Второе первое марта Казните!.. М.В.Новорусский: "В начале 1886 года организовался союз землячеств (как он организовывался он, может быть, десятки раз), который среди других своих целей, как-то: саморазвитие, касса, библиотека, выставлял, между прочим, — страшно сказать,— выработку сознательных революционеров. Я говорю об этом с некоторой иронией, потому что на самом деле выработки никакой не было, а были изредка собрания депутатов от землячеств, которые проходили довольно вяло и безжизненно." Александр III: ": "Прекращай образование!" Б.Д.Оржих - Л.А.Тихомирову: "Мы будем употреблять все усилия, чтобы по мере возможности осуществлять систематический террор, при чем полагаем, что террор нужно создать террором и ни на минуту этого не забывать... Каждый террористический факт есть шаг вперед... Везде и всюду публика жаждет террора, и огромное большинство мыслящих людей в России приписывает упадок партии отсутствию террора." П.Андреюшкин - Никитину, письмо, январь 1887 г.: "Возможна ли у нас социал-демократия, как в Германии? Я думаю, что невозможна. Что у нас возможно, это — самый беспощадный террор, и я твердо верю, что он будет и даже не в продолжительном будущем; веpю, что теперешнее затишье — затишье перед бурей. Исчислять достоинства и преимущества красного террора не буду, ибо не кончу до скончания вeкa, так как он мой конек, а отсюда вероятно выходить и моя ненависть к социал-демократам.... Л. И. Ананьина:"В 1886 г. я познакомилась с Мих. Вас. Новорусским, тогда кандидатом духовной академии. Мы поселились вместе; с нами жили мальчики—-брат М. В., Володя—10 л. и мой брат Коля—14 лет. М. В. много работал, подготовлял магистерскую диссертацию, часто хаживал в Александро-Невскую Лавру, где была академия, и его посещали студенты-товарищи. Человек мирно настроенный, он не принадлежал ни к какой партии, но сочувствовал революционному движению. В то время жестоких гонений на организации, .молодежь все-таки умудрялась устраивать союзы-землячества, имевшие самые разнообразные цели, кассы взаимопомощи, устройство библиотек, кружков самообразования и т. д. Землячества об'единялись союзом землячеств, с заданиями более широкими, вплоть до политического, т.-е. революционного воспитания молодежи. Как член Новгородского землячества, М. В. Новорусский входил представителем в союз; такими же представителями были Александр Ильич Ульянов, Шевырев, Лукашевич—будущие деятели 1 марта. Собрания союза происходили в разных местах: раз у В. А. Поссе на р. Ждановке, раз или два у нас на Итальянской. Присутствовали на них и Шевырев, нервный, порывистый, сжигаемый тяжелой болезнью и напряженной внутренней жизнью, и А. И. Ульянов, скромный, чуждый малейшей позы или рисовки. Его бледное лицо с глубокими темными глазами производило неизгладимое впечатление выражением упорной воли, недюжинной нравственной силы и большого ума. Союз решил выступить политически и приурочил это выступление к 25-летней годовщине смерти Н. А. Добролюбова. 17 ноября с утра одиночки и маленькие группки в 3—4 человека шли и ехали в конке по Лиговке и Растанной к Волкову кладбищу. У некоторых были венки. Пошли и мы, неся пышный венок из хвои и брусничных листьев, сделанный мамой и привезенный ею из Парголова. На кладбище, у которого собралась порядочная толпа, нас не пропустили. Лишь после долгих переговоров с полицейскими чинами, прошли к могиле делегаты (с венками), а оставшаяся перед кладбищенскими воротами толпа спела вечную память и поострила над собравшимися в большом количестве полицейскими. Когда делегаты вернулись, толпа, не расходясь, двинулась обратно. Кто-то крикнул—«К Казанскому собору!». Тотчас образовали цепь и уже сплоченной толпой двинулись к Невскому. Впереди, в цепи, шли взявшись под руки М. В. Новорусский, студент Духовецкий, А. И. Ульянов... Шли весело, дружно. Близь Николаевского вокзала, у дома учительской семинарии увидели, как из-за угла, от вокзала, вынеслись казаки, с пиками на перевес. «Казаки! Казаки!»—раздалось в толпе. Остановились. Стало жутко, любопытно и восторженно-радостно. Топот несущихся лошадей приближался. Казалось, что они уже не смогут остановиться и, как морская волна в бурю, неминуемо ударятся о нас. Но они остановились в 2—3 шагах, угрожающе взмахивая нагайками, но никого не трогая. Кое-кто попытался бежать; бежать было некуда. С левой стороны—Литовская канава, сзади—казаки, спереди— они же, а справа высокий забор и закрытые ворота учительской семинарии. Так попали демонстранты в ловушку. Потом началась отборка. Одних отпускали, других задерживали, при чем, появившиеся в большом числе незнакомцы внимательно приглядывались к очередному и сообщали результаты наблюдения начальству. Некоторых отправили в часть, кое-кого потом выслали. Дело делали не торопясь, и мы лишь в 7 часов попали домой, куда потом пришли несколько человек. Были все в приподнятом настроении, говорили, перебивая друг друга, отмечали, как пренебрежительно держалась полиция, видимо не придававшая серьезного значения этому выступлению, указывалось, что нужно действовать как-то иначе. А дня через 2—3 появилась прокламация, сообщавшая о происходившем, т.-е. о демонстрации и арестах мирно-настроенной молодежи, желавшей почтить память писателя. Прокламация призывала к борьбе с правительством; распространить ее широко не удалось. Эта демонстрация подняла настроение у молодежи. Для людей, революционно-настроенных, все яснее становилась необходимость таких действий, которые заставили бы правительство пойти на уступки, дать тот минимум свободы, без которого нет жизни. Таким действием был террор, притом террор систематический. На знаю точно, когда сорганизовалась террористическая группа, назвавшаяся впоследствии «террористической фракцией «Народной Воли». П.Андреюшкин: "У них (социал-демократов) слово расходится с делом... Каждая жертва полезна; если вредит, то не делу, а личности; между тем как личность ничтожна с торжеством великого дела". А.Ульянов, декабрь 1886 г.: "Все были согласны, что ни в одной из существующих программ не выставляется достаточно рельефно главное значение террора, как способа вынуждения у правительства уступок, и не дается удовлетворительного объективно- научного объяснения террора, как столкновения правительства с интеллигенцией, неизбежного, так как оно выражает собой разлад, существующий в самой жизни и неминуемо переходящий при известной степени обострения в открытую борьбу. Поэтому и было решено формулировать наш взгляд на террор в особой специально террористической программе. Вскоре, к этому присоединилась мысль составить опыт общепартийной программе, которая могла бы объединить революционные партии. Прежняя программа Народной Воли по недостатку научной обстановки и некоторой неопределенности своих положений не вполне удовлетворяет революционные кружки, и мы думали, что поправляя эти ее недостатки и сделав в ней некоторые изменения, смогли устранить все существенные причины разногласий и послужить делу объединения революционных сил". И. Лукашевич: "Для обсуждения программных вопросов мы (Ульянов, я, С..., Г...) собрались на квартир Ульянова и здесь, после продолжительных дебатов, Ульянов взялся формулировать наши положения и составить текст программы нашей фракции. Он вышел в другую комнату и довольно быстро и хорошо справился со своей задачей. Он прочитала нам написанное, мы одобрили и решили напечатать эту программу". Л.И.Ананьина: «Террористическая фракция Народной Воли» идейно была преемницей партии «Народная Воля», но приняв ее метод борьбы—террор—фракция не приняла ни организации «Н. В.», ни ее программы полностью. Старая «Народная Воля» была строго централизована и без директив Исполнительного Комитета не предпринималось ничего. Молодая организация отвергла централизацию, давая широкий простор действиям отдельных групп, об'единенных общей программой. Организуя покушение на Александра III, фракция имела в виду, что за этим покушением последуют другие, что террористическая деятельность разовьется широко и в провинции, где произвол еще сильнее и безнаказаннее." И. Лукашевич: "Я считаю главной задачей всякой революционной деятельности пропаганду и организацию, а неизбежный террор только как содействие." Л.И.Ананьина: «Мысль об организации покушения на царя у одного из первых явилась у Александра Ильича и он со всей энергией отдался осуществлению ее. Для товарищей его по процессу, даже для тех, кто был случайным участником его, как моя мать, например, не подлежало ни малейшему сомнению центральная роль А. И. Ульянова в организации покушения. Все свои помыслы, все силы он отдал тому, что признал необходимым для продуктивной борьбы с самодержавной властью. В речи на суде он выяснил причины, приведшие его к сознанию, что единственным способом борьбы является террор." А.Ульянов:"Мне одному из первых принадлежит мысль образовать террористическую группу,- и я принимал самое деятельное участие в организации в смысле доставления денег, подыскания людей, квартиры и проч. Что же касается до моего нравственного, интеллектуального участия в этом деле, то оно было полное, т.-е. все то, которое дозволяли мне мои способности и сила моих знаний и убеждений. В феврале этого года была составлена при моем участии программа террористической фракции партии «Народной воли»... Печатание первой части этой программы, которую я выдавал за опыт новой программы, объединяющей партии «Народной воли» и «социал-демократов», было начато мною после 15-го февраля..." Александр III:"Эта откровенность даже трогательна". Оржевский П.В. - Александру III, 9 марта 1887г.: "Вообще все дело велось злоумышленниками чрезвычайно конспиративно и привлечение многих лиц составляет весьма тонкий прием, в значительной степени затрудняющий расследование. Исключительную конспиративность отмечает и официальный обозреватель революционного движения за 1887 г. План покушения был известен лишь немногим руководителям, участники привлекались постепенно, как бы с намерением в дело введено было больше людей, нежели того требовала необходимость; мало того, многие участники и пособники до самой последней минуты вовсе не знали друг друга. Все это, очевидно, было сделано с целью сбить с толку полицию и затруднить следствие." В.Осипанов: "Преследования всех, сколько-нибудь свободомыслящих людей, закрытия газет и журналов, политические процессы, в которых люди присуждаются к тяжким наказаниям и отчеты о которых не дают сколько-нибудь обстоятельного понятия, за что осуждены эти люди, изъятие из библиотек чуть не всех порядочных книг, даже чисто научных, как геология Ляйэля, Агассица; стеснения, каким подвергается учащаяся молодежь - все это не могло не озлобить меня, так что я, наконец, пришел к мысли самому совершить цареубийство. Летом 1886 года решение это настолько созрело, что я подал прошение в С.-Петербургский университет, куда и перешел осенью. Я рассчитывал стрелять из пистолета с отравленными мелкими пулями (или дробью) или из револьвера. Для этого я считал необходимым иметь помощников, которые бы следили за выездами государем и дали мне возможность выбрать удобный для произведения покушения момент. С целью разыскать таких помощников, я стал заводить знакомства. Поиски мои некоторое время оставались тщетными, отчасти потому, что я растерял те связи, на которые надеялся, отправляясь в Петербург, но, наконец, уже в исходе осени я узнал, что два человека имеют намерение предпринять что-нибудь в террористическом роде. С этими людьми я познакомился, и мы решили сперва так, что я буду стрелять, и мне будут даны помощники для слежения за выездами государя, и если удастся найти другое лицо, согласное стрелять, то стрелять вдвоем. Решили искать подходящих людей, но вскоре этот первый план нами был изменен, разросся в более обширный заговор, в котором принял участие, между прочим, и я." И.Лукашевич: "Первым нам предложил свои услуги, в качестве прямого исполнителя террористического акта, один молодой человек С. Он оказался болтливым и о своем решении рассказал приятелям. Фракция отказалась от его услуг, и С. под. благовидным предлогом был удален в провинцию. Неудачна была и вторая попытка на покушение. Некий георгиевский кавалер взялся застрелить Александра III при приеме кавалеров во дворце. Но из этого ничего не вышло. Шевырев тотчас же прекратил с ним сношения." Л.И.Ананьина: «Сколько могу судить со слов матери моей, террористическая группа образовалась в конце 1886 года, а в начале февраля 1887 года или самом конце января,—точно не помню,—к нам, на Итальянскую, пришел В. Агафонов и повидался с М. В. Новорусским наедине. После ухода Агафонова ,М. В. сказал мне, что просят нашу квартиру для мастерской, что он, М. В., не знает, для кого именно готовятся и что окончательного ответа он не дал, так как думает, что для мелкой сошки, «какого-нибудь полицеймейстера», рисковать не стоит. Агафонов обещал зайти на следующий день. Действительно на следующий день пришел Агафонов и опять разговаривал с М. В. в его маленькой комнате. Потом М. В. сказал мне, что «имеется в виду нечто очень крупное». Тогда же он дал согласие на устройство мастерской в нашей квартире на Итальянской улице. Во 2-м Парголово, в доме лавочника Горбатова, у самой лавки, жила мама. Мы сообщили ей о неожиданном предложении, точнее просьбе. Она, после долгого раздумья, сказала, что ей хочется, чтобы риск с нашей стороны был как можно меньше; что петербургская квартира очень неудобна во всех отношениях (и она, правда, была такова, примыкая притом окном к плоской крыше какого-то надворного строения), что ей, как матери, будет спокойнее за нас, если квартира на Итальянской не будет использована и что, если дать помещение необходимо, то лучше устроить его здесь, в Парголово, где ее все знают, но не в этом помещении, где она живет, а в другом, более удобном.. Так и порешили, чтобы предложить воспользоваться для мастерской парголовской квартирой. Мы остались на ночь у мамы. Мать моя никогда не была революционеркой, но в русском обществе того времени были люди, сочувствующие революционному движению. Это сочувствие иногда обращалось в посильное содействие: припрятать литературу, дать приют нелегальному, помочь в сборе денег и вещей. К таким людям принадлежала и моя мать, и не один нелегальник пользовался ее приютом в Парголово. Благодаря своему положению—земской акушерки,— мама имела знакомых во всех слоях парголовских жителей и это ей очень помогало в случае необходимости. Мама, найдя подходящую квартиру, известила нас. Это была дача Кекина в третьем Парголово, четырехэтажный дом на горе; он прекрасно был виден с шоссе из трактира «Роза». Среди низких дачных построек дом Кекина походил на каланчу. Молодая посадка вокруг ничуть не скрывала его от любопытных взглядов. Когда мама переселилась к Кекину, я отправилась к Александру Ильичу сказать, что он может ехать в Парголово. Мы, т.-е., М. В. Новорусский, я и мама знали уже, что в Парголово будет работать он. Было довольно поздно; темная безлунная ночь висела над городом; призрачно качались деревья Александровского парка; как притаившийся зверь темнела Петропавловская крепость. В доме, где жил Ал. Ил., в окне, выходившем на улицу, горела одинокая свеча,—условный знак, что Ал. Ил. дома. Это был деревянный двухэтажный дом, каких много было тогда на Петербургской стороне. Много лет прошло с тех пор, но и сейчас живо помню сложное чувство тревоги и радости, с которыми я шла по темному двору и деревянной лестнице в квартиру, где жил Ал. Ильич. Дверь мне отворила какая-то женщина, вероятно хозяйка. В слабо освещенной свечею комнате сидел у стола, стоявшего перед окном, Алекс. Ильич. На столе, кроме чернильницы, портрета его отца и свечи, ничего не было. Ал. Ил. сидел, опершись головой на правую руку и было что-то глубоко-волнующее и в этой пустой полутемной комнате, в его одиночестве и в самой позе. Я передала все, что было нужно в связи с поездкой Ал. Ил. в Парголово; о том, как пройти на дачу Кекина,—очень близко от станции,—никого не спрашивая, если его не встретит мама. Как-то не говорилось. «Как быстро горит свеча»,—проговорил Ал. Ил., и тут мне показалось, что эта догорающая свеча—символ жизни Ал. Ил. и его товарищей: «Свечей много сгорит, будет ли толк».— Ал. Ил. встрепенулся и бодро сказал: «Будет».—Надо было итти домой, на Итальянскую. Александр Ильич пошел проводить и заботливо усадил в сани; потом, прощаясь, задушевно сказал мне: «будьте счастливы».—Он знал, что мы с М. В. только - что начинали нашу общую жизнь и был не меньше нас уверен в том, что мы останемся в стороне. То, что мама и Мих. Вас. были вне подозрений, и та версия, которую придумали для объяснения пребывания Ал. Ил. в квартире мамы—учитель Коли,—все казалось нам надежной гарантией нашего благополучия. При этих расчетах совершенно упущены были из вида разные мелочи, которые опытные революционеры предвидели бы и избежали... Извозчик плелся по льду к Летнему саду, а мои думы были там, в темной комнате Петербургской стороны." А.Ульянов: "Террор... - столкновение правительства с интеллигенцией, у которой отнимается возможность мирного культурного воздействия на общественную жизнь, т.е. возможность вести социалистическую пропаганду....Главное значение террора — это средство вынуждения у правительства уступок путем систематической его дезорганизации Е. И. Яковенко: "Шевырев был инициатором, вдохновителем и собирателем кружка. Ульянов – его железной скрепой и цементом. Без Шевырева не было бы организации, без Ульянова не было бы события Второго 1 марта, организация распалась бы, дело не было бы доведено до конца." П.Н.Кропоткин -"Молодой партии НВ": "Покуда революционная партия говорит: долой самодержавие и объявляет войну одному самодержавию, она хотя и расшатывает самодержавие, но не расшатывает ни одну из тех основ, на которых зиждется правление привилегированных классов. Борьба должна быть направлена главным образом на экономические, а не на политические формы." Л.И.Ананьина: "Александр Ильич поехал в Парголово. Необходимые ему для работы вещи, как «посуда», были посланы с парголовским крестьянином на лошади. А. И. пробыл в Парголово немного, три дня, и почти не выходил из комнаты, занимаясь приготовлением нитроглицерина. После моя мать передавала, что только случайность сохранила в тайне все происходившее. Окна комнаты, где работал Ал. Ил., выходили в сторону шоссе, где всегда много проезжих. Окна, по оплошности, не были ничем завешаны и ночью и вечером, ярко освещенные пламенем спиртовок, не могли не бросаться в глаза. Так продолжалось, пока мама не заметила, возвращаясь от больной, эту иллюминацию, но дело уже было почти окончено. Ал. Ил. уехал в Петербург, оставив на попечении мамы1 банку с нитроглицерином и разную посуду,—бутыль и пр.,—поручив ей, если будет нужно, уничтожить все. Приехали в Парголово и мы и застали маму в затруднении: она не знала, что делать со всем этим имуществом. Не знали и мы, и решили кое-что спрятать «на всякий случай». Выбрасывать было жаль. Пошли на чердак дома Кекина искать подходящее место, чтобы спрятать, и не нашли. Банку водворили у меня под кроватью, в чугуне, куда прибавляли снег. В последних числах февраля, после полудня, приехал какой-то молодой человек, и передал маме завернутую в полотенце бутыль с азотной кислотой, с просьбой поберечь. Было довольно холодно, молодой человек порядочно озяб. Мы предложили ему чаю; он отказался и попросил водки. Водки не было. Приезжий заторопился ехать обратно и попросил дать ему полотенце, «чтоб не было вещественных доказательств». Оказалось, что он приехал из Петербурга на извозчике. Мы смотрели в окно, как он уезжал: белая, извозчичья лошадь, далеко видная, повезла обратно незнакомца и полотенце,—я и теперь не знаю, кто это был. А мы остались в еще большем затруднении, так как прибавилась бутыль с кислотой. Тогда Коля, брат мой, предложил «похоронить» бутыль и на лыжах отправился куда-то к жел. дор., где и сложил бутыль в канаву; под мостиком, там она -и осталась лежать. Остальное, наконец, и окончательно, устроила я в самой большой комнате в том же чугуне со снегом (чтоб не взорвало), замаскировав все немного: поста-: вила два полена, на них опрокинула корзинку-плетушку, а, сверх всего накрыла пестрым ситцем. ; Коля каждый день ходил на лыжах гулять, посещал «кладбище», как он называл место, где лежала бутыль, и проверял цела ли она. Уехал незнакомец, а мы стали ждать событий, т.-е. официальных сообщений о покушении. Об аресте мы как-то не думали. На всякий случай, весьма маловероятный, присутствие Ал. Ил. на даче имело свое об'яснение по уговору с ним: он—учитель Коли, разная посуда лабораторная нужна ему, как студенту-естественнику. Это детское об'яснение казалось нам вполне достаточным. А вот чем об'яснить присутствие нитроглицерина в квартире—никому и в голову не пришло даже и не подумали ни разу о нем, как-будто это был обыкновенный творог. Мы не знали дня, в который должно было совершиться покушение, но почему-то думали, что оно будет 1 марта; может быть потому, что петербуржцы вообще знали, что Александр III бывает в этот день в Петропавловском соборе на панихиде." А.Ульянов:"Ни сущность этих опытов, ни их цели не были известны ни Новорусскому, ни акушерке Марии Ананьиной... О том, что я оставил нитроглицерин, я не сообщал ни Ананьиным, ни Новорусскому." И.Лукашевич: "Мне было известно, что Ульянов в течение масленицы выезжал из Петербурга... Целью этой поездки было приготовление нитроглицерина... Александр Ульянов хотел поспешить печатанием составленной в последнее время программы... и с этой целью просил меня указать квартиру..." В.Генералов: "Третьего метальщика, Осипанова, я увидел в первый раз 21 или 22 февраля в кондитерской по правой стороне Михайловской улицы, если идти с Невского проспекта. Я пошел в эту кондитерскую с Андреюшкиным; для того же, чтобы узнать там Осипанова, мы должны были явиться в 7 часов 10 минут пополудни. Осипанов должен был сидеть за столом и пить кофе, а на стол положить шапку и в ней белый платок и книжку; я с Андреюшкиным должны были поместиться поближе к столу Осипанова и при удобном случае спросить у него, который час; он должен был отвечать с прибавлением фразы:"Но мои часы отстают на 13 минут". Когда мы все это проделали, то Осипанов вышел из кондитерской и отправился пешком на Васильевский остров, а мы следовали за ним и сошлись вместе на улице за зданием университета. Здесь мы обсуждали план посягательства на жизнь государя императора и в общем результате решили выполнить это в следующие за тем дни на Невском проспекте, так как здесь было больше вероятности видеть проезд государя, чем на других улицах. Сведения же о днях предполагавшихся проездов государя мы ожидали получить от других соучастников". А.Ульянов: "Мне были доставлены два жестяные цилиндра для метательных снарядов, которые я набил динамитом и отравленными стрихнином пулями, так же мне доставленными; перед этим я приготовил два картонных футляра для снарядов и оклеил их коленкоровыми чехлами... Собственно фактическое мое участие в выполнении замысла на жизнь государя императора этим и ограничивалось, но я знал, какие лица должны были совершить покушение, то есть бросать снаряды. Я не был ни инициатором, ни организатором замысла на жизнь государя императора. Мое интеллектуальное участие в этом деле ограничилось следующим: в течение этого учебного года, приблизительно не ранее второй половины ноября, я раза два или три имел разговоры с некоторыми из лиц, принявших впоследствии участие в том деле, по которому я... обвиняюсь. Разговоры эти касались ненормальности существующего общественного строя и тех возможных путей, которыми он может быть изменен к лучшему. Мое личное мнение, которого я держался в этих разговорах, было таково, что для того, чтобы достигнуть наших конечных экономических идеалов, что возможно только при достаточной зрелости общества, после продолжительной пропаганды и культурной работы, необходимо достичь предварительно известного минимума политической свободы, без которого невозможна сколько-нибудь продуктивная пропагаторская и просветительная деятельность. Единственное средство к этому я видел в террористической борьбе, которая, как я надеялся, вынудит правительство к некоторым уступкам в пользу наиболее ясно выраженных требований общества." Александр III: "От него, я думаю, больше ничего не добьешься." Котляревский, товарищ прокурора Петербургской судебной палаты - А.И.Ульяновой: "Шевырев уехал в Крым, Говорухин скрылся за границу, а ваш брат (Ульянов) остался бойцом на поле битвы". П.Горкун: "Предполагалось выходить из дома к одиннадцати часам утра на Невский проспект, по которому ходить в следующем порядке: по правой стороне Невского проспекта, считая от Адмиралтейской площади, должные были идти я, за мной Канчер, за Канчером "Кот" со снарядом в форме книги; по левой стороне в то же время параллельно с нами - Волохов, Андреюшкин и Генералов, последние двое со снарядами. Дойдя до Публичной библиотеки, они поворачивают назад; впереди идет "Кот" со снарядом, за ним Канчер, за Канчером я, за мной Волохов, который для этого переходит на нашу сторону. Андреюшкин и Генералов со снарядами идут по той же левой стороне. Кажется, они должный бросать снаряды первыми. Порядок этот не был окончательно установлен на сходке. Более всех на этой сходке говорил Ульянов, который и сообщил нам между прочим, что снаряд "книга" слабее снарядов, брошенных 1 марта 1881 года, но что он разбросит на сажень. В то время, когда разговоры относительно порядка хождения на Невском еще продолжались, Ульянов вышел с Осипановым ("Кот") в другую комнату и разъяснял ему, кажется, устройство снаряда "книги". "Правительственный вестник", 28 февраля: "Министр императорского двора имеет честь уведомить гг. первых и вторых чинов Двора и придворных, кавалеров, что 28-го сего февраля имеет быть совершена в Петропавловском соборе панихида по в Бозе почивающем императоре Александре II, после заупокойной литургии, которая начнется в 10 часов утра". В.Генералов:" 28 февраля метальщики ходили от 11 до 4 дня. За это время они успели пообедать в ресторане". П.Горкун: "В этот день я вышел часов в 11 утра и видел на Невском Канчера, Волохова, Осипанова и Андреюшкина. Ходили мы по Невскому в условленном порядке. Но затем я потерял из виду Канчера и Осипанова, вследствие чего перешел на другую сторону Невского. Тут ко мне подошел Андреюшкин и сказал мне, что кроме меня и Волохова никого из нас не видит. На это я отвечал ему, что виду этого следует идти домой. Тогда Андреюшкин повернул в какую-то улицу, а я с Волоховым пошли домой." Из обзора деятельности департамента полиции с 1 марта 1881 по 20 октября 1894 г.: "В конце января 1887 года в Департаменте Полиции была получена агентурным путем копия письма из Петербурга от неизвестного лица в Харьков студенту Университета Ивану Никитину. В этом письме автор сообщал свой взгляд на значение террора в революционной деятельности и выражался настолько решительно, что установление его личности представляло известное значение. С этой целью от студента Никитина было потребовано объяснение об авторе письма и Никитин назвал студента С. Петербургского Университета Пахомия Андреюшкина. По получении этих сведений в конце февраля за Андреюшкиным, уже ранее замеченным в сношениях с политически неблагонадежными лицами, было установлено непрерывное наблюдение, выяснившее, что Андреюшкин, вместе с пятью другими лицами, ходил 28 февраля от 12-ти до 5-ти часов дня по Невскому проспекту, причем Андреюшкин и другой неизвестный, по-видимому, несли под верхним платьем какие то тяжести, а третий нес толстую книгу в переплете." А.В.Богданович, из дневника, 18 февраля 1888 г.: "Пришел Оржевский. ...Опять рассказал, как было дело 1 марта. Этих людей — Андреюшкин, Генералова и третьего (забыла) — выследили филеры, полиция ни при чем. Сыскное отделение при градоначальнике получает ежегодно 120 тыс. и ничего ровно не делает, а на те же дела III отделение получает на всю Россию 90 тыс., а это отделение и открыло этих злоумышленников." Д.А.Толстой - Александру III, доклад от 1 марта: "Вчера начальником С.-Петербурского секретного отделения получены агентурным путем сведения, что кружок злоумышленников намерен произвести в ближайшем будущем террористический факт, и что для этого в распоряжении этих лиц имеются метательные снаряды, привезенные в Петербург, готовыми «приезжим» из Харькова". Из обзора деятельности департамента полиции с 1 марта 1881 по 20 октября 1894 г.: " 1-го марта те же лица вновь замечены, при тех же условиях, около 11-ти часов утра на Невском проспекте, вследствие чего они были немедленно арестованы и оказались студентами С. Петербургского Университета: Пахомием Андреюшкиным, 21 года, Василием Генераловым 26 лет, Василием Осипановым 26 лет, Михаилом Канчером 21 года, Петром Горкуном 20 лет и мещанином Степаном Волоховым. По обыску при Андреюшкине, Генералове и Осипанове оказались вполне снаряженные метательные снаряды, у первых двух в форме цилиндров около 6-ти вершков вышины, а у последнего в форме толстой книги, листы которой снаружи были заклеены. У Андреюшкина кроме того оказался заряженный револьвер, а у Осипанова печатная программа Исполнительного Комитета." В.Осипанов: "При задержании меня на Невском проспекте полицейские агенты Тимофеев и Варламов, обыскали только мои карманы с целью, как, они говорили, узнать, нет ли там револьвера, но не обратили никакого внимания на книгу. Из этого я заключил, что меня не должны подозревать в намерении бросать снаряд и что о нашем заговоре, вероятно, ничего неизвестно, а также, может быть, неизвестно пока и о моих сотоварищах, тем более, что я не видел, чтобы кого-либо из них арестовали, а, севши на извозчика, даже заметил проходившего мимо меня Канчера. Когда меня привезли в управление, мы стали подниматься, по какой-то узкой и глухой лестнице, делавшей завороты. Тут мне пришла мысль, что если я произведу взрыв, то то могу этим оттянуть на некоторое время раскрытие заговора и дать этим .возможность Андреюшкину и Генералову привести его к концу и, кроме того, убить двух агентов, которые, как я думал, могли заподозрить не только меня, но и моих товарищей и впоследствии арестовать их. Вообще я полагал, что взрывом могу замести хотя первые следы, повредить же делу не могу. С этой целью, будучи еще на лестнице, я потянул за бечевку, отчего должна была порваться бумажная перегородка, но потянул так сильно, что веревка порвалась, произведши некоторый звук. Тимофеев и Варламов, ведшие меня в это время под руки, как видно, услышали этот звук, но не поняли, в чем дело, и только сильнее стали держать меня под руки, вследствие чего я не имел возможности бросить снаряд так, как это требовалось его устройством. Но когда меня привели чрез какой-то коридор в комнату, где за столом сидел полицейский офицер, и отпустили мне руки, я бросил снаряд шагах в трех от себя на пол, подбросивши его, сколько помню, несколько выше уровня моего роста. Снаряд падал корешком кверху и наискось, т.-е. в положении, благоприятном для взрыва, но взрыва не последовало. Полицейский офицер вздрогнул, но не обратил на это внимания, и только спустя минуту или две после падения снаряда один из агентов поднял его, поднес зачем-то к уху, передал, кажется, тому же офицеру. Цесаревич Николай, из дневника:"1 марта. Воскресенье. Гатчино. Проснулся в 7 ч. После кофе читали. Надев преображенский мундир, поехал с папа в крепость. В это время могло произойти нечто ужасное, но, по милости божьей, все обошлось благополучно: пятеро мерзавцев с динамитными снарядами было арестовано около Аничкова! После завтрака у дяди Пица поехали на железную дорогу и там узнали об этом от папа... О! Боже! Какое счастье, что это миновало! Приехали в милое Гатчино в 1/2 четвертого и стали разбирать книги и вещи. Пили чай и обедали с дорогими папа и мама". Жена шталмейстера двора Арапова, из дневника, 4 марта: "Как я имела вполне основание предчувствовать, один бог спас угрожаемые дни императорской семьи, так как они должны были оставить Аничков в четырехместных санях, чтобы отправиться в крепость — отец, мать и двое старших. Его величество заказал заупокойную обедню к 11 часам и накануне сказал камердинеру иметь экипаж готовым к 11 часам без четверти. Камердинер передал распоряжение ездовому, который, по опрометчивости, — чего никогда не случалось при дворе, — или потому, что не понял, не довел об этом до сведения унтер-шталмейстера. Государь спускается с лестницы — нет экипажа. Как ни торопились, он оказывается в досадном положении простых смертных, вынужденных ждать у швейцара, в шинели, в течение 25 минут. Не припомнят, чтобы его видели в таком гневе из-за того, что по вине своего антуража он настолько опаздывает на службу по своем отце, и унтер-шталмейстер был им так резко обруган, что со слезами на глазах бросился к своим объяснять свою невиновность, говоря, что он в течение 12 лет находится на службе государя и решительно никогда не был замечен в провинности.. Он был уверен в увольнении и не подозревал, что провидение избрало его служить нижайшим орудием .своих решений. Государь покидает Аничков после того, как негодяи были отведены в участок, и, только прибыв к брату в Зимний дворец, он узнал об, опасности, которой он чудом избежал... Если бы запоздание не имело места, государь проезжал бы в нескольких шагах от них". Из обзора деятельности департамента полиции с 1 марта 1881 по 20 октября 1894 г.: " По обыскам, произведенным тотчас же в квартирах вышеназванных шести лиц, в квартирах Василия Генералова и Пахомия Андреюшкина найдены, в значительном количестве, такого рода предметы и вещества, которые, по заключению эксперта, представляют собою или составные части вышеозначенных разрывных метательных снарядов, или материалы, необходимые для изготовления составных частей тех же снарядов. Независимо сего, при обыске у Генералова найдено около 5-ти фунтов типографского шрифта, двухствольный пистолет, предназначавшийся, по объяснению обвиняемого, также для посягательства на Священную Особу Государя Императора, в случае безуспешности действия разрывных снарядов; несколько брошюр революционного содержания и такого-же содержания рукописи, из коих обращает на себя внимание рукопись, озаглавленная "Революционная интеллигенция в провинции. Юго-восток", в которой сообщается о положении революционных групп в трех городах, означенных буквами А., В. и С., причем в сведениях, относящихся к городу В., между прочим, говорится: "направление молодежи преимущественно террористическое; многие спрашивают отчего замолкла Н.В.; кое-кто высказывает желание скорейшего устранения А III. Даже военные массы недовольны реакцией, но они ограничиваются желанием посадить на Престол кого-нибудь другого"... При обыске у Андреюшкина отобраны: 1) записная книжка, в одном месте которой Андреюшкин, между прочим, пишет: "у них (повидимому речь идет о так называемых русских социал-демократах), слово расходится с делом". Видя причину разлада "в страхе бесплодных жертв", Андреюшкин добавляет: "каждая жертва полезна; если вредит - то не делу, а личности; между тем как личность ничтожна с торжеством великого дела". 2) Письмо, писанное Андреюшкиным, но еще не отправленное, на обороте которого оказался писанный химическими чернилами текст, заключающий следующие выражения: "разобрали ли мое последнее письмо. О его содержании никому ни слова. Даже Раисе и Женьке: не их ума дело. Если дело не удастся в течении этих трех дней (до 3-го марта), то или отложим, или поедем за ним". К.П.Победоносцев: "Боже, помилуй нас, грешных, и спаси бедную Россию!" Цесаревич Николай, из дневника: "Боже! Какое счастье, что это миновало!" Александр III:"На этот раз бог нас спас, но надолго ли? Спасибо всем чинам полиции, что не дремлют, а действуют успешно". Цесаревич Николай, из дневника 9 марта, понедельник:"Весна настала, и прилетели жаворонки, и, действительно, день был теплый. Перед завтраком папа представлялись агенты тайной полиции, арестовавшие студентов 1 марта; они получили от папа медали и награды, молодцы!" Жена шталмейстера Агапова, из дневника:"Агенты были далеки от допущения мысли, что их поднадзорные ходят с бомбами". "Правительственный вестник", 4 марта 1887 г.: "1 марта на Невском проспекте около 11 часов утра задержаны три студента Санкт-Петербургского университета. Задержанные заявили, что они принадлежат к тайному преступному сообществу, а отобранные снаряды по осмотре их экспертом оказались заряженными динамитом и свинцовыми пулями, начиненными стрихнином." Жена шталмейстера Агапова, из дневника:" Вчера (третьего марта) был грандиозный раут у великого кн. Владимира. Так как государь не любит все эти приемы, он был отложен на третью неделю (поста), чтобы он мог воздержаться от присутствия на нем, так что никто его не ожидал, тем более, что возвращаться в город представляло действительную опасность, пока этот обширный заговор не выяснен окончательно. Я находилась в большом зале, в конце больших апартаментов, в ту минуту, когда этого меньше всего ожидали, появилась государыня под руку с великим кн. Владимиром, государь шел с ними со своей невесткой. Нечто вроде «ха» вырвалось у всех из груди, и мертвая тишина мгновенно заменила все самые оживленные разговоры. Немедленно образовался широкий проход, и они продефилировали по всем залам, ни для кого не останавливаясь, с явным намерением всем показаться. Я вспоминаю, какие овации оказывали когда-то покойному императору каждый раз, когда провидение отводило от него пули негодяев, о чем я и сейчас не могу вспомнить без глубокого волнения. У всех присутствующих глаза были влажны, каждый стремился к нему прикоснуться и прижать свои губы к его руке или краю его одежды. Теперь же ни одно «ура» не вырвалось из стесненных грудей, и это произвело на всех леденящее впечатление похоронной процессии. ...Государь решил появиться по двум причинам: во-первых, чтобы показать иностранцам, что они все живы и здоровы; во-вторых, чтобы никто не имел права высказать предположение, что страх удерживает его в Гатчине". К.П.Победоносцев - Александру III, 4 марта 1887 г.: "Эти последние дни я провожу в каком-то тяжелом отупении от того, что случилось 1-го марта... Тяжело было и есть, - горько сказать, - и еще будет. У меня тягота не спадает с души, потому что вижу и чувствую ежечасно, каков дух времени и каковы стали люди. На крапиве не родится виноград; из лжи не выведешь правды, из смешения лени и невежества с безумием и развратом сам собою не родится порядок. Что мы посеяли, то и должны пожать... Все идет вспять к первобытному хаосу, и мы, посреди этого брожения, чувствуем себя бессильными". М.Твен - С.М.Степняку- Кравчинскому: "Только в аду можно найти подобие правительству вашего царя." |
Оглавление | Персоналии | Документы | Петербург"НВ"
"Народная Воля" в искусстве |
