздачи книг и материалов для работы с обязательным отобранием их при раздаче ужина.

Ряд параграфов (§ 5—9) возлагал на младшего помощника названного начальника: наблюдение за раздачей питания, ведение отчетности по расходам, заведование освещением, одеждой и выдачей постельного (раз в две недели) и носильного (раз в неделю) белья.

Два параграфа (§ 10—-11) определяли обязанности врача по наблюдению за доброкачественностью продуктов.

Создав режим, который вел к преждевременной смерти, инструкция предписывала врачу посещать больных арестантов утром и вечером.

Прекрасным показателем убийственной пустоты тюремного режима в Шлиссельбургской крепости является весь текст рассматриваемой нами инструкции. Самый подробный параграф в ней определял часы, когда должны были раздаваться утренний чай, обед, вечерний чай и ужин. Режим тюрьмы разнообразился только этими выдачами питания. Итак, жизнь проходила от чая до обеда, от обеда до ожидаемого вечернего чая и ужина. Даже прогулки не были точно установленным правом узников и зависели от усмотрения администрации.

Результатом действия правил такого тюремного распорядка за первый же год существования новой тюрьмы была смерть шести узников, и в том числе казнь двоих из них за протесты против режима в крепости. Дальнейшее вымирание заключенных с такой быстротой грозило значительной убылью тюремного населения. Оржевский, создатель инструкции и творец убийственного режима в крепости, не ожидал, по-видимому, таких «темпов». Осенью 1885 года он посетил Шлиссельбургскую крепость и отправил администрации крепости свое новое распоряжение.

Распоряжение Оржевского от 30 сентября 1885 г., требуя до -конца проведения безусловной строгости одиночного заключения, вместе с тем предложило принять некоторые меры «к улучшению внешней обстановки и внутренней жизни заключенных». Это было началом отступления тюремной администрации перед узниками, ведущими героическую борьбу против тюремного режима.

Среди этих мер наиболее крупным завоеванием узников было предложение Оржевского пополнить тюремную библиотеку книгами по «философии, математике, истории и богословию».

Другим таким же важным завоеванием явилась выдача узникам бумаги и карандашей при непременной обязанности возвращения в контору тюрьмы для хранения там всех исписанных листов. Было допущено занятие заключенных уборкой двора и предположено возбуждение весной 1886 года вопроса об устройстве огородов для работы на них заключенных.

Министерство внутренних дел отступало, но предпочитало не фиксировать на бумаге вынужденных уступок. Только 5 декабря 1897 г. министр внутренних дел Горемыкин утвердил новую инструкцию для Шлиссельбургской крепости.

В основных чертах она повторяла содержание предшествующих инструкций. Но соотношение сил в государственной тюрьме уже изменилось, и оставление различных параграфов в этой инструкции носило лишь формальный характер. По-прежнему содержалась угроза наказания розгами до 50 ударов. Но перечень льгот пополнился разрешением занятий в мастерских, допущением в совместной работе с другими заключенными, правом освещения камер в не положенное для того время и переписки с близкими родственниками раз в шесть месяцев «через посредство департамента полиции, который в зависимости от содержания писем мог разрешить отправление таковых в подлиннике» (§4). 

Такое изменение указанных нами статей тюремной инструкции наносило сильнейший удар по той строжайшей системе одиночного заключения, которая была установлена инструкциями 1884 года. Мы отмечали, что изменение режима достигалось борьбой узников в тюрьме. Добавим, что победа далась не сразу. Различные черты беспощадного режима смягчались лишь очень медленно в результате титанической борьбы узников. Нам предстоит познакомиться с этими борцами и с историей их борьбы.
 

УЗНИКИ ШЛИССЕЛЬБУРГСКОЙ КРЕПОСТИ 1884—1906 ГОДОВ

Ничем не нарушимая тишина в коридорах Алексеевского равелина Петропавловской крепости была резко нарушена 2 августа 1884 г. Из одиннадцати одиночных камер этого равелина жандармы выводили одного за другим узников, закованных в кандалы. Подхватив под обе руки выведенного из камеры арестанта, жандармы быстро, почти волоча его, направлялись с ним к берегу реки. Впоследствии узники вспоминали, что у них явилось предположение о предстоящем их утоплении в реке. Но их не утопили. Их рассаживали по специально устроенным одиночным камерам в барже под строгим присмотром жандармов.

Пароход повез баржу к Шлиссельбургскому острову. Здесь жандармы выводили отдельно каждого привезенного и опять, подхватив под руки, быстро волокли за тюремные стены через ворота крепости, украшенные старинным двуглавым орлом. Привезенных расковывали и размещали по одиночным камерам вновь отстроенной тюрьмы. Эти первые одиннадцать узников, привезенные сюда, были: Фроленко Михаил, Исаев Григорий, Морозов Николай, Тригони Михаил, Попов Михаил, Щедрин Николай, Грачевский Михаил, Златопольский Савелий, Геллис Меер, Буцевич Александр, Минаков Егор.

Через день после увоза из Алексеевского равелина первой партии, а именно 4 августа, из Петропавловской крепости в Шлиссельбургскую перевезли еще 10 человек. Это были: Буцинский Дмитрий, Клименко Михаил, Юрковский Федор, Поливанов Петр, Кобылянский Людвиг, Богданович Юрий, Арончик Айзик, Мышкин Ипполит, Малевский Владимир и Долгушин Александр.

В этом же 1884 году в Шлиссельбургскую крепость было доставлено еще 17 человек, но двое из них для казни (Рогачев и Штромберг). Из 40 камер были заняты, таким образом, 36. Но в том же году одна за другой освободились три камеры: 21 сентября был казнен Минаков, 6 октября повесился Клименко, и 28 декабря умер от туберкулеза Тиханович. Таким образом, к 1 января 1885 г. в Шлиссельбургской крепости встречали новый год в своих одиночных камерах 33 узника. Тюрьма была почти заполнена. Дальнейшее поступление в нее происходило уже не ежегодно и не в прежних размерах, хотя смерть освобождала камеры от их жильцов. По отдельным годам в крепость были присланы для заключения или для казни: в 1885 году—1 человек, в 1886 году — 3, 1887 году—12, 1890 году —2, 1901 году—1, 1902 году —2, 1903 году—1, 1904 году — 2, 1905 году — 5 и, наконец, в 1906 году — 2 человека.

Е. Е. Колосов в работе Государева тюрьма — Шлиссельбург, стр. 77, определяет число заключенных, поступивших в 1884 году, цифрой 34, но у него не названы Штромберг и Рогачев, доставленные 7 декабря 1884 г. для казни, и не упомянута фамилия Крыжановского, доставленного 15 октября 1884 г.

Наибольшая цифра поступления в крепость после 1884 года выпала на 1887 год, но из 12 человек, доставленных в крепость, пятеро провели в здании старой тюрьмы лишь время с 5 по 8 мая и были казнены. За период с 1891 и до 1900 гг. включительно новых поступлений в крепость не было. За период 1901—-1904 гг. поступило 6 человек. В год закрытия государственной тюрьмы, в 1905 году, сюда было доставлено 5 человек, из которых трое для казни. Уже после закрытия этой тюрьмы в нее было доставлено еще двое для казни.

Приводимый нами далее список узников Шлиссельбургской крепости за 22 года (1884—1906 гг.) содержит 69 фамилий. Из них 37 человек 2 было доставлено сюда за первые четыре месяца существования новой Шлиссельбургской тюрьмы. Если вспомнить, что она была рассчитана на 40 заключенных, то приходится отметить большую быстроту заполнения этой тюрьмы. Этому удивляться не приходится. Список узников был намечен много ранее. Он был еще более обширным, но смерть нескольких человек в Алексеезском равелине сократила список кандидатов на одиночные камеры новой государственной тюрьмы.

Еще в 1883 году проектировался список будущих узников Шлиссельбургской крепости.

Список был продуман с большой тщательностью, и в него попали осужденные за важнейшие государственные преступления. Приговоры лицам, включенным в список, были вынесены много лет назад, некоторым даже во второй половине 70-х годов (например, по процессу Долгушина, 193-х и др.).

Узники, поступившие в Шлиссельбургскую крепость в 1884 году, были довольно однородны по своему составу. Наибольшая часть заключенных была переведена из Алексеевского равелина. Здесь никого не оставили, и отсюда никто не был переведен в другие тюрьмы: весь наличный состав целиком был переведен из одной крепости в другую.

Так как в Шлиссельбургской крепости еще оставались незанятые камеры, то их замещение произошло по «конкурсу». Заключенные были отобраны в первую очередь в Трубецком бастионе Петропавловской крепости, но были также перевезены и из других мест заключения. Даже очень большая дальность расстояния некоторых тюрем от Петербурга и трудности секретной перевозки таких избранников, например с Карийской каторги, не остановили правительство.

Оно решило сосредоточить во вновь отстроенной тюрьме тех из своих политических врагов, которые казались наиболее опасными. Даже тяжелая душевная болезнь, повлекшая за собой содержание больного в психиатрической лечебнице, не служила препятствием после наступившего выздоровления к переводу осужденного в Шлиссельбургскую крепость (так в нее из Казанской психиатрической лечебницы был доставлен Игнатий Иванов, бывший узник Алексеевского равелина).

При составлении списка «избранников» для заточения в Шлиссельбургскую крепость тяжесть государственного преступления и опасность осужденного определялись, с одной стороны, характером этого государственного преступления, а с другой стороны, политической оценкой самого осужденного. Такие преступления, как, например, посягательства на жизнь царя (по делу 1 марта 1881 г. и 1 марта 1887 г.), более крупные террористические акты, более революционное прошлое, побеги из мест заключения, служили основанием для зачисления в число узников новой тюрьмы.

Но оказывали свое действие и другие обстоятельства, так, например, отношение к заключенному местной тюремной администрации. К числу таких случаев относятся, например, присылка из Карийской тюрьмы Буцинского, у которого были столкновения с начальником тюрьмы. По нашему мнению, вопреки предположениям Колосова , случайность такого рода не играла, по общему правилу, решающей роли для отбора узников в Шлиссельбург. Имена заключенных в громадном большинстве известны в истории русского революционного движения и говорят сами за себя.

М. В. Новорусский в составленном им списке заключенных Шлиссельбургской крепости отметил тюремный стаж этих революционеров, включив в него и время, проведенное вне Шлиссельбургской крепости. У отдельных революционеров время заключения в различных тюрьмах до Шлиссельбурга было очень значительно, например, у Долгушина — 11 лет; это служит показателем , строгости отбора узников в новую государственную тюрьму.

Пропагандисты начала 70-х годов, члены партии «Черный передел», «Земля и воля», «Народная воля» дали своих представителей при первом же «наборе» узников. Даже краткость того срока, который оставалось отбыть в заточении некоторым из намеченных кандидатов, не служила препятствием взять их с Кары в Шлиссельбург и поторопиться добить их тяжелым тюремным режимом.

Помещаемый ниже список дает возможность подвести некоторые цифровые итоги (этим же вопросом интересовался также М. В. Новорусский, но несколько в ином разрезе). В первую очередь мы занялись определением продолжительности пребывания отдельных заключенных в крепости. Нередко она была очень велика. Среди заключенных был немалый процент смертников, которым казнь была заменена пожизненным заточением. Вообще долгосрочные наказания преобладали над осуждением на менее долгие сроки.

Условия тюремного режима сократили эти сроки заточения, приведя многих узников к преждевременной смерти. Это обстоятельство надо иметь в виду при ознакомлении с продолжительностью пребывания в крепости.

Если взять сведения о времени пребывания в Шлиссельбургской крепости лишь тех заключенных, которые вышли из этой крепости, будучи или освобождены, или переведены в другие тюрьмы, или сосланы, то из 32 таких узников вышли из тюрьмы:

На 1-м году заключения - 1 чел.
- 2 -  4 чел,
- 3 - 2 чел,
- 4-  2 чел,
- 5 - 1 чел,
- 9 - 1 чел,
- 10-1 чел,
-11 - 2 чел,
- 12 - 1 чел,
- 13- 2 чел,
- 14 - 1 чел,
- 18- 1 чел,
- 20- 3 чел,
- 22 - 3 чел.

Всего 32 человека

Таким образом, из этих 32 узников почти половина, а именно 14 человек, пробыли в крепости более 15 лет. Самые краткие сроки пребывания в крепости пришлись на осужденных в XX веке.

Единственным освобожденным на первом году пребывания был Кочура, осужденный за покушение на харьковского генерал-губернатора Оболенского и оказавшийся предателем. На втором году вышли из крепости четверо осужденных, отправленных отсюда на Нерчинскую каторгу после закрытия государственной тюрьмы в этой крепости. Их перевод из Шлиссельбурга был вызван революционными событиями конца 1905 года. Эти же события дали свободу восьми узникам, трое из которых пробыли в тюрьме с самого ее основания (Морозов, Фроленко, Попов Михаил) и пятеро (Новорусский, Иванов Сергей, Лукашевич, Лопатин, Антонов) с 1887 года. Они вышли на свободу 28 октября 1905 г. по амнистии.

Из общего числа 69 узников, кроме 32 указанных выше, еще три человека окончили свою жизнь вне Шлиссельбургской крепости. Они были увезены отсюда душевнобольными в психиатрические лечебницы.

Половина всех заключенных в Шлиссельбургской крепости погибла на этом острове. Мы подвели итоги этой страшной статистике смертности. В крепости погибло 34 человека, из которых

15 было казнено, 4 окончили жизнь самоубийством и 15 узников умерли «естественной смертью». В действительности это была смерть не от естественной причины, а убийство, так как они умирали, убитые режимом заточения не только Шлиссельбургской крепости, но и других тюрем.

Кроме того, 25 августа 1905 г. Стародворский был переведен в Петропавловскую крепость

Некоторые из них, как, например, Долгушин, Мышкин и другие, прошли через Петропавловскую крепость, через центральные тюрьмы близ Харькова, через Карийскую каторжную тюрьму. Каждая тюрьма уносила годы их жизни. Из 15 человек, умерших в Шлиссельбургской крепости, четыре умерли в первый же год прибытия сюда, четыре — на втором году, двое — на третьем, двое — на четвертом и по одному человеку — на седьмом, восьмом и тринадцатом году заточения в Шлиссельбургской крепости.

Для характеристики узников Шлиссельбургской крепости мы выявили классово-социальный состав всех 69 человек.

Вполне точные сведения, определяющие классовую принадлежность каждого заключенного, имеются не о всех узниках Шлиссельбургской крепости. Так, например, в некоторых случаях лишь указывалось, что осужденные были детьми военнослужащих или чиновников. Так как военнослужащие были в офицерском звании, то мы имели основание причислить узников Шлиссельбурга из числа военнослужащих или их детей к лицам дворянского происхождения.

На первом месте среди осужденных оказались дворяне, военнослужащие и их дети — 24 человека. Объяснение этому большому числу надо искать в том, что значительная часть тех, кто попал в Шлиссельбургскую крепость для заточения там или для казни, принадлежала к революционерам 80-х годов, когда на арене политической борьбы революционеры из дворян играли большую роль. Надо предполагать, что из числа семи человек детей чиновников были также и дворяне. Принадлежащих к мещанам и детям лиц духовного звания было почти поровну: первых — 7, а вторых — 8 человек. Рабочих оказалось лишь 5, а крестьян еще менее — 2 человека. Четверо осужденных принадлежали к детям лиц купеческого сословия. Звание 12 человек не удалось выяснить.

В соответствии с таким социальным составом оказались сведения об образовательном уровне шлиссельбуржцев. У 42 шлиссельбуржцев было или высшее образование или незаконченное высшее, половина из них во время ареста была студентами. У 17 человек образование было среднее, низшее — только у трех. Не оказалось сведений об образовании семи человек.

Итак, в тюрьму Шлиссельбургской крепости были направлены почти исключительно люди с высшим или по крайней мере со средним образованием. Если припомнить, что многие из них были во время ареста студентами, то понятен молодой возраст, которым отличались присланные в Шлиссельбургскую крепость. Чтобы закончить рассмотрение наших сведений о личном составе 69 человек, присланных в Шлиссельбургскую крепость, добавим, что среди них было четыре женщины (Фигнер, Волкенштейн, Гинзбург и Коноплянникова, доставленная в 1906 году для казни).

Приводим составленный нами список заключенных.

СПИСОК ЗАКЛЮЧЕННЫХ В ШЛИССЕЛЬБУРГСКУЮ КРЕПОСТЬ (С 1884 ПО 1906 ГОД)

При составлении списка заключенных в Шлиссельбургскую крепость использованы списки, помещенные, в работах:

М. В. Новорусский, Записки шлиссельбуржца, П., 1922.

Д. Г. Венедиктов-Бизюк, По казематам Шлиссельбургской крепости, М., 1931.

В. С. Панкратов, Жизнь в Шлиссельбургской крепости, П., 1922.

ЖЕНЩИНЫ В ШЛИССЕЛЬБУРГСКОЙ КРЕПОСТИ

Говоря о режиме Шлиссельбургской крепости, мы уделяем особый параграф узницам этой крепости.

Во второй половине XIX века было совершенно бесспорным принципом размещать заключенных мужчин и женщин раздельно. Для заключенных того и другого пола строились особые тюрьмы, или, по крайней мере, мужчины и женщины размещались в изолированных помещениях тюрьмы.

Отступление от этого правила рассматривалось как мало терпимое отступление от требований тюремной политики. Так было с общеуголовными преступниками.

Иначе обстояло дело с узниками Петропавловской и Шлиссельбургской крепостей. В них в одиночных камерах за долгий период существования этих тюрем находили себе «приют» не только мужчины, но и женщины, боровшиеся против самодержавия.

Когда .Александр III в начале 80-х годов воздвигал новую страшную тюрьму в Шлиссельбурге, русская женщина уже принимала широкое участие в революционном движении. Строители новой тюрьмы это прекрасно знали. Но эта тюрьма, управление ею, ее режим, ее исключительно мужская администрация не учитывали различия пола «государственных преступников» и создавали одинаково жестокие условия заключения для всех. На практике тюремный режим становился для женщин еще более тяжелым, чем для мужчин.

За период 1884—1906 гг. в Шлиссельбургскую крепость вошли четыре узницы. Две из них отсюда не вышли: одна окончила жизнь самоубийством, а другая погибла от руки палача.

Эти четыре женщины были: Вера Фигнер, Людмила Волкенштейн, Софья Гинзбург и Зинаида Коноплянникова. Первая пробыла в крепости 20 лет, вторая—13 лет, третья — немного более месяца, а четвертая — всего 56 минут. Софья Гинзбург сама сократила срок своего пребывания в тюрьме, окончив жизнь самоубийством, а Коноплянникова была привезена сюда для казни.

В условиях заточения каждая из этих узниц проявила особенности своего характера. При этом сказались влияние и разница в сроках поступления в крепость, пребывания в ней, и характер самих заключенных женщин. Но эти особые черты развивались на одном и том же фоне — на фоне шлиссельбургского заточения.

Вера Фигнер—живая скрижаль Шлиссельбургской крепости за двадцать лет. Опубликованный ею «Запечатленный труд" поведал читателям о той борьбе, которая велась внутри стен крепости, в одиночных камерах тюрьмы. «Запечатленный труд» навсегда сохраняет в памяти читателя эту великую борьбу.

В архивных документах, а именно в отчетах тюремной администрации, Вера Фигнер была на плохом счету: часто встречаются отметки о ее столкновениях с администрацией. Поведение ее было стойким, и ничто не могло сломить ее верности принципам революционной этики. Мы говорим о ней в параграфе «Женщины в Шлиссельбургской крепости», а между тем при своей удивительной женственности она всегда вела себя в тюрьме с чисто мужской решительностью, непоколебимостью и твердостью.

Трудно и даже невозможно передать короткими словами страницы «Запечатленного труда». Мы берем из них лишь некоторые факты, характеризующие положение Фигнер в крепости. Присужденная к смертной казни, замененной пожизненными каторжными работами, она была доставлена в Шлиссельбургскую крепость, как и мужчины, в кандалах. Так же, как и мужчин, ее не столько вели, сколько несли под руки на пароход, а потом и в крепость.

В приемной комнате тюрьмы в присутствии врача какая-то женщина раздела ее догола. Фигнер вспоминала: «Несколько минут — и я стою голая. Было ли мне больно — нет... Было ли мне стыдно — нет... Мне было все равно. Душа куда-то улетела, ушла или сжалась в совсем маленький комочек. Осталось одно тело, не знавшее ни стыда, ни нравственной боли. Доктор встал, обошел вокруг меня и что-то записал. Затем вышел. Меня привезли сюда навсегда... я не должна была выйти отсюда, но все же, все же надо было меня оголить, надо было записать в книгу, есть ли особые приметы на моем теле или нет...» .

С этого эпизода началась двадцатилетняя жизнь Веры Фигнер в крепости. Из отдельных эпизодов этой жизни напомним прежде всего ее заключение в карцер в старой тюрьме. Условия этого заключения нисколько не были смягчены для женщин. Ей не было дано постельных принадлежностей, и на второй же день, когда койка была заперта, ей пришлось лежать на грязном асфальтовом полу, подложив под голову свою обувь.

Но и сама Фигнер, как ни тяжело было карцерное заключение, не допускала никаких облегчений по отношению к себе, если они не были применены к другому заключенному в соседний карцер — Попову. Между тем, конечно, ей, женщине, приходилось гораздо тяжелее, чем мужчине. Она вспоминала, что, когда «и принесли постель и чай, не предоставленные Попову, она отказалась от постели, а чай выплеснула под ноги смотрителю. Только услышав от смотрителя, что Попову дана постель, она также ее приняла, и, по ее словам, «была пора: в ушах стоял непрерывный звон и шум; в голове было смутно, точно не спишь и не бодрствуешь».

Во время этого заключения в карцер у Фигнер созрело решение «терпеть в том, что можно стерпеть, но когда представится случай, за который стоит умереть, протестовать и протестовать на смерть» .

Такой случай представился через два года, а именно осенью 1889 года, когда из тюремной библиотеки крепости был изъят целый ряд книг, которыми дорожили заключенные. Фигнер была горячей сторонницей протеста в виде голодовки и провела ее решительно и дольше всех остальных заключенных, а именно в течение девяти дней. Она прекратила голодовку только под угрозой двоих товарищей, что они лишат себя жизни в случае ее смерти. Таким образом, она оказалась более стойкой, чем кто-либо из мужчин.

Такой же она оказалась и в 1902 году, когда начальство крепости решило восстановить старую тюремную инструкцию, очень тягостную для заключенных. Все узники находились в страшной тревоге. Восстановление этой инструкции после того, как она фактически была отменена уже несколько лет, грозило заключенным смертью или безумием.

Протесту», Вера Фигнер сорвала у смотрителя погоны с мундира. Вес- заключенные ждали самого худшего конца. На этот раз дело закончилось необычно и совершенно благополучно для Фигнер. Она не подверглась никакой репрессии. Часть тюремной администрации была заменена другими лицами, и завоеванные дорогою ценою «вольности» заключенных не были отменены.

Поистине этой женщине принадлежит честь спасения всех узников Шлиссельбургской крепости от возобновления в XX веке того страшного режима, с которого начался 18 лет назад последний период в жизни этой царской твердыни.

Отметим, что в одном из протоколов по делу об указанном событии 1902 года подчеркнуто самым решительным образом то /большое укажемте и почтение», с которыми все заключенные относятся к Фигнер. В этом факте надо искать объяснение благополучного исхода такого важного проступка узницы, как срывание погон с плеч смотрителя тюрьмы. Несомненно, что репрессии по отношению к Вере Фигнер вызвали бы страшный протест всей тюрьмы.

Выше мы выяснили лишь те особенности заключения, которые выпали на долю Фигнер как женщины. Она не ставила своей задачей подчеркивать их, потому что у нее на первом месте всегда стояло не личное «я», а прежде всего верность своим идеалам.

Вторая названная нами узница Шлиссельбургской крепости, Людмила Волкенштейн, была осуждена по процессу 14-ти вместе с Фигнер. Приговоренная к смертной казни, она вместо этого наказания была отправлена в Шлиссельбургскую крепость, где и провела 13 лет. Она поступила сюда в октябре 1884 года и оставила записки о своем заточении в этой тюрьме. Эти записки, как и воспоминания В. Фигнер, интересны для нас тем, что подчеркивают особенности режима заточения женщин в этой тюрьме.

Не случайно Вера Фигнер и Людмила Волкенштейн были размещены в тюрьме по камерам, не только не смежным между собою, но даже расположенным на противоположных концах коридора. Это исключало возможность общения между ними.

Яркий свет на отношение тюремной администрации к узницам проливают те строки, в которых Волкенштейн вспоминает производство личного обыска в ее камере:

«Эти обыски—ужасная вещь: они бессмысленны, грубы до цинизма, мучительны. Во время обыска ирод без всякого стеснения следил в «глазок» за происходившим в камере. Когда женщины заметили это и подняли крик, ирод ответил: «Что же мы не видали голых женщин — вот пустяки выдумали» .

Таким образом, хотя обыск и личный осмотр узниц производился женщиной, но под наблюдением смотрителя тюрьмы.

Волкенштейн отмечает, что женщин не били и не связывали, однако «нечаянно» толкали и отправляли в карцер. По ее словам, с женщинами были «менее грубы,— вернее, реже грубы». Может быть, это объясняется опасением того сильнейшего протеста всех заключенных, который неизбежно в таких условиях вспыхнул бы в тюрьме.

Мы указывали выше, что Волкенштейн и Фигнер были размещены в разных концах коридора. Впервые им удалось увидеть друг друга только в январе 1886 года, когда им были разрешены совместные прогулки на тюремном дворике. Это разрешение было дано, когда тюрьма пережила уже несколько смертей узников. Свидания доставляли обеим женщинам великую радость и утешение.

Строки, посвященные Верой Фигнер описанию переживаний обеих узниц при взаимном общении, исполнены неописуемой теплоты. Тем не менее обе эти женщины отказались от свиданий друг с другом на целые полтора года в виде протеста против не» справедливого лишения других заключенных права таких совместных прогулок. В самой тюрьме заключенные мужчины расценивали эту форму протеста различно, и многие из них не последовали примеру женщин.

Ни Фигнер, ни Волкенштейн ничего не говорят в своих воспоминаниях о тех настоящих страданиях, на которые они сами себя обрекли в борьбе за улучшение общего положения узников в Шлиссельбургской крепости. Но говоря об узницах Шлиссельбургской крепости, мы не должны забывать этого факта: казалось бы, пассивное сопротивление не было героическим поступком, но в действительности оно вырастало до гигантских размеров и должно было оказать влияние на исход той борьбы, которая велась в Шлиссельбургской крепости с тюремным режимом.

Шлиссельбуржец М. Р. Попов вспоминает в своей статье, посвященной Л. А. Волкенштейн, какое горячее участие принимала эта узница в борьбе с тюремной администрацией. Ее не пугали дисциплинарные наказания. Ее стойкость приводила жандармов в бешенство. Они, по словам Попова, ругали ее и даже плевали в «глазок» ее камеры. Смотритель тюрьмы Соколов, зная, что заключенная не выносит высокой температуры, накаливал печь в карцере Волкенштейн, и карцерное заключение становилось настоящем пыткой, но ничто не могло сломить энергии и бодрости этой женщины.

В сентябре 1896 года Волкенштейн была вывезена из Шлиссельбургской крепости на остров Сахалин. Тогда же она со свойственной ей смелостью описала режим Шлиссельбургской крепости. Ее воспоминания были одними из первых, которые познакомили широкие круги читателей с режимом этой крепости, и в этом большая заслуга Волкенштейн перед историей царской тюрьмы.

Ни Вера Фигнер, ни Людмила Волкенштейн не знали, что одновременно с ними в Шлиссельбургской крепости находилась еще одна осужденная — Софья Гинзбург. Она была доставлена в старую тюрьму 1 декабря 1890 г. и была последней представительницей партии «Народная воля», заключенной в эту тюрьму.

Никто из узников не знал об этой новой обитательнице тюрьмы, никому не удалось подметить этого пребывания в течение тех 37 дней, которые Гинзбург прожила здесь в заточении. Даже трагическая смерть ее, когда эта молодая женщина окончила жизнь самоубийством, осталась тайной для узников новой тюрьмы. Правда, в старой тюрьме в то время содержались Щедрин и Конашевич, однако оба они были душевнобольными и не могли обратить внимания на вновь прибывшего товарища.

Я лишь отмечу здесь жестокость помещения Гинзбург в старую тюрьму, изолированно от прочих узников в новой тюрьме. Несомненно, что сношение с товарищами, хотя бы путем перестукивания, возможно, спасло бы эту молодую жизнь.

Тяжесть пребывания Гинзбург в старой тюрьме возрастала от присутствия там двух душевнобольных узников. Их вопли причиняли узнице настоящие мучения. Напоминаю, что департамент государственной полиции не обратил внимания на просьбу Гинзбург перевести ее в другую тюрьму. Он не обратил внимания даже и на предупреждение коменданта крепости, что Гинзбург тяжело переносит заключение. При таком положении самоубийство Гинзбург превратилось в ее убийство тюремным режимом.

О пребывании в крепости четвертой женщины — Зинаиды Коноплянниковой — ничего неизвестно. Доставленная сюда после приговора к казни по делу об убийстве «усмирителя» московского восстания—командира Семеновского полка Мина,— она оставалась в крепости в ожидании казни всего 56 минут. Никаких других заключенных в крепости не было. Коноплянникова унесла с собой в могилу тайну своего пребывания в тюрьме.

 ТЮРЕМНЫЙ РЕЖИМ 1884—1906 ГОДОВ

Режим в тюрьме Шлиссельбургской крепости в период 1884—1906 гг. определялся не только уже известными нам инструкциями 1884—1897 гг. Он определялся и самою практикою и в особенности, как мы указали выше, результатами той борьбы, которую вели узники с тюремной администрацией. Режим тюрьмы познается не только из содержания инструкции и правил тюремных уставов. Он определяется также условиями применения этих инструкций и правил. В особенности это верно в отношении Шлиссельбургской крепости.

Тюрьма, устроенная за высокими стенами на недоступном острове, была совершенно изолирована от всего внешнего мира. Окутывавшая ее тайна и подчинение непосредственно министру внутренних дел открывали для тюремной администрации возможность широкого произвола по отношению к узникам. Но узники не отличались покорностью и готовностью без борьбы стать жертвами гнусного тюремного режима.

В то время как местная тюремная администрация прилагала свои старания к тому, чтобы еще более усилить предписанные инструкцией тяжелые условия режима, узники этой крепости были преисполнены решимости вести борьбу с тюремным бытом до конца, т. е. до своей смерти или до победы.

Не текст инструкции, а больше всего воспоминания бывших заключенных и архивные материалы обрисовали перед нами режим Шлиссельбурга и историю его изменения. Ашенбреннер, Волкенштейн, Морозов, Новорусский, Панкратов, Попов, Фигнер, Ювачев и другие напечатали свои воспоминания о Шлиссельбурге, неизгладимо врезывающиеся в память читателя. Архивные материалы, использованные нами в подлинниках и появившиеся в печати и в особенности в ценном труде Е. Е. Колосова, знакомят нас с бытом Шлиссельбургской крепости 1884—1906 гг.

Мы уже знаем, что 2 августа 1884 г. из Алексеевского равелина в крепость были доставлены первые одиннадцать узников.

Их принимал в новой тюрьме тот же самый Соколов-ирод, который стерег их в равелине. Он прекрасно знал их, так же как они знали его. Однако он и здесь предупреждал, входя к ним в камеру: «Так как ты лишен всех прав, то буду говорить на «ты»». Это предупреждение раздражало заключенных.

Заключенные были одеты в серые куртки с черными рукавами и с черным тузом на спине. Даже женщины носили такие мужские куртки с бубновым тузом на спине, а на голове серые, как у мужчин, с черным крестом по верху шапки. Только позднее шапки для женщин были заменены серыми суконными платками. Летом выдавалась одежда из белого холста.

Так началась «жизнь» в Шлиссельбургской крепости. Для тех заключенных, которые были переведены сюда из Алексеевского равелина Петропавловской крепости, она была продолжением режима этого равелина.

Строжайше преследовали всякие попытки заключенных к общению посредством перестукивания. Мертвая тишина Шлиссельбургской крепости не должна была быть нарушаема ничем.

Вера Фигнер считала тюремную тишину «самым страшным орудием пытки». По ее словам, тишина являлась «наиполнейшим выражением тюремной дисциплины, сковывающей узника», «Тюрьма должна быть мертва, мертва, как могила, мертва день и ночь». В своих воспоминаниях Фигнер отмечала особую изощренность слуха узников одиночных камер, в особенности в тех случаях, когда звук достигал значительной силы или повторялся.

Болезненнее других относился к шуму Грачевский. Может быть, не без умысла его поместили в камеру над подвалом с дровами и каменным углем, где происходила топка всего здания. Доносившийся оттуда постоянный шум доставлял Грачевскому настоящие страдания. Соколов-ирод, заметив это болезненное состояние слуха Грачевского, закрывая дверную форточку, намеренно несколько раз хлопал ею. В ответ на требование Грачевского прекратить это хлопанье ввиду того, что его это раздражает, Соколов заявлял: «Ты раздражаешься. Ну, и я тоже раздражаюсь... Хлоп, хлоп...».

Для сохранения мертвой тишины в тюрьме жандармы носили мягкую обувь. Они старались неслышно подкрадываться к двери тюремной камеры для наблюдения через «глазок» за узником. Это наблюдение очень раздражало заключенных и затрудняло их перестукивание. Однако потребность в общении была настолько велика, что перестукивание происходило при -малейшей возможности. Посредством стуков, при содействии заключенных в промежуточных камерах, сносились между собой товарищи, даже разделенные несколькими камерами. До какого совершенства дошли в искусстве перестукивания шлиссельбуржцы, видно, например, из того факта, что заключенные передавали друг другу этим способом даже свои стихотворные произведения. Таким же способом они вели и споры на разнообразные темы.

Жандармы для воспрепятствования перестукиванию нарочно нарушали тюремную тишину шумом. По словам Ашенбреннера, жандармы пускали в раковину пустой камеры струю воды из открытого крана, и шум такой струи мешал перестукиванию.

Шлиссельбуржцам удалось некоторое время сноситься при помощи живой речи. Для этого они использовали раковину судна. Трубы судна, освобожденные от воды, пропускали человеческий голос, и несколько заключенных могли разговаривать одновременно. Администрация вскоре произвела, как мы указывали выше, какое-то переустройство в канализации, и шлиссельбуржцы лишились возможности разговаривать между собой.

Никакие взыскания не в силах были прекратить перестукивание, потому что без него шлиссельбуржцы не могли жить. Это был единственный способ поделиться мыслью и словами участия. Вот почему стучали даже больные и умирающие товарищи.

Позднее, когда шлиссельбуржцы завоевали себе различные льготы и возможность живого общения, в перестукивании исчезла потребность. Однако из памяти шлиссельбуржцев никогда не исчезло воспоминание об азбуке перестукивания. Мне пришлось говорить на эту тему с В. Н. Фигнер через двадцать лёт после ее выхода из крепости. Она продемонстрировала передо мною перестукивание, и я поражался той быстроте, с которой она выстукивала большие фразы.

Перестукивание было использовано в тюрьме не только для разговора, но и для игры в шахматы. Заключенные делали себе шахматные фигуры из мякиша черного и белого хлеба и чертили себе доску на столе. Позднее, после получения возможности работать на токарном станке, шлиссельбуржцы сами изготовляли шахматные фигуры из дерева.

Увлечение шахматной игрой было одно время таким, что двое заключенных за время заточения сыграли более десяти тысяч партий.

В условиях тюремной жизни следует искать объяснения и некоторым формам умственного труда, пока не было завоевано право на разнообразные, и в том числе научно-исследовательские, работы в разных специальных областях. Это произошло в те годы, когда узники завоевали себе право на кое-какие занятия, но и тогда еще оставалось много свободного времени. Например, один из заключенных переписал для себя огромный англорусский словарь Александрова, другой — руководство по ботанике.

Переписка словаря и руководства по ботанике стала возможной после выдачи узникам бумаги. Предоставлению бумаги предшествовал долгий период полного запрета всяких письменных принадлежностей, сменившийся периодом выдачи узникам лишь грифельных досок.

В более ранний период бумагу широко использовали для перевода с иностранных языков, переводили целые тома различных сочинений, например, английского историка Маколея. На этой перемене в условиях тюремного быта и умственной жизни в крепости мы остановимся позднее.

Тюремный режим, запрещая всякое общение заключенных между собой, тем более не допускал никакого общения с внешним миром.

Тюрьма на острове Шлиссельбурге была изолированным пунктом, доступ в который для свидания с заключенными был совершенно закрыт.

Шлиссельбургская крепость была тюрьмой заживо погребенных. Это прекрасно отметила В. Фигнер как основную черту тюремного режима. С глубоким основанием она дала своим шлиссельбургским воспоминаниям заглавие «'Когда часы жизни остановились». Она так характеризовала эту сторону быта крепости; «Со всех сторон нас обступала тайна и окружала неизвестность,, не было ни свиданий, ни переписки с родными. Ни одна весть не должна была ни приходить к нам, ни уходить от нас. Ни о ком и ни о чем не должны были мы знать, и никто не должен был знать,, где мы..., что мы...».

«И шел день, похожий на день, и проходила ночь, похожая на ночь. Приходили и уходили месяцы, приходил и прошел год — год первый и был год, как один день и как одна ночь».

Фигнер, характеризуя эту сторону тюремного быта, сообщила жестокие слова одного сановника на просьбу ее матери дать ей свидание с дочерью. Сановник ответил: «Вы узнаете о вашей дочери, когда она будет в гробу» .

Тюремная администрация постоянно помнила, что узники должны быть совершенно изолированы от внешнего мира, что они являются только арестантами под тем или другим номером, Фигнер отметила, что за 20 лет ее пребывания в крепости она ни разу не была названа никем из тюремного персонала по имени.

В первые годы за перестукивание подвергали дисциплинарным взысканиям: так Фигнер и Попов были заключены в карцер. В качестве карцера использовались камеры в старой тюрьме. По описанию Фигнер, это были сырые и холодные камеры, койки были железные, без матрацев и без всяких постельных принадлежностей. Кормили в карцере черствым хлебом с плесенью, не давая соли. При попытках Фигнер и Попова к переговорам жандармы начинали стучать поленом в дверь карцера. Тогда тюремная тишина сменялась громом бешеных стуков.

Из дисциплинарных наказаний наиболее сильное было применено к :Мартынову, когда за плевок в смотрителя он в кандалах был заключен в карцер.

В самом неудовлетворительном состоянии в течение первых шести — семи лет после открытия тюрьмы было питание заключенных. Будучи недостаточным и однообразным, оно было причиной болезней и ускоренной смерти заключенных. На обед подавалось два блюда, из которых первое в виде какого-нибудь жидкого подавалось и на ужин. Вторым блюдом за обедом чаще всего была каша — пшенная или гречневая.

Шлиссельбуржцы отмечали в своих воспоминаниях прогорклое масло, наличие червей в грибном супе, непропеченный хлеб и пр. Только позднее стали выдавать, кроме черного, и белый хлеб. В эти же годы выдавали два раза в день по две кружки чаю с куском пиленого сахара. В воскресные дни питание было лучше, но оно не было способно поддержать слабевшие силы заключенных, тем более, что оно было особенно недостаточно по средам и пятницам, когда выдавалась постная пища. В 1890 году на неудовлетворительность питания было обращено внимание высшего начальства тюремным врачом. Улучшение последовало со времени отпуска на довольствие 23 копеек вместо прежних 11.

После же того как шлиссельбуржцы развели свои парники и огороды, ягодные кусты и яблони, питание стало отличаться некоторым разнообразием. Представилась возможность еще более улучшить его ассигнованием на питание части тех средств, которые начали зарабатывать шлиссельбуржцы своим трудом.

Немалое влияние на улучшение питания, после того как были пережиты тяжелые годы, оказало избрание узниками из своей среды товарища, который специально заботился о составлении на каждый день меню с учетом пожеланий узников и существовавших возможностей.

Колосов привел официальные сведения из архивных материалов о низкой температуре в камерах, в некоторых она спускалась даже до восьми градусов. При этом надо иметь в виду наличие среди узников больных различными болезнями, и в том числе легочными.

Панкратов, характеризуя режим Шлиссельбургской крепости за первые годы после открытия тюрьмы, считал, что этот режим целиком был перенесен из Алексеевского равелина: «Та же строгость, та же пища плохая и скудная; та же коротенькая ежедневная прогулка от 20 до 30 минут, тот же категорический отказ допустить какую-либо переписку с родными, пользоваться своими вещами и деньгами; то же, наконец, постоянное подсматривание за каждым движением как в камере, так и на прогулке» .

Изолированность от внешнего мира доходила до того, что узники в своих одиночных камерах с матовыми стеклами в продолжение двенадцати лет не видели ночного неба и звезд.

Очень мало могли видеть узники также и днем, во время прогулок. На прогулку каждый заключенный выводился в особое, уже ранее нами описанное место. Жандарм, наблюдая с вышки, не допускал никаких попыток заключенных к общению. Только через девять месяцев после прибытия в крепость некоторым заключенным были разрешены совместные прогулки попарно. Надо вспомнить эволюцию процесса вывода на эти прогулки. Первоначально, пока Соколов-ирод оставался на службе в крепости, о» лично сопровождал каждого заключенного на дворик для прогулки. Он открывал шествие, а за ним шел жандарм, позади которого шагал заключенный, а шествие замыкал второй жандарм. Преемник Соколова отказался от такого сопровождения каждого заключенного, наблюдая за выводом во дворе. Позднее заключенных стал сопровождать лишь один жандарм, а еще позднее жандармы стали наблюдать за прохождением заключенных,, сидя на какой-нибудь скамейке во дворе.

Дворики для прогулок были окружены стенами 4-аршинной высоты. Стены были из досок в два ряда, один из которых шел горизонтально, а другой — вертикально. Вследствие такого устройства стен луч солнца не мог проникнуть на дворик. На двориках появилась позднее куча песку с деревянной лопатой. Заключенные, лишенные всякого физического труда, пересыпали эту кучу с места на место. Чтобы хоть сколько-нибудь осмыслить эту работу, Ювачев рассыпал этот песок по дворику, изображая из него различные географические карты, Новорусский делал из этого песка фигуры.

Стоит ли говорить, что прогулка в таком дворике вносила очень мало разнообразия в жизнь заключенных, в особенности пока не было допущено совместное пребывание двух заключенных на прогулке.

Другим нарушением тюремного однообразия были периодические выводы заключенных для принятия ванны. Принятию» ванны предшествовала стрижка головы, совершавшаяся так безобразно, что на голове то оставались клочья волос, то получались лысины. За процессом принятия ванны наблюдали два жандарма. В то время, пока заключенный принимал ванну, в его камере производился тщательный обыск.

В. С. Панкратов в своих воспоминаниях описывает свои переживания при стрижке волос: один из жандармов «берет громадные ножницы и начинает рвать волосы, не заботясь не только об эстетике, но даже и целости кожи. «Осторожней!» — вскрикиваешь, когда ножницы задевают кожу, но не столько от боли, сколько от оскорбления, которое испытываешь при этом. Все время сидишь, как на иголках, и еле сдерживаешься, чтоб» не дать пощечины», «Жизнь в Шлиссельбургской крепости», П., 1922. стр. 25.

Авторы воспоминаний отмечают искусство жандармов находить при этих обысках даже такие мелочи, как щепочку, припрятанную в какую-нибудь щель в качестве зубочистки. В первое время, кроме обысков в камере, производился и личный обыск заключенного, для чего его раздевали догола. Узники испытывали от этого чувство унижения.

Разнообразие в тяжелую жизнь могло бы внести чтение книг из тюремной библиотеки, но и книги выдавались лишь в награду за хорошее поведение.

История Шлиссельбургской крепости знает смертную казнь в связи с борьбой за право чтения... Это была казнь Минакова 21 сентября 1884 г.— через месяц и три недели после открытия новой тюрьмы. Он заявил два требования: первое—выдать ему для чтения книги не духовного содержания и второе — разрешить курить табак; так как эти требования не были выполнены, он провел недельную голодовку.

Своим товарищам он передал, что умрет, но не откажется от своих требований. Поскольку он требовал книг не духовного содержания, можно предположить, что ему предоставлялись для чтении какие-то книги духовного содержания. По словам специального рапорта доктора, Минаков заявил ему: «Читать, о чем и как молиться»,— он не может.

Неизвестно, какая именно книжка и когда была выдана ему для чтения. Во всяком случае поведение Минакова квалифицировалось как «плохое», так как было отмечено нарушение «порядка криками».

Один из заключенных вспоминал пение Минаковым в камере своей любимой песни:

Я вынести могу разлуку.

Грусть по родному очагу,

Я вынести могу и муку —

Жить в вечной праздной тишине,

Но прозябать с  живой душой,

Колодой гнить, упавшей и ил,

Имея ум, расти травой,

Нет,—это выше моих сил!

При таком поведении Минакова Соколов-ирод, очевидно, не был склонен удовлетворить его требование о предоставлении книг для чтения. Тогда Минаков решил привести в исполнение свои слова о смерти. Утром 24 августа он ударил по лицу доктора в расчете, что будет расстрелян. Он так и объяснил свой поступок Соколову.

После нанесения удара на Минакова была надета смирительная рубашка. О дальнейшем известно очень мало. Минаков почти перестал перестукиваться. По повелению Александра III Минаков был предан суду и 7 сентября приговорен к расстрелу.

Волкенштейн в своих воспоминаниях рассказывала, как Соколов в день казни предложил Минакову подписать какую-то бумагу, говоря: «Подпиши, ничего не будет». Минаков ответил отказом. Заключенные снова услышали голос Соколова: «Ну так пойдем. Халата не нужно, шапку можно оставить». Его повели, и затем до заключенных донесся залп со стороны большого двора '.

Колосов опубликовал в своей книге показания свидетелей при дознании о поступке Минакова, а также и протокол допроса самого Минакова. Следует признать правильным предположение Колосова о невменяемости Минакова в момент нанесения им оскорбления доктору. Без достаточных оснований заключенный предполагал, что доктор использует какой-то яд, чтобы побудить его прекратить голодовку. Неизвестно, чем была вызвана задержка казни в течение двух недель после вынесения приговора. Заключенные рассказывали, что Минаков при уводе его на казнь крикнул: «Прощайте, товарищи! Меня ведут казнить!»

Поразительно, что никто не крикнул ему ни слова в ответ. Сами заключенные не могли объяснить себе этого молчания. И не могли его себе простить.

Так погиб Минаков. Был ли он вменяем или нет, неизвестно, но несомненно, что эту смерть вызвал тюремный режим Шлиссельбурга. Это была первая смерть в новой тюрьме. Вслед за ней начался длинный ряд других смертей. И каждая из них тяжело нарушала однообразие тюремного режима.

Казнь Минакова была первой в стенах Шлиссельбургской крепости, а вслед за ней, в период до 1906 года включительно, было совершено еще 15 казней. О некоторых из них сохранились официальные донесения, по большей части не содержащие в себе подробностей.

Так, о казнях Минакова, Штромберга, Рогачева и Мышкина известно лишь время исполнения казни, и при этом выяснилось, что вопреки обыкновению более поздних годов казни Минакова в 1884 году, Мышкина в 1885 году были совершены в 8 часов утра. Часы казни Штромберга и Рогачева в 1884 году и пятерых, осужденных по делу 1 марта 1887 г., остались неизвестны. В XX веке смертные приговоры в Российской империи приводились в исполнение по ночам.

Официальные донесения определенно указывали час казни: Балмашева — в 4 часа ночи, Каляева — в 3 часа, Гершковича и Васильева—в 4 часа. Казнь Минакова была совершена посредством расстрела, а все остальные осужденные к казни были повешены. Но о казнях в крепости мы скажем ниже.

Прошло две недели после расстрела Минакова, и снова смерть посетила новую Шлиссельбургскую тюрьму. И на этот раз смерть была неестественной: 5 октября 1884 г. кончил жизнь самоубийством Клименко. За две недели перед тем залп солдатских ружей, который слышали в своих камерах товарищи Минакова, прервал жизнь революционера. Теперь жизнь другого революционера была прервана его собственной рукой в петле веревки, сделанной им из подкладки кушака от халата.

По делу 17-ти террористов Клименко был приговорен к смертной казни, замененной бессрочной каторгой. Он не вынес режима Шлиссельбургской тюрьмы, прожив в ней всего два месяца.

Официальные документы описывают лишь внешнюю сторону этого события и ни одним словом не говорят о мотивах самоубийства, но они не вызывают сомнения: тяжелый режим Шлиссельбурга превзошел то, что в течение двух лет перед тем выносил Клименко в Алексеевской равелине. Комендант крепости сообщил об этом случае в министерство внутренних дел, а министр донес царю.

В телеграфном донесении сообщалось, что Клименко повесился на вентиляторе. Еще до получения подобного донесения министром было сообщено царю, что для этого был употреблен шнур вентилятора. В действительности же, была употреблена подкладка от пояса.

Разумеется, самоубийство заключенного было следствием недосмотра администрации. Она своим режимом изо дня в день убивала заключенного, но узник не должен был по своей воле прервать свои страдания в тюрьме.

Было отдано распоряжение принять меры предосторожности на будущее время, и вследствие этого дверцы вентиляторов были устранены. Вентиляторы находились в углу камер над стульчаком клозета. Этот угол оставался недоступным для наблюдения через «глазок» двери.

Позднее углы одиночной камеры, как мы указывали выше, были заложены кирпичом. Самоубийство через повешение на вентиляторе стало невозможным. Но режим в тюрьме, по признанию авторов воспоминаний, у многих из них вызывал мысль о самоубийстве. Еще двое из заключенных покончили с собой. Это были Грачевский и Софья Гинзбург.

Самоубийство Грачевского последовало 26 октября 1887 г., т. е. через три года после самоубийства Клименко. Этот узник прибег к страшно мучительному способу самоубийства — самосожжению. Он облил керосином свои портянки и, раздевшись догола, положил одну из них себе на спину, другую на грудь. Он зажег их от лампы, лежа на койке. Дежурный увидел, как Грачевский поджигал себя. Жандарм немедленно начал вызывать смотрителя Соколова, у которого были ключи от камер.

В официальном докладе сообщалось, что Соколов прибежал через 3—4 минуты, но этому нельзя поверить: в такое короткое время Соколов не мог прибежать из квартиры коменданта крепости, где он находился, а заключенный не мог в эти короткие минуты задохнуться от дыма и погибнуть от ожогов.

В то время в старой тюрьме, где произошло самоубийство, находились заключенные Волкенштейн и Попов, и оба они вспоминают это самоубийство: «По коридору,— рассказывал Попов,— донесся запах гари...». Оба узника до этого слышали разговоры Грачевского с жандармами, требовавшего себе казни.

Известно, что он нанес удар врачу в надежде быть казненным, но не был предан суду вследствие душевной болезни. Об этой болезни не один раз сообщалось Александру III. Но царь предпочитал держать и душевнобольного врага в своей «государевой» тюрьме.

Важным последствием этого самоубийства была отставка смотрителя .тюрьмы Соколова.

Первое описанное нами самоубийство Клименко в Шлиссельбургской крепости было совершено при помощи веревки. Грачевский сжег себя. Третий самоубийца — Софья Гинзбург окончила жизнь в Шлиссельбургской крепости, вскрыв себе сонную артерию при помощи тупоконечных ножниц. Таким образом, способы самоубийства в Шлиссельбургской крепости во всех трех случаях были различные.

Софья Гинзбург, осужденная к смертной казни, замененной вечной каторгой, по уже известному нам делу народовольческой организации, была узницей Шлиссельбурга всего один месяц и семь дней. Это — самый короткий срок пребывания в крепости за все время ее существования, если не считать привозимых сюда для казни. Эта узница за короткий срок пережила такие страдания, которых не смогла вынести.

Софья Гинзбург после заключения ее в Петропавловской, крепости и в Доме предварительного заключения была переведена 1 декабря 1890 г. в старую тюрьму Шлиссельбурга. В целях полной изоляции этой узницы отсюда были выведены мастерские, где работали заключенные, но оставлены сошедшие с ума Конашевич и Щедрин. Они нарушали тишину тюрьмы своими криками и безумными воплями.

Заключенная очень тяжело переносила свое одиночество, разлуку с матерью. В своем прошении она писала: «Умоляю ваше превосходительство назначить мне другое место для отбывания каторги, где допускается переписка с матерью и где не приходится быть в одиночном заключении». Она указывала, что полтора года была в одиночном заключении, никого не видя, ни с кем не говоря, так как не имела даже свиданий, и добавляла: «Заключение в Шлиссельбург мне невыносимо».

Начальник жандармского управления крепости, посылая это прошение, писал: «Одиночное заключение производит на нее, видимо, подавляющее и весьма сильное впечатление».

Гинзбург была оставлена в крепости. Единственное облегчение, данное ей, было разрешение заниматься шитьем. Для этого ей были даны, между прочим, тупоконечные ножницы, которыми она 7 января 1891 г. перерезала себе сонную артерию.

Гинзбург вела в тюрьме записи в тетради. Из них видно, что заключенная очень страдала от тех издевательств, которым надзиратели подвергали двух безумных заключенных. Она записала в своей тетради: «Обращаю внимание начальства тюрьмы на положение сумасшедшего заключенного. Жандармы для времяпровождения останавливаются у его дверей и начинают всячески издеваться над ним, доходя до невероятной животной  гнусности. Я два раза останавливала жандармов, но такое обращение к нравственному чувству было недостаточно и лишь угроза пожаловаться начальству заставляла их отказаться от этого дикого развлечения.

Таким образом, эта уходившая из жизни женщина проявляла трогательную заботу о судьбе душевнобольных товарищей, ставших жертвами тюремного режима. Такою же жертвою стала и сама Гинзбург.

Замаскированным самоубийством была смерть Мышкина от руки палача. Он отдал свою жизнь, чтобы добиться улучшения положения товарищей по заключению. Он пошел тем же путем, что и Минаков. После казни Минакова 21 сентября 1884 г. прошло всего три месяца. Вся тюрьма еще жила кошмарами этой преждевременной смерти. Мышкин решил, что теперь пришла его очередь.

В первый день рождества, 25 декабря 1884 г., Мышкин бросил в вошедшего в его камеру Соколова медную тарелку, но промахнулся. Комендант крепости в докладе министру внутренних дел высказал мнение, что если бы тарелка попала в голову смотрителя, то он мог бы быть убит или получить тяжелое ранение. На Мышкина была надета смирительная рубашка. Показаниями Мышкина и воспоминаниями его товарищей доказывается жестокое избиение Мышкина жандармами даже после того, как он был связан. В доказательство насилия над его личностью Мышкин представил клок волос, выдранных жандармами из его бороды во время избиения. Избиение Мышкина жандармами вызвало бурные протесты заключенных, и комендант крепости испрашивал у министра разрешения на применение розог или кандалов, но не получил на это никакого ответа.

Из протокола показаний Мышкина видны мотивы его поступка. Он хотел для себя смертной казни, чтобы добиться более гуманного отношения к другим заключенным. Но вместе с тем он указывал и на другие поводы. Ему приходилось слышать насмешки надзирателей, что казнь Минакова будто бы устрашила его, Мышкина. Его также беспокоили мысли об ухудшении положения его товарищей на Каре после попытки его побега оттуда. Наконец, по его словам, он хотел показать и «резкое противоречие между требованиями христианской нравственности и отношением к политическим заключенным». Несомненно также, что Мышкин сильно страдал от того, что он, как и другие заключенные, не ответил Минакову на его прощальный крик перед уводом на казнь. Об этом писали в своих воспоминаниях шлиссельбуржцы. Мышкин много говорил об этом, перестукиваясь с Поповым. Жизнь н тюрьме стала после этого еще тягостней.

По признанию Мышкина Попову, у него не было сил кончить жизнь самоубийством. Он хотел бы совершить какой-нибудь акт насилия над более высокопоставленным лицом, чем ничтожный Соколов-ирод. Но такого лица пришлось бы ждать, может быть, годы. Угрозы Соколова применить розги за перестукивание ускорили решение Мышкина. После допроса его в конце декабря он еще перестукивался с Поповым.

Так как прошло уже более двух недель после нанесения оскорбления Соколову, то шлиссельбуржцы предположили, что суда над Мышкиным не будет. Однако 15 января 1885 г. Мышкин был уведен из тюрьмы и больше в нее уже не возвращался. Он был приговорен военным судом за оскорбление должностного лица при исполнении служебных обязанностей к расстрелу. Приговор был утвержден 18 января 1885 г. и приведен в исполнение 26 января.

Таким образом, Мышкин провел время с 15 января по 26 января вдали от товарищей, в одной из камер старой тюрьмы. О последних днях жизни Мышкина никаких сведений не сохранилось. Но Колосов привел некоторые сведения из официальных документов о предсмертном письме осужденного к матери.

О том, что казнь была совершена в 8 часов утра, что Мышкин «приобщался и вел себя спокойно», было официально сообщено в министерство внутренних дел. Труп его по распоряжению товарища министра внутренних дел предан земле на острове.

Колосов, сообщивший различные официальные документы по делу о смерти Мышкина, сообщил также интересную подробность, остававшуюся неизвестной. После приговора к казни Мышкин через защитника обратился к коменданту крепости с просьбой о разрешении написать письмо к матери. Комендант получил на это разрешение из департамента полиции при условии пересылки письма в департамент после казни Мышкина. После приведения приговора в исполнение комендант крепости переслал в министерство внутренних дел два письма Мышкина, из которых одно адресовано матери, другое — брату. Последовало распоряжение о пересылке их по назначению. Но вслед за тем вспомнили политическую неблагонадежность брата Мышкина, и письмо Мышкина к брату было уничтожено.

Письмо же к матери было переслано через Новгородское жандармское управление. При этом было сделано распоряжение вызвать ее в это управление, «объявить ей осторожно о последовавшей смерти ее сына» и передать письмо, потребовав, чтобы «она не предавала его гласности и чтобы оно отнюдь не могло бы служить для агитационных целей или быть напечатанным в каком-либо подпольном издании». В случае неисполнения этого ей угрожали строгим административным взысканием.

Бросается в глаза показная заботливость об этой несчастной матери: предлагалось «осторожно» осведомить ее о казни того самого сына, которого в течение долгих лет держали в жестоких условиях Петропавловской крепости, Центральной Новобелгородской каторжной тюрьмы, Карийской каторги и Шлиссельбургской крепости. Его убивали изо дня в день жестоким режимом, не считаясь ни с чем и в том числе с его душевным расстройством. За время пребывания в централе он официально был признан невменяемым. Но вопрос о назначении медицинской экспертизы в Шлиссельбургской крепости даже не возникал.

К сожалению, нет никаких сведений о суде над Мышкиным.

Смерть Мышкина была четвертой за полгода. Легко себе представить, как переживали остальные заключенные эти четыре смерти. Но тяжелые переживания не прекращались: смерть косила свои жертвы в новой тюрьме.

В декабре 1884 года умер естественной смертью Тиханович. В 1885 году умерло пятеро: в январе — Мышкин, в марте — Малевский, в мае — Буцевич, в июне — Долгушин, в декабре — Златопольский. В 1886 году умерло также пять человек, и в первые четыре месяца этого года смерть посещала тюрьму ежемесячно: в январе умер Кобылянский, в феврале—Иванов, в марте — Исаев, в апреле — Немоловский и в октябре —Геллис. В 1888 году умерли в апреле — Арончик, в июле — Богданович. В 1889 году в феврале — Варынский и в 1891 году в июле— Буцинский.

Наши сухие подсчеты смертности в Шлиссельбургской тюрьме скрывают за собою глубоко трагические переживания шлиссельбуржцев. При оценке этих переживаний надо помнить ту близость, которая существовала между всеми узниками. Это были большей частью люди одной и той же политической партии, работавшие на воле рука об руку, пережившие тяготы подпольной борьбы, готовые для поддержки друг друга на любые жертвы. Каждая смерть была тяжким ударом для всех остальных и невольно заставляла гадать, кто стоит теперь на очереди. Для оценки этой смертности надо также помнить молодой возраст умиравших: тюрьма безжалостно обрывала жизнь большей частью в возрасте до 30 лет.

Фигнер описывает переживания шлиссельбуржцев в связи со смертью товарищей. Она вспоминала: «Смерть Исаева была едва ли не самой тяжелой из всех смертей в Шлиссельбурге... Предсмертные страдания Исаева были ужасны. У него была, кажется, самая тяжелая агония из всех, которые пришлось пережить. Мертвая тишина стояла в тюрьме... Все мы притаились, как будто сдались, и с затаенным дыханием прислушивались к полному затишью... Не было ни звука... И среди напряженного состояния внезапно раздавался протяжный стон, скорее похожий на крик... Тяжело быть свидетелем расставанья человека с жизнью, но еще тяжелей и страшней быть пассивным, замурованным в каменный мешок слушателем такого расставанья».

Бесконечно тяжело было умирать в одиночной камере, не имея подле себя никого из дорогих и близких. Тяжесть еще более увеличилась, когда администрация начала переводить умиравших в старую тюрьму. Узники подметили это и понимали, что перевод больного в старую тюрьму предвещает его скорую смерть. Неудивительно поэтому требование товарищей прекратить эти предсмертные переселения из новой тюрьмы в старую. Впоследствии заключенные добились разрешения ухаживать за больными товарищами. Так было, например, в 1891 году при смертельной болезни Буцинского. Накануне своей смерти- Буцинский попросил допущенного к нему товарища пропеть «Не белы снеги...». Товарищ не мог отказать в этой просьбе, но волнение мешало ему петь. Умиравший успокаивал его и просил продолжать пение. На утро он скончался.

В 1896 году Юрковский попросил разрешения проститься перед смертью с Верой Фигнер и Людмилой Волкенштейн. «Эту просьбу исполнили, и он простился с нами в полном сознания, хотя совсем уже задыхался. Через два часа он умер».

Это право проститься перед смертью с друзьями было не актом милости тюремного начальства, а завоеванием заключенных после долгой и упорной борьбы во всех областях тюремного быта. Но ни один из умиравших в крепости и ни один из тех, кто вышел оттуда живым, никогда не имели свиданий в тюрьме с родными. Этого права на свидание не давали никакие сроки, проведенные в Шлиссельбургской крепости. В этом заключалась одна из очень тяжелых сторон заточения в этой тюрьме.

Тяжесть полной разлуки с родными еще более увеличивалась ограничением переписки с. ними. Первоначальное полное запрещение всякой переписки было заменено через несколько лет передачею заключенным гак называемых памятных листков с тремя-четырьмя строками сообщения о здоровье родных и другими краткими сведениями самого скудного содержания. Эти выписки делались в канцелярии тюрьмы из присланных узникам писем. Передача писем была разрешена только через 13 лет— в 1897 году. Объем писем не был ограничен, но содержание их подвергалось строжайшей цензуре.

Полученные от родных письма сообщали лишь семейные новости, сведения об урожае хлеба, фруктов и т. п., сведения о погоде: засуха, грозы и пр. Разрешалось писать лишь два письма в год и столько же получать. Письма на руках у адресатов не оставлялись.

В печати появились те письма, которые Морозов писал родным из Шлиссельбургской крепости. Ознакомление с их содержанием показывает, каких вопросов мог касаться заключенный в этих своих письмах.

Письма Морозова 1 охватывают период с 1897 года до освобождения его в 1905 году. Они очень большие по объему. Во всех письмах наибольшее место уделено воспоминаниям, начиная с самого раннего детства. Он подробно останавливается на описании различных эпизодов из своей жизни, вспоминает обстановку совместной жизни с родными, прогулки с ними, разговоры и т. п.

Следующее место в письмах Морозова занимают сообщения о научных занятиях и, в частности, о ходе работы о строении вещества. В очень небольшом объеме удавалось Морозову давать сведения о жизни в тюрьме, и притом, если они были положительного характера. Так, он сообщал об использовании им обширной научной литературы, не исключая новейшей на иностранных языках, из которых итальянский, испанский и польский языки он изучал уже будучи в тюрьме. Из письма Морозова мы узнаем, что в 1898—1899 гг. он давал уроки английского и немецкого языков одному из товарищей, с которым они сходились вместе а камере.

Морозов сообщил родным о занятиях в тюрьме огородничеством и цветоводством, разведением кроликов и кур. Ему удалось отметить, что в первые годы заточения он был так изолирован, что почти разучился говорить и не узнавал собственного голоса. Очевидно, это сообщение было пропущено только потому, что относилось к далекому прошлому.

Об интенсивности научных занятий Морозова в крепости можно судить из его письма к родным с сообщением, что он переплел собранные им материалы в 13 томов, каждый объемом а 300—800 страниц. Впоследствии он прибавил к ним еще два тома.

Переписка с родными сопровождалась присылкой последними их фотографий и снимков дома и сада в имении Морозовых, Но позднее это было запрещено министром Плеве. В фотографировании самого Морозова было отказано, и департамент полиции переслал матери Морозова его фотографию, снятую жандармами вскоре после его ареста. Политические темы в переписке совсем не затрагивались. Лишь один раз Морозов коснулся политической темы, затронув вопрос о происходившей тогда англо-бурской войне. Много места в письмах было уделено сообщениям о состоянии здоровья.

Таково в основных чертах содержание писем Морозова из Шлиссельбургской крепости. Оно очень бедно, несмотря на то, что томики с письмами содержат сотни страниц, но вина в этом не автора писем, а условий тюремного режима Шлиссельбургской крепости. С этой точки зрения переписка заключенных и представляет интерес.

Подтверждением правильности нашей мысли, что скудость содержания писем узников Шлиссельбургской крепости объясняется условиями жизни в этой крепости, является переписка шлиссельбуржца М. Р. Попова. Я имел возможность познакомиться со всеми его двадцатью письмами, отправленными из крепости за тот же период 1897—1905 гг., за который писал свои письма Н. А. Морозов.

Письма Попова не появлялись в печати. Они, как и письма Морозова, были адресованы к своей матери. Сходство этих обеих переписок заключается и в том, что оба автора писем писали их в далеком от молодости возрасте к своим матерям-старухам. Они писали их после того, как в течение очень долгих лет были совсем оторваны от семей, родных.

Попов, вспоминая прожитую жизнь, писал в своем письме, втором по счету, отосланном 26 февраля 1897 г.: «Предо мною стоит, ровно гигантским ножом отрезанный, полный жизни и живых впечатлений 1880 год, а за ним 17 лет, ровно поверстые столбы, бог знает зачем и для кого расставленные в окутанной мраком пустыне»  Это были 17 лет заточения. Срок очень большой, но жизнь была так же однообразна, как пустыня.

В письмах Попова не один раз мы встречали указания на отсутствие материала для переписки. Так, в письме № 7 от 28 марта 1899 г. он писал: «О себе что же я могу написать, кроме того, что я живу по-старому, и по-старому занимаюсь тем же,— что я уж и писал в прежних письмах. Нового, право, ничего не выскребешь из 4-х стен моей квартиры». Этот же мотив звучит и в последнем, двадцатом письме, отправленном из крепости: «Я раз и два и много раз опущу перо в чернильницу и выну оттуда, как будто в надежде почерпнуть из чернильницы материалы для моего письма. Это вам может показаться странным, но странного в этом, право, ничего нет».

В письмах Попова, как и в письмах Морозова, больше всего внимания уделено воспоминаниям жизни в семье. С некоторыми членами семьи он расстался, когда они были подростками и детьми. В стенах Шлиссельбурга он именно такими мысленно видит их перед собою, когда прочитывает их письма, когда смотрит их фотографические карточки.

Вопросы политики совсем не находят места в письме этого революционера.

В большей степени, чем Морозову, удавалось Попову упоминать об условиях содержания в крепости. Уже в письме от 12 сентября 1897 г. он писал матери о том, что даже и осень в крепости совсем особенная: «Здесь уж осень, только не та наша осень, которую вы, мама, любите, а серая, ровно кто застлал небо солдатской или арестантской шинелью, мокрая, грязная, с болотным запахом,— кратко,— скверная, чухонская осень. Такая скверная, что даже мы, которым камера, казалось бы, должна представляться самым худшим из всего худого,— мы не всегда охотно меняем ее на свежий воздух под таким скучным небом». Сравнение серого неба над Шлиссельбургским островом с арестантской шинелью не встретишь нигде ни в поэзии, ни в прозе, но оно удачно звучит в устах обитателя Шлиссельбургской тюрьмы. В одном из своих писем Попов, не имея права касаться своих тюремных переживаний, дал своим сестрам указание, как можно познакомиться с его тюремной психологией. Он советовал им прочесть роман Диккенса «История двух городов» и добавил, что описанные в романе переживания доктора Манета, узника Бастилии, напоминают переживания Попова; читая Диккенса, он часто говорил себе: «Да, совершенно верно, и со мною так бывает».

Однако на психологии одиночного заключения специально остановился уже после освобождения из Шлиссельбурга Морозов. В частности, он остановился на душевных заболеваниях в крепости. Такие заболевания были у многих узников. По правильному объяснению Морозова, психические расстройства ,были неизбежным следствием всего тюремного режима для тех заключенных, кто, по словам Морозова, не имел возможности заниматься трудом.

Такая участь постигла Щедрина, Конашевича и др. Щедрин ревел медведем и другими звериными голосами и бил кулаками в железную дверь камеры. Этот звериный рев совмещался у Щедрина с изображением себя всероссийском императором. Конашевич, считавший себя гетманом, распевал романсы.

Душевными заболеваниями страдали Похитонов, Минаков, Мышкин, Поливанов и др. Вопли, дикие крики и стуки в дверь этих больных разносились по всей тюрьме и причиняли всем узникам много страданий.

Н. А. Морозов, указывая на истребление народовольцев правительством в тюрьме, где они умирали голодной смертью, верно указывал и на другое средство их истребления: режим тюрьмы ставил своей целью «убивать и калечить душу» узников. Указанный автор дал описание душевных заболеваний в крепости. Нет надобности воспроизводить его, подчеркнем только, что и другие авторы воспоминаний отмечали широкое распространение душевных заболеваний в крепости.

Таковы тяжелые условия режима в крепости. Борьба с ним узников закончилась победой заключенных и постепенным улучшением их положения.

ИЗМЕНЕНИЕ РЕЖИМА В ШЛИССЕЛЬБУРГСКОЙ КРЕПОСТИ

До сих пор мы писали о том, как в Шлиссельбурге убивали, как в этой тюрьме умирали, как там шла борьба за жизнь. Но всех не убили. Нам предстоит ознакомиться с тем, как Шлиссельбургская крепость постепенно оживала.

В нашем дальнейшем изложении мы отметим поистине огромные завоевания заключенных в результате их борьбы. Никогда не надо забывать, ценой каких великих жертв были достигнуты эти завоевания. Между тем в записках Новорусского описания достигнутых результатов заслонили собой тяжесть смертельной борьбы за них. Поэтому правильным является замечание Н. А. Морозова, что по описанию Новорусского может показаться, что последние 15 лет пребывания в Шлиссельбургской крепости были «тихой работой в каком-то культурном уголке, тогда как на деле узники находились в самой глубине самодержавного пекла». Морозов называет такие описания «серебряной парчой на гробах заживо погребенных людей».

Было бы ошибочно объяснять изменение тюремного режима Шлиссельбургской крепости лишь борьбой самих заключенных внутри тюремных стен Шлиссельбурга. На смягчение тюремного режима оказывало большое влияние и общее положение внутри всей страны. Начиная с 90-х годов, царизм все более и более чувствовал рост оппозиционных настроений в обществе, рост рабочего движения в стране. Под ногами царского правительства почва не была так тверда и крепка, как в 80-е годы, после победы над народовольцами.

Оппозиционные настроения в самых разнообразных формах сказывались в широких слоях интеллигенции, в особенности среди студенчества. Еще более обращало на себя внимание правительства разраставшееся рабочее движение с его забастовками, маевками, с его массовым характером, организованностью открытых выступлений, с успехами тайной пропаганды. Таким образом, смягчение режима в Шлиссельбургской крепости обязано своим происхождением развитию революционной борьбы внутри страны. Этого не следует забывать при оценке каждого изменения шлиссельбургского режима в сторону смягчения.

Когда оглядываешь путь, пройденный Шлиссельбургской крепостью за период с 1884 по 1906 гг., то ясно видно, что самым крупным завоеванием заключенных была полученная ими возможность физического труда на огородах. Именно из этого труда постепенно развились другие формы облегчения положения узников в государственной тюрьме.

Напоминаем, что первой формой труда в новой тюрьме было пересыпание с места на место кучи песка летом или снега зимой. Это было весьма бессмысленное занятие. Узники пытались осмыслить его, делая из песка или снега географические карты или какие-нибудь фигуры. Конечно, после того как такого оригинального «чертежника», «географа» или «художника» уводили с дворика, жандармы тщательно уничтожали эти произведения искусства.

Но однообразие тюремного уклада нарушило не столько это занятие безрезультатным трудом, сколько разрешение совместной прогулки одновременно двоим заключенным. По-видимому, первое такое разрешение последовало летом 1885 года, когда на один и тот же дворик были приведены Ювачев и Морозов. Такие попарные прогулки были разрешены не всем заключенным одновременно, это видно из слов В. Фигнер, получившей подобное разрешение на совместную прогулку с Волкенштейн лишь 14 января 1886 г.

Занятие продуктивным трудом началось в 1886 году, когда были устроены 12 огородов, разделенных между собою высокими деревянными заборами. Заключенным были розданы железные лопаты, семена и предоставлены баки с водою для поливки. Большинство заключенных совсем не было знакомо с огородничеством. Но это обстоятельство не останавливало рвения работников и не уменьшало радости труда.

Мы не будем останавливаться на описании переживаний узников, когда некоторые из них увидели друг друга и получили возможность разговаривать друг с другом, слышать живую речь вместо прежнего стука через стенку. Мы не будем также останавливаться на влиянии творческого труда на психологию заключенных после ряда лет полного бездействия, но скажем только, что эти великие радости не сломили упорства в борьбе узников за общее дело в тюрьме. Так, например, когда выяснилось, что совместные прогулки и занятия на огородах предоставлены не всем заключенным, пятеро заключенных — Фигнер, Волкенштейн, Шебалин, Попов и Богданович — отказались от работы на огородах и от совместных прогулок, пока эти льготы Не были предоставлены всем товарищам.

Полтора года длилась эта героическая борьба и закончилась победой узников. Для того чтобы оценить всю тягость этой борьбы, надо припомнить весь ужас одиночества и всю важность физического труда для заключенных. Значение огородов для сохранения здоровья и жизни шлиссельбуржцев было очень велико.

У них появилось много новых интересов: они выбирали растения для разведения. Самый выбор растений и выращивание их для разведения были не легким делом, но перед трудностями не останавливались. По воспоминаниям Новорусского, шлиссельбургские садоводы развели за разное время более 175 родов садовых растений (не считая видов).

Допущение работы на огородах было важно и по тем последствиям, которые оно за собой повлекло. Первоначально работа на огородах производилась в одиночку, а затем и совместно несколькими заключенными. Этого требовал в некоторых случаях самый характер труда. Успех огородничества потребовал и продления времени пребывания узников на огородах. Они там стали бывать с 8 часов утра до 6 час. 30 мин. вечера (при коменданте Гудзе). 

Первоначально огородники, работавшие в соседних между собою огородах, могли видеть друг друга лишь через щели, образовавшиеся со временем в заборах. Позднее доски в верхней части заборов были заменены деревянными решетками под предлогом доступа солнца на огороды. Узники устраивали у этих заборов скамьи и, становясь на них, могли видеть друг друга. Весной 1903 года при новом коменданте были вновь введены заборы без решеток. Протест заключенных привел лишь к устройству этих решеток на высоте четырех аршин, что затрудняло общение заключенных.

Впрочем, к этому времени узники Шлиссельбурга завоевали себе право общения в широких размерах. Этому способствовали работы в мастерских.

После же разрешения работы в мастерских шлиссельбуржцы устроили, по воспоминаниям Новорусского, на своих двориках беседки из хмеля, а потом дощатые навесы, чтобы укрываться от дождя. Там ставили столики, шкафчики, полки, скамьи или кресла.

Открытие первой мастерской — столярной — последовало в 1889 году. Под мастерские были отведены камеры в старой тюрьме, коридор в которой был завален всяким материалом. Работа в ней была предоставлена одному Варынскому. Следующей мастерской была сапожная, в которой начал работать Новорусский. Затем были открыты переплетная мастерская, токарная и развились другие ремесла. Была открыта в 1900 году и кузница. Всем этим видам труда заключенные обучались самостоятельно, но достигли больших успехов.

Работа в мастерских разбивала строгости тюремного режима, так как требовала общения заключенных между собой для обмена инструментами или для помощи в работе. Показателем стремления администрации не допускать этого общения служит следующий факт: сначала требование инструмента у товарища происходило лишь через жандарма, позднее -— путем передачи товарищу соответствующей записки и затем, наконец, путем живого непосредственного общения. При некоторых работах взаимная помощь была неизбежна.

Заключенные работали и мастерских для своих собственных нужд и по заказам местной тюремной администрации, начиная от старшей и кончая жандармами, но последним затем было запрещено делать эти заказы, очевидно, из боязни, что они, как и низшие чины тюремной администрации, могут быть подкуплены работой заключенных.

При оценке достижений заключенных как в мастерских, так и на огородах не следует забывать, что и здесь ничего не далось без борьбы. Во многих случаях администрация продолжала крепко держаться за те или другие ограничения, несмотря на их полную нелепость. Например, узники оставались запертыми в одиночных мастерских, но общались через окошко в двери этих одиночек. Так, Вера Фигнер преподавала переплетное мастерство одновременно двум товарищам через оконце своей одиночной мастерской. Ограничение встреч между собой в мастерских было тем более нелепым, что заключенные уже общались свободно между собой на огородах. Тем не менее приходилось в течение долгого времени терпеть эти стеснения, прежде чем удалось пробить в них брешь. Труд в мастерских был таким же средством спасения физического и духовного здоровья заключенных, как и работа на огородах.

Оригинальный и увлекательный для заключенных вид труда появился в 1897 году, когда при содействии коменданта крепости Гангардта и при помощи крепостного доктора Безродного начали изготовлять различные коллекции для Подвижного музея учебных пособий в Петербурге. Из представленных музеем материалов изготовлялись разнообразные коллекции по минералогии, геологии, кристаллографии, зоологии и ботанике. Но шлиссельбуржцы и сами занимались собиранием материалов для этих коллекций в пределах тюрьмы на острове, не выходя за стены новой и старой тюрем. Для коллекций по минералогии удалось получить материалы с Урала и даже из-за границы.

Занятие оформлением коллекций для Подвижного музея учебных пособий дало возможность узникам не только заполнить свою жизнь новыми и притом очень большими интересами, но и расширить круг своих знаний. Другую такую возможность расширения умственного кругозора дала переплетная мастерская. В ней переплетались книги из тюремной библиотеки, а затем и те, которые передавались комендантом крепости и жандармами. Среди этих последних книг оказались и журналы прежних лет, но далеко не того содержания, которое удовлетворяло бы спрос шлиссельбуржцев.

Стоит вспомнить историю развития права чтения в Шлиссельбургской крепости. Полный запрет доступа туда всякой научной и беллетристической литературы постепенно сменился доступом в той или другой степени книг серьезного научного содержания. Насколько медленно происходил этот процесс, видно из факта первоначального допущения сюда книг по истории, не позднее чем за XVIII век. В 1892 году были впервые допущены сюда разные журналы за прошлый год: «Нива», «Звезда», «Исторический вестник», «Живописное обозрение», «Природа и люди», сатирические журналы — «Будильник», «Стрекоза» и др. Была прислана «Нива» за 5—6 прошедших лет. Но уже в 1890 году был выдан и свежий журнал «Паломник» издания духовного ведомства.

Заключенные буквально набросились на журнал, так как у всех было страстное желание узнать что-нибудь о современности.

В переплетную мастерскую поступало большое число книг и журналов уже с 1892 года. Это дало возможность некоторого выбора книг для чтения. В 1894 году была разрешена выписка «Вестника финансов», а в 1896 году разрешено чтение всех журналов за прошлый год. В 1898 году удалось получить разрешение на выписку еженедельной газеты «Восход». Следующая памятная дата—январь 1900 года, когда были выданы разрозненные номера газеты «Новое время» за прошлый год.

В 1900 году доктор Безродный достал для чтения даже такие журналы, как «Начало», «Жизнь», «Новое слово», «Образование». Он передавал их переплетать как свои.

Из повседневной печати в Шлиссельбургской тюрьме получали в 1899—1900 гг. газету «Сын отечества».

Каждый из заключенных жаждал поскорее получить свежие журналы и новые книги. Заключенными была выработана такая система распределения этих книг, которая удовлетворяла всех читателей. Особое значение получила доставка книг из Подвижного музея: библиотека музея не только присылала свои новинки, но и делала подбор книг, удовлетворяя спрос читателей Шлиссельбургской тюрьмы. Таким образом, создалась возможность более или менее систематического чтения.

Подробнее всех других шлиссельбуржцев о составлении коллекций говорит в своих воспоминаниях Новорусский. Когда мы прочитываем соответствующие страницы этих воспоминаний, перед нами встает картина огромнейшего и разнообразнейшего труда шлиссельбуржцев. В перечне изготовленных Новорусским коллекций названы даже тысячные цифры. Например, были изготовлены тысячи листов гербария. Но эти цифры еще не говорят о всей грандиозности работ, выполненных шлиссельбуржцами для Подвижного музея. Они оформили огромное число коллекций по разным вопросам специальных разделов естествознания. Для того чтобы составить себе хоть некоторое представление о размерах произведенных работ, воспроизведем следующий, сделанный Новорусским перечень коллекций по ботанике: огородных гербариев — 14, систематических гербариев — 21 (из них один в 470 видов), гербариев по органографии — 7, гербариев бесцветковых растений — 10, коллекций плодов и семян— 4, пластинок по органографии цветка—14. Для того чтобы оценить эту работу шлиссельбуржцев, надо иметь в виду еще и то, что во многих случаях они производили оформление коллекций по узко специальным вопросам. Так, например, было оформлено 15 коллекций птичьих лапок.

Процесс оформления коллекций требовал разнообразной подготовительной работы в виде изготовления различных пластинок, листов, альбомов, футляров, коробок, ящиков и пр. Шлиссельбуржцы делали все это сами. Стоит ли говорить, что оформление коллекций требовало и больших научных знаний.

Так трудились узники, запертые в государевой тюрьме на Шлиссельбургском острове.

Напомним и ту тяжелую борьбу, которая дала в руки шлиссельбуржцев новые книги и новые журналы. В 1889 году директор департамента полиции Дурново, случайно увидавший в камере одного из заключенных разрешенную цензурой книгу по истории французской революции, приказал исключить из библиотеки тюрьмы, по словам Новорусского 20 книг, а по словам В. Фигнер,— 35. Этот приказ вызвал голодовку заключенных, продолжавшуюся девять дней. Протест не имел успеха, книги были возвращены в библиотеку только через три года.

Точно так же потерпела неудачу попытка коменданта Гангардта в 1894 году брать для заключенных книги из частной библиотеки.

Выписка новых книг по заказам шлиссельбуржцев встречала иногда ничем не объяснимые препятствия. Так, были допущены II и III тома «Капитала» Маркса, а запрещено сочинение либерального буржуазного экономиста проф. Янжула. Получение книг через Подвижной музей школьных пособий и при содействии доктора Безродного было неофициальным и скоро оборвалось.

Путь, пройденный узниками в области права чтения и вообще занятий умственным трудом, был тернистый и долгий, но привел к победе. Минаков заплатил своей жизнью за право узников получать книги не только духовно-религиозного содержания. В последние же годы существования «государевой тюрьмы» ее заключенные получали даже иностранные журналы.

Продолжительный перерыв в получении журналов и газет произошел в период 1902—1904 гг. Прекращение выдачи газет и журналов последовало в начале 1902 года с установлением нового курса политики министром Плеве. Перестали выдавать даже журнал «Хозяин», календари, кроме отрывных, «Известия книжного магазина Вольфа», а из иностранных научных журналов вырывали страницы со всякими объявлениями.

Насколько тщательно охраняли Шлиссельбургскую тюрьму от доступа политических новостей, видно из того факта, что о начале войны с Японией узники узнали лишь случайно из подброшенного кем-то обрывка газеты. С ноября 1904 года начали вновь выдавать периодическую печать (за исключением газет), но лишь за предшествующий год. Узники читали «новости» хроники текущих событий лишь через 11 месяцев. О первом месяце войны, таким образом, было прочитано только тогда, когда пали Мукден и Порт-Артур.

Даже в революционный 1905 год из текущих журналов заключенные получали лишь «Известия книжного магазина Вольфа». Номер «Правительственного вестника» с положением о булыгинской думе был выдан только по особой просьбе заключенных.

Однако возникает вопрос, почему не была ими развернута прежняя борьба за допущение текущих журналов. Объяснение следует искать в изменении условий их жизни. От прежних строгостей одиночного заключения осталось мало. Много было разнообразных интересов. С утра до вечера жизнь шла в непрерывном труде. Таким образом, отсутствие свежих журналов переносилось менее тяжело. Прибывшие в тюрьму как раз за эти годы новые осужденные сообщали вместе с тем и новости, которых не. давала периодическая печать.

В воспоминаниях шлиссельбуржцев находятся указания: па огромное количество печатного материала, прочитанного ими.

Новорусский предполагает, что ими было прочитано в тюрьме так много, как едва ли многими на свободе. Переплетная мастерская особенно расширяла возможность такого чтения,. После разрешения общения чтение производилось даже и в компании: занимались ручным трудом под чтение вслух. Более серьезные же книги читали большей частью в своих камерах.

В библиотеке тюрьмы были даже юридические книги, например, Андреевский, Государственное право; Мыш, Положение о земских учреждениях и Городовое положение; П у х т а, Римское гражданское право; Таганцев, "Уголовное право"; Коркунов "Теория права"; Тьер "О собственности", Лохвицкий "Обзор современных конституций", Иеринг "Цель в праве"

Прочитанное становилось нередко предметом горячего обсуждения и споров. В  1896 -1898 гг. предметом такого спора был вопрос об общине. Некоторые из шлиссельбуржцев, осужденные как члены партии «Народная воля», пришли за эти годы к убеждениям противоположного характера и причисляли себя к марксистам. Новорусский называет, кроме себя, также Морозова, Яновича, Лукашевича и Шебалина. Он вспоминал, что вместе с некоторыми товарищами «приветствовал капитализм как силу, не только организующую рабочих и составляющую революционные кадры, но и создающую промышленное богатство страны», а остальные товарищи «предавали капитализм проклятию как причину обезземеления и обеднения народов».

Эти идейные политические споры вспоминает и Фигнер. Она связывает их начало с получением от коменданта Гангардта для переплета в 1895—1896 гг. журнала «Новое слово». Она сравнивает впечатление, произведенное этим журналом, с действием «идейной бомбы», неожиданно взорвавшейся в среде заключенных. Горячим спорам не было конца. Политические разногласия внесли свежую струю в жизнь тюрьмы1.

Шлиссельбуржцы не раз делали попытки издания своих журналов. На содержании этих журналов сказывалось политическое разномыслие их издателей. Так, например, идейными соперниками были журналы, один из которых издавался Новорусским и Лукашевичем, а другой — С. Ивановым, Лаговским и Поповым. Попыткой объединить враждовавшие лагери явился журнал «Паутинка», редакторами которого были Новорусский, Лукашевич и Фигнер. Впрочем, эти и другие попытки издания журналов не шли дальше выпуска одного или двух номеров.

Издание журналов открывало простор для творческой мысли заключенных. В них были статьи публицистического, научного характера, а также беллетристика, стихи и пр.

Творческая работа началась в Шлиссельбургской крепости лишь через три года после открытия тюрьмы. Возможность для такой работы создавалась после выдачи заключенным бумаги и письменных принадлежностей. При выдаче бумаги последовало предупреждение о сдаче написанного администрации. Это означало, что все написанное пойдет в департамент полиции.

Первой формой творчества были стихи, писанием которых занялось большинство заключенных. Фигнер насчитала 16 новоявленных поэтов в Шлиссельбургской тюрьме, которую она шутя назвала «Парнасом». Так как передача написанного друг другу была невозможна, то, как мы указали выше, оно передавалось стуком через стенку.

Работа мысли не могла остановиться только на поэтическом творчестве. Высокое интеллектуальное развитие большинства шлиссельбуржцев и большие знания многих в различных областях науки неудержимо влекли их к более глубокой умственной работе. С тех пор как библиотека тюрьмы пополнилась разнообразной литературой, началась научная и литературная работа шлиссельбуржцев. Именно здесь, в тюремных стенах, были созданы работы, явившиеся вкладом в науку.

Здесь же были написаны воспоминания, беллетристические очерки, стихи, позднее появившиеся в печати. Здесь Лукашевич написал несколько томов своего труда: «Элементарное начало научной философии». За опубликованные им после выхода из тюрьмы две части этого исследования («Неорганическая жизнь земли») он получил золотую медаль от Географического общества и премию от Академии наук.

При выходе из тюрьмы шлиссельбуржцы уже имели возможность вывезти с собой свои рукописи и материалы, собранные за годы заточения.

Говоря об умственной жизни в Шлиссельбургской крепости, следует иметь в виду некоторые характерные особенности. С одной стороны, узники стремились пополнить свои научные знания путем самообразования, а с другой — употребляли все усилия помочь друг Другу в культурном развитии.

Почти нет они изучили за время пребывания в крепости иностранные языки. По словам Ашенбреннера, почти все свободно читали на двух и даже на трех языках, а некоторые изучили еще большее количество языков, и в том числе такие, знакомство с которыми было мало распространено в России. Например, Фигнер изучила итальянский язык; Поливанов — итальянский, испанский и польский; Лопатин — латинский и греческий и т. д. Знающие иностранные языки широко делились своими познаниями с товарищами, делая для них переводы не только статей из журналов и газет, но и монографий. Некоторые капитальные сочинении были переведены даже дважды. Кроме научных сочинений, делались переводы иностранных беллетристов и исторических. Переводчики-шлиссельбуржцы были воодушевлены сознанием, что труд их обогащает познание товарищей.

Стремление поделиться знаниями и желание приобрести познания привели к организации лекций, чтению докладов, к устройству практических занятий при помощи микроскопа и к работам лабораторного типа, например, по химии. Лекции и доклады в более поздние годы читались под открытым небом во время пребывания на огородах. Шлиссельбургская крепость сделалась, таким образом, своего рода университетом. Это ясно видно из литературной и общественной деятельности узников иогм' освобождения из крепости.

Морозов, Фигнер, Ашенбреннер, Новорусский, Панкратов, Попон, Лукашевич и другие дали русскому читателю и русской науке так много, как нельзя было ожидать от людей, вырванных царизмом на долгие годы из жизни.

Научное творчество давало большое нравственное удовлетворение узникам. Но ни эта творческая работа, ни занятие физическим трудом не могли погасить интереса к политической жизни за стенами тюрьмы. Поступавшие в тюрьму книги, журналы и газеты удовлетворяли эти запросы только частично.

Политические споры между заключенными порождали ряд вопросов, ответы на которые не могло дать подцензурное печатное слово, живого же слова о новостях революционной борьбы узники в Шлиссельбургской крепости не слышали в продолжение многих лет. В период 1891 —1900 гг. новых осужденных в Шлиссельбургскую крепость не поступало. У ее узников зарождались подозрения, не заглохла ли революционная борьба.

В 1901 году в жизни шлиссельбуржцев произошло событие первостепенной важности. В тюрьму был доставлен новый заключенный. Это был Карпович, осужденный на 20 лет каторжных работ за убийство министра народного просвещения Боголепова.

Так как комендант крепости ставил препятствия к общению прежних заключенных со вновь прибывшим и не разрешал Карповичу занятий в мастерских, последний провел 11-дневную голодовку, закончившуюся его победой.

Он изучил в тюрьме переплетное дело, столярное, сапожное, кузнечное мастерство, огородничество и пр.

Общение Карповича с узниками внесло в их жизнь небывалое оживление. Он передал им подробности революционной борьбы в России, рассказал о рабочем движении, о стачках многих тысяч рабочих, об уличных демонстрациях, о студенческих волнениях. Обладая прекрасной памятью, он ознакомил их с программами революционных партий, содержанием нелегальных изданий, резолюциями партийных съездов и пр. Из бесед с ним шлиссельбуржцы узнали о развитии революционного движения в родной стране. Карпович предсказывал скорое наступление революции.

Таким образом, прибытие Карповича в Шлиссельбургскую крепость восполнило то, чего более всего не хватало узникам этой крепости — знания о развивающейся революции.

Через три года после прибытия Карповича в крепость в тюрьме произошло крупное событие. За двадцать лет существования новой государственной тюрьмы на острове Шлиссельбурге никто из посторонних лиц не имел в нее доступа. Ее периодически посещали лишь различные чины министерства внутренних дел в качестве ревизоров. Эти посещения, особенно в первые годы, оставляли у заключенных тяжелое впечатление. Например, один из посетителей при осмотре камер позволил себе громко говорить о том, что в заключенных уже по физиономиям можно узнать террористов и что их надо бить плетьми. Эти посещения сановников не только оставляли тяжелое впечатление, но и приносили новые стеснения. Одним из наиболее тяжких стеснений было отобрание в 1889 году из тюремной библиотеки, как указывалось выше, книг. Высшие чины министерства внутренних дел входили в камеры, окруженные свитой и надежным конвоем. Никто из них не решался остаться наедине с заключенными и спросить об их нуждах. Узники предпочитали не вступать в разговоры с этими представителями власти.

Так наступил 1904 год. В конце этого года комендант крепости сообщил заключенным о желании одной «высокопоставленной дамы» посетить тех заключенных, которые на это согласны. В начале июля камеры Веры Фигнер, Морозова и Новорусского посетила княжна Дондукова-Корсакова. Она входила к заключенным одна, но ее беседу с ними подслушивал комендант. Эти визиты повторились, и Дондукова-Корсакова посетила и других заключенных.

Вскоре заключенных посетил петербургский митрополит Антоний, предварительно испросив на это согласие узников. Шлиссельбуржец Попов указывает в своих воспоминаниях, что посещения Дондуковой и митрополита, разрешенные министром внутренних дел Плеве, имели целью заглянуть в душу узников.

Визиты Дондуковой и митрополита, конечно, входили в программу действий министра Плеве, не в обычаях которого было смягчать участь политических врагов царизма. Указанными визитами не ограничивались «новшества» в режиме Шлиссельбургской крепости. Комендант крепости довел до сведения всех заключенных о разрешении директора департамента полиции вести свободную переписку с митрополитом Антонием. При этом было разъяснено, что письма заключенных могут быть запечатаны сургучной печатью и не будут просматриваться департаментом полиции. Староста заключенных отвечал коменданту, что письма его товарищей не будут содержать каких-либо секретов.

В октябре 1902 года один из великих князей собирался посетить Шлисссльбургскую крепость. Департамент полиции рекомендовал коменданту «постараться отклонить посещение великим князем тюрьмы». Посещение ограничилось лишь крепостью, без захода в тюрьму.

Четверо шлиссельбуржцев написали письма митрополиту. Морозов просил доставить ему книги для его труда «Откровение в грозе и буре». Только он и получил ответ митрополита на свое письмо.

Остались без ответа два других письма. Автор одного из этих писем доказывал бесцельность наказания в борьбе с теми, кто действует из идейных побуждений. Автор другого письма просил митрополита содействовать получению шлиссельбуржцами заказа на экспонаты для музея.

'Кроме названных писем, было еще одно письмо митрополиту. Автор его, Стародворский, заявлял о своем желании пойти добровольцем на фронт в войне с Японией. Это письмо имело своим последствием явление, небывалое в истории Шлиссельбургской крепости: Стародворский, проведший безвыходно на острове Шлиссельбурге 18 лет, был вывезем из крепости к директору департамента полиции. Последний говорил Стародворскому о ближайшем окончании войны с Японией, а потому об опоздании его заявления пойти на фронт, вместе с тем этот сановник, либеральничая, говорил о бездарности русских генералов, об ошибках правительства, мало обращавшего внимания на экономическое и культурное положение крестьянства. Он интересовался и политическим мировоззрением Стародворского, его отношением к социал-демократам и пр.

Впоследствии стало известно, что Стародворский тайно от товарищей по Шлиссельбургу подал просьбу о помиловании с выражением раскаяния в своих заблуждениях. В результате этого 25 августа 1905 г. он был переведен из Шлиссельбургской крепости в Трубецкой бастион. Он подал свое прошение в полный разрез с революционной этикой, за два месяца до того дня (28 октября 1905 г.), когда первая революция заставила ^царизм освободить из Шлиссельбургской крепости ее узников и закрыть эту государственную тюрьму.

К этому времени, т. е. к началу первой революции, небольшое число шлиссельбуржцев, остававшихся в тюрьме, было спаяно между собой готовностью вести борьбу за то исключительное положение, которое было завоевано дорогой ценой здоровья и жизни заключенных.

Такая их организованность вырабатывалась из года в год и вылилась в своеобразные формы. Поразительным является тот факт, что заключенные в одиночные камеры с запрещением, по инструкции, всякого общения между собой добились образования своеобразной артели заключенных. Они широко применяли выборное начало для несения разнообразных обязанностей в интересах правильного удовлетворения своих потребностей.

Для сношения с администрацией была создана должность старосты. Конечно, инструкция о Шлиссельбургской крепости такой должности не предусматривала. Однако она была настолько необходима после введения труда на огородах и в мастерских, что комендант крепости и смотритель тюрьмы начали свои сношения с заключенными через их старосту. В старосты избирали товарищей, которые умели устранять трения с начальством и добиваться новых льгот в жизни заключенных.

Кроме старосты, были и другие должности. Так, после того, когда были разрешены совместные прогулки в одиночных двориках по два человека одновременно, один из товарищей был занят составлением списков очередей для прогулок таким образом, чтобы заключенные могли прогуливаться в парах, составленных по их желанию.

Напомним также, что работа на огородах и в мастерских вызывала необходимость сношений с администрацией и между самими заключенными, и здесь на помощь являлась организованность шлиссельбуржцев.

Описанные нами завоевания шлиссельбуржцев, изменившие условия тюремного быта в крепости, давали заключенным возможность жить, не ведя прежней напряженной борьбы. Конечно, борьба окончательно не прерывалась, но она не брала все силы узников и касалась вопросов более мелкого значения.

Но такому «мирному житию» неожиданно был нанесен сильный удар. Это случилось 2 марта 1902 г. Смотритель тюрьмы, обходя камеры заключенных, объявил каждому из них о предстоящем введении тюремной инструкции, фактически не применявшейся много лет. Исполнение этого означало возврат к страшному режиму первых лет существования новой тюрьмы в Шлиссельбургской крепости.

Аишь позднее выяснился повод к такому распоряжению: Попов пытался переправить письмо к матери через солдата крепости. Об этом узнал комендант крепости, который сообщил о поступке Попова начальству, распорядившись одновременно применять тюремную инструкцию.

Фигнер, опасаясь приведения в исполнение распоряжения коменданта крепости, написала письмо матери с просьбой обратиться в министерство внутренних дел о производстве расследования. Комендант отказался переслать письмо. При объявлении смотрителем отказа Фигнер сорвала с него погоны. Этот поступок грозил ей смертной казнью. Фигнер готова была умереть в борьбе за сохранение достигнутых облегчений тюремного режима. Для ее товарищей настали дни томительной тревоги. Из департамента полиции прибыла ревизия и следователь для производства расследования. Сверх всякого ожидания Фигнер не была предана суду и не была подвергнута дисциплинарному наказанию. Но целый ряд изменений произошел в тюремном режиме. Они были вызваны рапортом ревизора об установившихся порядках в тюрьме.

Из Петербурга последовало распоряжение (от 23 марта 1902 г.) не допускать арестантов друг к другу и «поставить арестантов № 3 (Карпович) и № 11 (Фигнер) в полное разобщение с другими арестантами», не тушить ночью свет в камерах, не занавешивать окна одеялами, отобрать керосин, лампы, стеклянные предметы и жидкости.

Надо признать, что распоряжение из Петербурга об устранении допущенных отступлений от инструкции не отличалось той решительностью, которой можно было бы ожидать. Но начальник жандармского управления Шлиссельбургской крепости Обухов и смотритель Гудзь были уволены.

В жизни заключенных началась новая полоса стеснений. Они были связаны с решением царского правительства снова сделать Шлиссельбургскую крепость местом казней для осужденных за государственные преступления. Следует вспомнить, что привезенные для казни помещались в старой тюрьме. Но теперь эта тюрьма была занята мастерскими, а на дворе ее были парники, сад, огороды, кузница и пр. Заключенные свободно ходили в тюрьму и на ее двор. Ввиду предстоявших казней всему этому был положен конец. Об этом подробно вспоминает Ашенбреннер. Мастерские были переведены из старой тюрьмы в новую. Была отнята кухня при этой тюрьме, где заключенные нередко приготовляли себе сами кушанья. Кузница была перенесена в один из огородов.

Тюрьма готовилась « казни, заключенные, конечно, этого не знали. В архивном деле имеется такая телеграмма от 3 мая 1902 г.: «Приговор исполнен сегодня в четыре часа утра. Полковник Яковлев». Это было сообщение о казни Балмашева. Она была совершена на малом дворе старой тюрьмы. Балмашев был осужден за убийство министра внутренних дел Сипягина. Предшествующие казни были совершены в Шлиссельбургской крепости в 1887 году, но о них мы скажем ниже. Комендант Яковлев в добавление к телеграмме послал шефу жандармов отказ Балмашева принять священника и дать какие-либо показания товарищу прокурора. По словам рапорта, Балмашев отказался приложиться к кресту у эшафота, сказав священнику: «С лицемерами дела не желаю иметь». Рапорт добавлял, что осужденный «оставался не снятым с петли 25 минут», после чего его тело было положено в гроб. Комендант извещал, что казненный будет вечером предан погребению на месте казни.

В акте об этой казни записано, что при исполнении казни присутствовал городской голова города Шлиссельбурга. Никаких других подробностей об исполнении приговора неизвестно. Но из сухого официального донесения коменданта видно героическое поведение Балмашева перед смертью и его презрение к палачам.

Л. Мельшин при посещении в 1906 году временно закрытой Шлиссельбургской крепости услышал там подробности о казни Балмашева. Палач Филипьев, войдя в камеру осужденного и объявив Балмашеву, что должен связать ему руки, спросил его, будет ли он сопротивляться. «Нет не буду»,— отвечал Балмашев и, отвернувшись к окну, спокойно заложил руки за спину. Палач приблизился и связал их.

Из воспоминаний узников мы знаем, что от их внимания не ускользнула казнь Балмашева, фамилию которого они узнали лишь позднее. В то время стекла тюремных окон уже не были закрашены, и через них из некоторых камер видны были ворота крепости и путь от них в канцелярию.

Утром 2 мая заключенный Антонов увидел группу людей, направлявшуюся от ворот в канцелярию, и в середине ее молодого человека в нагольном полушубке. Этот молодой человек, увидев здание тюрьмы, приветственно махнул в направлении его шапкой. Это приветствие обреченного на казнь старым революционерам было выражением глубокого уважения нового борца революции к ее старым борцам.

Заключенные установили наблюдение за канцелярией. Они проследили приход туда священника и некоторых других лиц, а ранним утром 3 мая вывод оттуда обреченного на казнь и переход участников казни из канцелярии к зданию старой тюрьмы. Несколько позднее они увидели и возвращение их оттуда. Совершив свое постыдное дело, эти исполнители и свидетели казни набожно крестились па церковь. Не было никаких сомнений: казнь была совершена . Фигнер описала безмерную тяжесть переживаний по этому поводу.

Первыми осужденными, привезенными специально в Шлиссельбургскую крепость для казни, были Штромберг и Рогачев.

Они были казнены 10 октября 1884 г., подробности их казни неизвестны.

Следующими привезенными сюда для казни были приговоренные по делу так называемого «второго» «первого марта» (1887 г.). Пятеро студентов — Александр Ульянов, Андреюшкин, Генералов, Осипанов и Шевырев, готовившиеся бросить бомбы в Александра III, были казнены 8 мая 1887 г. на большом дворе старой тюрьмы. Об этой казни комендант крепости Покрошинский донес начальнику штаба корпуса жандармов с такой подробностью, которая не понравилась этому начальнику. В рапорте сообщалось: «При возведении палачом осужденных Андреюшкина, Генералова и Осипанова на эшафот, первый из них произнес слабым голосом: «Да здравствует народная воля!», второй только успел сказать: «Да здравствует...», а последний: «Да здравствует исполнительный комитет...»

Против этих слов начальник штаба корпуса жандармов написал на полях: «Зачем нам эти подробности». Очевидно, ему не понравилось сообщение о мужественной смерти осужденных. В архивном деле имеется черновик заготовленного выговора Покрошинскому за излишнее многословие с угрозой отнести на его счет стоимость телеграммы. Впрочем, дело ограничилось устным выговором. В рапорте также сообщалось об отказе всех пятерых приговоренных принять священника.

Обращает на себя внимание упоминание о возведении на эшафот троих осужденных — Андреюшкина, Генералова и Осипанова. В этом факте мы видим подтверждение правильности корреспонденции, напечатанной после казни во французской газете «Сri de Реuple». В ней сообщалось об устройстве виселицы для одновременной казни лишь троих осужденных. Корреспонденция сообщала, что в то время, когда вешали Андреюшкина, Генералова и Осипанова, двое других осужденных стояли тут же в ожидании своей очереди: «В продолжение получаса у них перед глазами было потрясающее зрелище троих повешенных на концах веревок в мучительных конвульсиях...».

Почти через три года после казни Балмашева, 10 мая 1905 г., в крепости была произведена казнь Каляева, осужденного за убийство великого князя Сергея Романова. В рапорте коменданта об исполнении приговора не содержится никаких подробностей. Каляев отказался от напутствия священника, ограничившись разговором с ним.

Явившийся в крепость защитник Жданов не был допущен, несмотря на полученное им в Петербурге разрешение видеться с Каляевым. Департамент полиции секретно распорядился не допускать Жданова, несмотря на это разрешение.

Известно, что Каляев в день казни много писал, но передал лишь письмо для матери. В нем он, между прочим, писал: «Итак, я умираю. Я счастлив за себя и с полным самообладанием могу отнестись к моему концу. Пусть же ваше горе, дорогие мои все: мать, братья, сестры, потонет в том сиянии, которым светит торжество моего духа. Прощайте. Привет всем, кто меня знал и помнит».

Присяжный поверенный Жданов возвращался с острова Шлиссельбурга на одном пароходе с жандармским полковником бароном Медемом, распоряжавшимся казнью Каляева. Этот жандарм вез с собой часть веревки, на которой был повешен осужденный. Он вез ее с собой на счастье. Так, Каляев в предсмертном письме писал о своем счастье — об ожидающей его смерти, а жандарм запасался «для счастья», по народному поверью, веревкой с виселицы.

Никаких подробностей не содержат сообщения о казнях 20 августа 1905 г. Гершковича и Васильева.

В 1906 году в Шлиссельбургской крепости были совершены две казни: 29 августа была казнена Зинаида Коноплянникова, осужденная военно-окружным судом за убийство полковника Мина, усмирителя Московского восстания 1905 года. В списке казненных в стенах Шлиссельбургской крепости «не хватало» женского имени. Коноплянникова заполнила этот пробел. Она была доставлена и эту крепость в 8 час. 30 мни. утра, а казнена в 9 час. 26 мин. утра 29 августа.

Об ее казни было напечатано короткое сообщение офицера, присутствовавшего со взводом солдат при исполнении казни .

Менее чем через месяц—19 сентября 1906 г.— была совершена казнь Васильева-Финкельштейна, осужденного за террористический акт. Он ошибочно убил генерала Козлова, приняв его за генерала Трепова. Это была последняя казнь, совершенная в стенах Шлиссельбургской крепости.

Эти казни 1906 года в стенах Шлиссельбургской крепости завершили историю государственной тюрьмы за период 1884— 1906 гг.

Мы выше указывали, что с 1902 года режим Шлиссельбургской крепости резко ухудшился. Так продолжалось до 1904 года. Поражения в войне с Японией, следовавшие одно за другим, и рост революционного движения в России отразились на тюремном режиме. Новорусский вспоминает, что еще в 1896 году шлиссельбуржец Янович в докладе товарищам о политическом и экономическом росте Японии предсказывал ее войну с Россией.

Тюремная администрация не допускала в 1904 году к узникам никаких известий о начале войны и о ее ходе. Из писем к узникам цензура вымарывала всякие сообщения о войне. Однако заключенным удалось прочесть под замаранными словами указания на войну. Как мы уже знаем, был подброшен газетный обрывок с соответствующими сообщениями о войне.

В 1905 году в тюрьму был допущен журнал текущего года «Известия книжного магазина Вольфа». В журнале сообщались названия новых книг и брошюр. Узники Шлиссельбурга увидели, что политическая литература издается в большом количестве.

Наконец, была предоставлена возможность ознакомиться с текстом закона о Государственной думе по проекту Булыгина. Шлиссельбуржцы ознакомились с этим текстом и поняли, что он не удовлетворит народ. Морозов в шуточных стихах писал тогда:

Скоро, скоро куртку куцую

Перешьют нам в конституцию;

Будет новая заплатушка

На тебе, Россия-матушка.

Между тем события на воле быстро разрастались. В день опубликования указа об амнистии 21 октября 1905 г. и в последующие дни шлиссельбуржцы не были осведомлены о происшедшем. Лишь 26 октября все одиннадцать заключенных были собраны вместе на огороде № 1. Здесь комендант крепости прочел им указ об освобождении из крепости восьмерых узников, содержавшихся в новой тюрьме. Это были: Морозов, Лопатин, Фроленко, Лукашевич, Попов, Антонов, Иванов и Новорусский. Остальные узники, содержавшиеся в новой тюрьме, получили сокращение срока заключения, а именно: Карпович наполовину, а Мельникову и Гершуни бессрочная каторга заменена срочной на 15 лет.

Амнистия была применена также к Сазонову и Сикорскому, находившимся в старой тюрьме. Немедленному освобождению подлежали лишь восемь названных узников. Комендант высказал предположение об их ссылке в Иркутскую губернию, так как получил предписание снабдить их теплой одеждой.

За год перед этим освободили из этой тюрьмы Веру Фигнер. В своих воспоминаниях она отметила, что в день отъезда ее впервые назвали в канцелярии Верой Николаевной и предложили чашку чаю, от которой она отказалась.

Возвращаясь к последнему дню пребывания восьми узников в крепости (28 октября 1905 г.), отметим, что более подробное описание этого дня оставил Новорусский.

Начались поспешные хлопоты по сборам в дорогу. Было разрешено взять с собой рукописи, книги, разные коллекции и пр. У Новорусского было до 30 ящиков коллекций. Ожидая просмотра рукописей, узники многое сожгли в кузнице и потом жалели об этом, так как никакого просмотра не было произведено. Происходило свободное общение всех одиннадцати заключенных.

Ночь под 28 октября была последней, проведенной восемью узниками в Шлиссельбургской крепости. Новорусский вспоминает, что эта ночь у него была последней из 7000 ночей, проведенных в этой тюрьме. Перед выходом из тюрьмы все собрались на огороде № 1. Здесь Гершуни сказал прощальное слово, упомянув, что восемь отъезжающих товарищей провели в заточении почти 200 лет.

Освобожденные разместились по четыре человека на двух пароходиках в сопровождении восьми жандармов на каждую чстперку. Администрация извинялась за необходимость этого конвоирования. Пароходы отошли от острова.

В мою задачу не входит описывать переживания бывших узников, которые много лет не видали простора. Скажу лишь, что, по признанию Новорусского, он едва не потерял сознания, когда увидал за воротами тюрьмы открывавшийся перед ним простор.

Их привезли в Трубецкой бастион Петропавловской крепости. Отсюда вместо Сибири они скоро уехали в разные города к родным на поруки. Некоторые из них дожили до свержения царизма и до победы пролетариата.

Понимание значения Шлиссельбурга как одной из центральных тюрем самодержавия невозможно без хотя бы краткой оценки всей пенитенциарной системы Российской империи. Поэтому Шлиссельбург надо рассматривать как краеугольный камень тюремной системы государства, место для особо важных «преступников» - политических противников самодержавия.